Обзор: Зелья Афродиты (перевод книги РАУ «Секс, наркотики и магика», часть I.)

От редакции. В продолжение предыдущей публикации: сегодня мы так же публикуем перевод ПЕРВОЙ ЧАСТИ легендарной книги Роберта Антона Уилсона «Sex, Drugs and Mag­ick: A Jour­ney Beyond Lim­its», — «Обзор: Зелья Афродиты» — тайно выполнявшийся все эти месяцы переводчиком, благодаря которому ты смог познакомиться с уже почти половиной книги «Ксенолингвистика» Дайаны Рид Слэттери.

Напоминаем, что познавательная и весёлая книга РАУ была несколько месяцев назад издана дружественным проектом «Касталия» и появилась в продаже. Как мы и обещали, по договорённости с «Касталией» с наступлением лета мы начинаем публиковать оставшиеся главы «Sex, Drugs and Mag­ick» на нашем сайте. Следите за обновлениями — следующие главы появятся в ближайшие недели.

Приобрести бумажную версию, буде на то ваша воля, можно, написав напрямую руководителю «Касталии» Олегу Телемскому или в книжных магазинах «Все свободны», «Циолковский», через паблик «Книги по психологии и психотерапии» и, возможно, в иных, неведомых нам пока анклавах реальности.

СЕКС НАРКОТИКИ И МАГИКА

ПРЕЛЮДИЯ

ЛЕДЯНАЯ ДЕВА: ИСТОРИЯ ДЖЕЙН

Чтобы поклоняться мне, возьмите вино и необычные наркотики, о которых я расскажу пророку моему, и захмелейте от них!

Они совсем не повредят вам.

— Книга Закона (пер. А. Чернова)

«Можно ли вылечить фригидность с помощью ЛСД?» — такой вопрос мне задала Джейн.

Она задала мне этот вопрос после того, как прослушала прочитанную мной в нью-йоркском обществе общей семантики лекцию. Темой лекции была «Семантическая игра и психоделическая игра», и я утверждал (это были давние времена оптимистов, начало шестидесятых), что психоделики имеют тенденцию подтверждать неаристотелевскую/неэвклидовскую/неньютоновскую картину вселенной, в верности которой убеждал граф Альфред Коржибски, основатель общей семантики. Имеется в виду, что мир, в котором оказывается трипующий под ЛСД, именно что такой, в котором противоположные представления в одно и то же время истинны (неаристотелевский мир), пространство геодезично, а не линейно (неэвклидовский мир), а причинно-следственная связь нереальна (неньютоновский мир).

Джейн подошла ко мне после лекции и задала свой вопрос про фригидность напряжённым, серьёзным голосом.

Я не психолог, и уж ни в коем случае не психиатр, и не собирался лично заниматься таким противоречивым предметом. Я сказал ей, что читал статью английского психиатра, который использовал ЛСД и стимулятор под названием «Риталин» для лечения фригидности и добился некоторых значительных случаев исцеления. Я добавил, что о «значительных случаях исцеления» всегда докладывают, когда новый метод лечения пробуют в первый раз и что количество случаев всегда на сколько-то снижается по прошествии некоторого времени: частью эти цифры — следствие надежд и энтузиазма проводящего эксперимент (и, конечно, и его пациентов тоже).

Она спросила меня, знаю ли я, где ей раздобыть немного ЛСД. Как я упомянул ранее, это было всего лишь в начале шестидесятых и ЛСД ещё не было запрещено законом. Тем не менее вокруг него уже шли ожесточённые дебаты, Лири и Альперта попросили покинуть­ Гарвард и никогда больше не соваться на его порог, а несколько журналов опубликовали нагоняющие страх, апокалиптические разоблачительные статьи про «бэд-трипы» и самоубийства, которые повлекло неразумное и неруководимое ­экспериментирование. Мне были известны где-то пять хороших мест, где можно было достать чистую кислоту из ­«Лаборатории Сандоз», но вместе с тем я был настороже. Джейн была слишком отчаявшейся, слишком хрупкой на вид.

Я назвал ей фамилию психоаналитика, который в качестве ­эксперимента использовал ЛСД (в психолитических^[1] дозах) с некоторыми из его пациентов. Что бы ни случилось, это будет на его совести ­профессионала, а не свалится на мои любительские плечи, подумал я.

Примерно неделю спустя мы с моей женой Арлен (не Арлин) ­встретили Джейн на улице и узнали, что живём по соседству. Потом как-то вечерком мы пригласили её на коктейль-другой, и так вышло, что они с моей женой завели важный ­разговор не для чужих ушей, пока я (как и всегда) валял дурака перед другими гостями.

Жена потом частично рассказала мне, о чём они беседовали.

«Бедняжка Джейн», — сказала Арлен. «У неё совершенно жуткая проблема, и после семи лет психоанализа всё так же плохо, как и было. Четыре сеанса в неделю! И мозгоправ до сих пор ей не помог. За семь лет!»

«Четыре раза в неделю?» — сказал я. «Кем же она, блин, работает? Заседает в совете директоров какого-нибудь банка?» В те времена я не был знаком ни с кем, чей уровень дохода позволял выплачивать такие гонорары. Несколько моих знакомых, подсевших на психоанализ, ходили в те дни на приём раз в неделю и жаловались на то, что это стоило им по двадцать пять долларов за сеанс.

«Она очень большая шишка в агентстве Икс», — сказала моя жена, назвав преуспевающее рекламное агентство на Мэд-Авеню. Это меня впечатлило. Женщина, достигшая самого верха на этой гладиаторской арене, должна была бы отличаться дикарской похотливостью.

«И она фригидна», — задумчиво произнёс я.

«Откуда ты-то знаешь?» — спросила Арлен.

Я повторил то, о чём Джейн говорила мне в прошлый раз. «Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сложить два и два», — заключил я.

Когда я снова встретил Джейн, она снова спросила меня, где ей достать ЛСД. В ответ я спросил её, была ли она у врача, которого я порекомендовал. Она ответила, слегка раздражённо, что страшилки из газет его испугали и он больше не использовал ЛСД для лечения. «Он назвал мне другого мозгоправа в Лос-Анджелесе», — сказала она. «Но я не собираюсь бросать работу и переезжать туда. В Нью-Йорке продаётся много нелегальной кислоты. Я найду немного и закинусь в собственной ­квартире, без всяких врачей».

Джейн была эффектной, но вместе с тем очень хрупкой женщиной: казалось, первый же сильный порыв ветра мог подхватить и унести её. Мысль о том, что она будет экспериментировать с ЛСД в одиночку, меня тревожила. «Я знаю, где тебе продадут гашиша», — сказал я, нарушив антинаркотическое законодательство штата Нью-Йорк, которое в то время включало в качестве преступления не только продажу наркотиков на основе каннабиса, но и сговор с целью продажи. Я назвал ей имя одного человека из сигарной лавки на Сорок Второй улице.

В течении нескольких последующих дней я сильно беспокоился насчёт того, что наделал, потому что я знал, что при неверном обращении с гашишем он может перепугать человека до полусмерти. Тем не менее это было, наверное, мудрее, чем допустить, чтобы она экспериментировала с ЛСД не под присмотром ­профессионалов.

Я рано начал беспокоиться. В следующую встречу с Джейн она была ещё более невесёлой и отчаявшейся, чем прежде. Вообще-то мы с Арлен её слегка подпоили и убедили выговорить своё отчаяние.

У Джейн, как оказалось, был новый парень, лётчик, Ромео, о котором она мечтала и всё такое прочее. Хотя они уже несколько раз занимались любовью, он ещё не знал, что она фригидна — что заставило меня подумать, что Ромео был немного простоват. И что ещё хуже, её мозгоправ всё чаще и чаще начинал упоминать про «принятие» и «примирение». «Так говорят с педиками», — горько сказала она. «Ну ты знаешь — скажем, «по-взрослому принять вещи такими, какие они есть» — всё это значит, что Т. не может изменить тебя, так что лучше просто усмехайся и терпи. Для педиков, это, может быть, и неплохо, у них всё-таки есть своя половая жизнь, но не для этого я платила подонку сто шестьдесят долларов в неделю в течение семи лет! Если он не может помочь своим пациентам, пускай сдаёт лицензию и идёт драить сортиры». И всё в таком же духе. Я слышал в целом такие же отзывы от пациентов психоаналитиков-фрейдистов много раз и раньше.

Я предложил сходить к бихевиоральному терапевту. «Они делают акцент лишь на избавлении от симптомов, — отметил я, — а то, что тебе нужно, это избавиться от одного конкретного симптома». Джейн было всё равно, какой у врача подход. «Это посягательство на человеческое достоинство», — сказала она, немного ­невнятно проговаривая слова из-за того, что мы так напоили её бурбоном. «Они думают, что мы — просто машины».

«Какая разница, если они могут помочь?» — спросил я.

Это было бесполезно. Джейн считала Б.Ф. Скиннера реинкарнацией сумасшедшего учёного, которого играл Карлофф в тридцатых, и она не желала иметь ничего общего с «выработкой условных рефлексов, промыванием мозгов или чем-то вроде того». Она хотела кислоты. Её знакомая, актриса, хвасталась, что излечилась от фригидности после одного-единственного кислотного трипа, и Джейн была уверена, что такое же чудо произойдёт и с ней.

«Ты попробовала гашиш?» — спросил я.

Она попробовала. Она обратилась к моему приятелю из магазина сигар и даже сходила в «хэдшоп» (тогда они были модной ­новинкой), чтобы купить небольшую металлическую «трубку для гашиша». Поскольку она знала, что доза, которую я порекомендовал, была минимальной (столько порошка, чтобы покрыть тонким слоем ноготь на мизинце), она ­специально утроила её перед последним свиданием с лётчиком.

И ничего не произошло. Весь ужин она ждала, что «настроится» и почувствует эти «вибрации» и увидит цвета, но она чувствовала себя как обычно. Когда они вернулись в её квартиру, перед тем, как отправиться в постель, она украдкой выкурила ещё одну, более мощную дозу в ванной. «Я была уверена, что я почувствую что-нибудь», — в гневе произнесла она.

Ничего. Это было то же самое, что она ощущала в другие разы во время секса. Небольшое напряжение, несколько проблесков чего-то, что могло быть очень приглушенным удовольствием, а затем внезапное онемение, когда его ­возбуждение устремилось к пику. «И я продемонстрировала обычную оскароносную актёрскую игру, чтобы он не догадался», — добавила она. Я снова подумал, что летучий Адонис был летучим олухом.

Очень скоро Джейн и лётчик расстались. Я его ни разу не видел — что было странно, учитывая то, что у меня уже было составлено мнение (и нелестное) о его мужской силе.

А потом как-то раз меня пригласили на пейотную вечеринку. Это звучало заманчиво: пейот должен был не поглощаться (что всегда вызывает рвоту — неприятная вещь, которая, как утверждают индейцы равнин, является для Бога способом устроить так, чтобы никто, кроме прошедших духовную подготовку, не попадал во владения этого священного галлюциногена), а добавляться в своего рода чай. Так делали индейцы в Висконсине, и считалось, что это вызывает более мягкий, более последовательный и абсолютно лишённый тошноты трип. Что самое лучшее, хозяин дома был ­антропологом, что, на мой взгляд, значило, что он так же сведущ, как большинство психотерапевтов или клинических психологов, которых я знал (если не более сведущ). Я подумал, что антрополог — лучший выбор, если не считать моего друга-индейца из племени сиу.

Я спросил, можно ли нам с женой пригласить ещё одну пару, и нам ответили, что чем больше народу, тем лучше.

Мы пригласили Джейн и она с радостью согласилась. ­Как оказалось, её новый­ парень был лет на десять младше неё: выпускник физического факультета Бруклинского Политехнического, очень серьёзный, но относящийся с интересом к некоторым аспектам психоделической ­революции. Когда я познакомился с ним перед тем, как идти на пейотный пир, я узнал, что его интерес был вызван прочитанной им историей о другом физике, который сказал, будучи под действием ЛСД: «Теперь я не только ­понимаю, что материя есть энергия — я могу почувствовать это!»

Я объяснил Джейн, побеседовав с глазу на глаз, что, согласно известной мне ­контркультурной премудрости, ей не стоит ожидать никакого связанного с сексом эффекта от пейота в первые четыре часа. «Подожди, пока не будешь уверена, что «достигла пика» — ты поймёшь, что это значит, когда дойдёт до этого — а затем тащи его домой и проводи свои сексуальные эксперименты».

Хозяин дома подходил ко всему весьма научно, будучи, однако, весьма доброжелательным и умиротворённым. Он предупредил нас, что он запишет на магнитофон всё, что будет происходить, и в дальнейшем включит этот материал в книгу, но заверил нас, что ни один из нас не будет назван по имени и фамилии. Наша реакция, не обусловленная ритуалами и традицией, затем была бы сопоставлена с реакцией индейцев, которые взаимодействовали со священным растением, следуя внушительным обрядам и преданиям давних эпох.

На проигрывателе крутилась лёгкая, мелодичная классическая музыка — Вивальди, Моцарт, ничего тяжёлого или «религиозного». Я ­поразмышлял над этим, но решил, что для начала главной целью того, кто нас пригласил, было создать расслабленное, праздничное ощущение. Разлили чай, и он добавил чуточку церемониальности, весьма трезво сказав: «Пусть мы все обретём в этом путешествии то, чего мы ищем». Как в те деньки было для меня характерно, я очень быстро вошёл в состояние Смеющегося Будды (+12 по шкале изменённых состояний сознания Гурджиева) и начал обдумывать различные дзэнские загадки и математические теоремы, которые не давали мне покоя. Всё это привело к забавнейшим откровениям. Люди вскоре начали игнорировать меня, потому что не могли ничего понять из моих немногих замечаний — к примеру: «А вы знаете что? Всё, что есть, на самом деле одного размера!» (Эта странная мысль также появляется в записках даосского философа Чжуан Чжоу и в некоторых современных теориях, связанных с бесконечностью, основывающихся на трансфинитных числах Кантора. Пейотное сознание ставит меня перед парадоксами, но не перед нелепицами).

У физика, как он и надеялся, случился энергетический трип, и он обнаруживал «ауры» вокруг предметов. На следующее утро ему пришлось крепко поразмышлять, определяя, были ли ауры чем-то по-настоящему существующим, или галлюцинаторным зрительным выражением того, что присутствовало в менее очевидной форме, или просто-напросто обманом зрения.

Женщина, которая поначалу казалась достаточно отстранённой и нервозной, провела последующие часы, улыбаясь каждому и повторяя слова «Боже мой» и «вы все такие красивые» снова и снова.

Джейн выглядела всё более и более недовольной и продолжала говорить: «Я пока ничего не чувствую».

Несколько часов спустя мы с Арлен ощутили сильное желание прогуляться. Мы немного ­погуляли, тащась от уличных фонарей и неоновых вывесок (даров Эдисона психоделической эре), и обсуждая вопросы, которые не относятся к данной главе. Когда нам встретился торговый автомат, мы оба испытали одинаковое эстетическое чувство, созерцая стакан вишнёвого желе: некоторые из читателей поймут нас сразу же, а некоторые посчитают это очень глупым.

Когда мы вернулись на вечеринку, Джейн и её физик уже ушли. Хозяин дома теперь крутил бетховенскую Девятую симфонию и все гости сползли со своих кресел на пол, где лежали с закрытыми глазами, следуя за Людвигом в его погоне за одной из величайших выдумок, когда-либо помысленных человечеством. Я тоже закрыл глаза и следовал за музыкой, пока передо мной не предстало странное видение Бетховена собственной персоной, превращающегося в нечто, выглядящее как гигантский бык женского пола. Если это звучит по-дурацки, придумайте собственную метафору для того чувства, которое вызывает финал Девятой.

На следующий день, в субботу, Джейн пришла к нам, с трудом сдерживая слёзы. Случилось то же, что и с её гашишной авантюрой. Ничего не произошло. Ничего. Я почувствовал лёгкое недоверие. Я читал о некоторых больных-кататониках, которым давали ЛСД, что не вызывало у них никакой реакции, но я никогда не слышал о подобных вещах, которые случались бы вне стен психиатрических больниц. Действие пейота почти настолько же сильное, что и действие кислоты, и все, о ком мне было известно, так или иначе реагировали на него.

Джейн, однако, была в бешенстве. Она не видела новых цветов, не испытала новых ощущений, не почувствовала ничего нового. И самое главное, она не испытала оргазма.

«Это было чудовищно», — выла она. «И чёртов пейот, должно быть, сделал его сверхчувствительным, потому что он знал, что я притворяюсь. Ему стало меня очень жаль, и он попытался мне отлизать. О Боже, а ведь я обычно при этом что-то чувствую, пусть и без кульминации, но на этот раз я так нервничала, что не почувствовала ничего. Он был очень встревожен и чувствовал себя виноватым, продолжая винить себя. Это было чудовищно».

Мы успокоили и утешили её, насколько могли. И в то же время я решил для себя, что никогда больше не буду помогать ей в поиске психоделических приключений. Очевидно, не тот она была человек.

В следующие несколько раз, когда мы с ней виделись, она была ещё больше заинтересована ЛСД, чем прежде. В её понятии было весьма очевидно, что её неудачи с гашишем и пейотом были вызваны сравнительной ­«слабостью» этих наркотиков и ей нужна была «матерь их всех, панацея доктора Лири», ничего кроме чистого диэтиламида лизергиновой кислоты из лаборатории «San­doz» (который мы называем ЛСД, так как на немецком в «San­doz» вещество называлось «lyserg saure diethy­lamid»). Для меня было так же ясно, что доставать это вещество ей придётся без моей помощи.

Кульминация — во всех смыслах этого слова — произошла несколько недель спустя. Однажды вечером я сидел дома и писал, а Арлен сидела за второй печатной машинкой и занималась тем же самым, и тут зазвонил телефон. Арлен взяла трубку. Мгновение спустя она подала мне знак взять трубку ­параллельного телефона.

Нам позвонила Джейн, и она была в экстазе. «Это происходит», — продолжала повторять она. «Цвета, музыка — ­всё это. Я не чувствовала себя настолько в своей тарелке с тех пор, как я была маленьким ребёнком. Это чудесно, чудесно». Она настаивала на том, чтобы мы немедленно шли к ней домой и увидели чудо своими глазами.

Её возбуждение было так заразительно, что мы, несмотря на то, что были в ­процессе писательских занятий, позволили себя убедить. То, что мы увидели, когда добрались до неё, было зрелищем, которое преисполнило бы гордостью доктора Лири. Джейн, всегда бывшая привлекательной женщиной, лучилась красотой: все агрессивные и грубые мышцы её лица и тела стали расслабленными. Она постоянно смеялась, иногда всплакивала, и в целом была переполнена ощущениями удовольствия, которые она в буквальном смысле не испытывала с поры своего детства. Её приятель-физик был настолько же под кайфом, хотя и в более сдержанной и обращённой вовнутрь манере, восторгаясь хорошо знакомой мне математической и структурной мистикой, свойственной формам и энергетике вещей. Они ­достали кислоты с чёрного рынка у художника из Гринвич-Виллидж.

«Вот такой я родилась», — хихикая, в какой-то момент произнесла Джейн. «Такими рождаемся все мы, такими рождаются щенята и котята — совершенно как дома в этом мире, довольные им. Я так себя не чувствовала с тех пор, как мне было примерно три года. Господи, как наше общество разрушает нас…» Она ещё поговорила об этом — обычная реакция на первый трип, но из уст человека, который был настолько несчастен, как Джейн, это звучало трогательно.

Вскоре я начал кое-что подозревать, и это меня не обрадовало.­ Джейн позвала нас не просто для того, чтобы поглядеть на то, как она заново ­знакомится с радостью: они с её физиком ещё не занимались любовью и она искала отвлекающий манёвр, чтобы избежать этого своеобразного кислотного теста. Мне не стоило беспокоиться. Примерно после часа забавного и бессвязного разговора, Джейн снова собралась с духом. Она сделала несколько намёков, и мы ушли.

На следующее утро я волновался и испытывал любопытство. Прошлым вечером это была такая прекрасная картина, что я не хотел думать, что­ пузырь мог лопнуть, как только дело у них дошло до спальни.

Повторюсь, мне не стоило беспокоиться. Она позвонила примерно в десять и вела частную беседу с Арлен. Я смотрел и видел порывы разделяемого счастья на лице моей жены: то были хорошие новости. Когда она наконец повесила трубку, она сказала: «Что ты думаешь? ­Полностью исцелилась за одну ночь. Она говорит, что кончила восемь раз, и голос у неё до сих пор подрагивает». Она добавила: «Приятно слышать, что­ кто-то в этом городе счастлив».

До этого ­происшествия я не боялся психоделиков и был заинтригован в интеллектуальном плане теми путешествиями сознания, в которые они меня отправляли в те несколько раз, когда я с ними экспериментировал. А тут моё отношение стало более положительным, и я склонялся к тому, чтобы вступить в Священную Войну, которая начала проявляться в наших средствах массовой информации — на стороне Хаксли, Лири и других пророков, видевших новый путь к спасению в этих странных, непредсказуемых веществах.

Вскоре после этого мы переехали в Чикаго. Когда мы видели Джейн в последний раз, она выглядела на десять лет моложе. Ей не нужно было рассказывать нам, что её новообретённая способность к оргазму всё ещё была при ней. То, как она теперь сияла и лучилась, делало это ­очевидным.

Прошло несколько месяцев, как-то раз старый друг из Нью-Йорка заехал в Чикаго, и мы пообедали вместе. Мы начали болтать насчёт общих знакомых и речь зашла о Джейн.

«Бедняжка Джейн», — сказал он.

«Бедняжка Джейн?» — воскликнул я. «Что случилось?»

«Она в частной психиатрической лечебнице. Сдала себя сама. У неё были приступы депрессии, и она несколько раз попыталась кое-как совершить самоубийство».

Шестидесятые продолжались, и настрой в обществе изменялся в сторону кафкианского: некоторые американцы сжигали свои повестки в армию, некоторые сжигали гетто, в которых жили сами, а некоторые, отрекаясь от ­всего, даже публично сжигали себя; и мне стал знаком ход вещей, ставший свойственным для кружков йоги и психологической поддержки (о чём писали не так много) так же, как и для тусовки наркоманов: зажатый человек приходит к освобождению, энергия свободно течёт сквозь него, невротическая броня спадает, рождается новая, открытая душа — а затем старые установки восстанавливаются и человек впадает в депрессию, или даже психоз, или даже кончает жизнь самоубийством. Такой ход вещей мне стал более чем известен, он даже стал широко распространённым, как и поиск решения проблем с сексом при помощи наркотиков. Однако в самом начале для меня всё это ещё было в новинку. Когда начали поступать результаты этих экспериментов, я почуствовал прилив почти сверхъестественного ужаса: Бог ты мой, а меня пронесло…

«В психиатрической лечебнице?» — тупо переспросил я. Тогда это было настолько в новинку.

Много лет спустя, доктор Джон Лилли описал некоторые типы изменений, вызванных ЛСД:

На некоторое время «я» ощущается свободным и очистившимся. Полученная сила может быть невероятной, освобождённая энергия — быть в двойном объёме… Зрелая любовь и согласие с ожиданиями и реальностью (­внешней) становятся сильнее… В избытке появляется благодушие, хорошее настроение… Красота расцветает, внешне человек начинает выглядеть молодо… Эти положительные эффекты могут держаться от двух до четырёх недель до того, как начнётся восстановление старой программы.

Если бы я закончил историю так, это было бы неплохой притчей для книжки о вреде наркотиков (напечатанной в государственной типографии). В реальности, однако, концовок нет: всё движется дальше. Я снова встретил Джейн где-то пять лет спустя. Она жила на пособие, более не желая или будучи неспособна написать рекламный текст. Её любовником был мальчишка-подросток, который, естественно, считал себя гением, а мне показался дурачком. Она каждый день занималась йогой и выглядела молодо и подтянуто. Хотя она не выдавала мне подробностей, со стороны всё выглядело так, что её сексуальная жизнь была куда более­ отвечающей её запросам, чем та, что была до ЛСД.

Она писала статьи (не за деньги), которые публиковались в газетках нового движения, которое называлось «Women’s Lib­er­a­tion», Движение за освобождение женщин.

Полагаю, у большинства читателей сложится весьма определённое мнение по поводу того, лучше её новая жизнь старой или хуже. Я не могу с уверенностью сказать, стала ли она лучше или хуже. Всё, что мне точно известно, это то, что, как это описывает анти-наркотическая пропаганда, кислота привела её в психушку; и как это описывает пропаганда наркотиков, она в конечном счёте переродилась в новую личность.

ГЛАВА I

ОБЗОР: ЗЕЛЬЯ АФРОДИТЫ

Язычничанье в потереблянном парайдоксе.

— Джеймс Джойс, «Поминки по Финнегану»

Общеизвестной истиной в психоанализе является то, что многие люди начинают употреблять притупляющие чувства вещества вроде морфия или героина для того, чтобы скрыться от собственных проблем с сексом, то есть лишить себя­ полового влечения. Это, можно сказать, современная форма религиозного поклонения Аттису, чьи приверженцы в прямом смысле слова кастрировали себя.

Вещества, о которых я главным образом пишу в этой книге, скорее усиливают чувства, чем притупляют, это скорее возбудители, чем выключатели. Вероятнее всего (далее ещё увидим подтверждение этому), многие из тех, кто обратился к этим веществам, также ищут избавления от проблем с сексом, подобно Джейн из нашей прелюдии. Не стоит считать, однако, что их можно объединить с первой группой. Они не столько убегают от своих проблем с сексом, сколько пытаются — должным или недолжным образом — бороться с ними. Они осуществляют то, что еретик от современной психиатрии доктор Томас Сас (Thomas Sza­sz) называет «правом выписывать рецепт самому себе». Они думают (и может быть, правильно думают), что излюбленные ими вещества — марихуана, психоделики, кокаин, амфетамины — на самом деле благотворны в сексуальном плане.

И некоторых из них, я уверен, нельзя считать калеками в области половой жизни, какой образец ни возьми. Их половая жизнь была весьма­ благополучна, когда они начали экспериментировать с этими чудотворными препаратами, — они лишь узнали, что хорошее может стать ещё лучше.

У наркотическо-сексуального подполья нет определённой даты рождения. Можно было бы рискнуть предположить, что всё это началось, когда Лири прямо сказал в 1966 году, что ЛСД — «самый лучший афродизиак в мире». Или, может, это началось в 1968 году, когда «Битлз» поместили секс-волшебника Алистера Кроули на обложку «Сержанта Пеппера» в числе «людей, которые нам по нраву». А можно начать отсчёт существования новой религии экстаза и от более ранней даты: скандалы с сексом и кокаином потрясали Голливуд в двадцатых годах; джаз родился в окутанных дымом марихуаны борделях Нового Орлеана в самом конце девятнадцатого столетия.

Таллула Бэнкхед как-то сказала: «Американцы тяжело больны — у них в голове секс, и хуже местечка в этом случае не придумаешь». ­В действительности весь секс в голове, всегда — ибо, как известно современным учёным, всё, что мы видим, слышим, обоняем, вкушаем или осязаем, у нас в мозгах. ­Из этого следует, что вмешательство в химические процессы в ­коре и лобных долях мозга изменит всю природу человеческих ощущений. Нашим предкам этот важный факт стал известен несколько тысяч лет назад. Племена дикарей, где бы ни обнаруживали их антропологи, обладали внушительными познаниями о растущих в их краях травах, плодах, ягодах или лианах, которые можно есть или курить, чтобы растормошить мозг и ощутить «иную» реальность. (Исследуя одно затерянное горное плато в Средней Азии, как пишет биохимик доктор Роберт Де Ропп, путешественники обнаружили, что его обитатели нашли способ ­ферментирования лошадиного молока и опьяняли себя посредством этого).

Что уникально для современной Америки, так это не мнимая «проблема наркотиков», а позиция Властей, считающих это древнее общечеловеческое пристрастие преступным, греховным и в общем заслуживающим порицания. Эти безрадостные воззрения белых англо-саксонских протестантов, увы, не только подталкивают к принятию всё более абсурдных законов, но и отвлекают всеобщее внимание от вопросов, которыми действительно стоило бы ­задаться, к примеру: какие наркотики опаснее всего? Какие из них наименее опасны? Как можно обращаться с более опасными с ­наименьшим риском? При каких обстоятельствах приём обычно безобидных веществ вызывает неожиданно тяжёлые последствия?

Поведение Властей основывается на одном самооправдывающем доводе: «всё, что мы запретили ранее — очень, очень вредно, а всё, что мы не запретили — абсолютно безвредно». Контркультурщики зачастую переворачивают этот довод с ног на голову, утверждая, что не опасны только вещества вне закона, а всё остальное, начиная от аспирина и заканчивая мясом из супермаркетов, как говорил Уильям Филдс, «исполнено угрозы». Непросто найти, где же между этими двумя крайностями правда.

Между тем, попробуем вспомнить изречение графа Бисмарка: «Тем, кто любит колбасу и уважает закон, лучше не видеть, как делается то и другое».

Наркотики в истинном свете

Из наркотиков больше всего в Америке употребляют алкоголь и злоупотребляют им же. По оценке доктора Джоэла Форта, директора Центра Особых Проблем в Сан-Франциско, сто миллионов американцев время от времени употребляют спиртное. Каждый пятый из этих людей (это двадцать миллионов американцев) считается «проблемным пьющим», а ещё есть как минимум шесть миллионов закоренелых алкоголиков.

Без сомнения, во множестве случаев причина этого неконтролируемого пьянства лежит в области секса. Спиртное помогает людям расслабиться, снять психологические зажимы и почувствовать себя счастливыми и уверенными в себе. Это, в действительности, классический наркотик «для соблазна». (На рисунке Питера Арно мужчина сидит рядом с привлекательной девушкой в баре и, ухмыляясь, говорит бармену: «Накачай её!» Его мотивы очевидны). И в этом заключается трагическая ирония, так как Шекспир был прав насчёт алкоголя и секса: спиртное слишком часто «разжигает желание, но уменьшает способность».

Мастерс и Джонсон фактически считают спиртное одной из главных причин появления «вторичной импотенции» — то есть половой дисфункции у мужчин, которые в обычных условиях вирильны, что отличает её от «первичной импотенции» или пожизненной неспособности исполнять свои обязанности. Типичный шаблон таков: мужчина выпивает лишнего, пытается заняться любовью, обнаруживает свою неспособность и начинает беспокоиться. Беспокойство (иногда подогретое выпитым следом спиртным) влечёт за собой последующие неудачи. Со временем мужчина начинает считать себя импотентом и может остаться в таком состоянии, иногда на несколько лет, пока он не найдёт силы обратиться за лечением.

Большая осведомлённость о веществе, называемом алкоголем, может предотвратить эту психофизическую пытку. Толика спиртного является достаточно неплохим возбуждающим средством (отсюда традиционный бокал шампанского, разделяемый в первую ночь медового месяца), но много выпивки — это уже совсем другое дело. Алкоголь в больших количествах — анафродизиак, анти-афродизиак. Древние римляне много пили на своих оргиях, оттого к алкоголю пристала слава чего-то эротического, но сатиры Ювенала и Петрония не оставляют сомнений в том, что римляне ещё и были хронически поражены ­импотенцией, так же, как сильно пьющие люди сегодня. Для тех, кто использует вещества для секса, следовательно, правило касательно алкоголя такое: выпейте только чуточку. Возьмите с собой на оргию виноград, если хотите следовать античному образцу, но оставьте сосуды с вином в подвале.

Второй по распространённости в Америке наркотик — табак, употребляемый семьюдесятью пятью миллионами человек; но он почти не влияет на половую жизнь, кроме того, что может со временем вызвать болезни, в числе которых может оказаться импотенция.

За алкоголиками и заядлыми курильщиками с большим отрывом следует третья по численности наркокультура: те, кто употребляет лекарства. Около тридцати пяти ­миллионов американцев принимают седативные, стимулирующие или успокоительные средства. Ни у одного из этих веществ нет никаких обогащающих половую жизнь свойств, а некоторые из них (такие, как «Тофранил», выписываемый врачами гораздо чаще, чем считают психофармакологи) на самом деле в некоторых случаях вызывают временную импотенцию.

Следующая по численности группа людей, употребляющих наркотики — это курильщики анаши. Хотя, возможно, то, что для каждого курильщика марихуаны этот наркотик служит афродизиаком (на чём когда-то настаивал главный борец с травкой, бывший глава Федерального бюро по наркотикам Гарри Анслингер), и не является правдой, большинство употребляющих травку в курсе, что она оказывает прелестное, упоительное действие на их постельные опыты. Возможно, большинство постоянно её употребляющих считают секс без травки (или травку без секса) чём-то определённо уступающим сексу с травкой.

За ними следуют любители кислоты, acid­heads, что в нашем случае будет означать употребляющих любые сильные психоделики типа ЛСД. Тут невозможно выделить определённые вещества, поскольку большинство тех, кто любит кислоту, любит и мескалин или DMT (диметилтриптамин) и vice ver­sa. Кроме того, есть независимые исследования товаров с чёрного рынка, проведённые учёными, которым удалось получить различные образцы веществ от этих источников, а затем проанализировать их в лаборатории. Каждое из этих исследований показало, что большая часть того, что продаётся, неправильно обозначена, большая часть кислоты с улицы — на самом деле мескалин. Иногда мескалин на самом деле является кислотой, а почти весь ТГК (тетрагидроканнабинол или «синтетическая» анаша) с чёрного рынка на самом деле оказался транквилизатором для собак, которым пользуются ветеринары. Примерно около миллиона американцев пробовали наркотики типа ЛСД, и примерно двести тысяч принимают их постоянно. Хотя ни одно из этих веществ и не является на самом деле афродизиаком, как то представляет доктор Лири, многие употребляющие их обнаруживают у них весьма стимулирующее­ сексуальное действие.

Героин, наркотик, вокруг которого раздуто больше всего шумихи, является проблемой только потому, что он нелегален. Нелегальность этого наркотика взвинтила цену дозы с нескольких центов (свободная рыночная цена) до ста-двухсот долларов или больше того (цена на чёрном рынке), подталкивая большинство его потребителей к воровству или занятию проституцией. Стереотип «насильника на джанке» абсолютно не соответствует действительности; героин — больший анафродизиак, чем даже алкоголь и барбитураты, и первый признак настоящей зависимости от него — это постоянное половое бессилие и полнейшее отсутствие интереса к сексу.

И наконец мы добираемся до категории, которая завершает любой список — до «разнообразных» веществ. Никому не известно, сколько американцев употребляют гашиш, дурман (который также называют «луноцветом»), семена ипомеи, авиамодельный клей и прочие малопопулярные варианты наркотиков. Тут не сделаешь обобщений, поскольку эти вещества сильно различаются между собой. Дурман (datu­ra inox­ia), как и белладонна, мандрагора и прочие растения из семейства паслёновых, очень опасен и может привести к смертельному исходу при ­случайной передозировке. Хотя иногда сообщают об его эротическом воздействии (которое ­иногда граничит с эротоманией), предугадать это невозможно, а трип всегда сопровождается бредом и в целом шизоиден. Семена ипомеи оказывают то же действие, что и ЛСД или мескалин, плюс вызывают тошноту и рвоту (потому что они покрыты инсектицидом). Авиамодельный клей определённо разрушает печень, а возможно, и мозг; приход недолгий и не имеет никакого отношения к сексу.

Ещё можно вдохнуть из тазика с ­нашатырём («забава прачки»), или съесть мускатный орех или выпить метилового спирта. К этому, напоминаю, приходят в последнюю очередь и очень часто дело заканчивается смертью. ­Настоящие наркотики для секса, таким образом, это марихуана, гашиш, психоделики в малых дозах и кокаин.

Наркотики в истинном свете: марихуана и мистики

Анаша пригождается для любого рода усиления чувств и тесно связана и с сексом, и с религией уже долгое время. В Индии членов секты шиваитов часто видят вываливающимися из их храмов, обкуренными до беспамятства, бормочущими мантру марихуаны, «Бом-Бом-Махадэв», что переводится как «Бум! Бум! Великий Боже!» — это чувство, которое приблизительно знакомо даже­ нерелигиозным курильщикам анаши. Также существуют несколько религий, основанных на травке, в Бразилии и на Карибских островах.

На Ближнем Востоке старший брат марихуаны (также родственный индийской конопле и называемый гашишем) сыграл основополагающую роль для, возможно, наиболее примечательного эрото-религиозного движения в истории — для исламской секты исмаилитов, также известных как ассасины. Этот орден был основан неким Хасаном‑и Саббахом приблизительно в 1092 году и наводил страх на правоверных мусульман и крестоносцев-христиан ещё несколько столетий. Последователи Хасана совершенно не боялись смерти, потому что они знали, что попадут в рай, тогда как большинство людей могли лишь надеяться на посмертную славу: они знали, потому что уже бывали однажды в раю посредством чар благородного владыки Хасана, и он обещал вернуть их туда, если они будут абсолютно послушны ему на протяжении жизни.

Тайна власти Хасана, путешествие в рай, даруемое всем его последователям, обеспечивалось могучим совместным действием гашиша и нескольких одарённых девушек, как мы узнаем в главе четвёртой. Претендующего на посвящение человека, наевшегося еды, в которую был подмешан гашиш, вводили в некий Сад Наслаждений в храме-крепости Хасана, называемой Аламут, на вершине одной из афганских гор. Там девицы, прикидывающиеся неземными гуриями, описанными Магометом в его видениях рая, вели себя так, что мужчины выходили из своего гашишного транса с очень чёткими воспоминаниями о «небесных» сексуальных ощущениях и прочих сверхъестественных удовольствиях. Ни один не сомневался, что побывал в раю.

Последнее чётко обозначает, что Хасан был не просто ушлым торговцем наркотиками, а, в сущности, экспертом в программировании чужого прихода задолго до того, как Тимоти Лири придумал для себя это занятие. Несомненно, объяснения или ­наставления, которые давал Хасан перед тем, как кандидат отправлялся в свой астральный трип в Сад Наслаждений и речи и поведение гурий в нём были тщательно просчитаны с целью вызвать то, что ­психологи теперь называют «пиковым переживанием» — блаженство, намного превосходящее обычную судорогу секса, присущую цивилизованным людям.

На рисунке 2 объясняется «пиковое переживание» от секса под гашишем. Сначала человек ощущает себя достаточно обычным образом, но когда сексуальная активность продолжается, а наркотик начинает действовать сильнее, ощущения усиливаются. Кажется, что пенис стал больше, твёрже, и странным образом «зарезиновел». Ощущаемое удовольствие распространяется на большее, чем обычно, количество областей тела. Человек «парит» или «находится в вышине». Если самостоятельно программировать приход, посредством одного из руководств от доктора Лири или с помощью ритуалов какой-нибудь более древней оккультной традиции, вскоре наступает «астральная» или галлюцинаторная фаза: женщина может начать излучать неземное сияние, свет, будто бы космический и вековечный (вот что значит мантра Алистера Кроули «каждый мужчина и каждая женщина — звезда»), или, возможно, она покажется покрытой драгоценными камнями или цветами. При наличии недюжинной удачи и некоторого владения самогипнозом (или настоящих магических способностей, как сказали бы истинно верующие), «пиковое переживание» случится непосредственно перед оргазмом. Это термин, которым пользуется доктор Абрахам Маслоу, и как похожие термины из других источников («океаническое чувство» у Фрейда, сатори из дзэн-буддизма, индуистское «самадхи», Гурджиевское «пробуждение» и тому подобное), он с трудом поддаётся определению. Это просто ощущение всеобъемлющего блаженства, как правило, включающее парадоксальное ощущение того, что вся вселенная на самом деле — твоё собственное тело.

Такое представление — это общее описание этого состояния; чаще оно переживается, возможно, как неровные «взлёты и падения» по мере колебаний ­сосредоточенности.

Важное по значению меньшинство так называемых оккультистов и после Хасана‑и Саббаха работало над тем, чтобы изобрести «ритуалы» (которые Лири и современники называют «программами»), которые позволят направить трип по восходящей и таким образом избежать ощущения «колебаний».

После того, как христианский орден, называемый орденом тамплиеров, установил связь с ассасинами, у него обнаружились весьма своеобразные учения. В 1307 году верховный магистр этого ордена и его 122 члена были сожжены на костре за ересь, богохульство, содомию и прочие прегрешения, которые, похоже, были им приписаны лишь для того, чтобы полностью их дискредитировать. Тамплиеры пытались ввести секс в христианские таинства, а в их уцелевших манускриптах содержатся туманные намёки на священное растение или траву.

В конце девятнадцатого столетия появился Орден Восточных Тамплиеров, заявлявший о том, что напрямую происходит от рыцарей-храмовников. Члены ордена использовали сексуальные техники тантрической йоги вместе с традиционной для европейской оккультной традиции­ астральной проекцией, и когда Алистер Кроули стал их «внешним главой» (какое подходящее название, «внешний глава»!), наркотики стали тайной частью их учения, по крайней мере у посвящённых высоких ступеней в некоторых из их лож.

Интерес Кроули в области наркотиков был сосредоточен на гашише, кокаине и пейоте. Он использовал первые два в сочетании с сексуальными действиями, как гомо‑, так и гетеросексуальными; пейот же он использовал только ради видений и трансов,­ не связанных с сексом. Предположительно, он был первым белым человеком, который полностью оценил использование этого вещества в религиозных целях, каковое использование является главным (и законным) таинством ­Индейской Церкви, к которой принадлежат сто пятьдесят тысяч индейцев в Америке и Канаде.

Как и спиртное, марихуана может сослужить вам недобрую службу; если вы переборщите с дозой хоть чуточку, вы можете обнаружить, что обессилели. Однако многие мужчины, которые сообщали о таком опыте, отмечали, что у них была эякулятивная, а не эректильная импотенция, то есть у них не пропадала эрекция, которая была более крепкой и более продолжительной, чем обычно, они просто не могли достичь оргазма. Некоторые люди говорят, что не-оргазмические вибрации были так приятны, что они даже не жалели об отсутствии разрядки.

Кислота: дзэн быстрого приготовления?

В отличие от марихуаны с её романтической историей, наркотик ЛСД создавался в лабораториях и влачил полупризнанное существование, становясь частью малоизвестных экспериментов, пока доктор Тимоти Лири не узнал о его существовании и не окунулся в исследовательскую работу с энтузиазмом, известив затем мир ­о том, что Бог жив и находится в добром здравии; ­с тех пор невозможно было разлучить ЛСД с мистицизмом.

Лири к тому же не просто приводил рациональные доводы, чтобы оправдать своё пристрастие к этому роду трипов. Романист Олдос Хаксли, теолог Алан Уоттс и многие другие сообщали, что испытывали религиозные ­переживания, находясь под воздействием ЛСД. Готово ли правительство признать это или нет, многие из белых любителей кислоты — такие же искренне верующие люди, как и поедающие пейот индейцы в резервациях, и испытывают совершенно такие же астральные или галлюцинаторные переживания.

Никто, однако, не увязывал ЛСД с сексом, пока Лири не заявил, что это афродизиак. Облечённые ответственностью люди немедленно объявили, что это неправда. Безответственные люди и представители подполья так же скоро начали заявлять противоположное. На самом деле всё зависит от того, что именно понимать под словом «афродизиак». Если имеется в виду наркотик, который вызовет сексуальное желание в ком-то, кого желают соблазнить, или который сообщит половую силу бывшему импотентным человеку — два чуда, которые обычно неверно приписывают сомнительным афродизиакам прошлого — тогда ЛСД никак не подойдёт. Ни один известный наркотик не способен на такое.

С другой стороны, многие закалённые в трипах люди теперь сходятся на том, что кислота может улучшить сексуальный опыт, так же, как трава или гашиш, если оба партнёра уже желают и способны обладать друг другом. Блаженство, в удачном случае, гораздо сильнее, чем в случае с производными конопли; но иногда всё проходит неудачно, потому что в уме происходит слишком много всего сразу, чтобы сосредоточиться исключительно на сексе. Этот опыт может напоминать попытку совокупляться, когда рядом играет на полной мощности рок-группа или когда на потолке будто бы показывают интересный фильм и сам Господь пытается проорать что-то важное вам в ухо.

Секты кислоты и секса начали появляться в начале шестидесятых, и одной из первых была харизматичная секта Кериста, основанная бывшим пилотом ВВС по имени Джон Пресмонт после того, как «голос» заговорил с ним (когда он читал Коран и курил гашиш) и велел ему основать очередную великую мировую религию.

«Почему я?» — спросил потрясённый Пресмонт.

«Потому что ты очень доверчивый», — сказал голос.

Пресмонт последовал зову, и вскоре в большинстве крупных городов появились общины Кериста. Их учение было изложено Пресмонтом (который сменил имя на «Пророк Джуд») в манифесте, озаглавленном «69 Позиций». Каждая «позиция» начиналась со слова «легализуйте», и первые десять выглядели так: «Легализуйте проституцию. Легализуйте супружескую неверность. Легализуйте разврат. Легализуйте двоемужество и двоежёнство. ­Легализуйте содомию. Легализуйте кунилингус. Легализуйте групповой секс. Легализуйте порнографию. Легализуйте гомосексуальность. Легализуйте лесбиянство». И так далее, в ещё 59 дополнительных «позициях».

К Кериста быстро пристала слава лжеучения, основанного на групповом сексе, что задевало Джуда, когда я брал у него интервью для журнала «Fact» в 1964 году. «Мы никогда не заставляем наших членов принимать вещества», — сказал он мне. «Если кто-то из них хочет быть моногамным, это их дело. Между прочим, среди нас есть один человек, который девственен!»

Все члены Кериста принимали духовные имена, как папа Иоанн Павел II или Мохаммед Али, только их имена были продиктованы мировоззрением Кериста. Я помню, как брал интервью у Дерева, Дудочника-Крысолова, Дао и Мордекая Гнусного. А ещё была молоденькая девица, имя которой было неизвестно, и она говорила только лишь слово «ебать». В буквальном смысле: это, похоже, было единственным словом, которое она могла (или желала) произносить. Некоторые люди считали её психически ­неуравновешенной, но члены Кериста относились к ней, как к одержимой мудрым духом.

Джуд заявлял, что лично он в те дни постоянно общался с духом покойного русского мистика, Г.И. Гурджиева посредством спиритического стола. (Однажды, по его рассказам, он вышел на Джона Фицджеральда Кеннеди, или какого-то мелкого духа, который притворялся Кеннеди. Послание, забавным образом, гласило: Мы победим Джеки эгоистичная стерва Прощай.)

Несмотря на либеральное отношение Джуда к моногамии и даже девственности, большинство Кериста много занимались групповым сексом. Это приводило к обычным в таких случаях проблемам.­ Как-то раз вся нью-йоркская коммуна перезаражалась сифилисом за несколько дней. Джуд был особенно возмущён, потому что виноват оказался мужчина, снявший девицу не из коммуны на площади Вашингтона. «Если б я верил в ­заповеди, — мрачно сказал мне Джуд, — я бы издал предписание, запрещающее трахать девок со стороны». Он оплачивал ­лечение членов Кериста из своего пособия, назначенного государством — которое он получал, будучи признан психически неуравновешенным, что весьма его забавляло. Доказательством его психической неуравновешенности была его иррациональная тяга к созданию новой религии, и пособие парадоксальным образом позволило ему посвятить этому созиданию всё время, без того чтобы зарабатывать себе на жизнь.

Возможно, это важно: Джуд был самым первым из встреченных мной людей, от которого я услышал популярное теперь слово «вибрации» — имеются в виду астральные­ вибрации.

Со временем Джуд и самые преданные его последователи перебрались в Центральную Америку, чтобы укрыться от рейдов наркоконтроля и прочих тягот, которые причиняло им традиционалистское американское общество. После этого о Кериста было слышно немногое.

В отсутствии Кериста появились более зловещие варианты, к примеру, семья Мэнсона, в которой каждая новая девушка проходила посвящение, принимая ЛСД (или любой другой наркотик, включая некоторые необычные, если кислоты не было); во время посвящения Чарли орально ласкал её, несколько раз доводя до оргазма. После таких переживаний эти девушки — как последователи Хасана‑и Саббаха до них — были готовы исполнить любые приказы, включая приказ убивать.

Есть несколько процветающих сект «секса под кислотой», но я не буду приводить названия, так как реклама не в их интересах. Большинство из них напрямую либо косвенно связано с влиянием Кроули и Ордена Восточных Тамплиеров и попсовыми разновидностями дзэна, и в большинстве из них любят цитировать классический научно-фантастический роман Роберта Хайнлайна «Чужак в стране чужой», да ещё как. Их влияние сделало язык Хайнлайна (выражения вроде «глубокого гроканья», «раздели воду со мной», «да не будете вы испытывать жажды» и «ты есть Бог») хорошо знакомым ­слэнгом в каждом месте, где тусуются хиппи или прочие чудаки по всей стране от побережья до побережья. Большинство из них безобидны и так же напуганы ­кровавыми преступлениями Мэнсона, как я и вы. Однако, когда одну из таких тусовок накрывают за хранение наркотиков, газеты обычно снабжают репортаж об этом заголовками «облава на ещё одну мэнсоновскую секту», и пожилые люди в пригородах дрожат, представляя себе сверкающие ножи.

Луис Терли Каллинг, слишком старый и слишком благовоспитанный, чтобы считать его жутким, возглавляет сексуально-оккультный коллектив под названием «G.B.G.» («Великое Тело Божье») с тридцатых годов двадцатого столетия. ­В «Руководстве по сексуальной магии» (A Man­u­al of Sex Mag­ic), опубликованном в 1971 году, Каллинг прямо признаёт свои заимствования из учения Кроули. Только в приложении он сообщает, что некоторые считают, что эта магия работает ещё лучше с марихуаной, а затем он добавляет, что «G.B.G.» не советуют так делать, поскольку это является нарушением законодательства.­

Современные ведьмы не распространяются насчёт своей исторической связи со странными зельями. Джеральд Гарднер, эксцентричный англичанин, во многом ответственный за современное возрождение ведьмовства, никогда не упоминал секс или наркотики в своих книгах, хотя Фрэнсис Кинг, историк оккультизма с наиболее трезвым и научным подходом, выдвигал предположение, что все гарднеровские обряды заканчиваются совокуплением жреца и жрицы на глазах у их «паствы» в традиционной средневековой манере. Многие кланы ведьм из тех, что сегодня можно встретить в больших городах, считают, что ведьмовской шабаш с давних пор был оргией. Следовательно, они и проводят его подобным образом, при помощи анаши, кислоты или каких-нибудь других странных и стрёмных веществ, иногда прибегая к кокаину.

Кокаин: рай и ад

Уильям Берроуз описывал это последнее вещество, получаемое из листьев коки, как «самый бодрящий наркотик в мире». Перуанские индейцы пользовались им столетиями, чтобы сохранять силы во время долгих переходов в горах. Они жуют по несколько листков каждый раз, когда выбиваются из сил, и готовы ­продолжать поход. Происходит недолгий всплеск, подобный взрывающемуся внутри солнцу, а затем долгое приятное чувство, длящееся несколько часов. Кокаин был в моде у высшего света в семидесятых (факт, который был отправной точкой в «Беспечном ездоке»), не только из-за присущих ему свойств, но потому что его было сложнее достать, чем анашу, он был более экзотичным, слегка зловещим, потому что выглядел так же, как героин и самое главное, он был дорог.

Секс под кокаином очень напоминает секс под высококачественной анашой или­ гашишем — он очень насыщенный, но без галлюцинаторной путаницы в голове, часто характеризующей кислоту и сильные психоделики. Что особенно привлекательно для бывалых людей, так это то, что с кокаином у вас гораздо большая власть над ситуацией, чем обычно — вы снюхиваете ещё щепотку, когда вам кажется, что отпускает, ждёте какое-то время, если вы считаете, что слишком сильно колбасит.

Что не так привлекательно, так это последствия употребления, в особенности если это было хроническое употребление. Депрессия, похоже, неминуема, и обычно за ней приходит раздражительность. Если человек продолжает нюхать кокс день за днём (а почему бы нет, размышляет кокаинист, это же так здорово), депрессия и ворчливость незаметно усиливаются, и однажды вы становитесь законченным параноиком, копы прячутся под кроватью, ваш лучший друг собирается вас отравить, домовладелица делает что-то зловещее, вооружившись пылесосом, когда вы проходите мимо неё по лестнице, люди крадутся по улицам самым воровским и заговорщическим образом.

Старинный миф о том, что кокаин вызывает зависимость у всех, кто его принимает (это не так), видимо, основывается на том факте, что большинство тех, кто употребляет кокаин и попадает в поле зрения властей, зависимо: от чего-то ещё, «Секонала», или «Демерола», или героина, обычно — седативного препарата, который снимает прогрессирующую тревожность, к которой приводит чрезмерная кокаиновая стимуляция. Алистеру Кроули в 1920 году стоило популярности его заявление по поводу того, что такой характер кокаинового злоупотребления не свойственен разумному употреблению кокаина.

Та же проблема встаёт до сих пор и перед нами. Затруднительные ситуации с анашой, гашишем и психоделиками (из которых ни одно вещество не вызывает ­физическую зависимость) постоянно становятся запутаннее из-за отказа Властей признать существование разницы между употреблением и злоупотреблением. С любым, кто употреблял эти вещества, ­сколько бы ни были умеренны и безопасны дозировки, обращаются как с угрозой для общества и самого себя; любая душещипательная история о жутком и необдуманном злоупотреблении многократно тиражируется как пример того, к чему приводят эти «опасные ­вещества». Те, кто употребляет наркотики, относятся всё более и более пренебрежительно к общепризнанному общественному мнению, и яма недоверия становится всё шире и шире.

Бэд-трипы

Конечный итог существования этой ямы недоверия наглядно демонстрирует история из «Плейбоя», октябрьского выпуска 1972 года: когда у учеников старших классов средней школы Сан-Матео в Калифорнии спросили, кому из знаменитостей они бы поверили в качестве рассказчика в фильме о вреде ЛСД, они прямо заявили: «Никому».

Когда я несколько лет назад работал в крупном журнале, я хотел опубликовать тот факт, что четыре грамма ниацинамида (витамина Б3) снимут большинство бэд-трипов от ЛСД, редакторы не пропустили это, потому что «это может дать молодёжи повод думать, что они могут принимать кислоту, ничем не рискуя». Что ж, может быть, этот довод и верен, но он напоминает мне о старом утверждении, что в автомобилях не должно быть ремней безопасности, потому что такие меры защиты только подтолкнут водителей к тому, чтобы быть более неосторожными. Людей, собирающихся делать охерительно тупые вещи, возможно, никак не остановить, какие бы ограничения на них не налагались, но те, кто хочет свести к минимуму риски, должны иметь доступ к ­информации, касающейся их безопасности.

Точно так же страшилки о бэд-трипах от марихуаны время от времени попадают в газеты, а затем бесконечно тиражируются в «образовательных брошюрах о наркотиках», распространяемых правительством или образовательными учреждениями. (Классическая история о подростке, который убил человека топором, накурившись анаши — это реальный случай, происшедший в 1928 году, но о нём до сих пор пишут так, будто это было вчера и будто это типично для курильщиков анаши. Это не так.)

Важно знать, что эти панические реакции обычно случаются у неопытных курильщиков, редко длятся дольше, чем несколько минут, если друзья новичка с сочувствием и пониманием дела окажут ему помощь, и всегда сходят на нет в течении нескольких часов.

Это происходит даже без должного участия и ухода, если жертва не попадает в лапы властей (которые будут обращаться с ним как с психом и убедят его в том, что у него действительно поехала крыша). Это было уже давно задокументировано доктором Альфредом Линдсмитом из Индианского Университета, но пока не вошло ни в одну из так называемых «информационных брошюр». Новичкам оставляют лишь возможность думать, что если они испытают пугающие или неожиданные ощущения, то отправятся в шестую палату и останутся там на месяцы или годы.

Ну вот и о бэд-трипах от кислоты тоже бесконечно пишут, хотя почти все имеющиеся данные свидетельствуют, что они всё более редки. Джордж Питерс, основавший «Natur­ism, Inc.» чтобы лечить тревожные приступы от ЛСД в Чикаго и окрестностях несколько лет назад, недавно сказал мне, что теперь редко встречается со случаями бэд-трипа, а большую часть его времени занимает оказание помощи «спидовым» (людям, одуревшим от чрезмерного употребления метамфетамина). Доктор Дэвид Смит, организовавший бесплатную клинику в Хейт-Эшбери, также заявил о немногочисленности припадков тревоги от кислоты и о том, что в данное время он уделяет внимание главным образом проблеме героина.

Наркокультура, как и предсказывал в 1967 году доктор Линдсмит, научилась справляться с собственными кислотными страхами, так же, как ранее научилась справляться с неблагоприятными реакциями на анашу. Спокойные, благожелательные друзья, их утешающая и ободряющая речь, возможно, сопровождаемая приёмом успокоительного или витамина В3, почти всегда предотвращают эти приступы паники.

Эти бэд-трипы, что забавно, могли многое значить в процессе возникновения наших сексуально-наркотических и сексуально-наркотическо-магических ­движений. А именно, многие люди, совсем не будучи связанными с бродячими проповедниками, узнавшими нечто от Кериста или Ордена Восточных Тамплиеров и отправившимися обучать других, могли неожиданно обнаружить эти приятные взаимосвязи, всего лишь пытаясь справиться с паникой, вызванной наркотиками. В андеграундных кругах общеизвестно, что повторение утешающей мантры (вроде знаменитой «Ом Мани Падме Хум» или даже молитвы, выученной в детстве в воскресной школе) зачастую останавливает подобный приступ тревожности. Также известно, что объятия, поглаживания и ласки с любимым человеком тоже обладают этим успокаивающим действием. Многие трипующие, таким образом, могут обнаружить, что молятся или трахаются, не зная, что это древняя традиция — просто чтобы избежать ощущений страха и паранойи.

Трудно определить, сколько именно человек постоянно совмещают секс и наркотики. По результатам поездок по стране и разговоров с людьми можно предположить, что более половины употребляющих наркотики граждан считают, что хороший приход пропадает зазря, если его пик встречают не в постели. Если мы предположим, что половина из тех людей, которые пробовали анашу, курят её постоянно, и что половина из этих постоянных курильщиков также употребляют психоделики, у нас выйдет примерно пять миллионов помешанных на сексе и наркотиках. Так как всё большее их количество склоняется к оккультизму из-за проповедей пылких миссионеров, которыми полон любой «чокнутый» район, старый ­довод Лири насчёт того, что наркотики, являющиеся частью религиозных церемоний, защищены Первой Поправкой, может вызвать самую ожесточённую борьбу в области гражданских свобод в наше время.

Нынешнее отношение к этому Верховного Суда (который разрешает индейцам использовать пейот для их церемоний, но запрещает похожие наркотики настолько же прямодушным белым и чёрным) очевидно является расистским и ­дискриминационным, но это не причина полагать, что оно изменится в ближайшем будущем. Эта борьба уже продолжилась в третьем тысячелетии, и может затянуться навечно. «Ворожеи не оставляй в живых», так написано в Библии, и ведьмам — тем, что предпочитают свою религию экстаза христианской религии самоограничения — всегда будет приходиться несладко в ­странах, чтущих Библию. Всё-таки в книге Бытия говорится, что у парадного входа в Эдем был поставлен ангел, чтобы не пускать нас туда, и те, кто находят химические­ приспособления, чтобы прокрасться внутрь с чёрного хода, всегда будут казаться еретиками.

Священная война

Возможно, стоит рассмотреть эту религиозную традицию более подробно. В конце концов, практически у каждого племени существует некая версия истории об эдемском саде. Наши древнейшие прародители, наши первопредки, говорят, жили почти как в раю. ­Частной собственности не существовало, как и зависти, ­ревности, краж, убийств, войны или правительств. «То был Золотой Век», — говорит Дон Кихот у Сервантеса, подытоживая всё общее, что есть у греческой, еврейской и христианских версий мифа. «В те дни любовные мысли обретали простое, естественное выражение в той же форме и манере, в какой зарождались. Ни мошенничество, ни обман, ни злоба ещё не препятствовали истине и ­прямоте». А затем случился первый грех, первая ошибка, первое­ правонарушение. Мы блуждали по пустошам с того самого момента и, как было сказано выше, у главных врат Эдема был поставлен ангел с «пылающими мечами, устремлёнными во всех направлениях», чтобы удостовериться, что мы никогда не сможем попасть обратно в этот рай земной.

Психиатры и другие специалисты в области общественных наук выдвигают некоторые интересные теории о происхождении этого шаблона, общего для мифов мира. ­Фрейдисты считают, что в основе лежат наши воспоминания о раннем детстве, когда нам давали всё, что мы захотим (как только мы заплачем, требуя это) и никаких конфликтов ещё не проявилось, чтобы напугать или фрустрировать нас. Отто Ранк, ещё один психоаналитик, с большим ­воображением предположил, что Эдем — это наши искажённые воспоминания о пребывании в чреве, и «грехопадение» — это наше травматическое переживание заново шока, испытанного в момент родов. Некоторые марксисты и участники движения за освобождение женщин считают, что существовал Золотой Век братства, сестринства и социализма в период между аграрной революцией двенадцатого тысячелетия до нашей эры и урбанизацией четвёртого тысячелетия до нашей эры.

Некоторые этологи считают, что этот миф — память об охотничьем этапе гораздо более раннего доисторического периода (примерно 4 миллиона лет до н.э. — 1 миллион лет до н.э.), когда мы жили в ладу с нашими «­инстинктами», ещё не став полностью социализированными и ещё не изобретя неестественные табу, делающие нас несчастными. Есть даже заманчивая теория, предложенная Теодором Ласаром из Нью-Йорка, о том, что предполагаемая Великая Комета восьмого тысячелетия до нашей эры, гипотезу о существовании которой выдвинул доктор Иммануил Великовский, заставила человечество помешаться от испуга, и что легенда о золотом веке — это наше, безумцев, воспоминание о временах, когда мы были разумны.

Но каков бы ни был источник этого общемирового предания, ­психологический факт, о котором он свидетельствует, очевиден: люди могут представить себе идеальные условия счастья, но обычно не могут представить себе, что они сами, лично, могут достичь этого идеала. Повсюду присутствует осознание неких врат, или двери, или преграды между желанием и реальностью. Мужчины и женщины повсюду склонны чувствовать себя в какой-то степени бессильными и неспособными достичь того, чего они хотят достичь.

Эта психически-душевная преграда достаточно хорошо соотносится с представлением св.Августина о «первородном грехе», который «затуманивает ­разум» и порождает в душе «неизбывное стремление ко Злу». Это также соотносится с представлением Фрейда о том, что все люди невротики, и даже более того с ошарашивающим диагнозом Вильгельма Райха, что человечество поражено «тревожностью, связанной с удовольствием», внутренним страхом, который заставляет нас подавлять наши «первичные потребности» и всегда подставляющие «вторичные» и «замещающие» цели, подобно стрелку из лука, который не осмеливается прицелиться в центр мишени, но должен всё время вынуждать себя промахиваться мимо него как минимум на несколько миллиметров, или, гораздо чаще, на километры.

Есть точка зрения меньшинства. Она была красноречиво выражена в фильме под названием «Возможно, они великаны» (They Might Be Giants) с Джорджем Скоттом, который играет знаменитого законника, который некогда посвящал свою жизнь защите слабых и неимущих, но затем сошёл с ума и стал считать себя Шерлоком Холмсом. Пока его психоаналитик (названная доктором Ватсон, конечно), кружит с ним по Нью-Йорку, этот одержимый гений повсюду находит улики, ведущие его всё дальше по следу «Профессора Мориарти», в его мифологии являющегося Сатаной. «Видите ли, — объясняет зрителям Скотт в конце фильма, — нас никогда не изгоняли из эдемского сада. Он по-прежнему вокруг нас. Надо только научиться смотреть…» И, пока психотерапевт, ставшая ученицей своего бывшего пациента, смотрит вдаль, экран заливает белым и фильм заканчивается.

Первыми, кто предположил, что человек может жить в раю «во плоти», во время первых столетий существования христианства, были гностики. Объявленные ересью каждым церковным собором с тех времён до наших дней, воззрения гностиков так и не канули в Лету. Даже в журнале «Time» писали несколько лет назад, что это самая важная идея в современном мире, лежащая в основе таких идеологических течений, как социализм, коммунизм, анархизм и даже либерализм. ­Даже более того, она проникла во все утопические ереси, отделившиеся от ортодоксальной современной психиатрии — Райха с его «оргоном», Брауна и Маркузе с их пророчеством о грядущих обществах, которые будут существовать без подавления Эроса, в теорию Рональда Лэйнга о состоянии ума, настолько же превосходящем нормальное состояние, как нормальное состояние — паранойю, в исполненные радости надежды гештальтистов и тренеров чувствительности и во всё Движение за развитие человеческого потенциала.

Высшее проявление или сердцевина всех этих мессианских видений в наше время — это Психоделическая Революция, которую всучивают нам озорные и бесшабашные шаманы Тимоти Лири, доктор философии, Алан Уоттс, доктор богословия и Олдос Хаксли, секретарь природы. Конечно, им помогали и их ­поощряли другие — поэт Аллен Гинзберг, романист Уильям Берроуз, доктор Джон Лилли, доктор Хамфри Осмонд, доктор Хьюстон Смит, романист Кен Кизи — на самом деле список длится бесконечно. Кто бы ни заслуживал большей части благодарности (или порицания), что произошло, то произошло. Миллионы наших сограждан, особенно в среде молодёжи — химические гностики, и они усердно ищут молекулярный чёрный вход в эдемский сад.

Эти «травяные революционеры» не верят, что мы должны вечно промахиваться мимо цели в бессилии. Они отказываются признавать первородный грех, или врождённые неврозы, или даже «Обитателя Порога» теософов (который предположительно откусывает головы людям, достаточно неосторожным, чтобы вторгаться в высшие слои бытия без приглашения). Они не примирятся с извечной преградой между желанием и реальностью, существование которой оплакивает Т.С. Элиот в своём стихотворении «Полые люди». Согласно весьма ортодоксальным христианским взглядам Элиота, существует «Тень», что всегда встаёт между «замыслом и воплощением», «желанием и содроганием», «порывом и поступком». Тень — это, конечно, Первородный Грех, и ни один мужчина и ни одна женщина по определению не могут избавиться от неё.

Наркотическая Революция говорит, как и Будда: «Но это всего лишь Тень — всего лишь видимость, иллюзия». В лучшем случае ­идеологи этого движения согласятся лишь признать за Тенью свойства старой кассеты, играющей в проигрывателе разума, на которой запечатлены стадные страхи и предрассудки наших прародителей; и любая подобная программа может быть стёрта и заменена лучшей программой, если человек владеет соответствующими неврологическими или йогическими методами. И, добавят они с миссионерским блеском в глазах, эти методы известны многим, им можно обучить других и обучение может быть исключительным образом ускорено при использовании подходящих веществ.

«Принимай свои желания за реальность», лозунг французской студенческой революции 1968 года, — это основополагающая мантра всего наркотического мистицизма, и она даже появляется в перефразированном виде у такого трезво мыслящего учёного-исследователя психоделиков, как доктор Джон Лилли, пишущего следующее в отрывке, который стоит процитировать дважды:

В сфере ума то, во что веришь, как в истинное, либо истинно, либо становится истинным в пределах, которые можно установить на основе внутреннего и внешнего опыта. Эти пределы проявляются как дальнейшие убеждения, за которые ­тоже можно выйти. В сфере ума нет пределов…

Это то, что учёные называют прагматичным утверждением. То есть это не истина, открывшаяся теоретику или человеку, занимающемуся «чистой» наукой в своей башне из слоновой кости; это обобщение, могущее служить для устранения неполадок, когда в лаборатории происходят фактические события. (В данном случае, конечно, лаборатория находится у человека в голове). Доктор Лилли имеет в виду, что различие между мечтой и реальностью может быть смело (и даже с пользой) проигнорировано психоделическим экспериментатором. Если вы по-настоящему верите, что можете совершить что-либо, вы действительно можете это совершить. Все допустимые пределы в этом утверждении сами являются аксиомами бессилия, которые преодолеваются путём перепрограммирования вашей системы убеждений. Новые пределы, обнаруженные после того, как произошло перепрограммирование, это последующие ошибки, которые удалит последующее перепрограммирование. Если этот процесс не продолжается до бесконечности, он продолжается гораздо дольше, чем готов допустить человек перед тем, как попробовать расширить сознание таким образом.

Но для отцов церкви это было ересью и остаётся ересью и теперь. Наше общество сильно привязалось к догмам, говорящим, что мы «­зачаты в беззаконии и рождены в грехе», что «в нас нет здравия», и что этот мир, безусловно, навсегда останется для нас «юдолью скорби». Эти выражения взяты из трёх наиболее известных и наиболее часто читаемых христианских молитв; они олицетворяют­ непременный пессимизм, являющийся краеугольным камнем христианской теологии. Несогласный с этой точкой зрения не является христианином.

Это самая существенная трудность в процессе общения между психоделическим шаманом и человеком, воспитанным в ­христианской традиции. Антрополог Карлос Кастанеда весьма убедительно доказывает это, описывая (в книге «Отдельная реальность», A Sep­a­rate Real­i­ty) одно из затруднений, возникшее у него с магом доном Хуаном, индейцем из племени яки:

Что поразило меня в доне Хуане — это то, что он не считал себя слабым и беспомощным, и даже то, что я просто находился в его обществе, неминуемо вызывало нелестное для меня сравнение того, как­ вёл себя он и как вёл себя я…

«Ты измучен проблемами», — сказал он. «Почему?»

«Я всего лишь человек, дон Хуан», — сказал я.

Я придал этой фразе интонацию, с которой ее произносил мой отец. Он говорил так в тех случаях, когда хотел сказать, что слаб и беспомощен, поэтому в его словах, как и в моих сейчас, звучали отчаяние и безысходность.

Дон Хуан посмотрел на меня так же, как и в день нашей первой встречи. «Ты слишком много думаешь о себе», — сказал он и улыбнулся… «И поэтому кроме проблем у тебя ничего нет. Я тоже всего лишь человек, но когда я это говорю, то имею в виду совсем не то, что ты… ­Я разделался со своими проблемами. Очень жаль, что жизнь коротка, и я не успею прикоснуться ко всему, что мне нравится. Но это не проблема; это просто сожаление».

Мне понравилось, каким тоном он произнёс это заявление. В нём не было отчаяния или жалости к себе.

Но дона Хуана, чья отдельная реальность создавалась тем же волшебным грибом, который изначально «настроил» доктора Тимоти Лири, обвинили бы в «грехе гордыни» правоверные христианские теологи. Как отмечает доктор медицины Томас Сас в книге «Миф о психическом заболевании» (The Myth of Men­tal Ill­ness), у многих людей в нашем обществе развиваются ­невротические симптомы или психосоматические заболевания, потому что единственный способ придать себе важности в христианской культуре — это напоказ быть более жалким, чем другие.

Конечно же, Соединённые Штаты изначально не должны были быть христианской страной. ­­Джефферсон, Вашингтон, Франклин и большинство отцов-основателей были скептиками или деистами; они как раз представляли себе отделённое от церкви правительство, с «нерушимой стеной» между церковью и государством; они даже записали в договоре с исламским государством Триполи чёткое положение о том, что, в отличии от европейских ­стран, «Соединённые Штаты ни в каком смысле не являются христианским государством». (В те дни принцип отделения церкви от государства понимали так хорошо, что этот договор был принят Конгрессом без каких-либо прений по данному поводу, и президент Джон Адамс немедленно его подписал без малейших опасений насчёт того, что это может дурно сказаться на его политической будущности).

Но незамысловатые мысли людей, написавших Конституцию, более неприемлемы в современной Америке, как всем известно. Наши властители — и, возможно, большое количество наших сограждан — решили, что свободное правительство отцов-основателей это слишком радикально, и в наши законодательные нормы оказался вписан официальный христианский свод убеждений и правил поведения. В некоторых штатах вы не можете занимать государственные должности, не исповедуя веру в ­антропоморфное божество; во многих штатах вы не можете заниматься любовью с собственной женой способами, которые не были одобрены мелкими законодателями-баптистами. И, конечно же, вы не можете исповедовать психоделическую религию — или, на данный момент, заниматься научными ­исследованиями, связанными с психоделиками — ни в одном штате.

Так что эта книга — не об обычных преступниках, а о еретиках. Она не о «конфликте поколений», как это было бы представлено в популярном сверхупрощённом виде; она о религиозной гражданской войне — самой страшной в христианском мире с тех времён, когда ­протестантизм отделился от римской церкви в эпоху позднего Средневековья. Она о двух противоположных взглядах, свойственных человечеству, и о том odi­um the­o­log­icum, что породило столкновение этих взглядов. Это, говоря короче, комментарий к знаменитому тысячестраничному тому авторства Эндрю Диксона Уайта «Борьба религии с наукой» (The His­to­ry of the War­fare Between Sci­ence and The­ol­o­gy), вот только в данном случае ортодоксальная наука и ортодоксальная теология сражаются на одной стороне. Эти давние враги объединились против горстки радикалов, которые проникли в оба лагеря.

Никто — даже Ньют Гингрич — не может быть настолько наивен, чтобы верить, что этот конфликт легко разрешится, как только всех еретиков пересажают в тюрьмы и заставят замолчать. Наши предки узнали — после того, как, по разным оценкам, сожгли от миллиона до девяти миллионов «ведьм» и, возможно, такое же количество собратьев-христиан с того момента, как в восьмом веке была учреждена инквизиция — что идеи не сжечь на костре. ­­И точно так же не построишь достаточно быстро столько тюрем, чтобы заточить туда всех тех, кто каждый день присоединяется к исповедующим психоделическую веру в «лучшую жизнь посредством химических веществ». Это в особенности верно, потому что истинным сердцем Наркотической Революции — что почти ­никогда не упоминают на людях, но о чём подозревают очень многие — является и всегда являлся секс.

Параллели с «охотой на ведьм»

Первое открытое признание главенствующей роли секса в Психоделической Революции появилось в сентябрьском выпуске «Плейбоя» 1966 года, когда Тимоти Лири прямо заявил ­в интервью:

Воздействие на сексуальную жизнь — это, конечно, открытая, но только для своих, тайна ЛСД, о которой никто из нас не распространялся в последние несколько лет. Для общества уже достаточно опасно высказывание о том, что ЛСД помогает людям обрести божество и помогает им найти себя. У вас уже неприятности, когда вы произносите это. А уж если вы объявите, что психоделический опыт в общем является сексуальным ­опытом, вы подставите свою голову под удар монолита, в котором объединены все пожилые люди среднего класса…

Сексуальный экстаз — основная причина нынешнего всплеска популярности ЛСД. Когда доктор Годдард, глава Управления по надзору в сфере пищевых продуктов и лекарственных средств, объявил на заседании Сената, что десять процентов студентов в наших высших учебных заведениях принимают ЛСД, вы задумались, почему они это делают? Конечно, они обретают Бога и смысл жизни, конечно, они находят себя; но неужели вы думаете, что секс — это не основная причина этого нарастающего социального бума в среде молодёжи? Уже нельзя исследовать ЛСД, оставив без внимания сексуальный экстаз, так же как нельзя исследовать ткани под микроскопом, оставив без внимания клетки…

Приём ЛСД, видите ли, это переживание ошеломляющего пробуждения; он высвобождает могучие, первобытные энергии, и одна из них — энергия полового влечения, которое является сильнейшим из влечений в органической жизни любого уровня.

Как только это признано, мы, очевидно, возвращаемся к дням Святой Инквизиции, ибо в точности такая двойная дьявольщина — наркотики и секс — была «преступлением» большинства из обвинённых в «ведьмовстве», сожжённых этим досточтимым институтом. Если почитать книгу Маргарет Мюррей «Ведьминские культы в Западной Европе» (The Witch-Cult in West­ern Europe) или книгу Г. Рэттрей-Тэйлора «Секс в истории» (Sex in His­to­ry), обнаруживается, что в судебных процессах над ведьмами снова и снова появлялись одни и те же общие обвинения. Те же обвинения, практически без единого различия, встречаются в современных газетных статьях каждый раз, когда «коммуну» молодёжи накрывает полиция. Можно даже составить таблицу, вот такую:

Как считает популярная школа историков-рационалистов этого века, не существовало никаких «ведьм», а Святая ­Инквизиция была лишь вспышкой паранойи среди блюдущих обет безбрачия римско-католических священников. Согласно ревизионистской теории доктора Маргарет Мюррей, «ведьмы» существовали — это были люди, поклонявшиеся ­дохристианскому рогатому божеству плодородия, более известному как Пан или ­Дионис — и «паранойя» церковников состояла лишь в укоренившемся религиозном ханжестве, заставившем их считать, что любая положительно относящаяся к сексу религия должна быть непременно вдохновлена дьяволом. Согласно преподобному Монтегю Саммерсу и прочим встающим на сторону католиков исследователям, пересматривающим ревизионистские взгляды доктора Мюррей, ведьмы были в итоге те ещё сатанистки, и получали удовольствие от всяческих убийств и злодеяний. Какова бы ни была правда относительно этих трагических судилищ четырёхсот- и пятисотлетней давности, очевидно, что такой же психологический шаблон проявляется и в нашей сегодняшней психоделической борьбе.^[2] 

Этому шаблону можно дать множество определений, но в самой своей основе это конфликт между теми силами, которые Фрейд называл суперэго и идом. Суперэго — «строгий хозяин» эго, как называл его Фрейд — это ангел, стоящий на страже Эдема с огненным мечом; его архетипическое религиозное выражение находим в христианстве, наиболее общественно-ориентированной из всех религий, которая требует от каждого человека думать о других, прежде чем подумать о себе. Так называемый «ид» — первобытная нерафинированная сила самих инстинктов — это сила, которая отправляет нас к чёрному входу в Эдем в поисках другого способа туда проникнуть; его архетипическое религиозное выражение — это дионисийство, поклонение одурманивающим веществам, проникшее в Афины откуда-то с востока до начала истории Греции, приблизительно между 1000 и 900 годом до нашей эры. Германский философ Ницше сказал, что в наше время­ история приближается к тому, чтобы принять форму финального противоборства между Христом и Дионисом, и для сегодняшней Америки это звучит весьма справедливо. Преподобный Билли Грэм, классический «бледный христианин» — советник президентов, и в то же время доктор ­Тимоти Лири, дионисийский дух опьянения и блаженства, приговаривается к 40 годам тюрьмы, бежит из страны и снова оказывается схвачен.

Известный литературный критик Лесли Филдер не ­преувеличивал, когда писал:

Фактически я бы сказал, что именно этот конфликт поколений может быть назван практически химической войной — войной травокуров с алкашами. На самом деле, впрочем, куда точнее было бы назвать это религиозной войной — но только травокуры осознают, что корень вражды в религиозных воззрениях…

Наркотики всегда считались либо священными, либо ­дьявольскими. Наркотики на протяжении истории всплывали в связи с амулетами, волшебными зельями, таинствами церкви и дьявольскими оргиями. В более развитых обществах подобные совокупности представлений преобразуются в наше современное разграничение легальных опьяняющих веществ — хороших, и нелегальной наркоты — плохой. Но это лишь вопрос определений, даваемых обществом.

В материале «Плейбоя» о наркотиках, для которого высказывался профессор Филдер, Баба Рам Дасс (ранее бывший доктором Ричардом Альпертом) на это замечал следующее:

Совершенно верно. Каждая религия — это способ достичь определённого состояния сознания, и каждое общество основывается на какой-либо религии. Естественно, поскольку любое состояние сознания может быть вызвано с помощью конкретного вещества или группы веществ, вы обнаружите, что каждое общество допускает употребление одних веществ и яростно­ осуждает другие.

Пока идёт эта священная война, я пишу, как военный корреспондент, утопая в потоках пропаганды с обеих сторон. Я попытался собрать самые точные сведения из доступных относительно истинного воздействия ­различных веществ на сексуальное желание и сексуальные возможности. Поскольку здесь мы наряду с полем для научных исследований сталкиваемся с борьбой принципов законодательного и теологического характера, мало по какому вопросу мнения сходятся. Пытаться выяснить, как в действительности наркотик влияет на тело и разум в сегодняшней Америке — всё равно что пытаться выяснить, кто выстрелил первым в Уэйко или Руби-Ридж. «Только Господу подлинно известно, и он не говорит нам». Всё, что может сделать объективный докладчик, следовательно, это донести до публики утверждения обеих сторон и дать читателям самим выбрать, кому можно верить.

Я попытался показать, что нынешний «психоделический геноцид» (как это назвал доктор Майкл Олдрич) — не единичное событие в истории. Мы проходили это много раз в прошлом (охота на ведьм — это всего лишь последний из значительных примеров) и из-за того, сколько эмоций с этим связано, подлинные факты (даже когда они смогут быть установлены) вряд ли изменят чьё-либо мнение.

Вы не признаёте это? Просто представьте себе, что случится, если будет доказано, что ЛСД так же опасно, как автомобили — то есть каждый год от ЛСД погибают 50.000 тысяч из нас. Любители кислоты тогда откажутся от этого наркотика? Таких будет не более, чем автовладельцев, которые отказались бы от своих машин несмотря на математически обоснованный риск; любители кислоты решат, как и владельцы машин, что ради преимуществ стоит пойти на статистический риск. Точно так же, если бы доказали, что марихуана исцеляет от рака, легализовал бы её ­Вашингтон? Если вы думаете, что ответ — «да», вы ошибаетесь. Уже существуют доказательства — мы приведём их ниже — того, что марихуана может быть действенна в борьбе со СПИДом, раком, головными болями, невралгией, депрессией и депрессивным психозом, бессонницей, потерей аппетита и что, более того, она может быть более эффективной, чем любое успокоительное из продающегося сегодня. Ничто из этого не преуменьшило odi­um the­o­log­icum, направленный против травы, в правительственных кругах.

В 1996 году, жители Калифорнии проголосовали за легализацию марихуаны для медицинского использования (в основном в случае СПИДа и ­рака) в случае предоставления рецепта от практикующего врача. Президент Билл Клинтон — второе имя которого, по иронии, Джефферсон — ­тут же объявил, что жители Калифорнии не имели права принимать решения касательно собственной жизни. Последующие громы из Вашингтона, в основном из Министерства юстиции, грозили врачам, которые выписывали рецепты на запретное растение. Два года спустя немногие храбрые и человеколюбивые врачи продолжают выписывать «дьявольский плевел» пациентам, которые, по-видимому, действительно нуждаются в этом, но большинство докторов боятся пойти на риск, скольким бы пациентам не грозила мучительная смерть. Это напоминает об одном суждении Г.Л.Менкена — что трусость является самым мощным фактором в человеческом поведении. У докторов её, похоже, больше чем у представителей большинства других профессий.

Итак: идёт религиозная война, и теологические предрассудки, а не научная объективность, определяют, что большинство публицистов напишут об этом предмете. Всё написанное уже само по себе является пропагандой военного времени. Тем не менее объективный исследователь может надеяться, что выцарапает немного правды из клубка самой оголтелой лжи, и это я и пытаюсь сделать. Я попытаюсь сообщить, что каждый из рассматриваемых в данной книге наркотиков, возможно, сделает с вашим половым влечением, и какие побочные эффекты (если таковые есть), возможно, будут это сопровождать. Что вы сделаете с этой информацией — это ваше дело, и вы будете делать это на свой страх и риск.

Конечно, весь религиозный аспект этой проблемы в целом в наши дни часто отрицается. У доктора Хьюстона Смита (Hus­ton Smith), профессора религиоведения в Массачусетском технологическом институте, есть свой краткий способ ответить тем, кто утверждал, что наркотические переживания и религиозные переживания абсолютно различны и не связаны между собой. Он всего лишь просит таких скептиков прочитать два следующих автобиографических отрывка и решить, что из них — описание­ «трансцендентального» опыта с участием веществ, а что — описание «­трансцендентального» опыта без участия веществ. Оба отрывка абсолютно типичны для «мистических» писаний прошлого и для сегодняшних психоделических ­рассказов. Что есть что?

Отрывок А

Внезапно я прорываюсь в обширную, новую, неописуемо прекрасную ­вселенную. Хотя я и пишу это более чем через год после случившегося, трепет удивления и изумления, благоговение перед­ откровением, погружение с головой во всепоглощающую волну чувств ­благодарности и блаженного ощущения чуда так свежи, а память о пережитом так ярка, как будто это происходило пять минут назад. И всё же передать что-либо посредством описания, которое даже и намекало бы на значительность, на чувство наивысшей ­реальности… кажется непосильной задачей. Знание, пропитавшее мою жизнь и повлиявшее на каждую её сторону, пришло­ мгновенно, и оно было исполнено такой мощью достоверности, что было невозможно, тогда или потом, сомневаться в его истинности.

Отрывок Б

Внезапно, без какого-либо предвестия, я обнаружил себя окутанным облаком цвета пламени. На мгновение я задумался о пламени… и в следующее мгновение я знал, что пламя было внутри меня. Сразу же после этого меня охватило чувство ликования, чувство невероятной радости, пришедшее вместе или почти вместе с умственным просветлением, которое невозможно описать. Помимо прочего, я не только лишь уверовал, но увидел, что вселенная состоит не из мёртвой материи, но напротив, является живой Личностью; я осознал для себя жизнь вечную… Я увидел, что все люди бессмертны; что вселенский порядок таков, что всё сущее, без всякого сомнения, трудится вместе на благо всех и каждого; что краеугольным принципом мироздания… является то, что мы называем любовью, и что счастье для всех и каждого в конечном итоге совершенно точно будет достигнуто.

Доктор Смит отмечает, что когда он первый раз предложил эту задачу своим студентам, неправильных ответов было в два раза больше, чем правильных. Чтобы предоставить читателю-скептику достаточную возможность здраво поразмышлять над этой задачей, не жульничая, я поместил ответ в одной из нижеследующих глав.

А тем, кто не видит никакой связи между сексом и­ религией, я предложу слова французского поэта одиннадцатого столетия Пьера Видаля: «Я думаю, я вижу Божество, когда смотрю на обнажённое тело моей дамы». Видаль, согласно его жизнеописаниям, прочитанным мной, даже не был под веществами, когда описывал это благочестивое чувство.

ИНТЕРЛЮДИЯ

СКАТЫВАЯСЬ К ВИФЛЕЕМУ: ИСТОРИЯ ЛЕОНАРДА

Подсевшие на марихуану держатся группами и предпочитают курить в компании других людей, нежели в одиночестве… Ощущается потеря чувства времени и утрата глубинного зрения… Происходит исчезновение большинства внутренних запретов и употребляющий (марихуану) ведёт себя так, как для него или неё вести себя в обычном состоянии даже не было бы и мысли… Жестокие преступления, такие как грабёж, насильственное вторжение, физическое насилие, изнасилование и убийство — обычное дело для людей под её воздействием, и обычно в таком состоянии человек пробует свой первый укол героина…

— «Злоупотребление наркотиками — путь в никуда»

Департамент шерифа Грин-Каунти (штат Огайо),
исправленное издание 1972 года

«Не против, если я подрочу?» — спросил Леонард. Его жена, сидевшая в кресле рядом с ним, улыбнулась — она привыкла к его­ эксцентричному поведению.

Но вот я только начинал узнавать о привычках Леонарда. «Прямо тут, в моей гостиной?» — задал глупый вопрос я.

«А почему нет?» — с подозрением спросил он. «У тебя ещё есть какие-то застарелые пуританские заскоки?»

Я не знал, что и ответить. Рядовой американец сказал бы Леонарду, что тот тронулся умом и выставил бы его за дверь, но я уже давно выступал на публике в защиту крайне правого либертарианства, гордящегося тем, что оно более радикально, чем левый анархизм. Я не хотел бы, чтобы стало известно, что мои субъективные­ предрассудки заставили ограничить чужую сексуальную свободу. «Ну, — начал я ­наугад, зная, что у меня была причина, но не в состоянии точно её вспомнить, — знаешь, дело в моих детях. Им всем ещё нет шести, и они рассказывают обо ­всём, что увидят. Когда они станут рассказывать соседским детишкам про то, как ты гонял лысого, а мы сидели и ­смотрели на это, история обрастёт престранными подробностями. Я готов к тому, что меня выгонят из города за мои причуды, но я не хочу неприятностей из-за твоих».

С моей точки зрения это звучало неубедительно, но Леонард тоже был ультралибертарианцем. Он понимающе кивнул. «Ага, — сказал он, — не стоит мне заставлять тебя расплачиваться за мой приход». Он поднялся с места. «Я зайду в толчок на несколько минут», — сказал он.

Для Леонарда — такого, каким он был в те дни — это был достаточно­ типичный опыт. В отличие от Джейн, чью историю я рассказывал в прелюдии, Леонард не был взрослым человеком с полностью сформированной и в целом устоявшейся структурой личности, когда началась Наркотическая Революция шестидесятых. Ему было, на самом деле, двенадцать лет от роду, когда доктор Тимоти Лири в 1959 году съел четыре волшебных гриба в городе Куэрнавака в Мексике, пережив то, как «закончилась игра пространства, закончилась игра времени и закончилась игра Тимоти Лири». Леонарду было всего 16 лет, когда Гарвардский университет попросил доктора Лири покинуть его стены, и ему было 18 лет, когда в 1965 приняли большинство законов против ЛСД — как раз тогда я познакомился с ним и его женой, двадцатидвухлетней выпускницей кафедры психологии Сандрой.

Леонард был парнишкой, чью юность многими способами­ формировали и направляли Наркотическая Революция, Сексуальная­ Революция и Политическая Революция, все они в те годы были в самом разгаре.

Леонард был анархистом, коммунистом, мистиком, немного фашистом, сторонником «социального кредита», технократом, сторонником аграрных реформ типа «назад к природе» и, что самое важное, сексуальным революционером, и всем этим он был в той или иной степени одновременно — или же так казалось, поскольку эти увлечения приходили и уходили так стремительно, что было похоже, что они обживают сферу его страстей­ одновременно. Он заявлял, также одновременно, что всем нужно жить на фермах и перекладывать работу на плечи машин, что мы должны жить в гармонии с природой и создавать более совершенные и мощные компьютеры, и что правительство должно обеспечивать покупательскую способность всем гражданам («социальный кредит»), нуждаются они в этом или нет (чтобы отвадить их от излишнего труда), и что правительства не должно существовать, потому что родоплеменное строение общества наилучшим образом отвечало нашей биологической приматской сути.

Естественно, у него был очень высокий IQ. Болваны не приходят к таким диковинным взглядам.

Самым главным, однако, Леонард полагал то, что наше «завравшееся­ общество» отлучило нас от наших истинных побуждений. В отличие от Фрейда, Райха, Маркузе и других, занявших схожую позицию, Леонард не считал, что ему известно, что на самом деле нами движет. Совсем напротив, он догматично противостоял любому догматизму по отношению к этому щекотливому вопросу; он настаивал на том, что наши истинные побуждения должны быть обнаружены. Он пытался обнаружить эти первичные инстинкты, делая всё, что запрещено обществом; если эксперимент ему нравился, значит, это был один из наших первичных инстинктов, если не нравился — это было извращением.

Хемингуэй, похоже, пользовался тем же эмпирическим подходом, когда написал, что «Благо» есть то, что делает тебя счастливым.

Я нравился Леонарду, потому что я был почти таким же запутавшимся человеком, как и он, ведь я бросил хорошую работу в большом городе, став трудиться за гроши в поте лица в газете маленького городка, лишь чтобы дать моим детям возможность расти ближе к природе. Ещё я верил в технократию, при этом в жизни убегая от неё, и благодаря своим правым взглядам я считал, что многие из его «фантастических» заявлений могли бы быть основой для более действенными социальных программам, чем те пилюли, что обычно прописывают обществу либералы.

И тем не менее я относился к его меняющимся сексуальным и наркотическим пристрастиям с некоторым скептицизмом.

Однажды они со своей женой Сандрой заехали к нам по пути из колледжа, в котором учились, и он немедленно рассказал мне о своём последнем открытии в области первичных инстинктов. Он примерил кое-что из нижнего белья Сандры и ему понравилось. «Прямо сейчас на мне её трусики и пояс», — ликующе заявил он.

Никто бы не подумал. С виду он казался совершеннейшим студентом университета образца 1965 года — то есть он выглядел как очень небогатый ковбой. Его потрёпанные джинсы и рубашка уж точно ­не наводили на мысли о трансвестизме.

«И как оно?» Я задал вопрос настолько лишённым осуждения тоном, насколько был способен — таким, к какому я прибегал, когда брал интервью у членов Общества ­Джона Бёрча для моей газеты.

«Заводит», — сказал он. «Каждый раз, когда я вспоминаю, что на мне надето, у меня начинает стоять».

В этой фазе он пробыл несколько месяцев. Каждый раз, когда я виделся с Леонардом и Сандрой, у него находились новые предметы женского нижнего белья, которыми он мог похвалиться. К тому времени они разработали систему: они вместе заходили в магазин женского белья, как идеальные молодые супруги — и никто не догадывался, что шёлковое белье с оборками, которое они покупали, на самом деле предназначалось для него.

Потом у Леонарда была анальная фаза. Ещё до «Майры Брекинридж» он решил, что существовал первобытный инстинкт, который требовал того, чтобы мужчин пидорасили женщины. (Ты читаешь это, Андреа Дворкин?)

«Э, как вы это проделываете?» — спросил я, когда он хвастался этим свежайшим открытием.

«Бутылкой из-под кока-колы», — сказал он.

«Ага», — сказал я с задумчивым видом. «Точно не скажу, но тебе стоит почитать про ректальный пролапс в какой-нибудь медицинской книжке. По-моему, ты можешь вывернуть свой анус наружу и на самом деле повредить себе, используя таким образом бутылку. Вроде как там создаётся вакуум».

«Ой-ёй!» — вскричал он. «Может, поэтому у меня шла кровь в последний раз, когда мы это пробовали».

Сандра была всегда тихой и сдержанной, как и большинство выпускников кафедры­ психологии. Кроме того, что она помогала Леонарду с его различными­ сексуальными маниями, непохоже было, что у неё были какие-либо ­отличительные черты, выделяющие её среди миллиона других белых девушек-протестанток со Среднего Запада её возраста. Может быть, поэтому она ему и помогала.

«Ты был прав насчёт этого ректального пролапса», — сказал мне Леонард, когда я увиделся с ним в следующий раз. «Мы бросили бутылку из-под колы и купили один из этих модных вибраторов. Ух, блин — ух!»

Естественно, в конце концов Леонард и Сандра дошли и до оргии.

«Это было балдёжно», — сказал он мне потом. «У них был кокаин и я занюхивал и кончал, занюхивал и кончал всю ночь напролёт. Просто нахуй улёт!»

Перед тем, как читающий это побежит валяться в куче кокаина, которой хватит на год, позвольте мне напомнить, что Леонарду на тот момент было 18 лет. Многие молодые мужчины примерно в этом возрасте (в течение нескольких лет) настолько же мультиоргазменны, насколько могут быть взрослые женщины, без кокаина.

Наркотические увлечения Леонарда были так же напоказ экспериментальны, как и его сексуальные похождения.

Какое-то время, когда я впервые встретил его, это была трава. Трава была вторым пришествием Христа. Она не только расширяла сознание, улучшала секс и была доказательством существования Бога, но и превращала всех без исключения куривших её в пацифистов. «Нам нужно только накурить всех и не будет никакой сраной Третьей Мировой Войны», — как-то раз заявил Леонард.

«Но «Ангелы Ада» выкуривают уйму травы, и они не такие ­уж и пацифисты», — осторожно заметил я. «А ещё был такой Хасан‑и Саббах…»

«Ну, в этом что-то есть», — признал Леонард. «Некоторым людям надо выкурить куда больше травы, чем другим, прежде чем их начнёт расслаблять. И потом, «Ангелы» портят всё, мешая траву с бухлом, а это всегда обламывает кайф».

Вот это мне и нравилось в Леонарде. Он всегда выслушивал ваши доводы и даже обдумывал их, пусть и недолго. Он никогда не был по-настоящему безумен.

Потом, конечно, панацеей Леонарда стало ЛСД.

«Я ебал Сандру, — рассказывал он любому, кто готов был его выслушать, — и кислота перенесла моё сознание целиком в крайние полсантиметра головки моего пениса. Я был только этим — всего лишь этим кусочком плоти, целиком окружённым пиздой и пульсирующим от радости. А потом бах, и даже этого не стало. Я был нигде, и в то же время везде. Вот это в точности то, что индусы называют «самадхи» — единство с Всем Сущим».

Конечно, его мечтой было запустить кислоту в водопроводы города Вашингтона. «Даже Линдон Джонсон полюбит мир и прекратит убивать людей», — восторгался он.

Леонард пережил жуткую депрессию, когда в андеграундной прессе многократно написали, что ЛСД распадается на неактивные компоненты, будучи добавлен в проточную воду, на которую воздействует ­солнечный свет, и таким образом не будет эффективен в водопроводе. «Господи, — сказал он, — всё всегда сложнее, чем кажется. Нам придётся найти другой способ добраться до Джонсона».

Кровь бунтарей становится жиже, как однажды заметил Бернард Вулф; по прошествии нескольких лет мне приелась жизнь в маленьком городке и я снова начал искать работу в большом городе. Я переехал в Нью-Йорк и потерял связь с Леонардом и Сандрой.

Мы снова встретились — в кофейне в Ист-Виллидж. Его тогдашними страстями были кокаин и гомосексуальность.

«Я думаю, кокс разъёбывает мозги, — обеспокоенным тоном сообщил мне он, — но я остановлюсь до того, как он нанесёт мне серьёзный урон. Ты не представляешь, как он влияет на оргазм, малыш. Ой, боже, боже!»

Я спросил, женат ли он до сих пор на Сандре или нет.

«А, да, мужик, она по-прежнему моя матушка-ангел», —­ восторженно сказал он. «Мы трахаемся с одним и тем же парнем. Все трое, нюхаем и кончаем, нюхаем и кончаем всю ночь напролёт».

«И сие есть Царство Небесное», — посетила меня причудливая мысль. Шли годы, я стал старше; на дворе был 1972 год и оптимизм революционеров шестидесятых был всего лишь смешным воспоминанием. Однажды я был на почте в Чикаго и голос за моим правым плечом произнёс: «Боб Уилсон?»

Я повернулся и взглянул в лицо, которое не совсем узнал. При нём была новая борода, скромная одежда и немного лоска совершеннолетия — но оставалась одна черта. У него в глазах была искра, которую ­ни с чем не перепутаешь — блеск, который выдаёт человека, который до сих пор гонится за «истиной» и наконец ухватил «её» за полы «её» одежды и готовится овладеть ею всецело. «Леонард?» — спросил я.

«Да, — сказал он, — и я часто переживаю из-за дурного­ влияния, которое оказывал на тебя когда-то. Из-за тех ужасных вещей, которые я делал, и того, как упорно я пытался склонить других к тому, чтобы и они делали их!» (Ой-ёй, подумал я). «Но теперь я обрёл мир, я был вновь рождён посредством нашего Спасителя Иисуса Христа, и я…»

«Всегда приятно встретить старого приятеля, — быстро произнёс я, — но мне надо торопиться, чтобы успеть на поезд». Я уже бежал.

«Погоди, погоди, — сказал он, — возьми эту брошюру…» Я ещё видел, как шевелятся его губы, когда выскакивал в дверь.

Роберт Антон Уилсон

Примечания

^[1] Разница между психолитической и психоделической дозировками ЛСД отмечается во многих опубликованных научных работах, но, судя по всему, игнорируется­ популяризаторами, которые либо проповедуют «ЛСД-утопию», либо предостерегают о «закате стран запада.» То, что называется психолитической дозой — обычно это 75 или 100, максимум 200 микрограммов — вызывает прилив мыслей, изобилие свободных ассоциаций, немного визуализаций (галлюцинаций) и абреакций (настолько ярких воспоминаний, что человеку кажется, что он испытывает переживания заново). То, что называется психоделической дозой — около пятисот микрограммов — вызывает полный, но вместе с тем преходящий слом обыденных способов самовосприятия и мировосприятия и, как правило, «пиковое переживание» или мистический выход за пределы. Бэд-трипы обычно случаются только от психоделических доз.

^[2] Возможно, в 2598 году некоторые историки будут заявлять, что не было никаких «хиппи», в то время как другие будут заявлять, что хиппи существовали, но в действительности не курили марихуану, а третьи будут настаивать на том, что хиппи, вусмерть обдолбанные белладонной, бегали по улицам, нападая на ни в чём не повинных прохожих.