Космическая каллиграфия Брайона Гайсина

«В заранее записанной вселенной – кто сделал первые записи?»

Б.Гайсин

Один из наименее известных, один из наиболее заслуживающих славы магов-художников двадцатого столетия, Брайон Гайсин руководствовался в жизни двумя формулами: чисто магической и несколько параноидальной «Pow­er Is Often Very Qui­et» и скорее битнической «After all, life is a game, not a career!» Гайсин практиковал мистицизм и магию, сплетая их с азартом первооткрывателя и легкомысленным весельем, раскрывая в себе и мире настоящее Искусство, не помнящее различий между магией, колдовством, философией, антропологией, электроникой…

Но при этом остался в высшей степени человечным – игривым, сумасбродным, пугливым, восторженным. Но в этой игре и в этом сумасбродстве, в этой параноидальности и искрометности оказалась заключена сила космического пламени, которая сопровождала их с Уильямом Берроузом в магических и мистических штудиях, которая толкнула Гайсина вручить писателю в комнате 25 в Бит Отеле разрезки, из которых затем выросло несколько известнейших романов. Именно она в виде более чем шестнадцатиметровой сигилы явилась в последнем и суммирующем его произведении «Каллиграфия Пламени».

Общение с Брайоном принесло Берроузу опыт, которым он затем делился с Дженезисом Пи-Орриджем, Куртом Кобейном и многими другими; ну и сам Гайсин напрямую влиял на Брайана Джонса, Дэвида Боуи, Майка Джаггера, Кейта Харринга, Лори Андерсон, Гарольда Норса, Айра Коэна – список весьма внушительный!

Но, следуя собственной магической формуле, Гайсин остался в тени. И, следуя своей человеческой формуле, жил, как говорится, спустя рукава, и даже со смертного одра однажды сбежал, легкомысленно заметив, что «было желание разобраться со всяким хламом».

Магия вне Закона: суровое сумасбродство

Творческий путь Гайсина начался с очень заметного, поворотного краха. Будучи девятнадцатилетним художником, он должен был участвовать в одной выставке с Дали, Пикассо, Беллмером, Дюшаном, Магриттом – но был исключен лично Бретоном.

Его биограф Джон Гейгер (John Geiger) замечает, что это исключение было воспринято Гайсином как проклятие, как жест могущественных сил, отсылающих его в безвестность, в темноту – эти силы (опять же, если верить Гейгеру) он впоследствии часто винил во многих своих неудачах.

Другим поворотным инцидентом в жизни художника, действительно странным, стал крах его маленького бизнеса, ресторанчика «1001 ночь» в Танжере. Гайсин полностью потерял всякий контроль над ним вскоре после того, как нашел там проклятие, «нечто вроде довольно сложного амулета, с семенами, камешками, частицами разбитого зеркала – всего по семь, и маленькой упаковкой, в которой была записка» – «Пусть Масса Брахим оставит этот дом, как дым оставляет огонь, чтобы никогда не возвратиться…»

Конечно, если вы подозреваете, что против вас всю жизнь ведется магическая война, то так или иначе придется поднатореть в магии как минимум до уровня предполагаемого противника. Вот и Гайсин взял в оборот каллиграфические магические квадраты, сочетая японскую каллиграфию (которой он выучился после Второй Мировой), арабскую магию и каббалу –  смешав свое искусство с чародейством. «Все эти техники пронизывали его картины и были сознательной магией во всем, что он создавал» – напишет о нем позже Дженезис Пи-Орридж, посвятив ему целую главу своей «Психической Библии».

Однако Магия для Брайона Гайсина была не тем же самым, что для японца, араба или еврея. Будучи истинным первооткрывателем и художником в стремительно стареющем мире, где уже все давно открыто, известно и скучно, Гайсин создал собственное понятие о Магии, которое можно обнаружить в одной из его книг «Здесь, чтобы уйти». Там размещена расшифровка весьма интересной аудиозаписи про природу магии с прилагающейся синхронией:

«Ну, идея Закона состоит в том, что внутри Закона каждый чист… [громкий звук полицейских сирен снаружи] и любой, кто не является чистым внутри Закона – аутсайдер… М‑м, преступник… А Маг, для того чтобы действовать, может быть только аутсайдером и преступником и должен находиться вне Закона, иначе его функции находились бы в пределах Закона и, таким образом, этим самым Законом и регулировались бы. Маг претендует на то, что имеет другое, особое разрешение, еще одно и – иное разрешение; он говорит, что оно лучше, более дорогое, более эффективное, какое хотите, но – другое, находящееся вне Закона… Собственно, вся Магия находится вне Закона».

Таким образом, Гайсин делал шаг с территории того, что называл Законом – и оказывался на территории весьма неоднозначной. Взрослому человеку то, чем он занимался, показалось бы сумасбродной игрой (которой вся его деятельность фактически и была) – он записывал с друзьями на магнитофоны свои мысли и пространные идеи, мастерил какие-то световые машины, сочетал оккультные арабские идеи с японскими иероглифами и собственными выдумками… Но по результатам это сумасбродство оказалось скорее игрой ребенка-божества, даже талантливого начинающего демиурга.

Например, Гайсин воссоздавал с помощью своих друзей собственные сны, увиденные в автобусной поездке: используя актуальные для того времени нейрофизиологические исследования и помощь Иена Соммервиля, создал Машину Сновидений. Одну из таких нашли у Курта Кобейна – и практически каждый из знаменитых знакомых самого Гайсина, а также Берроуза или Пи-Орриджа ее опробовал многократно, а позже о ней вышел фильм «Flick­er».

Гайсину принадлежал целый небольшой пласт «современной техномагики», которой он занимался с Берроузом. Фактически, все эксперименты последнего с диктофоном, с записью своего голоса, с аудиоразрезками – это магические акты, идеологом которых выступал художник. Тут стоит также упомянуть целый ряд фильмов режиссера Энтони Балча, «философскую основу» для которых дал Гайсин – в первую очередь это «Cut-Ups», в котором его можно увидеть и услышать, но так или иначе он повлиял также на «Ghosts at No. 9» и «Tow­ers Open Fire».

Что касается сотворения миров, то сначала не увидевший в картинах Гайсина ничего примечательного и даже назвавший их «пустыми», Берроуз впоследствии рассказал под запись целое повествование о своих путешествиях в картинах художника. Туда он «проникал сквозь порты входа»; иногда эти пространства напоминали наш мир, а иногда значительно отличались от него – и каждый, с целыми городами, со всем его населением, заключался всего лишь в небольшом магическом каллиграфическом квадрате.

Ну и, наконец, самым неоднозначным было общение Гайсина с «Контролем». «В Лондоне я пообщался с двумя компьютерщиками, программистами, которые сказали, что представляют межпланетное агентство, известное под названием «Контроль». «Контроль» утверждал, что может ответить на любой вопрос за один доллар. Ты задавал вопрос программистам, они каким-то образом скармливали его компьютеру, и тот выдавал ответ» – пишет Гайсин в «Здесь, чтобы уйти». Если вчитаться в представленные там же беседы Гайсина и Контроля, то становится понятно, что это «межпланетное агентство» было, вероятно, просто достаточно странным мошенничеством. Однако, попав в личную мифологию Гайсина, оно превратилось в целую философию, отраженную как в его творчестве, так и в романах Берроуза, стало частью мифа о тираническом Законе.

Гайсин, например, говорил что «Будущее за Контролем» – в том смысле, что дерзкие Маги, выходящие с территории Закона, все-таки должны будут куда-то возвращаться, желательно в целые и невредимые тела. А позже Берроуз напрямую связывал свой талант, случайное убийство жены и Контроль: «Я живу с постоянной угрозой одержимости духом, с постоянной необходимостью избежать его, избежать Контроля. Так смерть Джоан связала меня с захватчиком, с Мерзким Духом, и подвела меня к той пожизненной борьбе, из которой у меня нет другого выхода – только писать».

Другими словами, Берроуз и Гайсин СДЕЛАЛИ «Контроль», произведя его из «межпланетного агентства от двух компьютерщиков» – и это, по сути, могущественный акт магии, создание грозного тирана-Демиурга, называние бесформенного до этого момента зла. А с именем приходит и сила…

Неужели одно завалящее словечко так много значило для этого магического мира? Да, Слово – краеугольный камень и главная ловушка земного мироздания по Гайсину, слово и есть Контроль: именно в словах мир «записан» (как истинный маг, Гайсин понимал мир как пред-записанный), именно в словах люди мыслят, именно слова необходимо нарезать, чтобы выйти из предзаписанной Контролем Судьбы, из Времени, из Закона – в Магию, в Космос, в Будущее.

От всякого замка должен быть ключ – и именно его находил Гайсин, делая шаг прочь с территории Закона на территорию сурового сумасбродства – и гениальности.

Opus Mag­num – Каллиграфия Пламени

«Я Художник когда я Открыт. Когда я Закрыт, я – Брайон Гайсин»

Берроуз и Гайсин, как умелые маги, поймали эластичность реальности, податливость, которую она приобретает, если использовать последние технические достижения вкупе с нашим правом направлять ее так, как нам хочется и нравится.

Однако это удалось им лишь после того, как они разделили реальность на Контролирующий Закон и Магическую Свободу – и выбрали собственную сторону в этом их же восприятием порожденном противоборстве.

Все искусство Гайсина – живописная летопись освобождения от Контроля. Бесконечные структурирующие сетки, магические квадраты и  геометрические сегменты с сигилами, иероглифами и магическими заклятиями в них символизируют слияние Контроля и Свободы в человеческой жизни, постоянно склоняющейся то в одну, то в другую сторону. Неудивительно, что Берроуз чаще всего видел в них города – жестко структурировавнные и высокоорганизованные территории Контроля, тюрьмы, в которых томится жизнь, которая могла бы стать магией.

Каким образом? Летопись освобождения была бы не полна без ответа на этот вопрос – и Гайсин исчерпывающе на него ответил.

Все коллажи, лингвистические перестановки-пермутации и эксперименты с магнитофонными записями, которые проводил Брайон Гайсин, были направлены против Слова и одновременно против Закона, на территорию Магии – но главным его высказыванием, побеждающим Слово, стала «Каллиграфия Пламени», «раскрывшая» Гайсина раз и навсегда.

Выполненная в технике циклопического Макимоно (яп. «разворачивающийся свиток»), Каллиграфия отражает процесс «разворачивания» художника как свитка. Будучи «достаточно огромной, чтобы заполнить целую галерею, достаточно обширной, чтобы запечатлеть жизнь» (цитата обозревавшего ее Яна Макфайдена), Каллиграфия Пламени действительно очень размашиста: 16.4 на 1.3 метра. И создана она такой затем, чтобы ее нельзя было охватить взглядом, а нужно было двигаться от ее начала до конца, рассматривая каждый поворот, каждый иероглиф и зигзаг – как будто двигаясь по перипетиям чужой биографии.

Поскольку эта работа – финал и символ жизни Брайона Гайсина, шестнадцатиметровый сноп пламени, освободившийся от Слова и Контроля, говорящий с собой на собственном космическом языке – и зовущий всех за собой, прочь с территории Закона.