Одд Нердрум: Высокий китч

От редактора. В конце позапрошлого и начале прошлого века модернистами был совершен прорыв, открывший человечеству невиданные горизонты. Импрессионизм, экспрессионизм, кубизм, футуризм, сюрреализм, абстракционизм — все это было бы потеряно без этого прорыва, но его ценой стал разрыв с традицией старых мастеров, на тот момент, впрочем, пришедшей в упадок. Дракон умер — и тут же возродился с черным квадратом вместо головы; сегодня уже модернизм со всеми его отличительными чертами и внутренними течениями стал душной и упадочной ловушкой для представителей Высокого Китча, считающегося на западе уже философским направлением, а не течением в искусстве. Для нас их история и воззрения, их ценности и ориентиры, которые они превозносят в пику дракону, которым вовсе не стремятся стать сами, знаковые. Это история людей, отвергших саму необходимость подчиняться или властвовать, сосредоточившись на бессмертии шедевра, на собственном поиске, на собственном пути и выборе – и преуспевших, шагнувших в бездну – и вдохнувших жизнь в мертвую, казалось бы, традицию.

fr. Chmn

Картины Одда Нердрума (Odd Ner­drum) подходят под определение китча так же плохо, как и для того, чтобы повесить их в гостиной. Сам художник называет себя не иначе как «королем китча» и «историческим анархистом», а в свои единомышленники записывает Сибелиуса, Репина, Чайковского, Рахманинова, Гершвина, Родена и Рембрандта. Используя технику чиароскуро, он отбрасывает все достижения модернистской живописи и ставит под сомнение догму о том, что художник способен создать нечто новое, только повернувшись спиной к прошлому. Широкая известность Нердрума, с одной стороны, и его оппозиция к модернистскому истеблишменту и аутсайдерство, с другой, оставляют открытым вопрос, чем же самом деле является его творчество — китчем или искусством.

Война норвежца Одда Нердрума с модернизмом началась еще в детстве.

«Я был причащен к искусству в ранние годы и в возрасте 9 лет рисовал абстрактные картины. Отчим был образованным человеком и собирал модернистское искусство. Однажды во время лыжной прогулки мы созерцали расстелившуюся перед нами долину с великолепным закатом. «Это красиво, но если ты станешь художником, никогда не вздумай рисовать подобных картин, иначе тебя не возьмут на Осеннюю Выставку» — сказал он мне. Моя мать тоже была утонченной натурой и считала религиозность свидетельством необразованности».

Наделенный непокорным темпераментом, Нердрум очень быстро начал ставить под сомнение принципы искусства, которые ему пытались навязать. В 1962 году он решил поступить в Национальную академию искусств в Осло. Всем абитуриентам необходимо было предоставить на рассмотрение комиссии три полотна. Две картины , которые представил Одд, были выполнены в его характерном стиле, а вот третья была всего лишь зарисовкой на скорую руку, которую Нердрум элементарно не успел закончить. Тот факт, что именно эта картина вызвала восхищение у членов приемной комиссии и стала его проходным билетом в лучшую арт-школу страны, заставил Нердрума еще раз усомниться в критериях, по которым определялась ценность модернистской живописи, требовавшей так мало усилий и умений.

«Как я ни старался пробить себе дорогу в искусстве конца 60‑х, я слышал повсюду эхо слов, сказанных мне однажды отчимом. Реакция на мои работы была еще хуже, чем та, которую испытал на себе Эдвард Мунк, ставший модернистом вскоре после столкновения с общественным мнением . Я пытался изо всех сил быть столь хорошим художником, каким я только мог. В конце 70‑х я начал понимать, что именно было не так. Две мои работы «Арест» и «Убийство Андреаса Бадера» должны были участвовать в одной выставке (участие в выставке тогда было платным), однако их сняли до открытия с объяснением, что из выставочного зала нужно было убрать все «декорации». Тогда я понял: я не художник».

Побывав в Америке и познакомившись с работами представителей модного поп-арта, Одд Нердрум окончательно потерял всякий интерес к модернизму: «Модернизм выглядел старым и грустным, я был сыт им по горло». Решительно настроившись плыть против течения, он вскоре принял участие в своей первой выставке на родине и немедленно был подвергнут громкой критике в местной прессе. Норвежские искусствоведы возмущались, как может начинающий художник одним махом отбросить сюрреализм, кубизм, Клее, Кандинского, Пикассо, Бэкона — все то, что составляло гордость европейской живописи за последние полвека. С тех пор прошло немало времени, Одд Нердрум — зрелый мастер с мировым именем, но споры вокруг него не прекращаются. В 90‑х он вел затяжную войну с Национальной академией искусств в Осло за возможность преподавать в ее стенах традиционную фигуративную живопись, что вызвала настоящую истерию в академических кругах. Крепость модернизма все-таки устояла, хотя ее репутация была существенно подпорчена. Применение цензуры (а исключение традиционного стиля из учебной программы Академии нельзя квалифицировать иначе как цензуру) еще раз подтверждает мысль о том, что модернизм давно превратился из бунтаря в воинственного блюстителя традиций.

«Не говорите: «Это настоящее искусство» о творчестве Одда Нердрума.

«Искусство» значит просто пренебрежение к ремеслу, пренебрежение к прошлому и пренебрежение к традиционному обучению. Следовательно, Одд Нердрум не может называться художником. Его картины никоим образом не принадлежат нашему времени. Художник комментирует свое время, Одд Нердрум этого не делает. Художник должен еще и использовать современные средства, такие как видео и компьютер, и он не должен делать работу своими руками. Ничего из этого описания не подходит к Одду Нердруму. В каком-то смысле Одд Нердрум живет в эру, предшествующую изобретению искусства, в эру, когда можно было восторгаться художником способным нарисовать нечто кажущееся живым. Это позволяет ему не только восхищаться старыми мастерами и изучать их, но и попытаться достичь и превзойти их достижения… Это было бы катастрофой — смотреть на работы Одда Нердрума в «арт-очках». Но, к сожалению, это верно и для многих остальных. Мы говорим о молодой девушке, владеющей мастерством живописи, что она преуспеет в жизни. «Она станет большим художником», — говорят одни. «С ее талантом? Несомненно!» — говорят другие. Как мы ошибаемся — это как раз то, что свидетельствует против нее… Искусство это то, что вы отказываетесь принимать как искусство. Если мы указываем на картину и говорим, что это искусство, мы на самом деле имеем ввиду, что этот человек ничего не умеет. У искусства есть проблемы с восприятием тела, но лишь в том случае, когда оно нарисовано на холсте и выглядит живым. Поэтому мы говорим, что искусство во многом христианское. Благодаря своим античувственным законам, начиная с XIX века, оно стало заменой Бога. Стало возможным верить в «искусство» вместо «Бога». Как раньше «Бога», «искусство» стали наделать силой спасения человеческих душ — созерцание картины стали описывать как «произнесение молитвы». Поскольку искусство стало религией, стало важным самопожертвование. Художник должен страдать за правду подобно христианским мученикам. По-видимому, они были в большей степени христиане, чем тот, кто не умер за свою веру. Это во многом помогло бедному, неизвестному художнику. Он просто смог видеть себя великомучеником, страдающим за своего Бога — искусство. И потому идея этого нового феномена стала победа духа над телом, широкие женские тазы в Барокко изгнали для того, чтобы дать место безцеллюлитной духовности искусства“

(Jan-Ove Tuv, ассистент Одда Нердрума).

Одд Нердрум, прямая речь:

«Прапрадедушка модернизма Платон говорит с презрением о «мимезисе» — подражании природе, для него единственное добро и единственная красота — это идеи и абсолютная правда. Этот же принцип лег в основу христианского мира. Столетиями ремесленник был причастен к искусству, теперь имеют значение лишь идеи. В современном искусстве вопрос не в том, чтобы работа была хорошо выполнена; для критиков и кураторов важно, чтобы она содержала правильные идеи. Она может быть откровенно слабой, тогда послание совершает самый короткий путь — как в Средние века. Возрождение с его преклонением красоте тела и необходимым мастерством техники вновь ввело в обиход понятие «мимезиса»: великолепно нарисованная мадонна затмила своей красотой и осязаемостью настоящую Мадонну. Подтверждение своего существования искусство получало в этом столетии благодаря борьбе с традицией, историей и властью. Как христианство предавало проклятию своих оппонентов, так поступал и Модернизм, и правителем Модернистского ада был назван китч — антитеза современному искусству. Китч стал единым обозначением для всего, что не было новым и интеллектуальным, для всего старомодного, сентиментального, мелодраматического и патетического. Как сказал в 30‑е годы австрийский философ Герман Брош: «Китч — это Антихрист, застой и смерть». Есть высокие формы китча, по словам Броша: «В китче есть гении подобно Вагнеру и Чайковскому». Цыганка и плачущий мальчуган, бабушка с ребенком на колене и рыбак с трубкой, два силуэта на фоне закатного неба — все это стало запрещенной темой для образованного вкуса. Этот так называемый «простой» или «слепой» вкус противостоял Марксу, Фрейду и всей современной элите. Огромное заблуждение модернистов заключается в том, что они требовали от классического фигуративного художника то, что он не мог им дать: постоянного обновления, поражающих экспериментов. Процесс исключения, начавшийся с ужасного момента зарождения Модернизма, привел к тому, что музыка Пуччини и Сибелиуса была объявлена китчем. Многие художники быстро акклиматизировались — Мунк и Финн Галлен Каллела стали модернистами, и даже Илья Репин в России стал писать исходя из “новой правды”.

Сегодня модернизм сам стал традицией, охватившей весь западный мир. Институты и критики, художники и образованная публика обязаны быть «открытыми к новому». Что важно в этом контексте, так это немодернистское всеприятие существующего порядка. Глядя на положение китча в конце столетней модернистской эры, можно было бы предположить, что постмодернистское восстание против «одной и единственной правды», предоставит ему шанс. Но для меня удивительно, что пространство для «человеческого голоса» так ограничено, как будто закат — это только вода и воздух, преломленные лучи света.

Китч ставит вечные человеческие вопросы, смотрит на жизнь серьезно, жертвует смехом ради покоя, ищет индивидуальности в противовес иронии и скептицизму искусства. Несмотря на укоренившееся мнение, китч далек от политической пропаганды, Гитлер и Сталин составили из всех искусств мощные механизмы, которые служили их политике. Китч — страстная форма выражения на всех уровнях, а не слуга идей. И в то же время он связан и с религией, и с правдой. В китче мастерство — решающий критерий качества. Стандартом является лучшее из созданного в истории, поэтому китч остается без защиты законов того времени, к которому он принадлежит. Пикассо и Уорхол с самого начала и до сих пор находятся под защитой современных ценностей. Уорхола с Рембрандтом можно сравнить разве что в шутку. Искусство защищено от прошлого, потому что оно — нечто иное. Для китча нет таких различий. В противоположность стремлению искусства к новому, китч вращается среди традиционных форм. Новизна для китча скорее исключение, нежели правило.

Открыв для себя природу искусства и природу китча, я понял свое место. Я знаю теперь, что я не художник и раньше я оскорблял внимание, уделенное мне прессой и интеллигенцией, обманывая их ожидания. Но в моей работе все на поверхности, мне нечего сказать ни художнику, ни интеллектуалу. И они были правы, не находя в моих работах ни интеллекта, ни современности. Искусство существует ради самого себя и обращается к публике, китч служит самой жизни и обращается к индивидууму. Хорошо или плохо, но господство модернизма произвело освобождающий эффект. Идея нового мира, усовершенствованного как этически, так и эстетически, была исповедана как коммунистами и нацистами, так и модернистами. Изобретения модернистов доказали, что не существует установленного порядка вещей, ничто не имеет своей четкой формы. Это просветление и чистота мысли являются безусловной заслугой модернистов, но что мы упустили?

1. Открытое доверчивое лицо;

2. Чувственную кожу;

3. Золотые закаты;

4. Мечты о вечном.

Взятые вместе эти ценности теперь ясно указывают на китч. В отличие от многих людей, думающих, что, если бы Рембрандт жил сегодня, он был бы Джексоном Поллоком или концептуальным художником, я считаю, что самые лучшие картины Рембрандта, будь они написаны сегодня, сочли бы китчем. В искусстве есть очевидные границы — табу против красивой и открытой жизни, с которой вы встречаетесь. Но если чувственности, которую не может вместить в себя искусство, просто дать другое имя, все станет значительно проще. Китч должен быть отделен от искусства. «Китч» — сложный мир и это единственная чувственная форма выражения, способная воздать должное красивой работе. Может быть, модернисты уважали бы подобную работу, когда б она не причислялась к искусству и честно являла свою подлинную сущность».

Догмы китча (Jan-Ove Tuv и студенты):

Китч не бывает ироничным. В китче все люди изображены с уважением — независимо от возраста и социального статуса. Если ваша главная цель оригинальность, то вы не делаете китч. Китч ищет интенсивность, а не оригинальность. Цель — подойти к старым мастерам настолько близко, насколько возможно. Создатель китча старается развить свое мастерство, а не отдает предпочтение новому. Создатель китча не констатирует природу, а изучает ее. Создатель китча не удовлетворен своим недостатком знания. Для создателя китча все мастера современны. Создание нечто «нового» приводит творца китча в смущение, но, как сказал Аристотель, «история может быть хорошей, даже если она новая». Для создателя китча стандартом «совершенствования» является достижение стандарта предыдущих мастеров. И даже если они превзойдены, он никогда не потеряет к ним уважения. Эллинистическая идея красоты — это догма, а не религия. Поскольку китч основан не на религии (как можно верить и чувствовать), а на мастерстве, следовательно, он зависит от догм.

Сентиментальность положительна (Рембрандт) — сентиментализм отрицателен (Бугеро).Сентиментализм — враг сентиментальности, потому что он прикрывает иронию. Работа не может быть достаточно сентиментальной — «слишком много» это, на самом деле, слишком мало. «Иван Грозный» Ильи Репина — это сентиментальная картина. Мораль положительна, поскольку она основана на гуманности. Морализм отрицателен. Мастерство руки — это сопутствующий друг головы. Мастерство, а не «честность».

Сравнение — единственный способ понять качество. Сравните Пикассо и Рембрандта: время это не отговорка. «Наше время» и «оригинальность» — это фольклор и препятствие. Стремление воплотить свою собственную меланхолию с помощью мастерства — это качество создателя китча. Китчевый человек жил много раз, он не может предать свою память. Интенсивность восприятия природы делает его магическим общим свойством. Если вы можете это сделать лучше, чем когда вы впервые это увидели, значит вы подходите к высокому китчу. Существует связь между вами и великими работами, которыми вы восхищаетесь. Вы отождествляете себя с теми, кто не следовал метафизике времени. Чудеса живописи приносят наибольшую радость. Создатель китча хочет видеть озаренную материю, чистые цвета — это лишь непроницаемая темнота.

Если вы оглядываетесь, озабоченные требованиями времени, значит, вы больше не делаете китч. Китч всегда будет в конфликте с университетом, государством и бюрократией — потому что он представляет человеческую уязвимость. Высокий китч вскрывает клише силы. Волшебник не должен властвовать миром, он должен только играть с ним. Так же и с высоким китчем. Хороший рисунок без естественного ритма — это плохой рисунок.

Создатель китча видит в страдании локальную проблему, в которой есть универсальное содержание. Создатель китча идет в пещеру в поисках маленького темного пламени. В китчевой работе поверхность раскрывает все, это единственный подход к подтексту. Китчевая работа всегда пахнет потом. Китчевая работа должна быть видна глазами, а не ушами. Время несущественно, качество — это все, время — это ничто. Создатель китча обращается к старым мастерам не потому, что они старые, а потому что они мастера. Цель — бессмертие шедевра, а не эскиз. Создатель китча живет только ради шедевра. Три этапа китча: эгоцентричный — смотри на меня; геоцентричный — смотри, что я могу сделать; гелиоцентричный (который может быть достигнут только через геоцентричный) — смотри, что я открыл. Китч — это гуманность, чувственность, свет.

Автор: Анна Бандальер