«Голый завтрак». Я чувствую, менты дышат мне в спину

Я чувствую, менты дышат мне в спину. Чувствую, как они подбираются ко мне. Знаю их мусорские вуду штучки… Рассылают стукачей – летите, птички! Воркуют наговоры над моими ложкой и шприцем, что я выбросил на станции Вашингтон-Сквер. Прыгаю через турникет, вниз два пролета по железной лестнице. Влетаю в поезд «А» в южном направлении…

Мне придерживает дверь молодой, симпатичный, стрижка бокс, престижный университет, педик-рекламщик. Для него я, очевидно, «интересный персонаж». Знаете, такой тип: заводит разговор с барменами и таксистами, толкует про правый хук и как сыграли «Доджерс»¹, к кассиру из «Недикс»² обращается по имени. Мудак, одним словом. И как раз вовремя опер в белом плаще (кому придет в голову заниматься слежкой в белом плаще? Наверное, думал сойти за пидора) появляется на платформе. Я прямо слышу его торжествующее, в левой руке мой инвентарь, правая на стволе: «Ты кажется обронил что-то, дружище».

Но поезд уже тронулся.

— Пока, мусорок!! — ору я, отыгрывая перед пидорком кинокартину категории Б.

Заглядываю пидорку в глаза, фиксирую белые зубы, загар из Флориды, костюм с иголочки за двести баксов, рубашку от Brooks Brothers, журнал The News под мышкой в качестве реквизита. «Я только комиксы про Малыша Абнера³ читаю». Лох хочет выглядеть, будто он в теме… Болтает про «джойны», курит иногда, держит немного дома при случае угостить развязных голливудских типов.

— Спасибо, друг, — говорю я. — Я гляжу, ты свой. — Его лицо загорается как пинбол-машина, сияет дебильным розовым румянцем.

— Один кузнечик настрекотал, — продолжил я мрачно. (Примечание: grasshopper, кузнечик, на британском воровском сленге означает информант).

Подобравшись поближе, я зацепился своими грязными торчковскими пальцами за его лоснящийся рукав.

— А мы же с ним братья по крови считай. Одной иглой ставились. По секрету тебе скажу, ему прилетит пчелка. (Примечание: «пчелка» это доза отравленного джанка, которую продают наркоману, если его нужно ликвидировать. Их часто дают осведомителям. Обычно это стрихнин, который выглядит и пахнет так же, как джанк.)

— Видел, дружок, как пчелка жалит? Я видел, как Обсосу в Филадельфии прилетело. Мы поставили в его комнату полупрозрачное зеркало, как в борделе, и брали по десятке за билет на шоу. Он не успел даже вытащить иглу. Они и не вытаскивают, если пчелка правильная. Так их и находят: из посиневшей руки свисает шприц, полный густой крови. Никогда не забуду его взгляд, когда яд пошел по вене – это надо было видеть…

— Помню был как-то в разъездах с Линчевателем, он был вымогателем, лучшим в своем деле. Были мы, значит, в Чикаго… Обрабатывали пидоров в Линкольн-Парке. И вот однажды вечером он приходит на работу весь разодетый: в ковбойских сапогах, черном жилете со звездочкой и мотком лассо на плече. Я говорю: «Че с тобой? Тронулся уже?». А он смотрит на меня и говорит: «Стреляй, не болтай» и вытаскивает старый ржавый револьвер. И я тут же даю деру через весь Линкольн-Парк. Вокруг свистят пули. Он троих пидоров успел вздернуть, пока его не скрутили менты. В общем, оправдал свою кликуху Линчеватель…

— Не замечал, как много словечек перетекает из гей-тусовки к мошенникам? «Подмигнуть», например — дать кому-то понять, что ты в той же теме.

— Закружил с новой красоткой!

— Смотри, парегорик⁹ c клиентиком кружит!

— Быстро он мандеж развел, не церемонится.

— Обувная Фея (кликуха такая, потому что он разводит фетишистов в обувных магазинах) говорит: «Дашь клиенту с вазелином, и он тут же приползет обратно. Будет стонать и просить еще». Когда Фея приметит клиента, у него начинается одышка. Лицо распухает, губы наливаются лиловым цветом… не Фея, а распаленный эскимос. Медленно-медленно начинает он ластиться, исследовать его, ощупывать пальпацией липких в тухлой эктоплазме пальцев.

— У Валенка взгляд искренний, как у ребенка, жгучая вспышка голубого неона. Точно парнишка-рыбак с обложки Saturday Evening Post⁴ сошел в наш грешный мир вместе с удочкой и ведерком и законсервировался в джанке. Валенок жулик. «Клиенты» его никогда не жалуются, и даже следственный отдел в нем души не чает. Однажды наш Маленький Принц начинает отъезжать, и выползает из него такое… блеванул бы даже санитар скорой помощи. В конце концов Валенок свихнулся, бросился бежать по опустевшим автоматам⁵ и станциям метро с криком: «Вернись, принц!! Вернись!!» и прыгает за своим мальчишкой прямо в Ист-Ривер, уходит под воду среди презервативов и апельсиновых корок, волны качают мозаику газетных листов… А он погружается вниз, в липкую черноту, где вязнут в цементе гангстеры, и лежат пистолеты, расплющенные в лепешку, чтобы уберечь их от любострастных пальцев специалиста баллистической экспертизы.

И пидорок, конечно, думает: «Вот это персонаж!!! Скорее бы рассказать ребятам в Кларкс»⁶. Он коллекционирует персонажей. С упоением смотрел бы как Джо Гульд показывает свою знаменитую «чайку»⁷.

За десятку я сам показал ему, как делает чайка, и мы договорились встретиться, чтобы я продал ему парочку «джойнов», как он их называет. «Кошачьей мяты дураку продам», подумал я про себя. (Примечание: горящая кошачья мята пахнет как марихуана. Ее часто подсовывают неосторожным и непосвященным.)

— Ну, — сказал я, касаясь предплечья. — Родина-мать зовет. Как сказал один судья другому: будь справедлив, а если не можешь быть справедлив, будь что будет.

Захожу в автомат, вижу скрюченного в чужом пальто Билла Гейнса, он выглядит как банкир-паралитик из 1910-х. Тут же убогий и неприметный Старина Барт макает кекс в кофе, его грязные пальцы поблескивают от влаги.

Билл обслуживал моих клиентов на севере Манхэттена, а Барт знал горстку древностей, которые еще застали опиумные притоны. Серые, как прах, призрачные портье, подметающие пыль в длинных коридорах медлительной старческой рукой, кашляя и харкаясь от ломки в холодном рассвете. Скупщики краденого на пенсии, страдающие от астмы, обитающие в старых отелях среди пыльных люстр и потускневшего бархата. Пантопоновая Роза — пожилая мадам из Пеории. Китайские официанты-стоики — эти никогда не выдадут ломку. Медлительный, осторожный, терпеливый, с характерной походкой старого торчка, он находил их и клал в их бескровные руки несколько часов тепла.

Я как-то сделал с ним вместе обход ради интереса. Замечали, как старые люди теряют всякий стыд при виде пищи, едят так, что смотреть тошно? У старых опиатчиков то же самое с джанком. При его виде они начинают заикаться и повизгивать, с подбородка свисает слюна, живот бурчит, все внутри сокращается от предвкушения, пока доза закипает в ложке, растворяя здоровые ткани. Кажется будто вот-вот вылезет наружу вязкий ком протоплазмы и облепит собой джанк. Очень противно смотреть.

«Да, мои ребята тоже станут такими, — философски размышлял я. — Интересно устроена жизнь».

Я не задерживаюсь и еду обратно в даунтаун через станцию Шеридан-Сквер, на случай если опер затаился в каком-нибудь чулане.

Как я уже говорил, это было неизбежно. Я знал, что они взялись за меня, колдуют, творят свою злую ментовскую магию, сажают моих кукол за решетку.

— В этого иголки тыкать бесполезно.

Слышал, Чапина так и сцапали — с помощью куклы. Был у них один старый евнух, они его посадили на участке в подвале, и он там вешал куклу Чапина каждый день и каждую ночь, и так год за годом. И когда Чапина повесили в Коннектикуте, этого старого отморозка нашли мертвым со сломанной шеей.

— Он с лестницы упал.

Конечно! Знаем мы эти мусорские песни. Вокруг джанка всегда процветает магия, табу, заклятья, амулеты. Своего человека в Мехико я находил с помощью радара.

— Не здесь, дальше, следующая улица, направо… здесь налево. Опять направо… А вот и он, беззубое лицо старухи и пустые глаза.

Знаю одного барыгу — он ходит по улицам, напевая мелодию, и ее подхватывают все, мимо кого он проходит. Он настолько серый, призрачный и безликий, что они не замечают его и думают, что мелодию навязал им их собственный мозг. И вот покупатели собираются под звуки популярной мелодии дня, например «Smiles» или «I’m in the Mood for Love» или «They Say We’re Too Young to Go Steady»… Иногда можно увидеть, как штук пятьдесят облезлых торчков, попискивая от ломки, устремляются за мальчиком с губной гармошкой. А вот и Человек, опершись на трость, бросает хлеб лебедям, упитанный голубок выгуливает афганскую борзую в богемных ист-фифтиз, старый алкаш ссыт на фонарный столб, радикальный студент-еврей раздает листовки на Вашингтон Сквер, садовник, дезинсектор, педик-рекламщик в бургерной обращается к работнику по имени. Мировая сеть наркоманов, настроенная по струне протухшей спермы, закатанные рукава в меблированных комнатах, дрожь от ломки в холодном рассвете. (Усталые мужчины втягивают черный дым в подсобке китайской прачечной, Меланхоличная Малышка умирает от передозировки временем или перелома ломкой). В Йемене, Париже, Новом Орлеане, Мехико и Стамбуле, ежась под грохотом экскаваторов и отбойных молотков, мы беззвучно кричали друг другу наркоманские проклятья, а из проезжающего мимо парового катка высунулся Человек и вылил на меня ведро битума. (Примечание: В Стамбуле сносят и перестраивают целые районы, особенно ветхие героиновые кварталы. В Стамбуле героиновых наркоманов больше, чем в Нью-Йорке.) Живые и мертвые, в болезни и только что из аптеки, сидящие, снявшиеся и снова подсевшие, они устремляются к нему, как мотыльки на свет… а Человек ест китайскую лапшу на улице Долорес в Мехико, макает кекс в кафе-автомате, бежит по французскому кварталу⁸, удирая от разъяренной стаи лающих людей. (Примечание: «людьми» называют наркополицию в Новом Орлеане).

Старый китаец черпает речную воду в ржавую жестяную банку, смывает опиумный пепел, твердый и черный, как зола.

Что ж, у ментов мои ложка и шприц. Я знаю, они вычислили мою частоту с помощью одной слепой ищейки по имени Вилли Диск. У Вилли круглый дискообразный рот, края которого покрыты чувствительно эрегированными черными волосками. Он слеп, потому что кололся в глаза, его нос и небо полностью разъедены занюхиванием героина, тело представляет собой массу рубцовой ткани, твердое и сухое, как бревно. Теперь он только и может что жрать джанк этим своим ртом. Иногда рот отделяется от него на длинном щупальце эктоплазмы, как стетоскоп, и прослушивает беззвучную частоту джанка. Вилли следует за мной по всему городу, заходит в комнаты, из которых я уже съехал… Менты врываются и застают в постели молодоженов из Южной Дакоты.

— Ну все, вылезай из под страпона, Ли! Ты попался.

И хвать жениха за член.

A Вилли теряет терпение, можно слышать, как он скулит где-то в темноте (он функционирует только по ночам), почувствовать волнение и ужасающую жажду ненасытного слепого рта. Во время облавы Вилли выходит из-под контроля, его рот проедает дыру прямо в двери. Если бы менты не обезвреживали его электрошокером, он высасывал бы все соки из каждого пойманного им торчка.

Я знал, и все остальные тоже знали, что они натравили на меня Диска. И если мои юные покупатели станут давать показания: «Он вынуждал меня совершать всякие гнусные сексуальные действия в обмен на героин!», то со свободой можно будет распрощаться.

Поэтому мы запасаемся героином, покупаем подержанный Студебекер и выдвигаемся на Запад.

Линчеватель отмазался, притворившись одержимым шизофреником:

— Я находился как бы вне себя, пытался остановить линчевание призрачными руками… Я призрак, жаждущий того же, чего жаждут все призраки — собственного тела — двигаясь вдоль ничем не пахнущих аллей пустого пространства, где отсутствие жизни это всего лишь бесцветное отсутствие запаха смерти… Никто не может вдохнуть и почувствовать его розовыми сокращениями хрящей, покрытых кристаллическими соплями, грязью времени и черно-кровавыми фильтрами плоти.

Он стоял в приглушенном свете длинного зала суда. Его лицо, как порванная кинопленка, искажалось голодом и вожделением органов-личинок, копошащихся в эктоплазме свежей плоти (десять дней резкой завязки на момент первого слушания). Эта плоть растает при первом тихом прикосновении джанка.

Я видел это своими глазами. Худеешь на десять килограмм за десять минут, стоя посреди комнаты, в одной руке шприц, другая придерживает штаны, отрешенная плоть горит холодным желтым светом… Нью-Йоркский отель, коробки из-под леденцов на прикроватной тумбе, три пепельницы переполнены окурками, мозаика бессонных ночей, внезапная потребность в еде — торчок в завязке возится со своей новорожденной плотью.

Федеральный Суд приговорил Линчевателя по статье «линчевание» и запихнул в Федеральную Психушку, созданную специально для содержания призраков: четкое, прозаичное назначение предметов… умывальник… дверь… унитаз… решетка… вот и все, последняя нить оборвана… дальше нет ничего… тупик… мертвая тишина… Мертвая Тишина в каждом лице…

Физические изменения начались постепенно, но потом начали выпрыгивать черными кусками, проваливаясь внутрь сквозь вялые ткани, размывая человеческие черты…

В этом месте, где царит тотальная темнота, рот и глаза становятся одним органом, который выскакивает вперед, щелкая прозрачными зубами… но ни один орган не сохраняет постоянство функции и расположения… половые органы извергаются в разные стороны… анусы открываются, испражняются и закрываются, организм ежесекундно меняет свой цвет и консистенцию…

 

Валенок стал неблагонадежным из-за своих «приступов», как он их называет. Его Внутренний Клиент все время где-то рядом, такое палево скрыть невозможно. На выезде из Филадельфии он попытался развести на деньги патрульную машину. Менты с одного взгляда все поняли и схватили нас всех.

Семьдесят два часа. Пять больных торчков с нами в одной камере. Доставать заначку на глазах у этих голодных шакалов у меня нет никакого желания. Следует серия сложных маневров, подкуп надзирателя, и нас переводят в отдельную камеру.

Дальновидные торчки, их еще называют белочками, имеют заначки на случай ареста. Каждый раз, когда я делаю укол, пара капель падает в карман жилета, его подкладка жесткая от застывшего вещества. В ботинке у меня пластиковый шприц, в ремне английская булавка. Вы знаете, как описывают обычно этот прием со шприцем и булавкой: «Она схватила ржавую, покрытую запекшейся кровью булавку и проковыряла в ноге огромную дыру, зияющую, как омерзительная гноящаяся пасть, предвкушающая проглотить шприц, мгновенно погруженный ею в открытую рану. Но охваченная отвратительной неуемной жаждой (подобной голоду насекомых в засуху), она обломила шприц в глубине своего разверзнутого бедра (сильно напоминающего иллюстрацию эрозии почвы). Но ей нет до этого никакого дела. Она не станет даже вынимать осколки стекла, глядя на свой окровавленный окорок холодными пустыми глазами мясника. Какое ей дело до атомной бомбы, до клопов, до представителя организации «Добрые займы», который когда-нибудь придет изымать все, что от нее останется… Сладких снов, Пантопоновая Роза».

На самом деле все выглядит так: делаешь быстрый прокол булавкой, ставишь шприц не внутрь, а над проколом и медленно капаешь раствор, чтобы не вытекало по бокам… Когда я схватил Валенка за ляжку, его плоть встопорщилась и застыла, как воск. Из дырки медленно вытекла капля гноя. Валенок был такой холодный, моя рука словно коснулась неживого тела…

Я решил избавиться от него во что бы то ни стало, пусть даже ценой сэндвич-пати. (В английских деревнях существует традиция устранения пожилых или прикованных к постели людей. Семья, терпящая такое экономическое бедствие, устраивает «сэндвич-пати», когда гости сваливают кучу матрасов на никчемного старикашку и прыгают, пока не навеселятся вдоволь.) Валенок — отработанный материал. Его давно пора выбросить на обочину этого мира. (Это африканская традиция. Специально назначенный человек под названием «Выводитель» берет группу пенсионеров с собой в джунгли и бросает их там.)

Приступы стали для Валенка обычным состоянием. Менты, охранники, собаки и секретари рычат при его виде. Белокурый Бог пал до мерзости неприкасаемого. Жулики не меняются. Они ломаются, разбиваются вдребезги взрывом материи в холодном межзвездном пространстве, рассеиваются космической пылью, оставляя за собой пустое тело. Господа мошенники, есть один «клиент», которого вам не победить: Клиент Внутри…

Я оставил Валенка ждать на углу. Трущобы из красного кирпича высились до самого неба, шел проливной дождь из сажи.

— Зайду к одному лепиле. Возьму нам чистейшего аптечного метадона… Нет, ты лучше постой здесь, а то ты нас спалишь.

Стой там, Валенок, что бы ни случилось, никуда не уходи. Прощай, Валенок, прощай друг… Куда они уходят, оставляя за собой пустое тело?

Чикаго. Невидимая иерархия декортицированных итальяшек. Запах атрофированных гангстеров. Заточенный в земном теле призрак подкатывает стрельнуть мелочи на углу Норт и Халстед Авеню, в Сисеро, в Линкольн Парке, потусторонний проходимец, вторжение прошлого в настоящее, прогнившая магия одноруких бандитов и придорожных кафе.

Вид сверху: бесконечные ряды аккуратно расставленных домиков. Телевизионные антенны направлены в бессмысленное небо. В безжизненном вакууме своих домов они хлопочут над молодым поколением, впитывая по капле то, что обычно не пускают за порог. Только молодое поколение приносит что-то извне, да и они недолго останутся молодыми. (За пределами Ист-Сент-Луиса — мертвый фронтир, призрачные лодки с поселенцами плывут на Запад.) Иллинойс и Миссури. Смрад курганных народов, раболепное поклонение Источнику Пищи, жестокие омерзительные праздники, предсмертный ужас перед лицом Бога Многоножки охватывает все от Курганвилля до лунных пейзажей пустынного побережья Перу.

Америка не молодая земля. Она была стара, грязна и полна зла еще до переселенцев, до индейцев. Зло всегда ждало здесь, притаившись.

И везде менты. Благообразные менты c университетским образованием: отработанная, вкрадчивая манера, на электронных глазах взвешивается ваша машина, багаж, одежда, лицо; рявкающие менты из больших городов, мурлыкающие окружные шерифы, что-то черное и опасное скрывается в их глазах цвета старой серой фланелевой рубашки…

И вечные проблемы с машинами. В Сент-Луисе мы поменяли Студебекер 1942 года (у него был заводской брак, прямо как у Валенка) на старый лимузин Пакард, который перегрелся, едва доехав до Канзас Сити. Там купили Форд, который сожрал все масло, поменяли его на джип, который мы загнали так, что внутри что-то сгорело и начало болтаться (джипы не подходят для езды по трассе), и в конце концов вернулись к старому доброму Форду V-8. Если надо куда-то гнать, лучше двигателя вы не найдете, хоть он и жрет масло.

И вечная американская тоска обступает нас со всех сторон, как никакая другая тоска в мире: хуже Анд, высокогорных селений, ледяного ветра, сдувающего холод с белоснежных гор, разреженного воздуха, что встает комом смерти в горле, речных деревень Эквадора, малярии, серой, как героин под черной ковбойской шляпой, дульнозарядных ружей, стервятников, клюющих падаль по разбитым проселкам… Хуже того ощущения, что накатывает, когда сходишь с парома в шведском городе Мальмё (на пароме бухло без налога), и выбивает из тебя разом все дешевое бухло, оставляя одно уныние. Избегающие взгляды и кладбище посреди города (кажется, все шведские города выстроены вокруг кладбища). Вечером делать нечего: ни баров, ни кино… Тогда я выкурил последний косяк танжерской травы и сказал:

— Кэллс, старина, пойдем-ка обратно на паром.

Но нет на свете такой тоски как американская тоска. Ее невозможно определить, невозможно понять, откуда она исходит. Вот, например, коктейльный бар на краю жилого квартала (в каждом квартале есть свой бар, своя аптека, продуктовый и алкогольный магазин). Только вы зашли — и вот оно опять. Откуда оно исходит? Не от бармена, не от посетителей, не от барных стульев, обтянутых кремовым дермантином, и не от тусклых неоновых ламп. И даже не от телевизора.

А наши потребности нарастают вместе с тоской, как кокаиновый приход нарастает, опережая кокаиновые отхода. Запас героина заканчивался. И вот мы в каком-то захолустном городишке, строго ради сиропа от кашля. Блеванули этим сиропом и поехали дальше, холодный ветер свистел вокруг нас, трепал бесформенную кучу, в которой прятались наши потные больные тела, дрожа от холода и простуды (той, которая всегда начинается, когда в организме заканчивается джанк). Дальше и дальше. Облезлый ландшафт, на дороге дохлые броненосцы, над кипарисовым болотом летают стервятники. Мотели, картонные стены, газовая печка, тонкие розовые одеяла.

Странствующие мошенники и бродячие артисты угробили все аптеки Техаса…

К луизианским лепилам ни один нормальный человек не сунется: в штате особый закон про джанк.

Наконец добрались до Хьюстона, где у меня есть знакомый аптекарь. Я последний раз был у него лет пять назад, но он оценил меня быстрым взглядом и сказал:

— Подождите у прилавка.

Я сажусь, выпиваю чашку кофе, и наконец он выходит, садится рядом и говорит:

— Что вам нужно?

— Литр парегорика и сотню нембуталов¹⁰.

Он кивнул.

— Приходите через полчаса.

Я прихожу, он вручает мне сверток со словами:

— С вас пятнадцать долларов… Будьте осторожны.

Колоть парегорик это страшная возня: сначала нужно выпарить из него спирт, затем охладить так, чтобы застыло камфорное масло, и потом снять эту коричневую жижу шприцем. Колоть надо в вену, иначе будет абсцесс, но абсцесс в итоге обычно случается все равно, куда бы вы не укололи. Лучший способ — выпить его с нембуталом… Поэтому мы перелили парегорик в бутылку из-под Перно и выехали в сторону Нового Орлеана, мимо затянутых радужной пленкой бензина озер, оранжевых огней газовых факелов, болот и свалок, аллигаторов, копошащихся среди разбитых бутылок и жестяных банок. Мелькали неоновые арабески мотелей, одичавшие сутенеры, сидя на кучах мусора, кричали скабрезности вслед проезжающим машинам…

Новый Орлеан это мертвый музей. Мы делаем кружок по французскому кварталу, дыша парегориком, и сразу находим нашего Человека. Район маленький, менты знают всех барыг, и он думает какая к черту разница и продает любому. Мы закупаем героина и едем обратно в сторону Мексики.

Снова Лейк-Чарльз, мертвая земля одноруких бандитов, южный Техас, нас останавливают шерифы-клановцы, проверяют документы на машину. Когда пересекаешь границу с Мексикой, от тебя как будто что-то отваливается. Окружающий ландшафт вдруг перестает быть отдельным, он обретает присутствие, становится резко ощутимым: пустыня, горы, стервятники, то парящие в небе крошечной точкой, то пролетающие так близко, что слышно, как бьют по воздуху крылья (сухой, шелестящий звук). Заметив что-то на земле, они вдруг проливаются из голубого неба — беспощадного кроваво-голубого неба Мексики — и устремляются вниз черной воронкой… Ехали всю ночь, на рассвете приехали в теплое, окутанное туманом место. Лай собак и звуки журчащей воды.

— Томас и Чарли¹¹ — сказал я.

— Что?

— Так этот город называется. Он на уровне моря. Отсюда мы будем подниматься на три тысячи метров.

Я принял дозу и заснул на заднем сидении. Она была хорошим водителем. Это видно сразу, как только человек касается руля.
Наконец Мехико, где сидит Лупита, точно ацтекская богиня земли, и раздает свои паршивые сверточки низкопробной дряни.

— Продавцы куда более зависимые от своей работы, чем наркоманы от вещества, — говорит Лупита.

Барыги, не употребляющие наркотики, приобретают зависимость от контакта, и от нее уже не избавиться никак.

У оперов это тоже встречается. Вот например Бредли по кличке Покупатель. Агент наркоконтроля, лучший в своем деле. Любой бы принял его за настоящего покупателя. Он может просто подойти к барыге и сразу купить. Он настолько безликий, призрачный и серый, что барыга его даже не запомнит. И он вяжет одного за другим…

Ну и чем дальше, тем больше он сам становится похож на торчка. Он не может пить. У него не стоит. У него выпадают зубы. (Как беременные женщины теряют зубы, вскармливая чужого, так торчки теряют свои желтые клыки, подкармливая обезьяну.) Он постоянно сосет конфеты. Батончики сникерс у него любимые.

— Очень мерзко смотреть как Покупатель сосет свои эти батончики, — говорит один мент другому.

Покупатель приобретает зловещий серо-зеленый цвет. Дело в том, что его тело само производит героин или его аналог. Связь налажена, канал стабильный. Иными словами, у Покупателя есть свой Внутренний Барыга. По крайней мере он так думает.

— Сяду дома и буду сидеть. Нахер их всех. Меня окружают одни лохи. Я единственный полноценный человек в нашей индустрии.

Но неудержимое желание вдруг охватывает его, как черный ветер, пронизывающий до костей. Тогда Покупатель находит себе молодого торчка и предлагает ему дозу в обмен на кое-что.

— Ну хорошо, — говорит парень, — Чего тебе хочется?

— Я просто хочу потереться об тебя и кайфануть.

— Э-э-э… Ну ладно… А че ты не можешь потрахаться как человек?

После парень сидит с двумя товарищами в автомате, макает кекс в кофе.

— Самая неприятная вещь, которую я когда-либо позволял с собой сделать, — рассказывает он. — Он весь как-то размягчился, точно куча желе, и облепил меня всего так гадко. Потом он стал весь мокрый, покрылся какой-то зеленой слизью. Наверное что-то вроде эякулята… Я чуть не свихнулся от этого всего, весь был покрыт этой зеленой гадостью, и от него еще воняло протухшей канталупой.

— Но это все равно очень легкий способ получить дозу.

Парень обреченно вздохнул.

— Да, пожалуй ко всему можно привыкнуть. Я завтра опять с ним встречаюсь.

Потребности Покупателя растут. Ему надо перезаряжаться каждые полчаса. Иногда он кружит по участкам и дает взятку надзирателю, чтобы тот пустил его в камеру к торчкам. Дошло до того, что никакое количество контакта его уже не удовлетворяло. В этот момент его вызывают к генерал-майору.

— Бредли, твое поведение привело к распространению слухов… И я очень надеюсь, Бредли, что это всего лишь слухи… Такие отвратительные… неприемлемые… Я хочу сказать, жена Цезаря… То есть Управление — должно быть вне подозрений. Тем более вне такого рода подозрений. Вы выставляете всю нашу деятельность в дурном свете. Я готов принять от вас заявление о немедленной отставке.

Покупатель бросается на пол и подползает к генерал-майору.

— Нет дядя начальник, нет… Управление это моя жизнь!

Он целует генерал-майору руки, засовывает его пальцы себе в рот (чтобы начальник пощупал беззубые десны). Воет, что потерял «фсе вубы при ифполнении».

— Умоляю, дядя начальник. Я готов вытирать ваш зад, мыть ваши грязные презервативы, чистить ваши ботинки салом своего лица…

— В самом деле, это просто неприемлемо… У вас что, совсем нет гордости? Должен сказать, все это вызывает во мне чувство отвращения. Есть в вас что-то, как бы сказать… нечистое, и от вас пахнет компостной кучей!

Он закрывает лицо надушенным платком.

— Должен попросить вас сейчас же покинуть мой кабинет.

— Я сделаю что угодно, начальник, я готов на все…

Его измученное зеленое лицо расплывается в жуткой улыбке:

— Я еще молод, начальник, и я могу быть очень даже резвым, стоит мне только разгорячиться.

Генерал-майор утыкается в платок, едва сдерживая рвоту, показывает на дверь обмякшей рукой. Покупатель поднимается, глядя на генерал-майора странным, мечтательным взглядом. Начинает медленно наклоняться, как лоза в руках лозохода. Струится вперед.

— Нет! Нет! — кричит генерал-майор.

— Хлюп… хлюп, хлюп.

Час спустя Покупателя обнаруживают дрыхнущим в кресле генерал-майора. Сам генерал-майор бесследно исчез.

Судья:

— Все указывает на то, что вы каким-то немыслимым образом э-э… ассимилировали генерал-майора. К сожалению, у нас нет доказательств. В нормальных обстоятельствах, я бы рекомендовал определить, или точнее, изолировать вас в специальном учреждении, но я не знаю ни одного места, подходящего для человека вашего калибра. Вопреки своему желанию, я вынужден вынести решение о вашем освобождении.

— Его только в океанариуме держать, — поддакивает полицейский из стражи.

Покупатель наводит ужас на весь наркомир. Пропадают без вести торчки и агенты. Как летучая мышь-вампир, он источает наркотические пары, окутывая жертву пеленой затхлого зеленого тумана-анестезии, делая ее беспомощной перед лицом обволакивающей слизи. Удовлетворив свою потребность, он прячется и проводит несколько дней в спячке, как обожравшийся удав. Наконец он пойман на месте преступления, в процессе переваривания главы Управления по наркоконтролю, и уничтожен с помощью огнемета. Следствие решило, что такие методы оправданны, поскольку Покупатель лишился статуса человека, и следовательно являлся существом без видовой принадлежности и угрозой наркоконтролю на всех уровнях.

В Мексике вопрос решается так: нужно найти местного торчка с официальным рецептом, по которому ему полагается определенное количество каждый месяц. Наш Человек был Старый Айк, проживший большую часть жизни в штатах.

— Я путешествовал с Айрин Келли, а она знала толк в развлечениях. В городе Бьютт, штат Монтана, у нее случилась кокаиновая паранойя, она стала бегать по всему отелю с криками, что за ней гонятся китайские полицейские с тесаками.

— Я знал одного мента в Чикаго, он нюхал кокаин в форме кристаллов, голубых кристаллов. Ну и он сошел с ума и стал орать, что его ищут федералы, забежал в какой-то переулок и засунул голову в мусорный бак. Я говорю «Ты че творишь?», а он мне «Убирайся или я буду стрелять. Я нормально тут схоронился».

На этот раз мы берем кокаин. Мой вам совет, молодежь, колите кокаин в вену. Нос наполняется запахом кокаина, ледяная чистота разливается по носоглотке, а затем волной чистого удовольствия ударяет прямо в мозг, активируя кокаиновые соединения. Голова разлетается на осколки тысячей белых взрывов. Через десять минут надо еще… и ты пойдешь его искать, даже если для этого надо топать на другой конец города. Но если не удается достать кокаина, ты ешь, спишь, и забываешь о нем.

Это жажда одного лишь мозга, нужда без чувства и без тела, нужда земного призрака, протухшая эктоплазма, ее выметет вон старый торчок, кашляя и харкаясь в холодном рассвете.

Однажды утром просыпаешься и принимаешь спидбол¹², и насекомые начинают копошиться у тебя под кожей. Менты из 1890-х с черными усами баррикадируют двери и лезут в окна, скалясь и обнажая зажатые в зубах сине-золотые тисненые значки. Торчки маршируют по комнате, распевая мусульманскую похоронную песню, несут тело Билла Гейнса, стигматы от иголок на его руках светятся тихим голубым пламенем. Следователи-шизофреники сосредоточенно принюхиваются к твоему ночному горшку.

Это кокаиновые кошмары… Расслабься, не паникуй, закинь в себя побольше этого армейского метадона.

День мертвых. На меня напал жор, и я съел сахарный череп моего малыша Вилли. Он расплакался, мне пришлось идти покупать новый. Прошел мимо коктейльного бара, где вечно крутили объявления о ставках на хай-алай¹³ Кажется это было в Куэрнаваке, а может в Таско? Джейн встретила сутенера с тромбоном и исчезла в облаке марихуанного дыма. Этот тип принадлежал к категории вибрационных целителей-диетологов и использовал это для угнетения женского пола — путем насильного скармливания своей говенной науки всем своим подружкам. Он постоянно расширял свои теории… Он любил провести телочке экзамен по теме и угрожал бросить ее, если она не запомнит все нюансы его новейшей концепции, всегда противной всякой логике и самой человеческой природе.

— Детка, послушай, я готов дать тебе все. Но если ты не способна принять это, я ничего не могу сделать.

Он был ритуальным травокуром, с характерно пуританскими взглядами на джанк. Он утверждал, что трава соединяет его со сверхсиними гравитационными полями. Он имел особое мнение по любому вопросу: какое нижнее белье правильно носить, когда пить воду и как вытирать жопу. У него было блестящее красное лицо и широченный гладкий нос. Его маленькие красные глазки загорались при виде телки и тут же затухали, когда он переводил взгляд на любой другой объект. Его неестественно широкие плечи намекали на врожденное уродство. Он вел себя так, будто других мужчин не существует, а если в ресторане к нему подходил официант мужчина, он передавал ему свой заказ через женщину-посредника. Ни один мужчина не проникал в его гнусное логово.

И вот мы сидим, он осуждает героин и склоняет нас к марихуане. Я делаю три затяжки. Джейн смотрит на него, и ее плоть кристаллизуется. Я вскакиваю с криком «Я словил панику!» и выбегаю на улицу. Выпил пива в каком-то ресторанчике — мозаика на барной стойке, ставки на футбол, плакаты с корридой — и дождался автобуса в центр.

Год спустя, в Танжере, я слышал, что она умерла.

 

Сноски

¹«Доджерс» — бруклинская бейсбольная команда, с 1890 года выступала в Национальной лиге и была одной из главных спортивных команд Нью-Йорка. В 1957 переехала в Лос-Анджелес.

²Нью-Йоркская сеть фастфудов Nedicks продавала посетителям хот-доги, пончики и фирменный апельсиновый напиток. Закрылась к началу восьмидесятых, не выдержав конкуренции с МакДональдсом и другими новыми сетями.
⁵
³Комиксы про Малыша Абнера — популярный сатирический комикс про деревенских жителей юга США.

⁴Журнал Saturday Evening Рost был известен своими яркими обложками с идиллическими сценами американской жизни.

⁵Автомат – популярный тип заведения в первой половине 20в. в США. Это столовая, вдоль стен которой вместо прилавков расположены автоматы с разными блюдами и напитками.

⁶Кларкс — известный бар и бургерная на Манхеттене. Среди завсегдатаев бара было особенно много рекламщиков и людей из шоу-бизнеса.

⁷Джо Гульд — эксцентрик, бродяга и член литературной тусовки Джо Гульд, также известный как Профессор Чайка, проводил большую часть времени в барах и кафе Гринвич -Вилледжа, где иногда зарабатывал тем, что изображал чайку перед публикой.

⁸Французский квартал — старейший район нового Орлеана, центр богемной культуры в 20-30-е годы.

⁹Парегорик – настойка опиума с камфорным маслом, широко использовался как средство от кашля, обезболивающее и противодиарейное. В аптеках США отпускался без рецепта до 1970 г.

¹⁰Нембутал (пентобарбитал) — барбитурат в таблетках, используемый в качестве снотворного.

¹¹Томас и Чарли — мексиканский город Тамазунчале, прозванный туристами «Thomas-and-Charley».

¹²Спидбол (англ. speedball) — смесь кокаина или другого стимулятора с героином.

¹³Хай-алай (jai-alai) — игра с мячом, популярная в странах Латинской Америки.

 

Примечания переводчика

1. Стреляй, а не болтай (Fill your hand stranger) – реплика из вестернов, особенно известная по фильму «Железная Хватка». В переводе используется другая известная цитата – из русского перевода фильма «Хороший, плохой, злой».
2. «Подмигнуть», например (like “raise’’). Подмигнуть – вымышленный термин, используемый как мнимое соответствие слову raise в том значении, которое приводится в тексте.
3. Закружил с новой красоткой! (“Get her!”). Для перевода get (смотреть, заценивать), как слова, фигурирующего и в воровском, и в гей лексиконе, используется русское «кружить» в значении искать романтической/сексуальной связи, также зафиксированное в обоих лексиконах.
4. …как распаленный эскимос (like an Eskimo in heat), в оригинале игра слов: сравнение можно понять одновременно как «мороженое эскимо на жаре» или «эскимос, у которого течка».
5. …в нем души не чает (really carrying a needle for the Rube), в оригинале игра слов, основанная на смешении устойчивого выражения hold a candle (быть безнадежно влюбленным в кого-то) со словом needle — игла.
6. …если бы менты не обезвреживали его электрошокером (if the cops weren’t there to restrain him with a stock probe), в оригинале характерная «оговорка»: вместо “stock prod” (электрошокер для скота), Берроуз пишет probe — зонд.
7. …угробили (burned down) — исчерпали возможности «продающих» аптек чрезмерным и неосторожным использованием.
8. …шерифы-клановцы (niggerkilling sheriffs, букв. «убивающие ниггеров шерифы»).