«Книга Лжей» Ричарда Метцгера, глава 9: брось привычку

Брайон Гайсин — Жизнь и магия

В самой деревне дома под соломенной крышей припадают к земле в своих садиках, скрывая собой обрамленные кактусами переулки. По их лабиринту вы идете к широкой зеленой деревне, где дудят дудочники; пятьдесят раитов собрались напротив обвалившейся от сильного удара молнией стены, разрежая своими звуками воздух. Пятьдесят диких флейт выдувают шторм рядом с ними, в то время как отряд из маленьких мальчиков в рубахах с длинными поясами и в коричневых шерстяных тюрбанах барабанит подобно грому. Все жители деревни одеты в свои лучшие белые одежды, они кружатся большими кругами и вьются вокруг одного дикаря в шкурах.

Гайсин, из аннотации к альбому Brian Jones Presents the Pipes of Pan at Jajouka, Rolling Stones Records, 1972, перевод Анатолия Лазарева.

 

Брайон Гайсин родился в Таплоу, Бакингемшир (Англия), 19 января 1916 года. Позже он говорил: «Определённые травмы привели меня к выводу, что я был рожден по неверному адресу». Получив образование в Канаде и Великобритании, в 1934 году он поехал учиться в Сорбонну, Париж. Там молодой художник держал нос по ветру и всегда искал что-то интересное, поэтому быстро познакомился со многими известными деятелями литературы и искусства. В том числе с движением сюрреалистов, в которое он попытался влиться.

Но Гайсин был намного моложе участников группы. Поэтому сразу стал аутсайдером, а вскоре еще и поссорился с Андре Бретоном. И, приехав на открытие коллективной выставки, обнаружил, что Поль Элюар снимает со стены его картину, изображающую телёнка в парике, сильно напоминающего самого Бретона. Несколько месяцев спустя Гайсина исключили из общества сюрреалистов. Так он узнал об опасности чрезмерной фиксации на чьих-то идеях:

Я сам не теоретик и не придерживаюсь каких-то определённых взглядов на что бы то ни было. И так получилось, что опыт пребывания в литературных и художественных группах научил меня: твёрдо держаться за убеждения не стоит.

После Парижа Гайсин посетил Грецию, а затем Алжир, где побывал в Сахаре и прикоснулся к арабской культуре. В 23 года он ненадолго вернулся в Париж, где провел первую сольную выставку, получившую одобрение критиков. Наступил 1939 год, и надвигающаяся война заставила его искать убежище в Нью-Йорке. Там же тогда находились и другие сюрреалисты в изгнании: Макс Эрнст, Роберто Матта и Рене Кревель. В Нью-Йорке Гайсин помогал Ирен Шарафф работать над костюмами семи бродвейских мюзиклов, а также подружился с композитором Джоном Ла Туш. В то время его секретарша была замужем за Уильямом Берроузом, но лично Гайсин и Берроуз встретились много позже. Также через Ла Туш он познакомился с медиумом Эйлин Гарретт, которая в то время пользовалась популярностью. Это был его первый магический опыт, который, несомненно, и зародил в нём интерес к подобным вещам.

Гайсин бросил работу на Бродвее и стал сварщиком на судоверфи в Байонне, Нью-Джерси, а оттуда был призван в канадскую армию. Он продолжал рисовать, а его путешествия между Майами и Гаваной послужили вдохновением для нескольких абстрактных и воздушных пейзажей берегов Флориды, омываемых Гольфстримом. В армии ему предложили изучать японский для разведчиков. «Это сильно на меня повлияло. Я по-новому взглянул на вторжение туши в пространство листа, работу кистью, что серьезно отразилось на моих последующих работах», — рассказывал он.

В 1946 году, незадолго до того, как он завершил службу, вышла первая книга Гайсина, опубликованная Эйлин Гарретт: «To Master A Long Goodnight».  С ней он выиграл грант программы Фулбрайта и возможность поработать во Франции и Испании.

Во время поездки в Марокко с писателем Полом Боулсом Гайсин впервые столкнулся с магией и мистикой местной культуры. Он был настолько поражён, что следующие 23 года то и дело возвращался в Марокко. Одним дождливым днём в Танжере, во время выставки его картин, произошло следующее:

Берроуз вкатился на выставку, размахивая руками и ногами, непрерывно тараторя. Мы подумали, что он выглядел очень по-западному: больше похож на частного сыщика, чем на Инспектора Ли. За собой следом он тащил длинные лозы Banisteria Caapi с устья Амазонки, а из-под пальто вместо рубашки выглядывали рекламные листовки корриды. Странное голубое сияние окутывало его шляпу. Всё, о чём он хотел говорить — поездка в Амазонию в поисках галлюциногена Яге, о котором говорили, что он открывает способность к телепатии. Я подумал, что Берроузу много и не нужно, и что я, возможно, оказался в собственном рассказе об «испорченном телефоне» в Танжере, но в тот момент он не хотел этого слушать. Обмен идеями между нами произошёл намного позже, в Париже.

Хотя в то время оба жили в Танжере, а Берроуз частенько бывал в ресторане Гайсина «Тысяча и одна ночь», между ними лежала глубокая пропасть. Гайсин питал отвращение к увлечению Берроуза героином. Лишь в 1958 году Брайон снова столкнулся с Биллом в Париже. Первый его вопрос: «Надо чё?» Эта случайная встреча привела к четырём годам плодотворного сотрудничества, когда они создали нечто под названием «Третий разум», открыли «метод нарезки», вместе с Иэном Соммервилем изобрели Машину Сновидений и сняли несколько фильмов с Энтони Бэлчем. Они были резидентами легендарного Бит Отеля на рю Жи-ле-Кер и часто мотались в Лондон.

В 1960-х и 70-х Гайсин засветился во многих проектах. Он сделал две записи «Machine Poetry» для радио BBC и был связан с «Domaine Poetique» Жана-Кларенса Ламберта. Выставки его работ проходили в Европе, Скандинавии, Марокко, США, Мексике и Японии. Он написал ещё несколько книг и сборников рассказов. В 1969 году он привёз Брайна Джонса из The Rolling Stones в деревню Жажука, чтобы записать музыку ритуала дудок Пана, и опубликовал главную работу своей жизни — «Процесс».

В начале 1980-х Гайсин всё ещё активно трудился. Появился на серии мероприятий «Final Academy» в Лондоне в 1982, где зачитывал отрывки из своих книг. А умер 13 июля 1986 года в Париже после долгой болезни.

Машина Сновидений

Покинув Северную Америку, Гайсин первым делом направился в Лондон, где продал несколько пейзажей Сахары, а после вернулся в Париж. Там он «столкнулся с серо-зелёным Берроузом на площади Сен-Мишель. Надо чё? Впервые за эти годы я действительно его узнал, и впервые мне было надо чё». Эта случайная встреча с Берроузом привела к четырём годам совместной работы над многочисленными проектами. И одним из самых важных проектов была Машина Сновидений.

Впервые Гайсин пережил этот опыт, который в будущем привёл к созданию Машины Сновидений, когда ехал по обрамлённой деревьями аллее на закате. В дневнике он писал:

Сегодня в автобусе по пути в Марсель на меня обрушился шквал цветных видений. Мы ехали по длинной аллее с деревьями, солнце светило мне прямо в глаза, и я прикрыл их. Внезапно на меня хлынул невероятный поток кричаще ярких узоров необычных расцветок; будто летящий сквозь пространство многомерный калейдоскоп. Время для меня будто перестало существовать. Я был в мирах бесконечности, но видение оборвалось, как только мы проехали аллею.

21.12.58

Несколько лет спустя в Париже Берроуз купил книгу под названием «Living Brain» доктора У. Грея Уолтера и дал её почитать Гайсину. В книге подробно исследовались эффекты мерцающего или мигающего света на человеческий мозг. Грей Уолтер обнаружил, что мерцание определённой частоты синхронизируется с волнами мозга, что приводит к странным видениям из цветов и узоров. Гайсин сразу же понял, что именно это и случилось с ним во время поездки в автобусе.

В «The Living Brain» Грей Уолтер определяет следующие волновые диапазоны:

Дельта 0.5-3.5 цикла в секунду (c/s)
Тета 4.0-7.0 c/s
Альфа 8.0-13 c/s
Бета 14.0-30 c/s

Грей Уолтер понял, что наиболее интересные эффекты порождаются альфа-волнами. Он начал экспериментировать со стробоскопическим светом:

Частоту мерцания можно было быстро регулировать с помощью ручки, и при определённой периодичности ритмических последовательностей света казалось, будто ломаются некие физиологические барьеры между разными областями мозга.

«Врываясь в серую комнату», Берроуз.

То есть вспышки влияют на кору головного мозга, отвечающую за визуальные проекции, разрушая ограничения; и эти волны прорываются в другие области. Смена ритмов головного мозга в связи с частотой вспышек отражается автоматическим анализатором так наглядно, что взаимосвязь становится ясна даже непрофессионалу.

Уолтер обнаружил, что испытуемые при этом переживают «странные чувства, будто слабость или уплывающее сознание; кто-то даже ненадолго терял сознание». Было и кое-что ещё: они видели «пульсирующие клетки или мозаику, зачастую ярко окрашенную… Другие видели вращающиеся спирали, водовороты, взрывы и огненные кольца… ощущали, будто они раскачиваются, прыгают, вращаются вокруг своей оси, часто слабости и даже галлюцинации; видели целые сцены, будто во сне, где работали несколько чувств сразу». Они переживали целый спектр эмоций — утомление, замешательство, страх, отвращение, гнев, удовольствие… «иногда искажалось или терялось ощущение времени».

Гайсин был настолько поражён прочитанным, что написал Иэну Соммервилю, на тот момент студенту математического факультета в Кембридже, и спросил его, можно ли сделать такую машину в домашних условиях? Тот ответил утвердительно, и они ее сделали. Они поместили лампу в цилиндр из металла или картона с повторяющимися отверстиями, которые и обеспечивали определённую частоту мерцания. Крепилась эта конструкция на проигрыватель для пластинок со скоростью 78 оборотов в минуту. Они провели эксперименты с целой серией машин сновидений; сначала это был простой цилиндр, но с годами он эволюционировал до машин, которые задействовали весь альфа-диапазон мозга.

Результаты экспериментов Гайсина были очень близки к тому, что описывал в своих исследованиях Грей Уолтер:

Видения начинаются с калейдоскопа цветов на плоскости прямо перед глазами и постепенно становятся более сложными и прекрасными. Они накатывают постепенно, будто волны на берег, а потом становятся огромными и захлестывают вас с головой. Через некоторое время они стабилизируются, и вы обнаруживаете себя посреди непрерывно возникающих вокруг бесконечных узоров. Я сам в этой ситуации испытывал почти невыносимое чувство космического движения, но, перетерпев его, был вознаграждён сполна: взлетел высоко над землёй, купаясь в ослепительном свете вселенной.

Гайсин связал этот опыт с секретом Нострадамуса:

Екатерина Медичи заставляла Нострадамуса сидеть на вершине башни, держа руку с растопыренными пальцами перед закрытыми глазами, чтобы на них падал мерцающий свет. Затем он интерпретировал свои видения, а она использовала эти толкования для влияния на политику, говоря, что получила наставления свыше.

Эти эксперименты кардинально изменили стиль и темы картин Брайона. Он часто расписывал внутреннюю часть своих машин, иногда вставляя туда целые полотна. А видения сопровождал прослушиванием ритмичной марокканской музыки.

В Машине Сновидений вроде нет ничего эдакого, всего лишь каскад повторяющихся элементов, внезапно появляющихся из чисел за пределами чисел и исчезающих, и таким образом являющихся частью чего-то большего. Об этом и рассказывали мистики, думая, что пережили нечто неповторимое.

Иэн Соммервиль тоже проводил аналогию с мистическим опытом. «Замысловатые геометрические конструкции с невероятной детализацией, созданные из ярких мозаик. Они складываются в огненные шары, подобные восточным мандалам, и поражают своими размерами… В элементах узоров, которые были зарисованы участниками эксперимента с мерцающим светом, видна явная связь с доисторическими наскальными рисунками, изображениями и идолами, которые можно найти по всему миру: в Индии, Чехии, Испании, Мексике, Норвегии и Ирландии. Также они присутствуют в изобразительном искусстве многих коренных народов Австралии, Меланезии, Западной Африки, Южной Африки, Центральной Америки и Амазонии».

Гайсин получил патент на своё изобретение в июле 1961 года. Было создано несколько крупных Машин Сновидений, большинство из них попали в частные коллекции или арт-галереи, но их было недостаточно, чтобы стать не-наркотическим стимулятором шестидесятых, как однажды надеялся Гайсин. Он рассматривал Машину Сновидений как путь к высшему состоянию бытия. Рассуждая о мерцании, Гайсин писал: «Возможно, также и наши живущие на деревьях братья, посреди игры в джунглях поражённые светом заходящего солнца, упали с веток и стали более грустными, но более умными приматами».

Один готовый примат упал на землю, и удар вышиб из него слово. Может, у него болело горло. Он заговорил. В слове было начало. Он посмотрел вокруг и увидел мир иначе. Он был первым изменившимся приматом. Сейчас я смотрю вокруг и вижу мир иначе. Цвета ярче и насыщеннее, огни машин по ночам сияют подобно огромным драгоценностям. Примат стал человеком. Должно быть, возможно стать чем-то большим, чем просто человек.

Магия

Впервые Гайсин познакомился с магией через медиума Эйлин Гарретт. В 1920 году она даже попала в Англии на секретный допрос, предсказав во время одного из сеансов крушение дирижабля R101, которое еще только должно было произойти. Их познакомил друг Гайсина Джон Латач, и они часто ходили на собрания вместе, что Брайон потом опишет в «Здесь чтобы уйти». Джон неплохо знал греческую и римскую мифологию, а во второй половине 1930-х три года прожил в Греции. Позже он стал олицетворением дионисийской фигуры 20-го века.

Важность магии Гайсин понял после первых визитов в Марокко. Она стала обязательным компонентом всего, к чему он прилагал руку. Терри Уилсон, никогда не отказывающийся от рискованных затей, комментировал это так:

У Гайсина была склонность играть и флиртовать со страхом, ему нравилось само ощущение. Смелости ему было не занимать, но также в нём присутствовала и другая сторона, весьма осмотрительная и настороженная… Он обладал ярко выраженной индивидуальностью, был человеком, имевшим власть над другими и, несомненно, умел гипнотизировать.

Марокко — страна с богатой магической историей, особенно доисламской. У коренных мавританских народов есть своя шаманская традиция, а также культы плодородия и вера в «барака», места силы. В таких местах строились мечети, точно как некоторые христианские церкви смещали языческие капища. Эта преемственность отразилась на суфийской традиции и исламском мистицизме, использующих для приближения к Аллаху шаманских техник.

В 1950 году писатель Пол Боулз привёл Гайсина на приморский фестиваль недалеко от Танжера. Праздновали старый языческий праздник, дату которого выясняли по солнечному календарю. На него собирались музыканты из особых мистических групп, в которых были приняты экстатические техники. И впервые Гайсин увидел, как множество людей одновременно впадает в транс. Ходили слухи, что одно лишь звучание этой музыки может исцелять болезни. Музыка захватила его воображение, и спустя много лет, благодаря марокканскому художнику Хамри, Гайсин нашёл музыкантов в Жажуке — небольшой деревне, затерянной в холмах недалеко от Танжера.

Здесь по-прежнему проводили древний фестиваль Пана — подобие римских луперкалий. Изначально луперкалии были бегом наперегонки, своеобразной гонкой, стартовавшей в пещере под Капитолийским холмом; там убивали коз, а одного из юношей наряжали в ещё тёплые окровавленные шкуры. В Жажуке его называют Бу Желу, отец шкур, отец страха. Однажды в Древнем Риме честь бежать на мартовских идах выпала Марку Антонию. Юноша выбегал из города в лес, чтобы связаться с козлоногим Паном, олицетворяющим саму сексуальность. После он бегал по городу с вестью, что Пан всё ещё трахается в лесах, и хлестал женщин в толпе. В шекспировской пьесе Юлий Цезарь просит Марка Антония «непременно ударить Кальпурнию», его бесплодную жену. Гайсин подумал, что «Шекспир точно ухватил суть происходящего: сексуальное равновесие природы».

Из-за сильного влияния ислама мужчины и женщины живут отдельными жизнями, и мужчины не всегда понимают женский язык. В Жажуке женщины поют тайные песни, соблазняя Бу Желу, отца шкур, спуститься с холмов ради самых красивых девушек, «мы отдадим тебе косоглазую Аишу, отдадим тебе горбатую, и т.д.», по очереди называя всех «красоток» из деревни. Предполагается, что Пан очень глуп, и он поверит в уговоры и трахнет кого-то из них. Когда он приходит в деревню, его встречает воплощение женской энергии деревни в виде Аиши-Аиши Хомолки. Возможно, это имя произошло от Ашерат или Астарты. Бу Желу должен жениться на ней, хотя в нынешние времена её роль исполняет переодетый женщиной юноша.

Пан, отец шкур, танцует лунными ночами на холмах близ деревни Жажука под мелодии сотни умелых музыкантов. Здесь, в городе, вдали от моря, можно услышать дикий плач его райты, похожий на звук гобоя; лёгкие звуки паники, несомые ветром. Музыка вытекает за пределы грубого частокола из голубого кактуса, обрамляющего деревню на вершине холма, и спускается в поля, чтобы напитать их.

Гайсин

После знакомства с музыкантами Гайсин не раз бывал в Жажуке, а потом пригласил их сыграть в своём ресторане, «1001 Ночь». Они играли там несколько лет, пока не рассорились.

Я делал записи и зарисовки, надеясь выпустить сборник магических советов. Когда об этом узнали люди Пана, они пришли в ярость. Они дважды травили мою еду, а потом перешли к более действенным методам… Однажды во время подготовки ресторана к открытию я обнаружил магический предмет, похожий на амулет, довольно замысловатый: там были семена, галька, осколки зеркала, всего по семь. Они были завёрнуты в мешочек и записку с заклинанием. изучив этот предмет, мы поняли, что трогать его не стоило, и что это магия, превосходящая марроканскую. Надпись на бумаге была нанесена справа налево, а затем разворачивалась сверху вниз, чтобы получилась каббалистическая (то есть тайная) печать, призывающая демона дыма, чтобы «заставить Масса Брахима покинуть этот дом, как дым покидает огонь, и никогда сюда больше не возвращаться…» Вскоре после этого я действительно потерял ресторан и всё остальное.

«Здесь чтобы уйти», Терри Уилсон

 Незадолго до этих событий на пороге «1001 Ночи» появились Джон и Мэри Кук.  Найти Гайсина им посоветовала доска Уиджа. Джон Кук был невероятно богат, он родился в благополучной и «экстравагантной» семье на Гавайях. Всю жизнь он проявлял живой интерес к магии и оккультизму. Он говорил, что до Марокко повёлся на «многомиллионный развод» от Рона Л. Хаббарда под названием сайентология. Куки сыграли немаловажную роль в становлении этого движения и, вероятно, искали Гайсина, чтобы вовлечь его в сайентологию. Они заявляли, что он — «Оперирующий Тэтан и прирождённый «Клир ». Гайсин подружился с ними и даже ездил в Алжир, когда Джона Кука разбил загадочный паралич.

В Алжире разгоралась гражданская война, и Гайсин решил переехать из Северной Африки в Париж. Он вспоминал о проведённом в Марокко времени:

Крайне необычные встречи и непривычные переживания привели меня к мысли, что окружающий мир и мою деятельность можно назвать не иначе, как термином психоделический.  Примерно треть жизни я провёл в Марокко, где магия была и всё ещё является частью повседневного опыта и проявляется в масштабах от отравления до откровения. Я вкушал плоды жизни и, помимо прочего, познал обе стороны, а это в определённой степени меняет человека. Любой, кто смог выйти за пределы собственной культуры и хоть чуть-чуть погрузиться в другую, может оглянуться и увидеть её в новом свете… магия говорит о себе как об ином методе… и она практикуется в Марокко тщательней личной гигиены, хотя экстатические танцы под музыку тайных орденов можно считать формой психической гигиены. Свою музыку узнаешь, едва её услышав; отдаёшься лжи и танцу, а потом платишь дудочнику. Все это неизбежно проявляется в искусствах, что я практикую.

Гайсин в Париже

Случайная встреча Гайсина с Берроузом привела к четырём годам совместной работы над многочисленными проектами. Поселившись в Бит Отеле, они оба, несомненно, находились «в нужном месте в нужное время».

Каллиграфия из найденного амулета, который заставил Гайсина покинуть Танжер, сильно повлияла на его работы в Париже. Они превратились в формулы, в заклинания, которые должны были произвести строго определённые эффекты. Берроуз, проходящий реабилитацию после героиновой зависимости, часто сидел рядом с Гайсином, пока тот рисовал, наблюдая, как работа проходит все стадии от идеи до результата. «Когда Брайон рисует, он рискует жизнью и рассудком», — замечал он.

В Исламе считается, что мир огромен и пуст, подобно Сахаре; события в нём предначертаны, предопределены. Работы Гайсина стали «Предначертанными пустынями», которые читаются справа налево , как арабский язык, и сверху вниз, как японский. Берроуз был поражён. В эссе о Гайсине для «Contemporary Artists» он написал: «Стоит помнить, что в основе всего искусства: скульптуры, письма, живописи, — лежит магия, и под магией я понимаю намерение получить точно определённые результаты. Изначально эти картины были формулой, которая должна была воплотить в жизнь то, что на них изображено».

 

Метод нарезки

В то время многие писатели и художники обнаруживали связь между письмом и живописью. Берроуз отмечал, что идеи Гайсина о магическом, но технологическом подходе к письму, по сути, являлись выходом за пределы привычки к идентичности. А Гайсин утверждал, что письмо отставало от живописи лет на пятьдесят. С такими мыслями и был изобретён метод «нарезки».

Я нарезал холсты для рисунков в комнате 25, расчертил кипу газет резаком и вспомнил, что говорил Берроузу шестью месяцами ранее о необходимости техник художников в письме. Я сложил обрезки и начал собирать вместе тексты, которые позже появились в «Остались Минуты».

Они оба осознавали важность и огромный потенциал своего открытия, и как с помощью этого метода они могут нарушить линейную последовательность времени текста, уничтожив и привычные паттерны устоявшихся ассоциаций слов. Нарезка выступала в роли агента для одновременной интеграции и дезинтеграции, задавала иную точку зрения для глаза и мысли. Аллен Гинсберг писал: «Это буквально изменения состояния сознания за пределами уже устоявшейся привычки к языку-внутреннему-мысленному-монологу-абстракции-картинкам в уме-символьно-математической-абстракции».

Гайсин и Берроуз считали новые тексты заклинаниями: «Музыка народца с марокканских холмов даёт мне основание полагать, что великий бог Пан жив. Я творю заклинания; все заклинания — предложения, творящие рабочий образ, что является тобой». («Let the Mice In», Гайсин)

Сам Берроуз говорил, что он

не мог читать их повторно, потому что они производили определённый, весьма печальный психический эффект. То были тексты, которые можно было использовать для промывания мозгов, для контроля толпы, сводя её с ума определённым образом, применяя лишь перемешивание языка. Ломая все их синаптические привязанности к языку, можно было бы получить огромное социальное преимущество, при этом совершенно нежелательное.

Несомненно, эти страхи возникли не на пустом месте, потому что службы разведки любого правительства часто пробуют и применяют магические техники в своих целях.

В своих открытиях они не ограничились лишь печатным словом. В дело пошли магнитофонные записи и ранние компьютеры. С помощью математика Иэна Соммервиля (1941-1976) они создали перестановочную и машинную поэзию. Известно, что перестановочной поэзией вдохновлялись композиторы-минималисты Филип Гласс, Терри Райли и Стив Райх. Влияние её заметно в живых выступлениях Throbbing Gristle. Кое-что записано самим Берроузом в «The Electronic Revolution» и на LP «Nothing Here Now but the Recordings». Вместе с режиссёром Энтони Бэлчем (1937-1980) они создали «Towers Open Fire»; «The Cut Ups»; «Bill and Tony»; и «Dream Machine». При просмотре этих фильмов появляется ощущение, будто перемещаешься туда-сюда во времени, из-за чего возникает каскад дежавю.

Вместе Гайсин и Берроуз создали то, что они назвали «Третий Ум»:

Это не просто история о литературном сотрудничестве. Мы имеем дело с практическим слиянием двух субъективностей, рождающей нечто третье. Рождающей нового автора, отсутствующую третью личность. Невидимая взору, она находится за пределами досягаемости и расшифровывает тишину.

В период жизни в Бит-Отеле они оба отождествляли себя с Хасаном ибн Саббахом, «горным старцем», который в 11 веке пугал исламский истеблишмент, сидя в горной крепости в Аламуте (в Иране). Его девиз «Ничто не истина; всё дозволено» стал их девизом. Бит-Отель был их Аламутом, из которого они совершали краткие набеги на цитадели просветления, устраивая полный хаос чувств, как завещали ранние хашашины, в том числе Артюр Рембо и Шарль Бодлер.

Гайсин считал, что гомосексуальность по сути своей — это нарезка. Согласно Терри Уилсону, он верил, что обыкновенная гетеросексуальность продлевает время человека за счёт размножения. Оргазм подобен вспышке, фиксирующей образ; разница же заключается в том, что гомосексуальность не затрагивает физическое размножение. Гайсин был шаманом, он мог подолгу, до тридцати шести часов подряд, наблюдать за своим отражением. Пока он сидел перед зеркалом, ему приносили еду, сигареты или косяки.

Мимо проносится все на свете, целые галереи персонажей. Я достиг момента, когда все изображения исчезли, то есть по истечению двадцати четырех часов непрерывного созерцания доходишь до недолгой стадии, где всё до уровня груди окутано пульсирующим облаком дыма… а за ним ничего больше нет.

Гайсин отмахивался от любых заявлений, что подобные занятия могут быть опасны: «Приверженцы магических традиций всегда говорят, что любые личные эксперименты опасны, что нужно следовать установленным правилам, но я с этим категорически не согласен». («Здесь чтобы уйти», Уилсон)

Два крупных романа Гайсина, «Процесс» и «Beat Museum — Bardo Hotel» берут начало в магической философии. В основе «Процесса» лежит исламский афоризм «Жизнь подобна огромной пустыне». Главный персонаж книги пускается в странствие через подобную пустыню, что занимает всю его жизнь. Процесс можно рассматривать как «Процесс жизни». Эта книга в том числе о взаимопроникновении культур, где его собственной опыт взаимодействия с марокканской культурой нашёл отражение в главном герое, который с головой погружается в арабскую жизнь.

Вдохновением для второй книги, «Beat Museum — Bardo Hotel», послужила смерть сына Иэна Соммервиля в результате аварии. Огромное влияние на неё оказала «Тибетская книга мёртвых», описывающая посмертные переживания. Эта странная и сюрреалистичная книга так и не была опубликована полностью.