Черное солнце алхимии

Древнеегипетская магия и тайное знание активно «утекали» в Рим, где смешивались в достойном разве что современности плавильном котле с греческими, иудейскими и местными приемами и поверьями. Поэтому когда герой «Метаморфоз» Апулея снисходительностью и милостью Богинюшки проходит инициацию «в сокровенных недрах храма» и произошедшее там описывает как «достиг я рубежей смерти, переступил порог Прозерпины и вспять вернулся… в полночь видел я солнце в сияющем блеске», то вполне можно было бы его спросить, не видел ли он там черного барашка и сокола с красными глазами. «Солнце в сияющем блеске» — как раз то, что в Liber Nigri Solis назовут черным солнцем, сокрытым за солнцем профанным; но между этими двумя словесными формулами этот образ будет бытовать и трансформироваться в алхимии.

Три стадии алхимического делания, нигредо, альбедо и рубедо, позже будут соотнесены с тремя солнцами: черным, белым и красным. О черном солнце будет писать глава флорентийской Платоновской академии Марсилио Фичино (1433-1499). В своем труде Liber de Arte Chemica в 14 главе он пишет: «тело также растворяется под воздействием собственных тепла и влажности; в реторте княжество души, срединной природы, полностью погружается в Черноту — эту природу Черноты древние Философы называли головой ворона или же черным солнцем».

Там же фигурируют белое и красное солнце — точнее, три круга с тремя лицами и трех разных цветов, и первым из них идет черное. Другой источник этого образа — знаменитый Splendor Solis (это уже следующий, 16 век), в котором наличествует солнечный дракон с тремя головами понятно каких цветов, а также отдельный лист, посвященный восходу черного солнца, просвечивающему сквозь землю, небо и горизонт (!). Впрочем, тут оно вступает в свои права гораздо позже: в трактате 22 изображения, и черное солнце появляется только лишь на 17-м из них.

Наиболее распространенное изображение черного солнца — Putrefactio, 9 эмблема трактата Philosophia Reformata (17 век): на ней скелет стоит на черном горящем шаре и держит в руке ворона. За его плечами — солнце и луна, а также два ангела, производящие жесты в сторону черной сферы. У алхимика Василия Валентина (1394-1450) есть очень схожее изображение на одном из первых ключей (IV. иногда V. Clavis) — правда, гораздо менее напыщенное: без ангелов, светил и даже черного солнца. Лишь скелет стоит на столе, да горит не погасшая свеча; однако намек тот же: кое-чему (да почти всему — «вся плоть, которая вышла из земли, должна распасться и снова стать землей, которой она прежде была») пришел конец, и то, что будет дальше, будет уже совсем иначе.

Нужно сказать, что во всех этих восхитительных источниках, само прикосновение к которым рождает восторг, с черного солнца ничего не начинается. В Splendor Solis оно поставлено далеко не на первое место, у Валентина ему также предшествует чуть ли не четверть всего процесса, в Philosophia Reformata Putrefactio предшествуют Conjunctio, Solutio, кальцинация и т.д.

Однако сегодня расхожий образ черного солнца, употребляемый в алхимическом или околоалхимическом контексте, скорее означает то же, что и цитата из Rosarium Philosophorum «Если ты видишь, что сущность твоя чернеет, возрадуйся, ибо это начало работы». Восход Черного Солнца — это пробуждение духовной искры в глухой тьме материи, это безжалостная вспышка ее неотвратимой победы — и понимание огромной, грозной цены, которой та победа достанется.

Восход Черного Солнца, конечно, запускает мельницу кармы, которая обязана с того момента в пыль смолоть все, что мешает деланию, а если нужно — то и того, кто мешает. В таком понимании затмение можно понимать не как проявление дурное или злотворное, но как радикальное, ни перед чем не останавливающееся — Владыку Силы в его адском, а не небесном облачении.