Bright Lights and Cats With No Mouths – The Art of John Balance Collected

От редактора. Мальчик-призрак, мерцающая душа Coil, робкий и робостью вынуждающий полюбить себя – таким запомнила Джона Бэланса Вал Денхам, музыкант, художница и поклонница Джона, познакомившаяся с ним на вписке у Пи-Орриджа. Сегодня ему исполнилось бы 55; собирая и распространяя оставшиеся от него крохи нездешнего сияния, мы нашли и отсканили немаленькую книжку, первое солидное издание, полностью состоящее из его рисунков и картин – Bright Lights And Cats With No Mouths.

Все его искусство – с разных сторон об одном и том же: вне времени, вне пространства, бунт против логики, прорыв в иные миры, отрицающие наш; архангельство KHAOS’а, СВОЙ порядок из делирия и борьбы.

Упоительная свобода духа, которую нельзя оставить при себе.

Составители – Liam Thomas и небезызвестный Thigh­paulsan­dra, вступительная статья от Val Den­ham, перевод которой публикуем ниже; завершающая статья Jere­my Reed, перевод которой опубликуем отдельно на днях.

Скачать книгу в формате PDF:

Bright Lights and Cats With No Mouths: The Art of John Bal­ance

(купить оригинальную книгу у издателя вы можете здесь)

Джон разбалансирован

«Ты меня, наверное, не помнишь?»

И как я могла забыть?

Как я могла забыть симпатичного юного мальчика в черной кожаной куртке и футболке Psy­chick TV с распятым волком, эту бритоголовую шпану?

«Ты мой любимый художник. Ты и Остин Осман Спейр, и, может, Брайон Гайсин». Я была польщена.

Он всегда выглядел, будто потерялся, не дойдя до места очередной подземной сходки. Мальчик-призрак, аутсайдер – из тех, кто создает аутсайдерское искусство. Он занимался искусством и музыкой – главный персонаж Coil, совмещающий роли вокалиста, музыканта и автора песен. Джон был мерцающей душой Coil, мастером невозможных оттенков.

Он всегда слал мне свои свежие записи; он был заинтересован в том, чтобы показывать мне свои странные творения, творения, напитанные его смыслами – то, что надо!

Его арт-объекты, рисунки, картины напоминали мне Андре Массона. Это предпочтение сюрреализму, «прогулка об руку с карандашом», автоматическая бессознательная манифестация пьяных миров и сущностей, запертых в двумерных прямоугольниках.

«Меня зовут Джеф, вы меня не помните? Мы виделись у Джена».

Его жидкий паучий шепоток кровоточит золотой эктоплазмой на бумагу. Нам нравится L’Age d’Or.

Приспособив под себя свое имя, он его искромсал: «Jhonn», «Джонн», произносится по-новому.

Он никогда не показывал мне своих рисунков; я даже не знала, что он рисовал.

«Ты занимаешься искусством?» – Спросила я его однажды, а он покраснел и ответил: «Немного, но по сравнению с тобой – нет».

Мы оба любили The Vir­gin Prunes. Почти на каждом из их лондонских выступлений я смотрела на него, погруженного в собственный мир, сквозь пиво в пластиковом стакане.

Он был элегантен, но не женоподобен, полон мягкой робости; ты был вынужден его полюбить.

Рисовал он как поэт. Минимум сознательной работы, быстрые бесстрашные наброски, будто нанесенные ребенком в трансе – никаких переделок. Веря в иррациональный каллиграфический импульс его бессознательного, он создавал жидкие изображения, замороженные во времени.

Телефон очень громко звучал в моей голой комнате без мебели, холодной и пустой, заполненной распакованными картонными коробками. Дзззззынь! Дзззззынь!

«Алло?»

«Это я!» – Говорит он, – «Джефф, Джефф Раштон».

Я была удивлена; не слышала о нем годами.

«О, Джефф? Слышала, теперь тебя зовут Джонном Бэлансом?»

Он засмеялся: «Да, я не хотел быть Джеффом; я хотел быть более сбалансированным, как ты, как инь и янь».

«Но я разбалансированная!» – Ответила я. – «Может, тебе лучше зваться Джонном Разбалансированным?»

Дружеское знакомство заново, наверстываем год за годом. Чувствую подспудную грусть. Кажется, он выпил; в разговоре чувствуется некая скрытая меланхолия. Он хотел заказать мне обложку для альбома Coil. Смущенные мальчики всегда нуждаются в оправдании, чтобы поговорить с кем-то в моменты одиночества. Желтый и черный, цвета осы, цвета, которые я захотела для нее использовать. Я сказала, что у меня на уме черный и желтый.

«Да, – сказал он в восторге, – И Вал, пожалуйста, пусть она будет реально ебанутой странной!»

Чем больше он пил, тем мрачнее становился разговор. Он опять стал звучать, как потерявшийся мальчик.

«Телефон звонит, мне постоянно пишут электронные письма, но твоих прекрасных писем я больше не получаю. Ты мне напишешь письмо со своими рисунками?»

Я сделала это вскоре после того, как мы попрощались. Как я могла отказать?

Эта книга – о произведениях Джонна, его мистических прозрениях. Предназначались ли они для кого-то, кроме него самого? Мы никогда не узнаем, но я верю, что Джонн был важной культурной фигурой, и его визуальные работы настолько же хороши, как и его музыка. Эти безумные чудесные работы заслуживают внимания; я рекомендую их вам.

«Ты меня, наверное, не помнишь?»

Я помню.

Вал Денхам,
Йоркшир, август 2014

Перевод: fr.Chmn

ЧЕРНОЕ СОЛНЦЕ

Когда я обращаю свой внутренний взор к Джону Бэлансу, пытаясь восстановить его образ, каким я его знал, первое, что вспоминается, – его молчаливая застенчивость, как будто внутри себя он очень занят и потому отбраковывает большую часть реальности как неудобное вторжение в личное умственное пространство.

Coil была лишь одним из аспектов Бэланса – бывало, он сетовал, что музыка занимает не так уж много его времени, – и в первые семнадцать лет существования Coil Бэланс упорно отказывался выступать вживую, взращивая тот же ореол мистической замкнутости, какой сопровождал некоторых культовых личностей, сильно повлиявших на него: художника и оккультиста Остина Османа Спэйра, композитора-минималиста Леона Дадли Сорабджи (его соло для фортепиано «Надушенный сад» (The Per­fumed Gar­den) было неотъемлемой частью становления Бэланса как музыканта) и, конечно, экстравагантного визионера и гомосексуала Ральфа Чабба, чьи самоизданные иллюстрированные книги были гордостью библиотеки Бэланса.

Непреклонный в своём стремлении к творчеству, Бэланс считал галлюциногены, изменяющие сознание, важной частью того пути, на котором он был первопроходцем. Он писал тексты и картины непосредственно, в приступах одержимости – частично, подозреваю, чтобы раскрепоститься, но в первую очередь для того, чтобы дать некое упорядоченное выражение свойственным ему мучительным видениям. Он постоянно то тонул, то выныривал из бурных психических состояний, усугубляемых пьянством, но это было частью его личной химии. Он не страдал психозом в патологическом смысле, был не шизофреником, но отважным путешественником в параллельные измерения, которые не всегда вписывались в общепринятый научный взгляд на мир.

Своеобразие творчества Бэланса – отражение эклектического сплава повлиявших на него творцов: это Жан Кокто, Эдвард Мунк, Остин Осман Спэйр, Ральф Чабб, но больше всех – Дали и сюрреалисты: Пикассо, Брайон Гайсин. Именно потрясающая оригинальность предмета изображения, заключённого в заимствованную форму, позволяет зрителю уловить не только проявления его сексуальности, но и тени, отбрасываемые его паранойей, его оккультные прозрения, силуэты реальных и вымышленных персонажей, а также яростное торжество цвета как структурного материала. Пусть его работы отчасти вторичны, но в них всегда присутствует ощущение путешествия Бэланса навстречу открытию собственного уникального стиля.
Выполненные с внутренней обречённостью и потому самодостаточные, рисунки Бэланса – а они вовсе не предназначались для публичных выставок и зарабатывания денег и даже друзьям показывались редко, чаще запечатывались в коробки болотного цвета и хранились в подвале Оук-Бэнк – рассказывают о богатом внутреннем мире, частично исследованном в его поэзии. У меня не идут из головы строки об «ангелах, принимающих яды в гниющих палатках»*, они словно дорожные знаки на пути расширения его сознания. Великолепный «Портрет сексуального демона» (Por­trait of a Sex­u­al Demon), где незримая сущность, от которой видны только руки, ласкает член, эякулирующий из обоих концов, – лишь один пример того, как вдохновенное воображение переосмысляет скрытые в сексе возможности.

«Страницы сексуального безумия» (Pages of the Sex­u­al­ly Insane), «Ужасное происшествие на железной дороге» (Hor­ri­ble Rail­way Acci­dent), «Летопись насилующей младенцев сущности» (Scribe of Baby Rape Enti­ty) – во всех этих работах Бэланс предстаёт исследователем собственного страдания, но также и посредником в мучительном кризисе человечества, где отклонение сопровождается и подкрепляется острым отвержением.

Это беспокойное чувство экзистенциального отчуждения Бэланс переживал даже в обществе близких людей, и лишь благодаря творчеству, наркотикам или сексу оно ненадолго отступало. Творчество не излечивает психическую тревогу – оно лишь придаёт ей видимую форму посредством самовыражения. Таким образом, Бэланс вновь и вновь сталкивался с самим собой, и то, что было невыносимо внутри, становилось таким и снаружи.

Хотя Бэланс отчасти интерпретировал реальность, прибегая к попыткам расшифровать астрологические, алхимические и каббалистические идеи, его работа ни в коем случае не завязана исключительно на эти системы, но разделяет их постольку, поскольку всё существует в воображении. Я бы сказал, что в его картинах проявлял себя человек, который также любил растения, деревья, цветы – особенно синий агапантус – и домашние дела, например, готовить еду, печь пироги и варить варенье из диких ягод. Единственное, чего он требовал от друзей, – это легко делиться мыслями и ценить тихий уют совместного уединения. От природы Бэланс был скорее склонен к меланхолии, нежели к депрессии, а если ему и становилось совсем плохо, то это было из-за пьянства, которое погружало его в разрушительное эмоциональное состояние, проистекающее из глубокой детской травмы. Токсичный набор из красного вина, водки и психоделиков подхватывал его и волок по изрытой ухабами дороге из прошлого, с которым он так и не примирился.

Мы оба разделяли заразительное увлечение залихватски смешивавшим наркотики поэтом, издателем и беспечным бисексуальным плейбоем из 1920‑х Гарри Кросби. Он был одним из богатых парижских эмигрантов, основавших Black Sun Press, и имел на подошвах вытатуированные чёрные солнца. Кросби совершил самоубийство в 1929 г. в нью-йоркской квартире, одолженной у друга: застрелил свою любовницу Жозефину Бигелоу, нечаянно очаровавшуюся им, из бельгийского автоматического пистолета двадцать пятого калибра, а спустя два часа – и самого себя, предположительно, по договорённости с ней. Кросби был идейным солнцепоклонником, в котором вдохновение сплеталось с верованиями солнечных культов, в том числе с почитанием египетского бога солнца Ра. Воля Кросби к действию пылала, словно ракетное топливо, и его ускоренный стиль жизни не мог не привести к полному выгоранию. В мой последний приезд в Оук-Бэнк, примерно за пять недель до смерти Бэланса, я обнаружил ранее неизвестное нам стихотворение в прозе «Слава Смерти» (Hail Death) в выпуске журнала tran­si­tion за 1928 г. и зачитал его Бэлансу, решив, что оно явно созвучно его собственному курсу на столкновение с катастрофой. Кросби был движим стремлением разрушить рубеж между жизнью и смертью, и в этом стихотворении оно выливается в строки, которые вызвали у Бэланса сильное возбуждение: «Пускай их пальцы червями копошатся в алой ткани; мы же, воспламенив пороховые склады наших душ, прорвёмся взрывом (солнца внутри солнц, златые хляби) в исступленную ярость Солнца, в его безумия златые жаркие объятья, в златые очи солнечной Богини»**.

В ту ночь ветер принёс с Бристольского залива жутковатые голубые узоры морского тумана, а мы сидели и беседовали, с удовольствием скрывшись в его дымке. Для меня это был последний раз, но наследие Бэланса продолжается в его музыке, текстах, а теперь и в подборке его картин, которые показывают нам частичку того богатого, обособленного и беспокойного внутреннего мира, в котором он не только пребывал, но который ценил превыше всего мирского.

Автор: Джереми Рид

Перевод: Алиса Апрельская

* “angels take poi­sons / in rot­ting pavil­ions”

** “Let their mag­got fin­gers swarm over the red cloth, while we, hav­ing set fire to the pow­der­house of our souls, explode (suns with­in suns and cataracts of gold) into the fren­zied fury of the Sun, into the mad­ness of the Sun, into the hot gold arms and hot gold eyes of the God­dess of the sun.”

Коллектив «Катабазии» приносит АГРЫОМНУЮ благодарность Kim Kar­sons за героическое сканирование книги