ТРУМ, ГУДЯЩИЙ УМ (интервью с Troum)

От Редакции. Музыкальный импринтинг — штука забавная. Период поиска источников звука, из которых будешь в течение долгого времени извлекать эмоции и на которые всю последующую жизнь будешь проецировать какие-то свои глобальные смыслы, примерно соответствует самому познавательному периоду жизни — между половым созреванием и кризисом среднего возраста. Так в жизни каждого индивида определённые события привязываются к музыке (иногда совершенно вопреки желанию самого слушателя) — ко вполне конкретной музыке: конкретным песням, трекам и альбомам (иногда совершенно мусорным и проходным).

Это уже позже, когда пройдёт период бесконечной новизны и открытости во всех направлениях, когда прочный панцирь вокруг рецепторов окончательно окрепнет и перестанет воспринимать новые звуки — вот тогда пробить его в состоянии станут способны только специально направленное воздействие, новые сильные переживания или полная инаковость нового всему известному старому.

Как-то так случилось, что для определённой страты людей, познавательный период открытости которых всем ветрам и голосам пришёлся на наступление миллениума и последующие годы нового века, особую ценность представляли музыканты, чьи записи расходились на полупиратских мп3-бутлегах чёрной серии «Домашней коллекции».

Немаловероятно, что именно через эту бутлежную инвазию в определённых кругах в России получили узкую популярность весьма специфичные представители всяких постиндустриальных лэйблов типа Cold Meat Indus­try и иже с ними.

Среди таких «тёмных лошадок», известных весьма узкой публике, оказался проект Maeror Tri — и его логическое продолжение в виде обособившегося дуэта Troum (кстати, что это слово произносится как «трум», мы все узнали сильно позже). Но о Maeror Tri разговор, может быть, пойдёт когда-нибудь в другой раз, а Трум… Трум точно попал в цель, сопровождая многих искателей днём и ночью, в различных состояниях сознания и бессознательности. Музыка Трум служила психопомпом при путешествиях в иные миры — и сама являлась дорогой в эти миры. По крайней мере, для Недорогой Редакции.

Спустя годы, когда настало время проводить ретроспективное отделение зёрен от плевел (а последнего в случае с постиндастриалом было весьма много) методом сканирования воспоминаний вопиющим вопросом «а не было ли это всё лишь импринтом? а не наёбывали ли меня всё это время?», можно сказать: Трум — не наебали. Специфика того, что делали и делают музыканты Troum в музыкальном плане, — оставление второстепенных вопросов и смысловых арабесок на заднем плане.

Музыка Трум ничего не обещала, не декларировала громких идей, не заигрывала чрезмерно с могущественными символами и образами, даже не манифестировала свою инаковость — а эдаким тестом Роршаха позволяла слушателю самому раскрыться и обнаружить в вибрирующих пластах музыки свой ум. Или не обнаружить. Самое главное обещание музыканты заложили в слоган-расшифровку своего названия (которое, как мы помним, является старонемецким эквивалентом слова «dream»): Tiefen­mu­sic Reach­ing Our Uncon­scious Minds.

Поэтому долгое время музыка Трум у Недорогой Редакции связывалась прежде всего с собственными ощущениями, а не со Штефаном и Мартином, которые давали жизнь этой музыке.

Поэтому абсолютно не разочаровывали, в общем-то, проходные выступления дуэта в России: легендарным остался только концерт 2006 года, а в последующие годы альбомы проекта и их выступления на территории РФ жили отдельно и не были особо связаны друг с другом.

Поэтому — так мало оказалось у нас наготове вопросов, которые захотелось задать Troum во время их визита в 2014 году. Было даже немного боязно разочароваться — разбить свои заочные представления, уютно обустроенные синдромом поиска глубинного смысла, об айсберг реального образа.

Поэтому право брать интервью мы передали нашему замечательному другу Ивану Напреенко — и не прогадали, хоть и родилось это интервью ровно спустя девять месяцев после того, как вопросы были заданы. Несмотря на всё это — интервью нас всецело удовлетворило, за что мы всецело благодарны Штефану, Мартину, Arc­to Pro­mo, Ивану Напреенко, Северному Медведю, звёздному небу над головой, нравственному закону внутри нас, случайному совпадению мириад случайностей и чудесной игре самопроявленных энергий.

Недорогая Редакция

Этот вводный текст написан потому, что, получив от Штефана Кнаппе и Мартина Гитчела письмо с ответами, я почувствовал, что надо было спрашивать совсем о другом; строить беседу иначе, чтобы узнать о Troum нечто иное. Вероятно, тревожащее ощущение ускользающей сути — «ах если бы ещё немного, эх, ещё чуть-чуть» — есть не только признак личного невроза, но и контакта с состоявшимся произведением искусства. Искусство провоцирует желание говорить.

Между тем разговор о дроун-музыке, шире — эмбиенте, слишком часто соскальзывает в жонглирование эпитетами «трансцендентальный», «атмосферный», «потусторонний», которые по существу не говорят ничего. Troum здесь, конечно не исключение. В итоге мы упираемся в констатацию «эффекта» — и говорим, например, об «импринтингах», что звук «поглощает», «гипнотизирует» и прочий частный солипсизм.

Мне кажется, случай Troum заслуживает несколько большего уважения, чуть большей работы — пускай в формате краткой текстовой зарисовки.

Конечно, к констатации «атмосферности» располагает сам эмбиент: стирая различия внутри музыкальной формы, он убирает то, за что может зацепиться речь. Продолжением этой бесформенности оказывается претензия на тотальность. Действительно, традиционные протоформы дроун-музыки — от индийских раг до японского гагаку — служат целям, встроенным в сакральный общественный порядок. Но означает ли это, что формула «nada brah­man» сохраняет смысл в другое время, в другом обществе? Древняя тотальность — насколько она совпадает с тотальностью глобализованного, пронизанного IT-коммуникациями общества? Стоит ли верить на слово, что современный дроун-эмбиент — это технология сакрального, т. е. отчуждаемый от контекста своего возникновения инструмент (наряду с наркотиками, сексуальными экспериментами и т. п.), с помощью которого можно достичь некоторого сакрального опыта?

Безусловно, это так: дроун-эмбиент — это технология производства переживаний определённого рода; она находится в очевидном диалоге и преемственности с архаическими контекстами. Однако остаётся вопрос, о какого рода сакральности идёт речь в современной ситуации, когда сам факт выявления этого феномена является проблематичным? Определение выхолащивается: «сакральный» в отношении эмбиента — это такое же пустозвучащее слово, как и «атмосферный», не способное ничего прояснить.

От этой пустозвучности фокус внимания слушателей смещается от «концептов» к «перцептам»: произведение сводится к сенсорному переживанию («звук поглощает»), практически никак не связанному с миром. В результате эмбиент оказывается идеальным объектом для реабилитации мифа о свободно парящем искусстве, существующем само по себе, вне приземлённой реальности, ничего не значащем и ни к чему не обязывающем.

Однако музыка и саунд-арт — это, говоря словами Сета Ким-Коэна, вещи-в-мире — даже если авторам (или критикам, кураторам) хочется, чтобы они парили в параллельной вселенной. Это означает, что музыка обретает ценность в конкретных обстоятельствах и не свободна от условий своего производства (возможно, потому дроун, выросший из школьного панка простых северогерманских парней, кому-то кажется симпатичнее, чем эмбиент-зарисовки рафинированного студента арт-колледжа Брайана Ино).

Примечательно, что авторы Troum вовсе не декларируют «неотмирность» своей музыки. Они напрямую говорят, что их произведение не бежит мира и, напротив, действует в нём, находится с ним в напряжённых отношениях — в том числе с политэкономическими реалиями. Это напряжение — yearn­ing — звучит и в записях, и концертных выступлениях (гораздо больше оно, впрочем, заметно в Maeror Tri).

И всё же в случае с Troum понятие сакральности имеет смысл, остаётся рабочим концептом, который способен прояснить механизм: как действует эта музыка. Для этого нам понадобится обратиться к теоретическому аппарату культурсоциологии.

В этой исследовательской перспективе сакральное — это фундаментальная категория реальности, связанная с коллективными переживаниями необычайной интенсивности и противопоставленная категории профанного, т. е. индивидуального и умеренного. Сакральное сопряжено с самыми основаниями общественного бытия. При этом сакральное парадоксально в своей амбивалентности: оно способно вызывать восхищение и ужас, благоговение и отвращение, трепет и паралич одновременно. Означает ли это, что у сакрального две стороны: чистая и светлая, и можно ли вслед за Маркусом Бооном повторить, что есть светлая сакральная музыка, а есть тёмная? Нет: сакральное едино, однако амбивалентность возникает там, где граница между сакральным и профанным измерениями может становиться проблематичной.

Именно в этой точке смешения того, что смешивать нельзя, возникает скверное, т. е. зона неопределённости между профанным и сакральным. Неустойчивость смешения служит источником сильных и противоречивых эмоций, поскольку ситуация неопределённости создаёт угрозу самому порядку вещей. Ужас первобытных людей перед рождением близнецов и неприятие человеческого клонирования связаны одним эмоциональным механизмом: и там и там разрушается символический порядок.

Игра с трансгрессией границ — это мощнейший ресурс для искусства. Да, кейс Pussy Riot тоже именно об этом — в современной ситуации именно трансгрессия служит самым надёжным способом проявить невидимую сакральность.

Однако эффект не всегда должен быть шокирующим и сокрушительным. Сопряжение упорядоченного и хаотического может действовать весьма деликатно, хотя его источник остаётся тем же самым. Если дроун-эмбиент Troum обладает сакральной силой, то его эмоциональная — та самая гипнотическая, поглощающая, — сила проистекает из игры с неопределённостью, возведённой в акустический принцип (а вовсе не из эксплицитного обращения, скажем, к сакральной тематике). Здесь можно возразить, что любое музыкальное произведение есть результат чередований — разрешений дисгармонии в гармонию.

Но в случае с Troum такое понимание с необходимостью выходит на первый план, поскольку нарративная составляющая сведена к минимуму, событийный элемент редуцирован и внимание слушателя неизбежно обращает на себя граница между формой и аморфностью.

На языке звука эта игра означает двухтактный ход: последовательное разложение конвенциональных, устоявшихся музыкальных структур на микрофрагменты и тембры с одной стороны, и столь же последовательное воссоздание из них новых гармоний (пожалуй, Maeror Tri концентрировались на первой части операции). Наибольший катарсический эффект в нескончаемом мерцании между формой и бесформенностью возникает именно тогда, когда из хаоса скольжения между отражений вырастает новая ритмическая упорядоченность: мы знаем, что Troum тоже знают об этом — и пользуются этим приёмом с известной настойчивостью: от классической пластинки «Sen» до недавней «Grote Man­drenke».

Отличие архаичной сакральной музыки от музыки наших дней, таким образом, заключается в том, что в первом случае мы имеем дело с фиксацией вечного порядка, во втором — с проблематизацией, сомнением, хрупкостью, знаком вопроса, который отмечен человечностью.

В чём продуктивность выбранной Troum стратегии? Что происходит, когда художник смещает границы и позволяет хаосу угрожать упорядоченности? Прикосновение к сакральному высвобождает интенсивность эмоций. Но есть нечто ещё: угроза хаоса требует работы осмысления. Иными словами, происходит то же, что бывает, когда снятся сны: рождается новый смысл.

Иван Напреенко

Расскажите, что вам сегодня снилось? Насколько вообще для вашей музыки важны сны?

Штефан: Я помню три сна, три сюжета, которые мне прошлой ночью приснились. Конечно, значимые сны всегда очень личные 😉 Но скажу, что для меня зачастую важны сны, где я вижу тех, кто умер или утрачен. Например, когда бывшая девушка появляется в странной или сюрреалистической ситуации. Другой тип важных снов заставляет по-новому взглянуть на конфликтные ситуации, переживания из прошлого. А иногда мне снится музыка Troum, которой ещё не существует – я могу поставить пластинку, держать запись у меня в руках, но она абсолютно новая и неизвестная!

Мартин: Именно сейчас для меня самый важный сон – это когда приходит мой мёртвый кот. Иногда, в напряжённых ситуациях, мне снится, как на меня идёт охота. Или что я охочусь сам, или что вокруг громадные толпы людей.

Штефан и Мартин: Сны бывают важными, и, если это так, они тебе об этом сообщат. Психоаналитик Кристофер Боллас как-то сказал: «Видеть сны – это принимать участие в спектакле, у которого своя собственная логика и режиссёром которого являемся не мы. В наших снах мы будто актёры на сцене, которой управляет наше Бессознательное, этот «чужой внутри нас». У снов не всегда есть ясный смысл, но они могут запустить процесс рефлексии о прошлом, настоящем и будущем вашей жизни».

Ещё нам кажется, что сновидное состояние случается и днём, и оно важно для творческой работы, работы памяти и т. п. Если считать в целом, возможно, в нашей жизни мы больше видим сны, чем «бодрствуем». Так что видеть сны совершенно необходимо.

Что до музыки, то не бывает так, что ты берёшь некоторую «сцену» и превращаешь её в музыку. Скорее речь о некоторых тонах, звуках и мелодиях. Они, так сказать, вызывают в сознании сновидческие полотна, на которых мы с помощью музыки создаём законченные картины.

В одном интервью вы сказали, что музыка Troum выражает страстное желание (yearn­ing) изменить реальность, сделать её более человечной. Что имелось в виду? Что именно хочется изменить?

Штефан: Мы мечтаем о месте, где меньше людей, которое было бы более человечным;)

Развёрнутый ответ на этот вопрос мог бы занять целую книгу. Возможно, это самый трудный из вопросов, поставленных перед человечеством. Самое главное изменение должно быть таким: больше эмпатии! Многие люди жестоко обходятся с природой, животными, другими людьми и даже с самими собой. Похоже, «человеческая культура» по-настоящему ещё даже не началась. Нам нужно больше сотрудничать, больше эмоций и чуткости. Вокруг слишком много нарциссических персон и психопатов. Они управляют миром, при том что их единственная ценность – «быть сильным». Не стоит сомневаться, нас это всех погубит.

Мартин: Можно сказать иначе: наша музыка выражает и показывает, что мы оба живём с другим «набором ценностей». В этом наборе нет места восхвалению божеств потребления, жадности, неолиберализма или любого иного узколобого национализма.

Мы имеем в виду религию, которая с присущей ей жестокостью уничтожает любое чувство индивидуализма: разделение на «нас» и «их» – это чистый яд в глобализованном обществе, где нужно искать новые способы сосуществования людей.

Вы не находите, что существует противоречие между страстным желанием изменить мир и интровертной сущностью вашей музыки?

Штефан: Нет, ничуть. Страстное желание – это глубокое чувство, признание внутренних нужд. Осознание – это очень интроспективный процесс. Прежде чем действовать, нужно осознать.

Мартин: Возможно, тут та же трудность, что и с «идеальной мелодией». Когда ты её находишь, больше нет смысла сочинять музыку. Если общество изменится и станет совершенным в нашем понимании, возможно, мы перестанем желать перемен. Мы все заживём счастливо вместе, и меня будет раздражать, что мне больше не на что пожаловаться 😉

 

В том же интервью (оно мне кажется важным) вы сказали, что музыка должна затрагивать «наше существование целиком, в его совокупности». Вам не кажется, что существование в совокупности – немного призрачная вещь, что быть человеком означает не быть цельным в самой своей сути, быть разрываемым желаниями?

Штефан: Мы имели в виду, что музыка влияет или даже определяет все стороны жизни. Это не просто «хобби», которым занимаются после работы с 19 до 21. Да, в самой сути мы можем быть раздроблены – но это можно выразить или даже исцелить с помощью музыки. Уже сам процесс прослушивания музыки может запустить процессы, способные менять жизнь.

Мартин: Музыка обращается к чувствам напрямую, подобно тому как обоняние напрямую обращается к памяти. Если держаться метафоры сути (core), можно сказать, что задача (или смысл) жизни в том, чтобы удерживать части вместе, чтобы не «потерять себя». Нужно работать с эмоциями, укреплять их и лишать абсолютного значения, размышлять о них. В таком случае эмоции могут стать «клеем», который удерживает вместе частицы сути.

Штефан: Это не значит, что нужно быть постоянно «счастливым», вовсе нет. Мы не считаем, что если человек склонен к меланхолии, то он «болен». Напротив, это естественная реакция на наш мир, скажем так. Говоря определённее: музыка помогает выжить в этом безумном мире.

Мартин: Возвращаясь к «набору ценностей»: пребывать в депрессии в «обществе веселья» – это как раз нормально 😉

Вы занимаетесь какими-то религиозными, духовными практиками?

Штефан: Вообще-то, нет. Как мы однажды заметили, «мозг – наша религия». Бог внутри вас.

А можно сказать иначе: Бог внутри бабочки! Для меня лучший способ немедленно получить ответы на все вопросы – это побыть на природе. Лучше всего в лесу. Обнять дерево – вот духовнейшая из практик 😉

Мартин: Для меня мир, космос, всё, что вокруг, – это большое и таинственное чудо. Попытка его понять – уже своего рода божественное служение. Понимание означает в некоем роде просветление, как его описывают буддисты. Наверно, это ещё можно назвать научным анимизмом.

Стремление Troum найти архаичные предначала звука/духа напоминает стремление русских авангардистов обнаружить предконструкции, изначальную структуру реальности. Вспомним Малевича с его «Чёрным квадратом». Верите ли вы, что подобная структура существует и её можно найти? Авангардисты, как известно, не справились с этой задачей.

Штефан: Да, я считаю, что существует и музыка может её коснуться. Мы не способны дать ей «определение», слова не могут описать её, поскольку она относится к довербальным областям мозга. Лично я считаю, что в каждом человеческом существе есть нерушимое «неприкосновенное ядро», которое можно затронуть с помощью музыки. Это также объясняет, почему люди не выдерживают некоторые виды музыки – это слишком больно. Когда «архаичное ядро» затронуто, вы только и можете, что плакать – настолько это сильное чувство.

Поставлю вопрос иначе: как вы считаете, существует ли в человеческой природе некоторый универсальный закон?

Штефан: Очень сложный вопрос, и на него можно дать много разных ответов. Я думаю, что выделяются два закона, и они связаны друг с другом.

Во-первых, человек пытается подчинить/эксплуатировать природу, но терпит крах, потому что забывает, что и он – часть природы.

Во-вторых, большая часть действий человека связана со страхами – их избеганием, уничтожением и подавлением. При этом самый древний страх – это страх перед неуправляемыми силами природы, которые присутствуют в самом человеке.

Мартин: Подумайте об эгоизме и не ошибётесь. Взгляните на младенца: его мотивации обусловлены тем, что кто-то удовлетворяет его потребности – в еде, пелёнках и т. д. Однажды ребёнок узнаёт, что если, например, с кем-то чем-то поделиться, то этот кто-то станет счастливее. От того ребёнок сам становится счастливым – это опять эгоизм. Даже «хорошие» дела делаются из себялюбия, поскольку вы делаете их ради своего же довольствия и благополучия.

Помимо пренатальных образов, звучанию Troum хорошо подходят образы природы. У вас есть особые природные места, которые вдохновляют, с которыми ощущается необычное отношение?

Штефан: Между природой и воображением есть глубинная связь. Да, у меня есть личные «магические места» – они разбросаны повсюду. Я мечтаю жить на природе, или даже в лесу. Не знаю, влияет ли этот факт на нас, или на Troum в целом. Это, скорее, следствие того, что всегда во мне было.

Мартин: А ещё многогранность и красота природы показывают нам модель великого творения жизни: Микрокосм ~ Макрокосм => Саундтрек Мультиверса.

Ваша музыка может показаться эскапистской. Вы бы не хотели жить в другое время, в другом месте?

Штефан: Нам скорее кажется, что музыка (и настоящее искусство в целом) служит не для того, чтобы сбежать от реальности, а чтобы выстоять перед ней. С реальностью ты сталкиваешься столь плотно и постоянно, что убежать от неё нет никакой возможности.

Воображать, что родился в другую историческую эпоху, очень интересно, но, в конце концов, не было такой эпохи в истории, где жить было бы легче.

Мартин: Стоит различать: создавая музыку, автор может выразить в ней свою реальность, свою жизненную ситуацию. Он вкладывает в неё разочарование, любовь, печаль о потерянной любви и так далее. В итоге музыка помогает ему выстоять перед реальностью. Между тем слушатель музыки сбегает из своей реальности в реальность автора музыки. Это может обернуться против вас: допустим, автор борется с болью утраченной любви – его реальность может стать вашей и тут вам уже некуда больше бежать.

Расскажите подробнее о трилогии «Mare»… Она звучит значительно более связно и артикулированно, чем предыдущие работы.

Штефан и Мартин: Да, можно сказать, мы теперь уделяем больше внимание композиции и звуковым нюансам. Например, на сведение «Mare Mor­pho­sis» ушло очень много времени: у нас было около тридцати треков/слоёв, которые нужно было собрать в одно большое произведение.

Трилогия «Mare» выражает нашу очарованность темами и ощущениями, связанными с океаном: его безбрежностью, нескончаемыми движениями волн и вод, бездонной глубиной и существованием неведомых / недостижимых областей. Надо сказать, это превосходная метафора человеческой души.

В прошлом году вы приезжали в Россию вместе с Хельге Зилем. Вы не думали о том, чтобы возродить Maeror Tri?

Штефан и Мартин: Похоже, об этом думают многие, но только не мы. Мы правда не любим реюнионы, ревайвалы и культ ретро в целом. Хочется совершенствоваться в неизведанном, а не повторять одно и то же. По крайней мере, мы стараемся поступать именно так. Так что никаких реюнионов или коллабораций, это точно!

В оформлении использованы обложки релизов Troum и фотографии Ивана Напреенко.

TROUM – Tran­scen­sion Drones

These are dreams, dreamt by dream­ers who are awake

TROUM con­tact:
troum@dronerecords.de
www.troum.com (archive)

www.facebook.com/Troum.Bremen (новости проекта)

http://troum.bandcamp.com