«23 разреза для Уильяма Берроуза»: главы 21, 22, 23

От Редакции. Ну что ж, вот мы и завершили первый в истории проекта полноценный перевод с польского! Публикуем последние три главы литературного подношения «23 разреза для Уильяма Берроуза» Рафала Ксенжика: «Ой, Смерть, опять ты», «Магия Хаоса» (да-да!) и «Злой Дух и лемуры». В книге после них остается еще разворотов тридцать — календарь памятных дат, библиография книги и самого Берроуза, дискография, фильмография и т.д. Что с ними делать мы подумаем уже когда руки дойдут до издания, все-таки многое там актуально только для Польши.

Как отмечено в первой из этих глав словами Гайсина и Соммервиля, интерес Берроуза к ассасинам и Хасану ибн Саббаху был отражением его желания всё контролировать. На самом деле это, кажется, не вполне так. Глава «Ой, Смерть, опять ты» наполнена свидетельствами того, что и Билл, и Брайон видели в фигуре старца с горы вневременного побратима. Мифологически скорее мудрец, чем боец, стратег и манипулятор, а не завоеватель и правитель, согласно мифу Сверхновой он и вовсе использовал иллюзии чтобы сражаться во вневременной войне. Наверное, он был также и отражением общей мечты Берроуза и Гайсина: сделать творчество столь же эффективным инструментом влияния, как прямой террор. Отсюда и завершительное замечание главы о столкновении со смертью.

Неудивительно, что за этим они обращались к магии. В случае Берроуза — именно к магии Хаоса. Ксенжик скорее провалился с тем, чтобы выследить все оставшиеся в истории взаимодействия Билла с медиа-проявлениями магии Хаоса: уж как минимум, он написал введение к переведенной нами Between Spaces. Зато именно в этой главе Ксенжик очень верно отразил характер взаимодействия Берроуза или «вируса УСБ» с медиасредой.

Ну и, наконец, самая пронзительная глава книги — о последних годах жизни Берроуза, корнях его травм и том, как Злому Духу в его личности на самом деле противостоял дух Нежный, а безумному Хомо Сапу в его творчестве — трепетный лемур. «Люди думают, что я холодный. На самом деле я так чувствителен, что не выношу этой интенсивности», — признавался Билл, и это, наверное, мотив самого Ксенжика в написании всей книги и именно в формате литературного приношения. Берроуз, так уж получилось, действительно был и трепетным лемуром, и ужасным холодным ящериком — и прошел этот контрастный путь единственным достойным образом, хотя и не безупречным.

А книга получилась действительно стоящая перевода — кажется, идеальный entry level в Берроуза. Прочтешь даже если о Билле только разок слышал — и вроде все творчество и личность как на ладони, а интерес все книги прочитать, все услышать, увидеть, просмотреть и вникнуть только возрастает.

fr.Chmn

Ой, Смерть, опять ты

«Ничто не истинно, всё дозволено» — так звучит легендарный девиз старика с горы, Хасана ибн Саббаха. Но важнейшая формула мифа Сверхновой — кредо самого Берроуза, лишь разделенное с историческим персонажем, который также пронзает время и пространство чтобы пополнить ряды полиции Сверхновой. Билл услышал о нём от Брайона Гайсина, который в свою очередь был знаком с исследовательницей исмаилитов, средневековой исламской секты. Ассасинов, как принято называть их на западе, действительно собрал Хасан ибн Саббах, но вот слов этих он никогда не говорил. Биограф Берроуза Барри Майлз подсказывает, что девиз был всего лишь нарезкой Гайсина, взятой из книги об ассасинах.

Берроуз считал Гайсина одним из преемников Хасана ибн Саббаха. В медиумических трансах и магических инвокациях они оба искали контакта со стариком. Он появляется в Мифе Сверхновой как чудесное творение Третьего Разума. А в последнее время эта фигура вернулась в коллективное сознание в цветах ужаса и дурной славы. Во множестве публикаций, посвященных «войне с терроризмом», Хасан ибн Саббах выступает архетипом исламского террориста. Спустя почти девятьсот лет после смерти предводителя ассасинов его имя все еще в силах сеять смуту. Но знаем мы о нём больше красочных легенд, чем исторических фактов. Как могло быть иначе, если Хасан ибн Саббах черпал свою силу из идеальной манипуляции реальностью!

Истории об ассасинах в Европе популяризировал Марко Поло. «Злой владыка, зовущийся стариком с горы» — один из самых запоминающихся персонажей «Книги о разнообразии мира». Он разбил «самый большой и красивый сад в истории», где единственным законом было проводить время весело, в любви и удовольствии. Старик отправлял туда одурманенных воинов, убеждая их тем самым, что они попали в обещанный Мухаммедом рай. После такого опыта те становились беспрекословно ему верными и были готовы к любым самоубийственным миссиям.

Исторический Хасан ибн Саббах действительно совершал невероятные вещи. Укрываясь в неприступной горной крепости Аламут он более тридцати лет правил независимым еретическим государством, оккупировавшим периферию Персидской империи Сельджукидов. В период расцвета они владели дюжиной крепостей. Оттуда они рассылали пророков, проповедующих их веру, и тайных убийц, действовавших как бомба замедленного действия. Их задачей было слиться с окружением и максимально приблизиться к дворам местных правителей. По сигналу из Аламута тайные агенты убивали высокопоставленных лиц, на которых указывал Саббах.

Историки подчеркивают, что подобная тактика была известна на всём Ближнем Востоке, и скептически относятся к масштабам деяний ассасинов. Однако именно Хасан ибн Саббах закрепил за собой устрашающую легенду о предводителе убийц, которая передавалась из уст в уста. Еще одним упоминаемым исмаилитским приёмом  была таки́я, возможность скрывать свою истинную веру и даже публично отрекаться от неё в интересах секты или в чрезвычайной ситуации.

Некоторые экзегеты даже утверждали, что сам Хасан ибн Саббах, будучи глубоко образованным мудрецом, не верил в Аллаха и именно поэтому преуспел в воспитании слепо преданных воинов веры. Ведь их высшей наградой был рай, который он сам даровал им. Библиотека, которую собрал Хасан ибн Саббах, была утрачена, когда Аламут захватили монголы. Возможно, его книги все еще хранятся где-то в Китае подобно очередной ассасинской бомбе замедленного действия.

Берроуз считал, что сад Аламута — это не место, а состояние. Ключ к нему принадлежал ХиСу — человеку, который никогда не покидал крепости, разве что выходил на крышу. В магической вселенной неважно, насколько агент ХиС из полиции Сверхновой соответствует своему историческому прототипу. Важна не достоверность, а действенность. ХиС не только владеет искусством войны, он и сам — живое боевое послание мифа Сверхновой, динамическая поэма. Эти страницы «Экспресса Сверхновой» полны такого революционного жара, что всякий, кто их прочитает, уже не останется прежним. «Я, Хасан ибн Саббах, навсегда стер это слово», — провозглашает он в Последних Словах. А в «Верните Цвет» звучит его требование: «Отдайте красный, который вы украли для своих лживых флагов и знаков кока-колы. Верните зеленый, который вы украли на доллары!»

Манипуляции информацией и искусственными образами, иллюзиями, служащими контролю и страху. Искусство войны, доведенное до совершенства Хасаном ибн Саббахом, оказывается весьма актуальным и по сей день. По сути, он тянется к вечному обоюдоострому мечу божественного провидения, который одновременно награждает и наказывает.

В «Экспрессе сверхновой» есть случай «Заключенные, выходите», начинающийся со слов «Не слушайте Хасана ибн Саббаха». Берроуз описывает сад наслаждений как БоГа (Garden of Delights  = GoD), как ловушку, которая превращает человека в зеленую слизь. Это иллюзия, позволяющая монополизировать Космическое Сознание, Любовь, Секс и Сон, Время, Жизни и Счастье. Но иллюзия — лишь инструмент, не добрый и не злой, зависящий от того, куда его направят. ХиС борется с иллюзиями системы с помощью собственных. Так же и Берроуз борется со словами — словами.

Поскольку иллюзия — это революционное оружие, первое правило её использования гласит: «Ничто не истинно, всё дозволено». Это ответ на посыл которым пропитана трилогия Сверхновой — что реальность подобна навязанному извне фильму. «Если мы осознаем, что всё иллюзорно, то всякая иллюзия разрешена. Но стоит нам заговорить о реальности, об истине, и с этого начинаются запреты», — говорит Берроуз в «Интервью».

Гайсин и Соммервиль отмечали, что и увлечение Берроуза фигурой Хасана ибн Саббаха, и его интерес к саентологии рождались из желания всё взять под контроль. А Берроуз считал, что ХиС научился создавать новых существ. «Он не стремился к захвату территорий. Аламут и не должен был выстоять. Крепость нужна была чтобы выиграть время на подготовку агентов для будущей битвы, которая происходит здесь и сейчас, прямо у нас на глазах». Берроуз увековечил старика с горы как совершенного тактика ведения партизанского боя, сеющего ужас в измерении символов, слов и образов.

Силы Саббаха было достаточно, чтобы парализовать тотальную одержимость, взять под контроль неконтролируемый голод. Поэтому Берроуз называл его убийцей злых духов. Когда ничто не истинно и всё дозволено, Билл выбирает контроль. Парадокс? Нет! Таков тяжелый выбор человека, заглянувшего в глаза Злому Духу. В поздней прозе Берроуза ХиС вместе с основателем Мадагаскарской республики пиратов, капитаном Миссоном стал важнейшим героем мифа Сверхновой. «Я есть ХиС. А ХиС — это я», — заявил Билл в своем последнем романе, который был опубликован через год после смерти Гайсина, в 1987 году. Именно Западные Земли, представляющие собой размышление старого писателя о смерти и бессмертии, призывают самые ценные отголоски древних учений Аламута.

ХиС достигает Западных Земель, потустороннего мира из древнеегипетской мифологии, и получает силу разрушить тупик, в котором застряло человечество. Это — умение с широко открытыми глазами встать перед ликом погибели. «Обучение в Аламуте заключалось в том, чтобы столкнуть адепта со смертью», — писал Берроуз в «Западных Землях». А потом задавал вопрос: «Существует ли техника, позволяющая стоять лицом к лицу со смертью без непосредственной физической угрозы?»

В поисках ответа он формулирует диагноз, который звучит как девиз всей его жизни: «Опасность есть биологическая необходимость для человека, точно как сон и сновидения. Если ты встречаешься лицом к лицу со смертью, то в момент прямой конфронтации ты бессмертен». Почему так важна опасность, от которой, по его мнению, отвернулся западный средний класс? «Смерти нельзя сказать “Ой, опять ты”, Смерть этого не переживёт».

Магия Хаоса

«Единственная тайна состоит в том, что никаких тайн не существует. Всё — Хаос. Отринь непристойность выдуманных однообразия, порядка и цели. Обрати взгляд на текучую волну Хаоса, от которой философы тысячелетиями в страхе отворачиваются», — взывал Питер Дж. Кэрролл в Principia Chaotica, манифесте магии Хаоса. Там же он разместил заклинание в духе Берроуза: «Ничто не истинно, всё дозволено», — ставшее девизом оккультной организации Illuminates of Thanateros (IOT). В 1993 году Берроуз принял их приглашение, прошёл инициацию и стал членом IOT. Подробности церемонии остаются за завесой молчания; в открытых источниках приводится лишь перечень обрядов: Retro Spell Casting Rite, Invocation of Chaos, Santeria Rite, Neophyte Ritual.

Основанное в Британии в 1978 году, братство IOT вписалось в буйную, причудливую историю английского оккультизма, вдохновляясь Алистером Кроули и Остином Османом Спейром, но в то же время проводя радикальный и насмешливый пересмотр традиции. Некоторые называли их уличными хулиганами от мира магии. «В ритуалах Хаоса ты делаешь вид, что веришь — пока не поверишь, — чтобы заполучить Силу веры», — учил Кэрролл, один из основателей. Новая школа, наречённая магией Хаоса, отвергала догму во имя опыта, предлагая набор техник, сосредоточенных на креативности, эффективности и праздновании различий. Вдохновлялась она и шаманизмом, и тантрой, и даосизмом, но также — дадаистским дискордианством и направлениями, выросшими из общей семантики Альфреда Коржибского: нейролингвистическим программированием и квантовой психологией Роберта Антона Уилсона — всё это дрейфует в космосе мифа Сверхновой.

«Цель мага — получить полный доступ к стране сновидений и овладеть ею», — гласит Liber Null (1978), первая из книг, излагавших доктрину магии Хаоса. В ней Кэрролл описывает упражнения по де-обусловливанию, техники осознанных сновидений, пробуждение подавленных желаний и управление разумом — чего можно достичь, в том числе, через остановку внутреннего диалога. В Психонавте (1982) он ставит перед магией Хаоса задачу выработки новой духовной формулы — психологической анархии, восстающей против любой идеологии и всякой формы угнетения.

Берроуз никогда не комментировал свою связь с IOT, хотя Грауэрхольц подтверждает, что он всерьёз увлёкся магией Хаоса. Единственным официальным высказыванием Билла на эту тему остаётся краткая рекомендация на обложке книги Филипа М. Хайна Сжатый Хаос (1992): «Самое сжатое изложение логики современной магии». В ней Хайн предлагает собственное прочтение девиза «Ничто не истинно», утверждая, что у жизни нет высшей космической цели, кроме той, которую мы ей сами приписываем. Это и есть поле действия для магии, стихией которой становится повседневность, а задачей — исследование и расширение человеческих возможностей.

Для Хайна магия — это, прежде всего, способ организации воображения. Она требует системы верований, служащей точкой отсчёта для практики, но система эта всегда создаётся как личный миф. Она рождается в жесте бриколёра, собирающего обломки сновидений, верований и концепций, подбирая их исключительно по принципу функциональности и полезности. Ярким примером служит, пожалуй, его самая популярная книга — Pseudonomicon, в которой выстраивается магический мир на базе хорроров Говарда Лавкрафта.

Магическая практика Хаоса — это непрерывное изменение, постоянная трансформация идентичности, примерка новых парадигм и мировоззрений. Она соединяет в себе дисциплину и расслабление, внимание и игру, элементы театра и путешествия в изменённые состояния сознания. Вся эта строгость служит лишь одной цели — глубинному преображению мага. Однако, как утверждает Principia Chaotica, маг не стремится к какому-то окончательному, устойчивому «я» — он желает быть всем. Работы Хайна и Кэрролла нашли широкий отклик, превратив магию Хаоса в живую субкультуру восьмидесятых, породившую множество ответвлений и внутренних расколов. Под её влиянием формировалась система TOPY, и, несомненно, Хаким Бей — фигура, ставшая одним из самых харизматичных и парадоксальных воплощений магии Хаоса. Его читали и анархисты, и молодёжь техно-эпохи — он стал, быть может, последним героем контркультуры.

Любимец постмодернистской сцены даунтауна родом из Нью-Йорка — провокатор, мыслитель, культуролог, связанный, в частности, с издательством Semiotext(e) — на самом деле носит имя Питер Ламборн Уилсон. Под собственной фамилией он известен как знаток ересей и эзотерических течений ислама, проницательный комментатор киберкультуры информационной эпохи. А Хаким Бей — это его боевое имя. На стыке восьмидесятых и девяностых он публикует под этим псевдонимом свои ключевые тексты — «Временные автономные зоны», «Онтологическая анархия» и «Поэтический терроризм». Все они, по сути, — инструкции по мятежу во имя воображения.

Хаким Бей пытался возродить анархическую мысль, переосмыслив её через призму магии, теории хаоса, ситуационизма, суфизма и тантры. В его сочинениях встречаются Ницше и Делёз, Хасан ибн Саббах и богиня Кали, а пиратские утопии проецируются на виртуальные миры интернета. Под лозунгом поэтического терроризма он призывает к саботажу архетипов, к созданию искусства, способного менять структуру реальности путём манипуляции живыми символами. Его наиболее влиятельная концепция — это Временная Автономная Зона (Temporary Autonomous Zone, TAZ).

Бей противопоставляет революции — инсуррекцию. Если цель революции — устойчивое преобразование, то инсуррекция заранее примиряется с собственной временной природой и стремится к достижению здесь и сейчас ускользающего из времени оазиса свободы. Именно это и есть Временная Автономная Зона. Пусть она длится лишь миг, но её праздничная, исключительная интенсивность способна придать смысл и форму всей жизни. Примеры разбросаны по истории и современности: от пиратских республик и сообществ метисов Нового Света до неотрайбалистских собраний шестидесятых, транс-тусовок эпохи техно и узлов альтернативных информационных сетей.

Реализации ВАЗ способствует так называемый «психический номадизм» — понятие, под которым Бей понимает «многоперспективное, постидеологическое мировоззрение, способное к неукоренённому скитанию от философии к племенным мифам, от естественных наук к даосизму». Эстетика для него важнее идеологии, она укоренена в постмодернистском бриколаже. «Культура — это и есть наша природа. А мы — сороки-воровки, охотники-собиратели в мире коммуникативных технологий». Кажется, будто Хаким Бей и маги Хаоса вынырнули прямо со страниц Экспресса Сверхновой. Пример того, насколько заразителен и плодовит способен быть вирус Берроуза.

Точнее, вирус-Уильям Сьюард Берроуз. Первым это заметил отец киберпанка — Уильям Гибсон. Подростком он наткнулся в дешёвой антологии бит-литературы на фрагменты «Голого завтрака»: «Это был один из самых галлюциногенных кусков прозы, написанных на английском языке. Во время чтения ты чувствовал, как тебя оплодотворяет вирус». Его знаменитое открытие в «Нейроманте» — «Небо над портом имело цвет экрана, настроенного на мёртвый канал» — берёт начало из строки Берроуза в «Мягкой машине»: «Антенны телевизоров высасывают небо».

Без воображения и стиля Берроуза не было бы киберпанка. Достаточно вспомнить его урок о том, как улица присваивает технологии. Его проза вдохновляла не только технофетишистов, но и яростных феминисток во главе с Кэти Акер, модных писателей-трансгрессоров от Брета Истона Эллиса до Чака Паланика. А также все новые волны фантастики XXI века — от new weird во главе с Чайной Мьевиллем до bizarro fiction, от биопанка, в котором важнее генетическое программирование, чем киберпространство, до самых дерзких авторов комиксов — таких как Алан Мур, Грант Моррисон и Гарт Эннис.

Вирус УСБ пронизывает все радикальные культурные движения диких мальчиков (и девочек), а также невидимые поколения постиндустриальной цивилизации. Сегодня его симптомы повсюду. Глобальный язык поп-культуры — это гул экспресса Сверхновой. Он проявляется в электронных монтажах, фетишизации символов и цитат, в коллаже и миксе образов и звуков, а не в линейном слове. Миф Сверхновой оказывается столь выразительным потому, что, будучи личной фантазией, он отражает культурный перелом — миг, когда мифы отворачиваются от прошлого и мира предков, устремляясь к будущему и мутации. Это момент, когда воображением мальчиков перестают править национальные герои, рыцари, индейцы и пираты — их место занимают супергерои, волшебники, искусственные интеллекты и виртуальные миры.

Поглотила ли и обезвредила поп-культура вирус УСБ? «Техника нейтральна», — сказал бы Билл. Всё зависит от того, как ею воспользоваться. Техники гипнотического спектакля можно обернуть против самого спектакля. Заклинания, направленные против системы, могут её усилить — так гласит история, рассказывающая об ассимиляции контркультуры. Единственный шанс выскользнуть из сети контроля — заключить союз с хаосом.

Нарушение, разрыв, резкое прерывание. Прыжок за пределы разума, культуры, идентичности. На это способна лишь индивидуальность, вооружённая не рациональной идеологией, но эстетической дисциплиной, опирающаяся на импровизированные, ситуативные инструменты, а не догмы. Это экспедиция в поисках энергии, возможностей, пространства. Сила конкретного и изобретательность воображения заключают пакт с хаосом. Посредником в этой игре выступает миф.

Миф Сверхновой не питает иллюзий — но он поддерживает веру в могущество воображения. Берроуз, кораблекрушенец цивилизации, превращался в первопроходца новых возможностей. Он находил их в мутации, спровоцированной зависимостью, техникой, сновидениями и воображением. Он последовательно боролся с собственными культурными и социальными обусловленностями, учась воспринимать жизнь через призму техник — и магии, самой древней из них.

Миф Сверхновой не создает системы — он предлагает способы выживания. И это — важный урок для эпохи ускорения и рассеивания. Освещённые светом поп-экранов, мультикультурные гибриды с текучими идентичностями учатся дрейфовать сквозь культурный хаос.

Злой Дух и лемуры

Шалаш из веток был плотно укрыт чёрной плёнкой. Когда индеец начал лить воду в пылающее внутри кострище, воздух стал таким густым, что в нём невозможно было дышать — будто в парилке. Билл захотел выйти — лёгкие сводило от удушья. Облегчение пришло лишь тогда, когда шаман разжёг уголь: хотя он касался его раскалённой докрасна глыбой, жара не было. Начался обряд изгнания Злого Духа.

На индейский экзорцизм Берроуза уговорил друг, антрополог Уильям Лайон, много лет проработавший с шаманом сиу. В марте 1992 года, на холме неподалёку от Лоренса, штат Канзас, состоялась размеренная многочасовая церемония. Биллу тогда было семьдесят восемь. В шалаше вместе с ним сидели Гинзберг, Грауэрхольц со своим парнем, Лайон и приглашённый шаман народа навахо — Мелвин Бетселли.

Шаман окроплял мужчин внутри шалаша водой, размахивая веером из перьев. Лайон отбивал ритм на барабане. Бетселли извлекал из костяной свистульки пронзительные визги. Он рассекал тьму, рисуя в воздухе узоры тлеющим углём. Глотал раскалённую глыбу и тут же выплёвывал её обратно. Прикладывал её к телу Билла, к пламени. Пытался поймать духа. А когда ловил — бросал его в огонь. Затем Бетселли пустил по кругу трубку с мягким табаком. Стоя на коленях, он напевал молитвы навахо.

Церемония завершилась. Шаман утверждал, что «сущность» была особенно сильной и с трудом поддалась захвату. Билл расспрашивал о её облике. У неё были крылья, а вместо лица — белый череп без глазниц. Утром следующего дня Билл в разговоре с Гинзбергом признался, что почувствовал облегчение — большее, чем от сеанса психоанализа. В изгнанном духе он узнал Американского Потентата. Эссенцию зла — монополии и жадности. Но был ли это тот самый Злой Дух, что овладел им в миг, когда он выстрелил в Джоан?

Лишь годом ранее Берроуз говорил с Виктором Бокрисом об одержимости. Поводом стала его свежая одержимость сообщениями о похищениях инопланетянами — Билл даже подумывал написать либретто оперы, в которой тема пришельцев сочеталась бы с мотивами «Потерянного рая» Мильтона. Он рассказывал тогда, что долгие годы живёт, ощущая в себе мощную злую силу, неподвластную его воле. «Ты не можешь противопоставить интеллекту то, что уничтожает тебя эмоционально», — подытоживал он  обычно. Быть может, именно тогда он прикоснулся к сущности Злого Духа — собственной чудовищности, в которой в одном из самых яростных, но так никогда и не отправленных писем упрекал его сын.

В «Голом завтраке» Берроуз определил зло как тотальный голод: тотальный контроль становится тогда равнозначен тотальному отсутствию контроля. Он любил повторять за Гайсином, что человек — злое животное. Погружённый в бесконечные зависимости, поглощённый техниками навязчивой садомазохистской игры в контроль и подчинение, Билл терял связь с эмоциями. Космическая война Сверхновой втягивала его в ловушку телепата, живущего в эмоциональной пустоте. В травму, коренящейся в детской беззащитности.

А вдруг Злой Дух — всего лишь проекция внутреннего чудовища Билла, рожденного вытеснением чувств? «Люди думают, что я холодный. На самом деле я так чувствителен, что не выношу этой интенсивности», — открыто признавался он в интервью Бокрису. И рассказывал, что именно кошки научили его состраданию. Иногда он плакал, когда думал, что ядерная катастрофа может уничтожить его любимцев. Позволил он себе это только в старости, когда вернулся на Средний Запад. Тогда дали о себе знать его хрупкость и уязвимость, хорошо знакомые друзьям на протяжении многих лет.

«Вот я здесь, в Канзасе, с моими котами — почётный представитель планеты, что угасла много световых лет назад. Может, я и вправду им являюсь — кто знает», — писал он в «Западных землях». В этом романе старый писатель находит в коробке с забытыми заметками карточку с надписью: «Судьба других». Он оставляет её без комментария.

В 1983 году Билл купил маленький деревянный дом в университетском городке Лоренс, недалеко от родного Сент-Луиса. Наибольшую радость в жизни на провинции Биллу приносила возможность держать дома множество кошек (он приютил пятерых) и полная свобода в обращении с огнестрельным оружием. В детстве он обожал охоту, и страсть к оружию сопровождала его всю жизнь. Он даже позировал с оружием для обложек «Интервью», первой биографии Берроуза Literary Outlaw, и андеграундного журнала RE/Search.

В девяностых он с гордостью рассказывал, что единственный журнал, на который он подписан, — это American Rifleman, издание, посвящённое стрелковому оружию. В Лоренсе он собрал внушительную коллекцию дробовиков и револьверов, часто выходил пострелять. Неудивительно, что роман «Пространство мёртвых дорог» над которым он работал после переезда, наполнен подробными описаниями ружей и их механизмов. Теперь он выглядел как человек с границы — в широкополой шляпе, в джинсах, вооруженный.

Однажды стреляя во дворе по банкам он случайно изобрёл технику, которую назвал shotgun painting. Он ставил перед холстом банки с краской и стрелял по ним, так что пуля разрывала баллон, а краска расплескивалась, образуя узоры. Он не знал, что этим же методом раньше пользовалась французская художница Ники де Сен-Фалль, бесконечно расстреливая фигуру отца. Параллельно он обустроил у себя дома мастерскую, где писал картины и собирал коллажи. Его абстрактные полотна явно несли на себе отпечаток влияния Гайсина. Сам Билл называл их «автоматической каллиграфией». «Я не знаю, что рисую, пока сам не увижу», — говорил он.

На рубеже восьмидесятых и девяностых картины Берроуза выставлялись в галереях по всему миру. На вопрос, почему он так поздно обнародовал свою живопись, он отвечал: «Я смог заняться этим только после смерти Гайсина. Я бы не смог с ним соперничать. А теперь заработал больше, чем он за всю жизнь». Если Гайсин так и не пробился на арт-рынок, то работы Билла шли нарасхват, ведь он уже был официально признан. В 1983 году его пригласили в Американскую академию искусств и литературы, а вскоре сдержанные французы вручили ему орден Искусств и литературы.

В своей последней прозе, микроромане «Тень шанса» (1991), Берроуз возвращается к замыслу парижских времён, сводя его в одно предложение: «Красота обречена». По Биллу, на Земле когда-то жили расы, куда прекраснее человеческой, — скажем, люди-лемуры, уничтоженные злым и вооружённым Хомо Сапом. «Выживает лишь компромисс. Вот почему Хомо Сап — такое уродливое и спутанное создание, яростно и истерично цепляющееся за безнадёжно скомпрометированные позиции».

Герой «Тени шанса», посланник бога Пана и основатель республики пиратов на Мадагаскаре, капитан Миссон, принимает индри — вытяжку из местного гриба — и в биологическом Саду утраченных шансов видит «безбрежное святилище лемуров и тайных духов, что живут в них и дышат ими, блестят в бриллиантовых глазах квакши». Миссон любит лемуров. Быть может, потому, что понимает — основанному им вольному братству уготована такая же мизерная вероятность выживания? У Билла любовь к кошкам открыла эмоциональный канал, но его трепет к лемурам, знакомым лишь по книгам, был особенным. Очарованный их хрупкостью и призрачной красотой, он отдался сублимации.

Перед лицом лемура Берроуз забывает о техниках — и говорит о духовном. Он нащупывает в нём искру дикости, без которой Земля становится мёртвым студнем. Склоняясь над хрупким существом, Билл даёт голос той части себя, которую всегда прятал: уязвимой, ранимой, сверхчувствительной. Против Злого Духа встаёт дух Нежный. Без шансов? Писатель и нужен затем, чтобы это изменить.

Шанс остаётся — слабый, но всё же шанс — переломить историю, шагнуть на новую ступень эволюции, задействовать «последнее биологическое и духовное оружие». Один шанс из миллиарда — не так уж плохо, считал Билл. Хотя половина «Тени шанса» посвящена описанию мира Хомо Сапа, продавшего душу за время, язык, орудия и власть, в финале звучит неожиданная нотка оптимизма с оттенком холистической экологии: «Земляне возвращаются к духовным истокам жизни — к малым человекоподобным лемурам, что обитают среди листвы и ветвей деревьев. В водах ручьёв, в скалах и под облаками».

Утро начиналось со стаканчика метадона. Он выпивал его в восемь и оставался в постели, дожидаясь действия. Потом вставал. Завтрак — всегда одинаковый: яйца с беконом и три чашки кофе, позже — чай. Днём — любимый виски с колой. Жизнь в Канзасе он выстроил рутинно, но не тихо. В Лоренс тянулись музыканты, режиссёры, документалисты — и он никому не отказывал в сотрудничестве.

Он сыграл самого себя — харизматичного джентльмена-наркомана — в эпизоде фильма «Аптечный ковбой» Гаса Ван Сента. Написал либретто, спетое Томом Уэйтсом, к опере Роберта Уилсона «Чёрный стрелок». Вместе с Куртом Кобейном записал сингл The «Priest» They Called Him — заглавный трек, взятый из сборника Exterminator! — про сострадание на самом дне опиатной ямы. В фильме Home of the Brave Лори Андерсон уговорила его на совместный танец. «До сих пор не знаю, как танцуют танго», — комментировал он. Дэвид Кроненберг снял экранизацию «Голого завтрака». Он не стал использовать готовый с лондонских времён сценарий Гайсина, но тонко сплёл эпизоды из жизни Берроуза с его прозой. Кульминацией поп-культурной карьеры Билла стало его участие в рекламных кампаниях GAP и Nike.

В девяностых он уже почти не писал. Издал ещё один сборник сновидений — My Education: A Book of Dreams. Во снах к нему возвращались умершие: Кики, испанский мальчик, которого он любил в Танжере, Брайон Гайсин, Иэн Соммервиль. В последний раз он появился в кадре весной 1997 года — в клипе U2 Last Night on Earth.

Берроуз умер второго августа того же года, в возрасте восьмидесяти трёх лет от сердечного приступа. В его дневнике остались записи с предыдущего дня. На одной странице — фраза: «окончательного ответа нет», а рядом: «Любовь? Что это? Самое естественное обезболивающее — вот что. ЛЮБОВЬ».