Черный Будда Линч

Мы верим в любую угрозу невидимых сил. Но именно с этими невидимыми силами мы и вступаем в борьбу. Мы себя целиком отдаем тому, чтобы раскрыть определенные тайны. Мы хотим разделаться прежде всего с хламом желаний, грез, иллюзий, верований, приведших в конце концов к той лжи, в которую уже никто не верит и которую, видимо, в насмешку продолжают называть театром. Мы хотим возвратить к жизни некоторые образы, но образы явные, ощутимые, не замаранные вечным разочарованием. Мы создаем театр не для того, чтобы играть пьесы, а для того, чтобы научиться выявлять в некоторой материальной, реальной проекции все то, что есть в духовной жизни темного, скрытого и неявленного.

Мы не стремимся вызвать иллюзию того, чего нет, как это делалось до сих пор и даже всегда считалось главной задачей театра, — напротив, мы хотим показать зрителю некоторые картины, некоторые неразрушимые, незыблемые образы, которые будут обращены прямо к духу. Остальные предметы, вещи, даже декорации на сцене будут восприниматься непосредственно, без смещения смысла; в них надо будет видеть не то, что они изображают, а то, чем они в действительности являются.

Антонен Арто

Фотография выше была сделана на премьере главного фильма Дэвида Линча, «ВНУТРЕННЕЙ ИМПЕРИИ».  Едва ли хоть один снимок режиссера за без малого сорок лет его странного творческого пути, может больше сказать о том, кто он, и что у него в голове.

Линча нет там, в этом бэйконовском распухшем гнилью лице, и он все же где-то там, из глубин этой дряни глядит, очень внимательно и спокойно. На лице его непривычного вида улыбка. И она в самом деле добрая, хоть вокруг и ощерились холерой стены, и Фрэнки с Бобами вот уже, вот, поползли к тебе по черно-белому полу с зигзагами.

Дэвид Линч никогда не употреблял наркотики и уже тридцать лет дважды в день медитирует с мантрами. Уже одного этого факта хватило бы, чтоб заменить данный текст.

В 2008 году, в первый раз посмотрев за ночь и три пачки сигарет «ВНУТРЕННЮЮ ИМПЕРИЮ», я пообещал написать для Ordo Tem­pli Ori­en­tis статью с анализом фильма как греческой трагедии. Я не сделал этого.

Я до сих пор не знаю, что можно об этом написать. Слишком очевидным мне сейчас, после второго и, надеюсь, последнего просмотра opus mag­num Линча кажутся все увиденные и бережно расплетающие разум вещи.

Катарсис? С голубым светом вечности. Мир как театр? Теперь у него кличка «синематограф». Хор? Да-да, из толпы шлюх в запертой головной комнате — кто скажет, что у него меж ушей по-другому?

Черный театр? Боль бытия? Доппельгангер? Бог из машины?

Все это слишком ясно. Однако в первый раз я умудрился не отрефлексировать, что «ВНУТРЕННЯЯ ИМПЕРИЯ» — в первую очередь о поиске похищенного твоего света, imost light, без которого ты, человече грешный, гноишься и падаешь и разбиваешься на много фильмов, на много убийств, на потерянных императоров без отчизны.

И этот свет, он, невзирая, на весь космологический ад, он находится, он спрятан около комнаты «47» (4+7=11), где Тайные Вожди-кролики, сиречь поляки, сидят неподвижно как в городе Пирамид и тянут за ниточки, ибо вершат Дело.

Все знают всё.

Просто не помнят.

а в реальности  происходит вот что:

на одном из верхних этажей отеля ночью

в комнате 47, погружённой в полумрак и украшенной к рождеству

за накрытым столом сидят кролики

неподвижные смотрят они друг на друга

их улыбки запятнаны кровью

они придумывают всё, что сейчас происходит

и эти буквы и твои читающие их глаза

они ждут возмездия

каждому из них кажется, что он один в комнате 47

что он смотрит в зеркало и видит, как сначала ёлка с игрушками

а потом обои, пол, и вообще всё

— начинает жрать чёрное пламя.

Я верю, что Дэвид Линч — боддхисаттва. Я никогда не встречал столь глубокого, столь честного, столь наглядного и столь бесконечно доброго режиссера.

Он незапятнан и безукоризнен. Линч смотрит, как реки гибели, сукровица надежд, мертвые-мертвые-мертвые, как четырестамиллиардноротый страх рвущийся, как они претворяются с зеркальной глади экрана в зал.

Их встречают немногим отличные от измышленного ужаса, давно сгнившие, злые, несчастные смертельно больные смертью животные, что когда-то звались людьми. И Линч любит их. Он показывает им (ВАМ) весь кошмар, всю стыдливо изжитую памятью скверну, изнанку любого живущего, всю его безразмерную безвозмедную внутреннюю империю души, которую тот возжелал превратить в Содом и место казни.

Над любым воплощенным сном о том, что мир это рана, у Линча всегда реет свет, всегда песня, всегда сверху тянется всепрощающая – тем кто понял – длань.

Как тот истинный свет в Бардо Тедол, он всегда здесь, он не уходит — но ты слепнешь, все больше и все страшней.

Ведь тупик может быть описан умом бесконечным количеством способов.

Маленький мальчик пошёл поиграть на улицу. Он открыл дверь, и увидел мир. Выйдя за дверь, он создал отражение. Родилось зло. Зло родилось и пошло вслед за мальчиком.

Такова ли любовь Линча  к зрителю, да и к Фрэнку с Бобом, да и Человеку-Слону с бароном Харконненом, такова ли она, как у боддхисаттв? Зачем нужно показывать все это, почему не говорить об Освобождении, о возвращении в место, где сходятся под конец все дороги на свете? Зачем нужно опять и опять рвать сердца кадром, как красота, золотая, невинная, падшая с неба, лежит в придорожной грязи искалеченным кулем?

Любовь творит странные штуки.

Так он сам сказал.

Адам Т., 2011