Inmost Light: чистый, ясный, сокровенный?

Этимологически слово inmost восходит к древнеанглийскому innemest и означает «ближайший, интимный, сокровенный, внутренний, глубоко личный». По обыденной логике получается, что the inmost light — это «внутренний свет», «глубинный свет», «сокровенный свет». Но какой вариант выбрать — и нет ли иных, лучше передающих загадочный образ?

Во-первых, явно подразумевается рассказ The Inmost Light (1894), принадлежащий перу Артура Мейчена, писателя-мистика, чье творчество заметно повлияло на Тибета. (Не на него одного: сам Говард Филлипс Лавкрафт воздал хвалу гнетуще-изысканной прозе Мейчена, воспевшего «физиологию Лондона» и анатомию запредельного.) Герой   врач, одержимый оккультизмом, — призывает из-за пределов мира нечто ужасное и впускает его в тело своей жены, но спасает душу возлюбленной, заключив ее в огромный опал. Она-то, душа, заточенная в драгоценный камень, и излучает манящий сокровенный свет (кстати, русский перевод этого рассказа выполнил некто В.Пелевин — А.Т.).

Во-вторых, как магический термин inmost light встречается в трудах Алистера Кроули и отождествляется с Хабс, или звездой, — внутренней сущностью человека. У Тибета есть строки:

Edward Alexan­der in some sad home falls alone
And sees clear­ly now the inmost light.
(Call­ing for Van­ished Faces, 1996)

Небольшое пояснение: Эдвард Александр — имя, данное Кроули при рождении.

Добавим: и Мейчен, и Кроули состояли в ордене «Золотая заря», первый — с 1889 года, второй — с 1898 года. Не исключено, что понятие Inmost Light фигурировало во внутренних материалах ордена либо, во всяком случае, было на слуху у его членов. Однако это предположение, не претендующее на звание гипотезы.

Совпадение то или нет, в английской поэзии словосочетание the inmost light употреблялось и прежде. Ср. у Вильяма Вордсворта в стихотворении 1833 года:

Con­science, the timid being’s inmost light,
Hope of the dawn and solace of the night…

В‑третьих, Inmost Light отсылает нас к средневековой теологии света, берущей начало в философии неоплатоников — Плотина, Прокла, Порфирия. Достаточно вспомнить о Псевдо-Дионисии Ареопагите с его «светолитием», «светогласием», «сияющей тьмой». Нельзя обойти вниманием и английского мыслителя Роберта Гроссетеста (1175–1253) и его трактат «О свете» (De Luce). По Гроссетесту, человек наделен частицей божественного света, то есть обладает способностью постигать сущность вещей, минуя чувственный опыт и логические процедуры. (Сходная идея излагается в сочинении XIV века The Cloud of Unknow­ing — и ее отголоски слышны в одноименной песне Cur­rent 93.) Однако узреть вещи в их истинной сущности дано отнюдь не каждому, и божественное озарение кратковременно. Продолжая рассуждение о теме свете в средневековой философии и культуре, укажем также, что иллюминативная символика играет огромную роль в «Божественной комедии» Данте. (О. Э. Мандельштам заключил: «Дант может быть понят лишь при помощи теории квант».) Свет у Данте предстает как высшая форма целесообразности бытия, божественной благодати.

В‑четвертых, эти два слова заставляют нас вспомнить и о Блэзе Паскале — еще одном авторе, чьи идеи сформировали мировоззрение Тибета. (Так, альбом All the Pret­ty Lit­tle Hors­es завершается длинной цитатой из «Мыслей».) Паскаль противопоставляет разум и сердце. Познать Бога и прийти к христианской вере можно только сердцем; говорить о Боге, апеллируя исключительно к разуму, невозможно («Le coeur a ses raisons que la rai­son ne con­naît jamais»). Идеал Паскаля — человек, который принимает существование Бога как данность, без всяких дополнительных обоснований и доказательств. То, что Бог существует, можно постигнуть лишь в результате внезапного озарения. На это способен не каждый, а только тот, у кого в душе есть свет, данный Богом.

В‑пятых, Inmost Light еще и символ чистого, незамутненного восприятия. Об этом, в частности, речь идет в песне The Blood­bells Chime, где Inmost Light предстает как естественный свет, в котором видят мир дети. Налицо еще одна ключевая для поэзии Тибета аллюзия — на Блейка с его «Песнями невинности и опыта».

В‑шестых, образу присущи и буддийские коннотации. Это выражение встречается в английских переводах канонических текстов тибетского буддизма. По смыслу оно скорее означает «ясный свет» и, в свою очередь, апеллирует к важнейшему для буддийской философии концепту чистого осознания. Отсылок к буддийской и индуистской традициям в творчестве Тибета великое множество, и о них мы еще упомянем; в одном из интервью он открыто заявил о своей принадлежности к буддийской религии, хотя годы спустя обратился в католицизм. В данном контексте Inmost Light есть «самосветящаяся ясность вне всякой обусловленности».

Далее читаем: «…Это есть саморожденное, всегда юное осознание, которое вне ограничений, и в Ничем не связанное такое состояние есть самосветящаяся ясность вне всякой обусловленности. Вы просто продолжаете в этом состоянии обнаженного Чистого Присутствия, которое вне всяких границ. Благо такого видения в том, что, поскольку вы преодолели обусловленность, проявлена естественная чистота ума, которая есть дхармакая. Это есть саморожденное, всегда юное осознание, которое вне ограничений и в котором нераздельно едины равновесие и озарение. Этому Чистому Присутствию, как капле ртути, ничто не может повредить». (Тантра устных наставлений о тайном драгоценном светильнике чистого осознания, пер. с тибетского — К. Липман, с английского — В. Ушаков.)

И еще одна цитата: «В тантрическом буддизме существует представление, что каждый умерший в определенный момент переживает пробуждение и созерцает беспредельный ясный свет (курсив наш. — Прим. ред.) пустотного дхармового тела, тождественный его собственной изначальной природе. Закрепление этого переживания (что, как утверждает традиция, практически никому не удается) означает обретение состояния Будды и выход из сансары». (Е. А. Торчинов, «Введение в буддизм».)

В‑седьмых, «внутренний свет» (в ряде англоязычных источников — именно the inmost light) в Упанишадах отождествляется с Атманом — ядром человеческого бытия, тем не менее единым с Брахманом.

«„Кто этот Атман?“ — „Пуруша, состоящий из познания, находящийся среди чувств, свет внутри сердца (курсив наш. — Прим. ред.). Оставаясь одним и тем же, он блуждает по обоим мирам, словно думая, словно двигаясь. Ведь находясь во сне, он выходит за пределы этого мира и образов смерти“». (Брихадараньяка Упанишада, четвертая глава, третья брахмана. Пер. А. Сыркина.)

Мирча Элиаде, анализируя эту связь, делает вывод: «Свет идентичен бытию и бессмертию». Бытие, бессмертие… — нам кажется, именно в этом ряду следует рассматривать Inmost Light Дэвида Тибета.

Михаил Боде, Андрей Емельянов