VIII. Естественный и неестественный язык (перевод книги «Ксенолингвистика: Психоделика, язык и эволюция сознания»)

От редакции. Последним броском гранаты выкладываем в уходящем году восьмую часть нашего эпохального перевода книги Дайаны Слэттери, озаглавленную как «Естественный и неестественный язык».

[Читать Введение]

[Читать ГЛАВУ 1.]

[Читать ГЛАВУ 2.]

[Читать ГЛАВУ 3.]

[Читать ГЛАВУ 4.]

[Читать ГЛАВУ 5.]

[Читать ГЛАВУ 6.]

[Читать ГЛАВУ 7.]

[Читать ГЛАВУ 8.]

[Читать ГЛАВУ 9.]

[Читать ГЛАВУ 10.]

[Читать ГЛАВУ 11.]

[Читать ГЛАВУ 12.]

Дайана Слэттери

Ксенолингвистика: Психоделика, язык и эволюция сознания

ГЛАВА 8. Естественный и неестественный язык

«Оно создаёт языковые объекты оно отбрасывает синтаксическую объективацию так что они движутся навстречу тебе они разделяются они сливаются воедино они скачут они кричат они пищат они протягивают объекты которые они овеществляют при помощи пения или вытягивают из какого-то другого места и эти штуки похожи на драгоценные камни или огни но ещё и на консоме и старикашек и вчерашний день и большую скорость».

– Теренс Маккенна, 1998 

Естественный язык появляется из организма Homo sapi­ens, который вместе со всеми другими формами жизни построен по языковому принципу. Мы, организмы, «информированы» (in-formed, в терминах Франсиско Варелы) на всех уровнях от самого крупного до самого мелкого. Естественный язык, со всеми его возможностями, разнообразием и плодотворностью, проявившейся при создании всей культуры и цивилизации, зачастую считают непременно находящимся среди того, что отделяет нас от других живущих на планете Земля видов. Могучее порождение естественного языка, формулы математики, логики и двоичные коды, автоматически манипулирующие этими формулами, сыграли ключевую роль в распостранении науки и технологий и их преобразовывающего мир влияния. Ксенолингвисты полагают, что язык – понятие, включающее в себя гораздо больше, чем естественный язык. Так что я отношу некоторые примеры языковых явлений, материализующихся в психоделических состояниях, к категории «самого неестественного языка» со всем подобающим уважением к родному языку человечества.

Исходное положение таково, что сам язык – как естественный язык и язык в более широком смысле слова, что будет подробнее разобрано далее – участвует в процессе совместной эволюции с сознанием, при котором их возникновение взаимозависимо. Наблюдают за языковыми явлениями в психоделическом мире, описывают и истолковывают их, стоя на очень зыбкой почве. Психоделические состояния, вызванные воздействием веществ на наши нейротрансмиттерные системы, нарушают работу символической системы естественного языка, дестабилизируют ощущение «я» (кто наблюдает – и кто эти Другие?) и преобразовывают восприятие обстановки, а следовательно, выделение «реальных» вещей – изачастую это доходит до совершенно нечеловеческих масштабов. Естественный язык по определению не может обращаться к неизречимому, но Неизречимое (которое у Теренса Маккенны иногда объединяется с Другим) может обращаться к нам как к языковым существам – на своих условиях, по своей воле, в выбранный им самим момент, используя собственные символические системы.

Эти языковые объекты с их исключительной странностью вызывают онтологический разрыв, требуя определиться: что воспринимается, нечто человеческое или нечто нечеловеческое (неземное)? В случае с двумя рогами этой дилеммы оба рога доставляют столько неудобств, что ни на одном из них не задержишься надолго. Рог первый: невыразимо причудливый транслингвистический объект – это всего лишь (!) составляющая меня самой. Однако эта составляющая, о которой, строго говоря, я не подозревала и с которой не сталкивалась, лежит за пределами самого большого усилия воображения, на которое я способна. Фактически, если это «человек» или «я», то это представление о себе, которое я‑в-обычном-мире инстинктивно отвергаю как совершенно невозможное.  Но то, что я его отвергаю, заставляет явиться другой вариант, который столь же трудно принять. Рог второй: это явление – следствие того, что Другой, будучи Пришельцем, по-настоящему вступает со мной в контакт. Но… начав учить языку? Это ответное действие? Единственно уместный ответ на искренние, но уродливые изображения, нанесённые инженерами на пластину на космическом зонде «Вояджер»? Рациональный дискурс рушится, существует угроза услышать раскаты космического смеха и не исчезает дилемма: это я (или Я) есть я (или множественные «я») или Другой? Кто говорит? Кто слушает? Неужели мы начинаем осознавать возможность того, что станем чем-то сугубо чужим, при том, что семена этой возможности каким-то образом посеяны в нашей психике?

мы те кем станешь ты (отчёт о сеансе 10 июля 1999 года, МДМА)

Заниматься ксенолингвистической практикой – это именно что пытаться общаться с Неизречимым, а затем передать сведения о Неизречимом (такие, как, например, описание рогов дилеммы выше), даже если для этой попытки потребуются несколько голосов (некоторые из которых говорят на неземных языках) и несколько связанных между собой уровней реальности.

Представление о неземном связано с концепцией новизны, основополагающей для модели Теренса Маккенны, в которой вселенная предстаёт как процесс порождения и сохранения новшеств. Ксенолингвистики Саймон Пауэлл называет эту эволюционирующую общность «процессом реальности». Согласно Маккенне, в этом вселенском процессе человеческая история и время стремятся к фрактальному устройству. И этот процесс в геометрической прогрессии порождает новшества, распостраняя собственную, в основе своей языковую природу, создающую символы, самоподобную на всех уровнях. Формы жизни, как их описывает Варела, предстают в виде лингвистического фрактала, со временем они эволюционируют благодаря своему в высшей степени самоподобному и пригодному для компоновки строению. История, сумма нашей культурной символизации, в описании Маккенны предстаёт как временной фрактал. Как биос и логос – оба обладающие фрактальным строением.

Представление о новизне связано с её появлением: тем, как новшества появляются благодаря самоорганизации множества простых процессов, языковых и алгоритмических, складывающихся в сложные структуры. В языковых явлениях в психоделическом мире заключены эти свойства чуждости, новизны и сложноорганизованности. Но то, что появляется, зачастую оказывается под знаком чудовищного. До недавнего времени людей с мутациями, изменяющими обычную форму тела, показывали в шоу уродов.

Люди, не сталкивавшиеся с психоделическим опытом на своей шкуре, зачастую с большим подозрением относятся к мутациям его реальности. Просачивающиеся в массовую культуру бросающиеся в глаза одежда и причёски знакомых с психоделикой не понаслышке людей привели к тому, что контркультуру стали обзывать сборищем «фриков» – уродцев.

Перспектива создания новых «фриков» с помощью редактирования и преобразования генома – маячащий на горизонте вопрос, обсуждать который будут не только в лабораториях, но и на суде людской молвы. Подготавливаются исходные доводы. Вопрос тут в том, чтобы определить, ни много ни мало, границы человеческого. Где заканчивается «естественное» и начинается «неестественное»? Какие из перемен, которые мы мечтаем вызвать в себе, приведут к превращению к тому, что придётся назвать новым, чужим видом?

Работу всей жизни Теренса Маккенны можно описать как расшифровку ДМТ-опыта, который был у него в конце шестидесятых (и многих последующих). Опыт, связанный с Другими и их языковыми объектами, и приведённая выше онтологическая дилемма задают главное направление его размышлениям.

Но что поразительно и что сразу же обращает на себя внимание, так это то, что в этом месте присутствуют сущности – присутствуют эти вот штуки, которые я называю «трансформирующими самих себя механическими эльфами», и они делали вот что: наделяли существованием при помощи пения предметы. Предметы, которые выглядели как яйца Фаберже с Марса, трансформирующие себя с помощью конструкций из мандейского алфавита. Они выглядели как сросшаяся языковая интенциональность, при помощи надпространственной трансформации переведённая в трёхмерное пространство. И эти маленькие механизмы предложили мне воспользоваться ими. И я понял, когда посмотрел на них, что если б я смог вынести обратно хотя бы одну такую штучку, жизнь никогда не смогла бы стать точно такой же, как прежде.

(McKen­na 1993)

Язык на изгибе

Воздействие различных психоактивных субстанций на восприятие – зрительное, слуховое, вкусовое – широко изучалось и отмечалось в различных публикациях, как научных, так и рассказах об испытанном лично опыте. Воздействию психоактивных веществ на естественный язык – речь и слух, чтение и письмо – было уделено куда меньше внимания. В опубликованной в 1970 году статье Стэнли Криппнера «Воздействие психоделического опыта на языковую деятельность» (The Effects of Psy­che­del­ic Expe­ri­ence on Lan­guage Func­tion­ing) обнаруживается характерная черта, которую можно встретить во многих исследовательских работах, посвящённых психоделикам: невероятное разнообразие воздействия отдельного вещества в пределах даже небольшой группы людей при одинаковой дозировке и обстановке. Это разнообразие налицо в отчётах многих входивших в научно-исследовательские группы Александра Шульгина, в которых зафиксировано, как одно и то же вещество в одной и той же обстановке может вызывать широкую палитру ощущений. (Shulgin 1991) Такое же разнообразие можно отметить и в исследованиях ДМТ Рика Страссмана, при которых дозировки и обстановка тщательно контролировались. (Strass­man 2001) Криппнер обнаруживает это разнообразие, изучая воздействие веществ на функционирование естественного языка. Когда Криппнер писал свою работу, в основном исследовали ЛСД; также имелись работы, освещавшие мескалин, пейот, псилоцибин и каннабис. Об айяхуаске было известно и было написано немногое, а Саша Шульгин ещё не подарил нашей психоделической фармакопее сотни синтезированных им новых веществ с широким спектром эффектов.

Дерзаниям интеллектуалов в 1960‑х и 1970‑х было присуще построение моделей, включавших последовательности «уровней» и «состояний» реальности и сознания, как мы видели на примере Фишера, Тарта, Робертса и Николеску. Криппнер воспользовался моделью Мастерса и Хьюстон 1966 года, включающей четыре уровня функционирования мозга в психоделических состояниях, чтобы разобрать приведённые им языковые опыты. Мастерс и Хьюстон предлагают модель, содержащую четыре уровня:

1) сенсорный уровень – изменённое осознание тела, пространства и времени, усиление чувственных ощущений и синестезия;

2) уровень анализа памяти – переживание заново фрагментов прошлого, новое восприятие собственной личности, деятельности, отношений с другими людьми;

3) символический уровень – визуальные образы, связанные с историей и преданиями или эволюционными процессами, ритуальными процессами;

4) интегральный/мистический – религиозный опыт, белый свет и переживание единения.

(Mas­ters 1996)

А Криппнер затем привязывает различные языковые модальности (естественного языка) – слух, речь, чтение и письмо – к этим состояниям.

Людям в изменённых состояниях сознания язык, использующийся для того, чтобы направлять психоделический опыт в желаемое русло, кажется исключительно могущественным. Используемые слова могут программировать трип на глубоком уровне, как позитивным, так и негативным образом: этот эффект Дойл называет «исключительной чувствительностью к изначальным словесным установкам». (Doyle 2011) Криппнер упоминает особенно яркий, садистский эксперимент, описанный Мастерсом и Хьюстон:

Психиатр сообщал испытуемому, что у того будут «ужасные, ужасные переживания», сопряжённые с «сильной тревожностью и бредом». Вещество принималось в стерильной больничной палате, а за испытуемым наблюдали несколько людей в белых халатах. Когда вещество начало действовать, психиатр стал задавать вопросы типа «ваша тревога усиливается?» К концу эксперимента испытуемый находился в состоянии паники. Психиатр объявил группе, что ЛСД – действительно «психотомиметик», вещество, вводящее поведение, свойственное для психоза.

(Kripp­n­er 1970)

Я припоминаю произнесённую Теренсом Маккенной саркастическую шутку, которую, по его словам, придумал Тимоти Лири: «ЛСД – психоделик, который иногда вызывает поведение, свойственное для психоза, у людей, которые его НЕ принимали». Приводя другие примеры, Криппнер пишет об эффектах противоположного толка: утрате способности читать в одном из случаев и усовершенствовании способности читать в том же случае в другой момент трипа; обогащении или обеднении устной речи; усилении способности различать слово и объект в одном случае и возвращении к «примитивному мышлению», при котором слово и объект едины, в другом. Криппнер приводит два интересных случая усиления способности к изучению языков: в одном из них мужчина обучился немецкому языку во время долгого ЛСД-трипа, а в другом человек в совершенстве научился набирать текст под тем же веществом.

В исследовании 1977 года Фишера и Мартиндейла, в ходе которого испытуемый писал сочинения (четыре раза) под воздействием псилоцибина, сравнивался образец его обычной прозы с написанным в «возбуждённом» состоянии. Полученные данные интерпретировались на основе количественного анализа таких лингвистических показателей, как конкретность или абстрактность именных групп, длина предложений и разделов, и актуального членения предложения. Этот анализ показал усиление психоаналитической категории «первичного процесса» (конкретного, со свободными ассоциациями, преобладанием влечений, аутистического) и ослабевании «вторичного процесса» (абстрактного, аналитического, целеполагающего, направленного на реальность). (Fis­ch­er 1977) Более раннее исследование личностных особенностей 1970 года, связанное с воздействием псилоцибина на изменение размера букв и нажима письма, выявило разные результаты у разных типов личности по системе Майерс-Бриггс. (Fis­ch­er 1970; Fis­ch­er 1977)

Что касается моей собственной практики, сдвиги в характере письма происходили за много лет много раз. Сдвиг произошёл от формирования слов к размытию линий и появлению визуальных каламбуров, вызванным внутренним давлением змеящегося потока энергии, который я зову «радужным змеем». Я пришла к истолкованию этого явления как базового лингвистического движения, лежащего в основе письма и рисования, которое в изменённых состояниях сознания легко приходит на смену письму на естественном языке – как своего рода жестовой глоссолалии.

тттттт тттттттттттттттттттттттт вот линии передача пребывание здесь из-лучать пространственный шрифт так что слова дрожат поперёк себя передавать рукавица пере-битый манускрипт шрифт полного волокна (25 марта 2005 года, 5 граммов сушёных Strophar­ia cuben­sis)

В исследовании 1971 года за авторством Чарльза Тарта, посвящённом марихуановому наркотическому опьянению, кроме упоминания распостранённого явления, когда человек забывает, о чём шла речь в начале фразы, обнаруживается, что речь варьируется в диапазоне между достаточно глубокомысленными заявлениями и хихиканьем; большей, или меньшей разговорчивостью, чем в обычном состоянии; а также более активным общением с другими людьми либо ощущением себя отрезанным от них. И снова мы видим весь спектр эффектов, с трудом поддающийся обобщениям.

Описание опыта при приёме айяхуаски Бенни Шенона проливает свет на другие языковые явления. Он описывает «несколько неудобное влияние на восприятие», которое может проявиться:

обычно во время сеансов приёма айяхуаски люди не разговаривают. Однако когда они разговаривают, могут проявиться некоторые проблемы с координацией речи. К примеру, говорящим может быть сложно уследить за ходом различных выражаемых ими мыслей и в их вербальной активности можно заметить какие-либо нарушения… Также встречается навязчивое повторение, то есть постоянное повторение определённого поведенческого сценария, при этом высвободиться из него составляет сложность. Проявлениями этого можно считать распевание одной фразы или чрезмерную говорливость.

(Shanon 2002)

Что до языкового содержания видений, Шенон выделяет категорию «Книги, письменность и символы».

Многие рассказывают, что видели надписи из букв, цифр или других знаков. И в моём случае, и в случае поделившихся со мной рассказами людей, иногда эти знаки выглядели так, будто сделаны из золота или серебра или выгравированы золотом или серебром. Зачастую эти надписи записаны с помощью такого алфавита или на таком языке, которые выпивший айяхуаску описывает как для себя непонятный или не поддающийся расшифровке. Некоторые из рассказывавших мне о своём опыте людей говорили, что им удаётся расшифровывать и понимать сообщения, записанные неизвестным для них образом и/или на языках, которые им на самом деле незнакомы.

(Shanon 2002)

При обсуждении свойств процесса появления видений при приёме айяхуаски, Шенон достаточно подробно описывает последовательности мыслей, которые могут объяснять ассоциативный процесс типа нахождения игры слов и каламбуров, который он называет «двухсторонним конфигурированием» (dou­ble-face con­fig­u­ra­tion). Средство коммуникации – фонологическая форма слова – и его значение оказываются «разъединены», а затем оно переподключается к другому значению. Познающий таким образом оказывается в новой семантической области. «Итак, разъединение породило незапланированную новизну в процессе мышления». (Shanon 2002)

сценарий измерения – весь сценарий – прикрути пере – вод к сценарию (отчёт о сеансе 19 марта 2005 года, МДМА)

Шенон упоминает пример содержимого видений, который соотносит лингвистическое с описанием точек у Лафлина. Мы приближаемся к тому, что являет себя посредством символов, и покидаем владения естественного языка.

Здесь код – вроде азбуки Морзе или генетического кода. Код представлен множеством, множеством точек, плотность расположения которых варьируется. Всё это язык, который так и просит, чтобы его расшифровали.

(Shanon 2002)

Где-то среди точек, движимая спиральными волнообразными движениями радужного змея, находится элементарная волна/частица языка.

Красноречие

Помимо описаний в работе Генри Мунна, есть ещё некоторые яркие описания красноречия, которое даруют волшебные грибы, в книге Майкла Харнера «Путь шамана».

«Говорю не я», – сказал Гераклит, – «а логос». Язык – это экстатическая сигнификационная деятельность. Под опьяняющим воздействием грибов беглость, непринуждённость и уместность речи становятся таковы, что поражаешься словам, возникающим при соприкосновении сути опыта с намерением её озвучить. Иногда это как будто бы тебе подсказывают, что произнести, ибо слова мгновенно приходят на ум, одно за другим, сами собой, без того чтобы их нужно было подбирать: это явление похоже на автоматическое письмо сюрреалистов, но тут поток сознания вместо того, чтобы быть разъединённым, скорее целостен – это рациональное провозглашение значений. Грибы показывают поля сообщений, свойственные коммуникации с миром, другими людьми и собственным «я». Высвобождаемая ими непосредственность относится не только к восприятию, но и к языку – непосредственность речи, пылкого, ясного слова, логоса в действии. Для шамана это как будто бытие выражает себя его устами.

(Мунн, по цитате в Harn­er 1986)

Мунн описывает «исцеление при помощи слов» Марии Сабины и речь других масатекских целителей как язык, приведённый в состояние повышенной действенности. Как предполагает Ричард Дойл в «Аптеке Дарвина», природа красноречия, как дополнения к стратегиям выбора пищи и полового подбора, двух основных занятий, способствующих выживанию, глубока. В этих красноречивых и весьма специфических видах взаимодействия зачастую смешиваются двойственные мотивы еды и секса по мере того, как питьё нектара и опыление цветов становятся частью одного символического разговора (в понимании Варелы). Сложное симбиотическое взаимодействие трёх видов, разворачивающееся в ходе цикла жизни дерева бразильского ореха, иллюстрирует эти системы межвидовой коммуникации. Пчелиные матки рода эуглоссина реагируют на аромат, выделяемый мягкими жёлтыми цветками бразильского ореха во время непродолжительного периода цветения; они – единственные из насекомых, которые могут сдвинуть их крепко держащийся «кожух» и проникнуть в сердцевину цветка, опыляя его. Третьим участником в цикле выживания дерева бразильского ореха становится агути, крупный грызун, живущий в лесном травяном покрове и поедающий заключённые в твёрдую как камень кожуру плоды, падающие с деревьев. Он закапывает то, что не может съесть, и те плоды, которые он забывает выкопать, могут прорасти и дать жизнь новому поколению бразильских ореховых деревьев.

Высокоспециализированные химические формулы, вызывающие к жизни вид, запах и вкус, составляют неповторимые комбинации, «разговоры» очень различных между собой видов. Также было обнаружено, что разнообразие естественных языков в регионе прямо пропорционально его биологическому разнообразию. Большое разнообразие языков и большое биологическое разнообразие можно наблюдать в изобилующих биологическими видами окрестностях Амазонки. (Mar­ent 2006)

Глоссолалия

Википедия даёт глоссолалии или «говорению на языках» определение «беглое произнесение (или, что бывает реже, запись) речеподобных звуков, часто выступающее как часть религиозного обряда. Хотя некоторые и считают такую речь лишённой смысловой нагрузки, кое-кто считает её священным языком». Эта речь часто ассоциируется с изменёнными состояниями сознания, и её истолкование зависит от схемы, которой придерживается толкователь. Психолог может расслышать в ней патологические, диссоциативные состояния сознания; этнографы, столкнувшиеся с причудливым в культурном плане явлением, описывали это как истерику, беснование или «полную тарабарщину». По-видимому, это широко распостранённое, общее для различных культур явление, при том достаточно древнее. Присутствие глоссолалии, связанной с общением с духами, в шаманских культурах, позволяет предположить, что его корни – в далёком прошлом. Описание в «Деяниях святых апостолов» в Библии вызванного Святым Духом говорения на языках в день Пятидесятницы – проявление в ещё одной культуре модели Другого (как Логоса или Духа Святого), говорящего устами одного человека или нескольких людей. (Good­man 1972)

В кросскультурном исследовании Фелиситас Гудмэн приводятся примеры, связанные с практиками умбанды в Бразилии, церквями пятидесятников в Мехико, деревней майя на Юкатане и церквями пятидесятников в Техасе. Один из проанализированных ей интересных примеров глоссолалии во время сеанса приёма ЛСД «г‑ном Р.» был записан на магнитофонную плёнку. Гудмэн заключила, что издававшиеся им звуки отличались от исследуемой ей глоссолалии у пятидесятников, и для неё они звучали как иностранный язык. Г‑н Р., однако, «решил, что он каким-то образом пережил начало истории человечества – что он случайно воссоздал Праязык, изначальный язык человечества». (Good­man 1972)

Теренс Маккенна описывает психоделическую глоссолалию и её применение в соответствующих обстоятельствах.

И они хотели сказать: воспользуйся своим голосом, чтобы создать объект. И когда я это понял, я почувствовал как внутри меня будто надувается пузырь. И я смотрел, как эти маленькие проказники-эльфы впрыгивали мне в грудь и выпрыгивали из неё (они любили это делать, чтобы меня подбодрить), и они сказали: «Сделай это!» И я почувствовал, как во мне возносится язык, отвязанный от английского, и начал говорить так: Иииоо дед хвауопсай мектоф, мектагин дапуоксин, мои фои уопс эппепепекин джитто фепсай демего дои ага дин а доих демои ага донк хиди обектди духуиана (или что-то в этом духе). И тут я задумался, что же всё это значило, и почему мне было так хорошо при этом (если оно не значило ничего). И я размышлял над этим несколько лет, на самом деле, и я решил, понимаете, что значение и язык – это две разных вещи. И что голос пришельца во время психоделического опыта хочет показать то, что реальность устроена синтаксически. Что настоящий секрет магии в том, что мир сделан из слов, и если вы знаете слова, из которых сделан мир, вы творите с ним всё, что хотите!

(McKen­na 1993)

Со мной случился целый сеанс произнесения странных звуков после приёма 8.5‑граммовой дозы Strophar­ia cuben­sis. Это было продолжение Глайда, только в форме звуков. Я провела восемь часов (с короткими перерывами на разминку), сидя с прямой спиной на скамейке для медитации, что помогло мне сосредоточиться и управлять энергией, двигавшейся вверх и вниз вдоль позвоночника. Звуки были частью обучения языку. Среди них был свист, как одними губами, так и при помощи языка, нёба и зубов. Был свист как на вдохе, так и на выдохе, так что создался непрерывный поток быстро меняющихся звуков – свиста разной степени мелодичности, храпа, хлопающих звуков, шипения. Звуки сопровождались жестами – небольшими движениями рук, достаточно точными, очень разнообразными и привязанными к звукам. Определённые «фразы» повторялись снова и снова. Изредка я чувствовала, что одна из фраз у меня удалась, как у ребёнка, который что-то лопочет и произносит настоящее слово случайно, а потом получает одобрение от мамы, радостно повторяющей это слово вслед за ним. В конце концов малыш начинает представлять, что такое наделённый значением звук – слово. В данном случае слова составлялись по-другому, с помощью комбинирования звуков на вдохе и выдохе с жестами рук. Звуки также «произносились» и «воспринимались слухом» одновременно не только мной, но и Другим. Другой был частью разговора в общении, чуть-чуть не доходившем до единения. Двое или более существ (включая меня) общались одновременно, передавая и получая, ничуть не прерывая друг друга. Это было больше похоже на дуэт – но дуэт, в котором участники импровизируют, одновременно занимаясь смыслообразованием с помощью тончайших звуков и мельчайших движений. Я переживала такое же слияние смыслообразований, когда читала/писала при помощи создающей видеоряд программы LiveG­lide, здесь это совместное творчество Другого и меня самой. Да, это было немного похоже на занятие любовью – отдачу и получение, но всего лишь внешне, ведь даже только чтобы начать понимать Другого, надо достаточно сильно слиться с ним. А что нам было ещё делать, как не припомнить в школьном классе наши самые продвинутые умения в области слияния? Потому что это явно снова была школа, с кучей тренировочных упражнений.

По ходу урока меня попросили понаблюдать, что творится с различными сдвигами в уме/сдвигами чувств, которые происходили, когда производились определённые звуки. Я могла наблюдать, как звуки вызывали очень сложный и утончённый танец нейротрансмиттеров, пену в синаптической ванне в многомерном рецепторном пространстве. (ПРИМ.1) Рецепторное пространство было похоже на огромный орган, который не издавал звук – на нём играли с помощью звука. Урок состоял вот в чём: если научишься пользоваться этой разновидностью языка, сможешь включать и выключать состояния ума-тела и по желанию входить в разные состояния/установки и выходить из них, то есть направлять себя. Он был построен на основе куда более простого урока, полученного мной ранее, много лет назад, во время которого я узнала, что определённый резко обрывающийся звук («СУУУССССССсссс») был способен вынести меня из пространства ума, в котором я более не желала находиться. В ходе этого урока мне продемонстрировали целый справочник на тему того, как изменять состояния с помощью звуков и жестов. Было отмечено, что даже для того, чтобы просто начать управляться с этим, потребуется много практиковаться.

Психоделическая глоссолалия, ксеноглоссия Филипа Дика – соответствуют ли они естественному языку или нет? А если нет, сможем ли мы понять их как нечто принадлежащее к тому, что можно назвать «глоссолалией на письме» – подобное «тайнописи» Аллисон Грей или «пространственной письменности» Сары Хантли?

Гильдия ксенолингвистов

Каролин и Гаэтан Коттро-Морэ: мост из кожи.

Среди проектов, реализованных в рамках творческого коллектива Arti­fist, у Каролин и Гаэтана Коттро-Морэ (Car­o­line and Gae­tan Cot­tereau-Meurée) был такой, где они целый год придерживались диеты, при которой шесть дней в неделю употребляли гармалу (Peganum har­mala), и на протяжении этого года Каролин нарисовала эскиз татуировки и вытатуировала её на спине Гаэтана, вводя под краски такие нейромедиаторы, как пинолин и айяхуаска. На изображении присутствуют архитектурный план церкви, неистовая птица и извивающаяся змееподобная фигура, покрытые письменами и символами. Они обнаружили, что у каждого нейромедиатора при ультрафиолетовом освещении своя сигнатура флюоресценции.

«Посредник между мозгом и кожей: мост от кожи»

Сами Arti­fist говорят об этом так (на своём сайте):

Кожа и нервная система возникают из одного эмбрионального пласта, оставаясь на связи при помощи общих нейромедиаторов. Изменения, происходящие в мозгу (к примеру, нервное расстройство) вызывают изменения на коже (к примеру, раздражение). В произведении Gaite Arti­fist прослеживается обратный процесс: вводя в кожу/на кожу нейромедиаторы, они рассматривают кожу как интерфейс для взаимодействия с мозгом.

Нанесённые на кожу нейротрансмиттеры, такие как пинолин, адреналин, допамин или серотонин в итоге впитываются через соответствующие рецепторы клеток кожи, а затем изменяют состояние сознания.

Следующие три рисунка – отдельные части первоначального.

Сара Хантли – запись пространственными письменами

Сара Хантли, проводя разнообразные эксперименты в области коммуникации в изменённых состояниях сознания, пишет с помощью огня, красок и красок для татуировок. Приведённые ниже отрывки – отчёт Сары о ксенолингвистическом сеансе. Рассказывает она сама:

Первый раз, когда я увидела узоры, напоминающие язык, они появились на внутренней поверхности моего предплечья в один весенний день во время восхитительного путешествия под грибами. До того я ела грибы несколько раз и ознакомилась с различными галлюцинациями. В плане визуалов это был исключительно чудесный трип. После того, как меня почти час гипнотизировал рисунок вроде священной мандалы на потолочной штукатурке, я села на кровати, чтобы осмотреть то, что меня окружало, и в свою очередь я взглянула на своё тело, которое казалось отдельным от меня и похожим на куклу. В ходе осмотра я увидела, что на моей коже пропечатались угловатые следы, они выглядели как фарктальные узоры из хрусталя.

Вместо линейного расположения они простирались во все стороны. Они были больше похожи с виду на электронные схемы, чем на типичные языковые конструкции и предложения. Меня сразу же очаровала их сложность и красота, и я почувствовала сильное желание понять, что они могут значит и, как художница, зарисовать их. Казалось, что это – часть моей руки, какая-то схема глубинного устройства, которую обычным зрением я не могла увидеть. Когда я пыталась смотреть на эти узоры напрямую, они потихоньку угасали, переливаясь. Казалось, что они видны только тогда, когда свет падает на них под определённым углом или когда смотришь на них боковым зрением.

Я не хотела упустить эту панораму виденческого состояния, схватила ручку и начала набрасывать каждую чёткую форму, которую я могла различить в узорах. Когда я закончила со всеми, которые смогла уловить, я позволила трипу перетечь в другие модальности. На следующее утро я перерисовала надписи с моей руки в мой альбом для набросков.

Эти рисунки стали отправной точкой моих увлечений в том, что касается моей художественной деятельности. В них была подлинная индивидуальность, которую нельзя было скопировать или сконструировать. Когда я пыталась подражать этому узору, результат получался бездушным и не вызывал такого же интереса. Поэтому я решила не подделываться под этот узор ни в какой картине, хотя я и не могла понять, что он значит.

Через полтора года после первой встречи с этим видом языка, я переживала несильный кислотный трип в компании человека, с которым мы были в близких дружественных отношениях, когда к своему удивлению я увидела знакомый хрустальный узор на поверхности картонной коробки, стоявшей в гостиной. Мой разум потянулся к тому, чтобы узреть тот же узнаваемый язык схем на коробке. Мысли помчались взапуски, ведь этот химический катализатор совершенно другого порядка, нежели грибы. Возникло с дюжину гипотез: может ли это быть чем-то выстроенным моим умом, тем, как мой мозг сшивает сенсорные стимулы в голографическую конструкцию, которую мы называем реальностью?

Могли ли это быть артефакты из более многомерных пространств, через фильтр поступающие в моё ограниченное осознание по мере того, как в психоделическом состоянии моё чувственное восприятие расширяется? Ни на один из этих вопросов ответа не было. Я знала, что должна была запечатлеть эту улику до того, как она испарится. Я стала рисовать прямо на коробке цветным синим карандашом, вытягивая узор из состояния видения в наше объективное материальное пространство. Я сфотографировала эту коробку, а позже скопировала узоры в свой альбом рядом с тем, что ранее я назвала «грибным языком», но теперь мне пришлось пересмотреть это название и оно стало «языком пришельцев».

 

Когда этот язык проявился в третий раз, это было к тому моменту самым мощным и интерактивным открытием, гораздо более мощным, чем предшествовавшие. Я впервые перорально приняла 2C‑B, и прошло примерно два часа с начала прихода. Я слушала какую-то электронную музыку, драм-н-бэйс, и зарисовывала синестетические узоры, визуализировавшиеся, когда я закрывала глаза; я перевернула страницу, чтобы начать черкать на обратной стороне, и тут в отпечатках, оставшихся под давлением карандаша на странице, я увидела элементы того же языка. К этому моменту я обнаружила, что углы в узоре этого языка проложены по сетке с восемью направлениями, благодаря чему их стало легче обнаруживать.

Я с опаской зарисовывала этот язык по мере того, как он проявлялся на странице, а затем, к собственному удивлению, когда я взяла страницу и свет просветил её, [я увидела], что узор на одной стороне листа совпадает с узором на другой. Я чувствовала себя исследовательницей, находящей артефакты из другого мира. Это дало мне более ясное осознание природы того, что может означать этот язык. Узор, который я рисовала, схож с переплетённым узором на японской ткани для кимоно, который, как я узнала позже, в кристаллографии обозначается как «p6m». Так что у этого языка есть общие свойства с плоскими кристаллографическими группами – математической классификацией двухмерных повторяющихся узоров в зависимости от присутствующей в них симметрии.

Чем больше информации, тем больше вопросов и возможных объяснений. Неужели это язык, который всё время находится в моём разуме? И когда я в изменённом состоянии сознания, моё восприятие видит его? Или это нечто появляющееся исключительно под действием катализатора-психоделика? Если по своей природе это что-то биохимическое и оно находится в моём разуме, что за структуру я вижу? Это чертёж или аллегория? Какова природа сформировавшего это разума?

Возможно ли, что это связано с киматическими волнами, тем, как вибрации порождают формы? Или с очень многомерными средствами передачи информации, ужатыми до меньшего количества измерений? Я иногда думаю, не попадает ли на уровень моего сознания информация с меньших биологических уровней, или из более многомерных пространств? В любом случае, я очень благодарна за то, что удостоилась созерцания этого глазами и умом, это наполняет меня ощущением чуда и мой разум обращает внимание на все виды узоров, встречающиеся во вселенной. Я всё время думаю, где я увижу это в следующий раз.

Аллисон Грей: Тайнопись

Бесконечная связность и отражательная способность лежит в основе психоделической живописи Аллисон Грей. Грей связывает священную матрицу из нитей, явившуюся ей в кислотном трипе, с алмазной сетью Индры.

В индуистском пантеоне Индра – божество Пространства и Времени Обитель Индры украшала сеть, простиравшаяся бесконечно во всех направлениях. В каждой ячейке сети было по драгоценному камню, настолько отполированному, что в нём отражались все остальные драгоценные камни в сети. Именно это индуистское описание видения, оказавшееся созвучным с путешествиями под ЛСД, я хотела изобразить на этой и многих других моих картинах.

Другими словами, опыт, при котором каждая сущность во вселенной оказывается связана со всеми другими и познала все другие: бесконечный ноэзис.

Почти сорок лет Аллисон Грей посвятила описанию в своих картинах сообщения, полученного ей в путешествии, вызванном ЛСД. Голос поведал ей, что всякое сознание можно отобразить самым простым образом с помощью картины мира, состоящей из Хаоса, Порядка и Тайнописи. Аллисон описывает свои работы следующим образом:

Идеи хаоса, порядка и тайнописи, символически переданные в композиции, цветах и системе моих картин, отображают сведённое к первоначалам мировосприятие, уже давно ставшее содержанием моих произведений.

Хаос – это порядок плюс энтропия. На моих картинах изображены призрачные системы квадратов, частицы и в то же время волны, отдаляющиеся друг от друга, отражающие красоту и природный беспорядок и непредсказуемость, присущие любой системе в материальном мире.

Порядок на моих картинах олицетворяет миры блаженства, которые я открыла в трансцендентальных состояниях мистического единства, отсылающие к нирване, раю, безграничному Божественному. В состоянии расширенного сознания я видела уходящие вдаль пространства с соединёнными друг с другом истоками и стоками призрачного света. Свет был Божеством. Свет был Любовью.

Тайнопись в моих картинах состоит из двадцати непроизносимых букв, отсылая к Всемогущему, что говорит посредством любого священного писания; погружённому в сообщение духу, что нельзя низвести к понятиям. Тайнопись в любой культуре – это словно окно, являющее на свет внутренние представления, воплощающиеся в материальном мире. Тайнопись – это язык Божественной Созидательной Силы, говорящей посредством моих картин.

Кроме этого, Грей описывает свою Тайнопись как «язык созидательных проявлений… неизречимую истину за пределами языка, на которую указывают все священные писания… сообщения от безымянной сущности». Призрачные квадраты на картинах кажутся обладающими «дополнительным измерением», палитра цветов придаёт им эффект пульсации, свечения. Длительное рассматривание картин может настроить вас на медитативный лад или вызвать головокружение.

Порядок направляет взгляд смотрящего на картину к центру или нескольким центрам. Хаос появляется в виде кусочка большого узора, в котором призрачные квадраты кружатся и улетают с картины. Фрактальность изображения, эффект, явственно прослеживаемый в картинах Грей – отличительная черта многих картин, написанных благодаря психоделикам.

Слово самой Аллисон Грей:

На тайнопись меня вдохновил кислотный трип в 1971, когда я первый раз мельком увидела белый свет. Моей тайнописи никогда не сопутствовало значение. Ясное содержание знаков никогда не поддавалось переводу, так как определения и применение символов для коммуникации отделяют опыт от его выражения. Алфавит, который я использую, отсылает к идее священного языка за пределами смыслов. Некоторые из картин заставляют вспомнить то ощущение, когда видишь украшенный цветными иллюстрациями текст на чужом языке, чужой религии.

Во время ЛСД-трипа с Алексом 3 июня 1976 года нам одновременно явилось видение пространства, на котором соединённые между собой истоки и стоки складывались в узор, продолжавшийся бесконечно во всех направлениях. Это переживание подняло пелену, наброшенную на матрицу из нитей нашей наивысшей природы, открыв нам, что наша индивидуальность есть узел в сети пространства и времени. Для нас обоих это точно было самым значительным откровением в жизни. Это возвышенное видение, как самое важное послание, которые мы можем передать миру как художники, стало темой наших картин на всю жизнь.

Заметки к главе 8

1. «Пена в синаптической ванне» – метафора, к которой прибегал исследователь медиа Дэвид Поруш. Метафора «многомерного рецепторного пространства» – меткое выражение Тома Рэя.