Интервью Шандора ЛаВея, данное им Бойду Райсу за неделю до своей смерти

Предисловие. Антон Шандор ЛаВей — неоднозначная фигура не только для оккультизма, но и для сатанизма как такового. Легендарный Черный Папа, начавший эпоху Сатаны, во многом сделавший сатанизм тем учением, которым оно сегодня является, он был осужден за коррупцию в 1975‑м году частью собственной Церкви, которая после раскола стала отдельной организацией, Храмом Сета; сегодня кто-то осуждает его за то, что вместо черномагического учения его религия таки стала «всего лишь еще одной философией»; а кто-то — за то, что она, наоборот, полна излишнего мистицизма.

За неделю до смерти он дал своему последователю и другу Бойду Райсу (беседа с которым у нас, кстати, уже публиковалась) последнее интервью, не без уставной ненависти к христианскому лицемерию и Богу-мудаку, но, в общем, достаточно миролюбивое и доброжелательное для человека, чье учение якобы может стать фундаментом для возвращения фашизма; в нем достаточно тепла к сподвижникам, отвращения к несправедливости, любви к музыке, искусству и творчеству вообще, зато оно полностью лишено мистицизма как такового.

Открывающееся вопросом «является ли сатанизм философией или религией», на который дается ответ «и тем, и другим», оно не содержит ответа на вопрос: «что же тогда за «мистический элемент» отличает сатанизм от «просто философии силы». Дьявол за неделю до смерти ЛаВея предстанет в его словах «подходом к жизни», в котором больше веселья и секса; это «архетип психики», «немодный» и «вражеский»; одновременно это лучшие, «прометеевские» черты человеческой натуры, но не самостоятельное потустороннее существо, не воля, отличная от человеческой, и уж точно не деструктивное влияние, требующее кровавых жертв.

За неделю до смерти основной фокус внимания Лавея, максимум тепла в его словах — не вокруг того, что удалось воплотить, сформулировать, написать, сыграть, наколдовать или концептуализировать, а вокруг тех, кто пришел к нему, притянулся его «любительством, любительством и еще раз любительством»; тех, чьи жизни он хотел бы прожить, будь такая возможность, из симпатии и понимания.

Что ж, возможно, именно из-за этой любви в Детройте почти через 20 лет после смерти Черного Папы таки появилась статуя Бафомета, а флоридские школьники могут вместо Евангелия поучиться принципам сатанизма.

fr.Chmn

 

Предисловие магистра Питера Х. Гилмора

11 Апреля 1930 Anno Domi­ni – 29 Октября XXXII Anno Satanas.

«Жизнь есть величайшая милость, смерть — величайшая немилость. Жизнь для человека, удовлетворенного своим земным существованием, как хорошая вечеринка, а кому же захочется уходить с хорошей вечеринки?»

Антон Шандор ЛаВей, Сатанинская Библия

 

Антон ЛаВей покинул вечеринку. И это была самая адская вечеринка.

Он умер 29 октября. Музыкант, писатель, философ, художник, шутник, укротитель львов, фотограф, миз-антрополог, он был действительно гением самого уникального рода. Он всегда хотел, чтобы вы думали о нём, лишь как об «обыкновенном человеке». Он сделал достаточно для десятка великих парней и больше чем сотни простых.

Тем из нас, кому повезло состоять с ним в личных отношениях, он был известен как «Доктор», и с его смертью мы потеряли друга и наставника — настоящего отца, который никогда не поскупился бы своей щедрой похвалой нашим достижениям. Не было добрее человека из живших — к тем, кто это заслужил. Его враги игнорировались: они не стоили усилий ненависти и презрения. Его драгоценное время тратилось на более приятные занятия.

Книги, аудио- и видео-послания ЛаВея будут и далее находить тех, кто резонирует с темным аккордом, звучавшим в нем. Так он продолжит разжигать ту искру, что теплится в каждом из них, заставляя её вспыхивать в сияющем великолепии.

Церковь Сатаны, его социальная лаборатория, находится в умелых руках двух верховных жриц: Карлы ЛаВей, его дочери, верной учению отца, и Бланш Бартон, биографа, давнего компаньона, матери его четырехлетнего сына Сатаны Ксеркса Карнаки ЛаВея. Это главная административная сила постоянно растущей организации, под началом которой находятся Совет Девяти, Орден Трапеции и множество членов Священства — все подобраны ЛаВеем и являются, конечно, самыми талантливыми и дальновидными людьми, собравшимися в Церкви за ее 32-летнюю историю. Как он сам сказал: «Помните, первые девяносто девять лет всегда самые сложные». Сейчас у нас самый тяжелый год, но, несмотря на это, мы принимаем его видение будущей Церкви Сатаны.

Магистр Бойд Райс — наш друг и коллега, тот, кто находился в тесной связи с ЛаВеем (благоволившем всем средствам, которыми Бойд нападал на этот мир самодовольства). Он наш действительный товарищ по оружию и часть внутреннего круга организации. Это интервью  — последнее, которое дал для печати Антон Шандор ЛаВей. Посмакуйте эти слова! Во время чтения вы будете иметь честь свидетельствовать и общение между близкими друзьями, и обмен идеями между сообщниками, работающими на преображение этого мира.

Удовольствие обменяться музыкальным опытом с Доктором имела лишь горстка людей, и находиться в этой избранной группе было для меня большой честью. Мы с Доктором исполнили композицию «Решительные мужчины», в основу которой легли музыка Зигмунда Робмберга и слова Оскара Хаммерштейна II. Исполнение Доктора было наполнено поистине вагнеровским духом, что идеально подошло для моего глубокого баритона. Мы чувствовали, что композиция станет гимном философии Церкви Сатаны. Пусть же он звучит вновь! Мы скучаем по Вам, Доктор, но храним память о Вас, пока живы.

«Вы, кто мечтает! Если вы начнете действовать, то ваши мечты сбудутся! Только от вас зависит их исполнение. Если очистите душу и дух свои от страха, то скоро увидите, как мечты станут явью. Сердце своим огнем вдохновляет другие сердца. Сильному подчиняются, когда тот показывает верный путь!»

Да здравствует Антон Шандор ЛаВей!

Предисловие Бойда Райса

«Только дурак поверит в абсолютное добро или абсолютное зло».

Антон Шандор ЛаВей

 

В шестидесятых Антон ЛаВей был везде: на телевидении, в фильмах, газетных киосках, сердито глядел с обложек мажорных журналов. Он был более чем нарицательным именем: он стал лицом всеми любимого бренда зла. Но с ростом славы росла и его мизантропия. Чем шире распространялись его идеи, тем сильнее было его желание безвестности, желание отшельничества, добровольного изгнания. В течение почти десятилетия он сохранял ледяное молчание, отказываясь от круглых денежных сумм за телевизионные выступления, отклоняя все запросы на интервью. Ходили слухи, будто он умер. Хотя его Сатанинская Библия продолжает обгонять христианскую по продажам в колледжах, он, судя по всему, исчез с лица Земли.

Тогда, в восьмидесятых, произошла забавная вещь. ЛаВей, тронутый очевидной искренностью и энтузиазмом молодого поклонника по имени Юджин Робинсон, нарушил свое молчание: дал интервью для его андеграундного журнала «Рождение трагедии». Оно прозвучало по всему миру — потрясающее, забавное, кощунственное и остроумное. Оно стало вестью о том, что ЛаВей еще жив и здоров, по-прежнему является силой, с которой стоит считаться. Кроме того, статья стала призывом к оружию: люди, выросшие на учении ЛаВея, стали выходить из столярок, желая отдать дань уважения, выразить признательность за его влияние. Целое поколение людей, которые построили успешную карьеру художников, музыкантов, издателей, режиссеров и так далее сплотились вокруг ЛаВея и его Церкви Сатаны.

Сегодня можно найти огромное количество информации о ЛаВее, его жизни и философии. Доступны его биография, книги, справочные материалы, журналы, целиком посвященные его сатанинскому кредо. О нем так много информации (и столько же, если не больше, дезинформации!), что впору задать вопрос: возможно, мы все равно не знаем всего? Ответ — решительное «да». Об Антоне ЛаВее гораздо больше неизвестного, чем известного, и это неизвестное, может быть, известным никогда не станет. Идеи, которые он провозглашал тридцать лет назад, начинают захлестывать новое поколение; идеи, которые когда-то считались экстремальными, жестокими, немыслимыми. И, несмотря на их растущую в определенных кругах популярность, эти идеи по-прежнему остаются слишком горькой таблеткой для большинства современных самопровозглашенных экстремистов.

Как ни странно, ЛаВей остается аутсайдером даже в эпоху, когда аутсайдерская культура стала широко распространенной и хорошо продающейся в обществе, где «бунт» неотличим от статус-кво. В эпоху, когда педик-наркоман Уильям Берроуз снимается в рекламном ролике Nike, а Генри Роллинз стал эндорсером ноутбуков, все-таки обнадеживает то, что Антон ЛаВей еще остается “парией”.

Для религиозных «правых» он по-прежнему очень опасная фигура, распутник-антихрист, чья философия секса, насилия и власти, безусловно, признак прихода Конца Света. Для левых либералов ЛаВей представляет собой такую же угрозу, но с другой стороны: для них он современное лицо фашизма, человек, чьи антидемократические принципы создают фундамент для возрождения тоталитаризма, крушения триумфа эгалитаризма.

Хотя оба образа несомненно являются результатом страха и ненависти, доведенных до логического предела, тем не менее, они несут зерно истины. ЛаВей является одновременно тираном и либертарием; неутомимым борцом за прометеевскую природу человечества, обратной стороной которой является фундаментальный статус зверя. Большинству этот взгляд может показаться противоречивым, многие сочли бы это парадоксом. Для Антона ЛаВея это просто сатанизм.

Бойд: Сатанизм – философия силы или религия?

ЛаВей: И то, и другое. В этом отличие от любой другой когда-либо существовавшей религии. Но сатанизм — это больше, чем просто философия силы, потому что он хоть и строится вокруг харизматичного лидера, но обращен к неизвестному, к магии и колдовству. Благодаря такому смешению он и работает.

Бойд: Большинство религий не имеет даже первичного понимания роли силы в человеческой жизни, а большинству философий силы не хватает того, что могло бы утешить душу.

ЛаВей: Совершенно верно. Сатанизм имеет структуру философии силы и религиозный элемент, поэтому он и работает. А вот привычное разделение церкви и государства всегда создавало предпосылки к тому, чтобы люди опирались на свою совесть, которая обычно предстаёт в виде бородатого мужика на небе, Иисуса или чего-то такого. И уже сверхъестественные силы решают, хорошо человек поступил или нет. В то же время светский контроль сводится к полиции, армии, различным народным вооружённым формированиям… И эти направления силы — светская и религиозная — не пересекаются никогда, за исключением военного времени, когда даже капелланы надевают униформу.

Ну как в той песне о Второй мировой: «Хвалите Господа и передавайте боеприпасы». Мне образ священника с ружьём представляется слишком ханжеским, но не забывайте, мы говорим о людях, практикующих лицемерие последние две тысячи лет. «Вперед, христиане, поднимайте мечи на врага»: царь кроткий был бы в полном восторге. Раньше считалось, что достойный человек мог быть священником или военным, но никогда тем и другим сразу. А вот сатанизм — это философия, призванная объединить эти полюсы. Человек может быть очень религиозным, но при том не страдать от мук совести, если дело доходит до продуктивного применения собственной ненависти.

Бойд: Сатанизм, кажется, самая быстрорастущая религия на Земле. Что послужило причиной такой бешеной экспансии?

ЛаВей: Культы и секты — а мы не культ и не секта — зависят от системы убеждений, которые обычно не бывают ни разумными, ни логичными.

Бойд: Обычно чем безумнее и алогичнее, тем больше успех.

ЛаВей: [Смеется] Верно! И отзывы, которые мы получаем, единодушны: причиной победы сатанизма станет то, что на каждого присоединившегося к культу или секте найдется девяносто девять человек, которые никогда этого не захотят. Двух тысяч лет религиозных догматов хватило, чтобы они стали понимать, что имеет смысл. И в полученных нами отзывах видно, что в сатанизме они его нашли. Чтобы распознать нечто осмысленное, не нужно быть знатоком главных философов — люди видят разумное зерно там, где оно есть, и в сатанизме оно присутствует.

Бойд: Но некоторые члены организации сообщают, что верят в Сатану, как в антропоморфное божество.

ЛаВей: Люди, которые верят в антропоморфного Сатану, возможно, идеальные, прирожденные сатанисты, которым сложно избавиться от чрезмерного воображения. Например, люди, получившие строгое католическое воспитание, выросшие среди фресок со святыми, изображений Тайной вечери и прочего, могут быть чрезмерно ориентированы на образность, и им будет сложно избавиться от потребности в иконах, которые являются визуальным воплощением их убеждений.

Концепция сатанизма не завязана на изображения, хотя мы находим им применение, но в более символическом разрезе, в котором Сатана — не просто суперзлодей, которому больше и сказать-то нечего. Мы взяли его как символ действительно великих качеств — прометеевских. Так мы впервые вытащили на свет и выделили то, что достойно зваться истинно сатанинским! Раньше такого никогда не было. Хотя сегодня Дьяволом норовят назвать того парня, которого могут нарисовать на этикетке банки с пряной ветчиной, пивной бутылки или ещё черт знает чем. Но Дьявол — это нечто большее, что мы и хотим подчеркнуть. Недостаточно внимания уделялось трудам Мильтона или Марка Твена, деятельности и жизни да Винчи, Галилео, Паганини, Ференца Листа, Камиля Сен-Санса. Многих из этих плодотворно работавших людей мы сегодня назвали бы сатанистами, хотя на этой стороне их личности не акцентировалось внимание, поскольку не было никакого руководства по тому, что считать “дьявольской натурой” В то же время церковь всегда использовала образ Дьявола для представления плохого парня, врага, ведь у человека существует потребность в добре и зле, потребность бороться.

Бойд: За исключением времен войны, когда имелся общий враг, козлом отпущения всегда был Дьявол. И даже сегодня, во время массового распространения сатанизма, сатанисты — единственное меньшинство, единственная религиозная группа, единственная группа с общими интересами, которую можно оклеветать и оболгать безнаказанно.

ЛаВей: Безнаказанно и без зазрения совести! Ни с кем другим так не получится. Ни с одной этнической, религиозной группой или группой с общими интересами. Только с сатанистами, с Дьяволом. Потому-то мы и должны об этом рассказать, создать площадку для обсуждения, стать голосом всех аутсайдеров. И если использование образа Дьявола поможет нам в этом, если парень с рогами и раздвоенными копытами ужасает людей, которые не любят его, то пусть так. Пусть у них будет дед в белых одеждах и с длинной белой бородой, а у нас — парень с рогами. Сравните эти два архетипа и увидите разницу между совершенно разными подходами к жизни.

Бойд: Эти архетипы вызывают в воображении диаметрально противоположные взгляды на мир. Любому, кто никогда их раньше не видел, интуитивно станет понятно их значение: Дьяволу соответствует действие и жизнеспособность, ведь эстетика его образа гораздо мощнее. В нем больше веселья, секса, знания жизни.

ЛаВей: Да. Это явно сатанинская эстетика. В этом смысле сатанинскими могут быть любые объекты, в том числе повседневные, артефакты, а также архитектура, дизайн автомобиля, огнестрельное оружие. Нельзя сказать «это очень по-христиански выглядящий автомобиль» или там «твой 45‑й калибр выглядит очень по-христиански». Зато сказать «это весьма сатанинская на вид вещь» можно — заметно по её форме.

Бойд: Некоторые вещи выглядят зловеще.

ЛаВей: Верно. И они обладают притягательностью.

Бойд: Кое-кто в вашей организации говорит, что нет такого понятия, как зло, в то время, как другие требуют служить злу. К чему склоняетесь вы?

ЛаВей: Увы, боюсь, я просто повторю позицию вслед за Ницше, как попугай. Только дурак поверит в абсолютное добро или абсолютное зло. Есть действительно нехорошие явления, я даже не хотел бы называть их «злом». Существуют отвратительные поступки, которые могут совершить люди, нарушающие естественный закон выживания, они просто взывают к тому, чтобы быть уничтоженными, но это не значит, что таковы добро и зло. Совершение чего-то вредного, разрушительного для себя или других — вот основание для определения понятия «зло».

Исторически великие войны велись под предлогом укрощения агрессора или достижения благовидных целей. Никогда не было воюющей стороны, которая бы заявила «а вот мы плохие парни, а они — хорошие ребята». Все всегда думали, что их позиция является правильной. Это касается правителя гуннов Аттилы, американских революционеров, нацистов и сталинистов. Все они считали, что пытаются построить лучший мир. Никто никогда не приходил и не говорил, что вместо добра нужно зло, что мы злодеи. Мы же вторим Ницше: «Ничего хорошего не существует. И нет никакого зла. Что одному в радость, другому — яд». Хорошее для кого-то будет плохим и наоборот. Вот так вот все просто.

Нарушая принятые человеческими сообществами законы, как бы те ни были сомнительны, некоторые люди ведут себя не благоразумнее зверей, выбиваясь из стаи, социума. Обществу необходимы мощные скрепы, моральные скрепы, скрепы преданности. Я считаю, что внутри человеческого сообщества вообще нет ничего ценнее преданности, будь оно злым или добрым. Неважно, сочтут его тем или другим, если оно скреплено узами верности.

Бойд: Церковь Сатаны серьезно критикуют после того, как Мэрилин Мэнсон стал ее священником. Да и его много упрекали за связь с вами. Вы, кажется, очень поддерживаете друг друга.

ЛаВей: Потому что он выступает в образе эдакого Крысолова. Я нахожу его шоу и его внешний вид полезными, по крайней мере, куда менее вредными, чем перенасыщенные сахаром десерты. В настоящей ситуации он делает правильные вещи, совершает именно то, что нужно. Он умен, чуток, остроумен, драматичен, уверен в себе. Он прирожденный жрец. Наши критерии духовенства или священства основываются на влиятельности человека для внешнего мира. Нужно быть пришибленным, чтобы не увидеть, какова сила его влияния.

Бойд: Джейн Мэнсфилд и Сэмми Дэвис-младший были членами ЦС, и никто не считал это чем-то возмутительным.

ЛаВей: Совершенно верно. В Церкви есть профессионалы высокого уровня: музыканты, художники, издатели и так далее, они занимаются тем, чем и я бы не побрезговал, будь у меня возможность. И они на современном рынке используют современные идиомы и инструменты, смешивая их с чем-то более серьёзным. И это то, что так показательно совершил Мэрилин Мэнсон, намного более важное, чего не смогли сделать некоторые другие исполнители: качественно смешать эпатаж и богохульство. Мало кто может справиться с этим — так, как King Dia­mond, Томас Торн из The Elec­tric Hell­fire Club. Но даже те, кто не в состоянии этого сделать, служат цели. Присутствие даже меньших элементов все равно необходимо.

Бойд: Расшевелить болото?

ЛаВей: Расшевелить болото! То, что Мэрилин Мэнсон делает сегодня на большой сцене, не очень-то отличается от того, чем занимался я в 1966, ’67, ’68, ’69, привлекая людей к сатанинскому ритуалу. Он просто пользуется другими средствами. Те, кто считает, что рок для нашего дела не подходит, меня не понимает.

Бойд: Вы заявили, что христианство теряет силу, и тогда, в шестидесятые, когда оно было самой могущественной силой на планете, это казалось пустой риторикой.

ЛаВей: Я всегда чувствовал, что человек создал Бога по своему образу, а не наоборот. Когда я наблюдаю несчастные случаи на шоссе, когда кто-либо пьяный или под кайфом, будучи не в своем уме, врезается в машину, полную людей, причём, такие всегда выживают, а невинные жертвы оказываются убитыми; когда я вижу ребенка, умершего в кроватке или умирающего от какой-то ужасной болезни — всё это печалит меня. Когда я думаю о людях, воображающих, что некий Бог защищает их, то я злюсь. Кажется, он всегда на стороне засранцев. Не хочу быть образом такого Бога. Если бы я мог его просто пристрелить — так бы и поступил. Но он — просто выдумка, сконструированная засранцами, нуждающимися в нем.

Бойд: Разве это не суеверие, которое держит их в строю страхом наказания?

ЛаВей: Я вот что вижу: если Бог, создавший человека по своему образу и подобию, возникает для контроля над людьми, как это всегда и было, то они становятся богобоязненными, в результате чего акцент смещается на страх наказания. Ему достаточно дать отмашку, чтобы от них избавиться, и они об этом знают — в их мироздании появляется некий мудак, перед которым приходится падать ниц. При этом он не улыбается своим верным последователям, они ему нахрен не сдались.

Бойд: Тот факт, что у вас так много позаимствовали, является свидетельством силы ваших идей, но люди до сих пор имеют проблемы со словом на букву «с». Если бы вы обошлись без слова на букву «с», получили бы ваши идеи еще более широкое распространение?

ЛаВей: Если бы слово на букву «с» не было добавлено, то мои идеи никогда бы не появились в печати, и никто бы их не спер. Никто бы не разводил срача по поводу сказанного или не сказанного мною. Слово на букву «с» привлекло ко мне внимание. И Дьявол в этом был очень к месту — он представляет собой темную сторону человеческой природы, мятежную сторону, сторону, которая всегда подавлялась; ту сторону, которая в действительности не злая, а лишь непопулярная, немодная.

Бойд: Продвигая приоритет индивидуальности, не помогаете ли вы насаждать тщеславие в тех людях, которые его ранее не знали?

ЛаВей: Уборщики, чистящие сортиры, внезапно стали недовольны и потребовали больше прав и уважения. Хобо (американские бродяги, работавшие за еду и кров — прим. переводчика), которым всегда нравилось бродяжничать, вдруг почувствовали, что общество должно им больше. Каждый захотел стать значимой шишкой, даже если не может принести никакой пользы. Думаю, есть такая тенденция, но такие люди не видят ситуацию целостно. Они воодушевляются, когда слышат, что каждый человек может быть своим собственным богом, и просто игнорируют ключевой аспект: на это придется работать. Я, наверное, говорил об этом больше, чем кто-либо ещё: вызывал ворчание и жалобы у каждого, считавшего себя большой шишкой. Обычно я этому попустительствовал. Но есть ведь и люди, которые попустительствовать не будут, они скажут этим якобы большим шишкам «Нет!» и это будет по-сатанински.

Бойд: Был ли мир лучше, когда вы были молоды?

ЛаВей: В некотором смысле да. Именно потому, о чём ты только что меня спросил: шишек было поменьше. Если кто-то хотел возвыситься, но работал синим воротничком, вкалывал на мельнице или угольной шахте, или что-то вроде этого, у них была такая возможность. Нужно было просто найти достойную работу, дабы таким образом начать гордиться тем, что они сотрудники автомобильного завода — ну, что-то в таком духе. Это выделяло бы их среди других, потому что мало кто мог сделать действительно нечто самостоятельное сам по себе.
Сегодня стало ясно, что эти люди добивались большего потому, что были хитрее, а вовсе не ярче какого-нибудь парня, работавшего за сверлильным станком. Может, он был ярче, но менее напорист и самостоятелен, а это важные качества для сатаниста. У них была индивидуальность, желание вырваться из стада.

Бойд: Ага, личности, сами себя создающие. Многие люди, умные или талантливые, не способны действовать.

ЛаВей: Совершенно верно. Те, кто выбивался в люди, сами себя создавали, как правило. Теперь куда меньше самостоятельных людей, потому что так легко пойти по пути наименьшего сопротивления.

Бойд: Чем больше вы движетесь по пути наименьшего сопротивления, тем больше программ существует для вас. Если вы алкоголик — вот программа. Если вы бедны… то, как вы сказали когда-то, «богатые богатеют, а бедные могут разбогатеть»? Если у вас нет ничего, то всегда есть программа для того, чтобы дать вам все то, чего вам не хватает.

ЛаВей: Совершенно верно. Они платят людям, имеющим детей. Ещё много чего можно сказать о системе социального обеспечения. Я бы такого не допустил, но лучше найти в яблоке целого червя, чем половину. Программа социального обеспечения чересчур поддерживает самых слабых, наименее продуктивных членов общества. И, тем не менее, что там со всеми этими глупцами, которые идут на работу и с работы? Они самодовольны, они получили свои важные места, свои титулы и штучки. Пожалуйста, избавьте меня от этого! В офисах на любом этаже есть, как правило, два или три человека, которые делают всю работу. А остальные — профессиональные иждивенцы. Они появляются в то время, когда нужно получить свой чек, чтобы потом пойти и потратить свои деньги в магазине компании. Их реальная работа заключается в том, чтобы держать деньги в обороте. Они не должны, в силу самоправедности, убеждать в своей правоте, потому что, когда всё сказано и сделано, большинство из них получают пособие, только другого рода. Кто сказал, что бомж, собирающий подаяние, не умнее, чем «белый воротничок», который приходит на работу каждый день и хвастается тем, какое важное место он занимает? По моему опыту, люди, больше всех рассказывающие о своей работе, как правило, работают меньше остальных.

Бойд: Люди пытаются разоблачить вас, называя шарлатаном.

ЛаВей: Меня обвиняли в шарлатанстве, эксплуататорстве, называли худшим из барыг. Я же просто человек с определённой жизненной позицией. Я слышал такой же ответ на подобного рода вопросы в интервью Чарли Мэнсона. Он сказал: «Я буду всем тем, кем вы хотите, чтобы я был». Ну ладно, я шагну дальше и скажу: «Отлично, буду всем, чем смогу, чтобы представлять то, что я призван представлять».

Бойд: Что приносит вам радость?

ЛаВей: Сила… через радость! [Смеется] Нет, когда я думаю о том, что приносит радость, я начинаю походить на настоящего Дьявола… Римский-Корсаков написал довольно туманную музыкальную композицию «Антар». Это симфоническая сюита в четырех частях, каждая из которых приносит разные виды восторга, и та, которую я люблю больше всего, называется «Прелесть мести». Это иронично, потому как Тод Браунинг в «Уродах» (Freaks) решил использовать её в качестве лейтмотива. Фильм начинается с выступления зазывалы, и за кадром вы слышите «Прелесть мести». Фундамент концовки. Думаю, что самая неуловимая из радостей — та, о которой вы меньше всего ожидаете что-то услышать. И вам хочется, вы можете просто сидеть сложа руки, праздновать и наслаждаться моментом, тем самым моментом, пока проклятие работает. Но есть, пожалуй, самая неуловимая радость. Мой сын мне её приносит, эту несказанную радость. Возможно, из-за моего возраста и из-за того, что могу найти и посвятить ему время, я действительно ценю его. Конечно, мне нравится думать о нем, как о будущем короле. И мои животные… Вот форма радости, которая, как я понимаю, выходит за пределы человеческих отношений. В «Заратустре» Ницше сказал почти то же самое: что Надчеловек или Сверхчеловек учится у детей и животных.

Вот где можно извлечь великие уроки. Если вы сомневаетесь, не спрашивайте другого человека — идите в зоопарк. Или цирк. Или спросите вашего кота.

Бойд: А что действительно бесит вас?

ЛаВей: [длинная пауза] Меня бесит несправедливость, вот что. Думаю, что ребенком я слушал слишком много «Шоу Одинокого Рейнджера» по радио. Или «Зеленого Шершня», или «Тени», или «Свистуна» (американские радиошоу 30‑х годов ХХ века. — прим пер.). Меня бесит то, что вызывало обозленность у них — несправедливость! Я хочу взять и сделать нечто подобное. Для меня радость — когда кто-то получает по заслугам. Я не думаю, что было достаточно фильмов, пьес, написанных книг, где происходили подобные вещи. Я хочу видеть такую настоящую сатанинскую литературу написанной, настоящие сатанинские киносценарии, где принятое пожелание смерти становится высшей силой. Где в конце нет искупления.

Бойд: Мне нравится спрашивать людей: если бы вы могли путешествовать во времени и заняться сексом с любой известной женщиной в расцвете лет, то кто бы это был? Но, возможно, бессмысленно спрашивать об этом человека, который был связан с Мэрилин Монро и Джейн Мэнсфилд?

ЛаВей: Я признаю, что имею склонность к показушным блондинкам, в меру упитанным и предрасположенным к целлюлиту. Но есть блондинки с тёмными волосами, танцующие хула-хула или танец живота. Они сами себе противоречат! То есть ангелоподобные, невинные, но такие очень непослушные. Своего рода похотливая невинность. Вот что я предпочитаю в женщинах. В истории о таких мало свидетельств, но, доложу я вам, сегодня этот идеал для меня воплощает художник Куп. Мне нравится, как этот тип женщины изображают такие художники, как Рой Крейн и Мэтт Бейкер, но сейчас, я думаю, Куп наиболее показателен.

Бойд: Вы отстаивали забытую музыку столько, сколько я себя помню. Сегодня этот материал переживает небывалый всплеск популярности. Довольны ли вы тем, что все больше людей могут наслаждаться этой музыкой, или вам грустно оттого, что то, что когда-то было вашей личной одержимостью, теперь стало всеобщим достоянием?

ЛаВей: У меня смешанные чувства. Было бы замечательно, если бы все разделяли мой музыкальный вкус, но, с другой стороны, я чувствую, что это слишком хорошо для всех. И это может заставить их думать или чувствовать что-то. Вот ты последние 25 лет воспевал Мартина Дэнни — как себя чувствуешь? Играешь себе нечто полностью чуждое господствующей современной музыке, потом кто-то втюхивает тебя публике — и она воспринимает тебя как нечто новенькое. Я ожидаю увидеть, что или эта музыка действительно вернется, или она будет выхолощена и разрушена современными исполнителями, которые не имеют никакого понятия о ней. Если она вернется, то это будет очень опасное явление, потому что, как я и сказал, музыка заставит людей чувствовать и изменяться. Они станут зависимыми от неё, словно маньяки. От нее, или от глазированных пончиков, или яблочных пирогов с коричным соусом.

Бойд: Вы работали на карнавале, фотографом-криминалистом, музыкантом; что бы вы делали, если бы не основали Церковь Сатаны?

ЛаВей: Я бы хотел прожить восемь или десять жизней. Я могу думать о многих вещах, которые хотел бы сделать, если бы у меня было ещё тридцать-сорок лет. Эта жизнь пролетает, как сказано в Рубаяте Омара Хайяма. Одно несомненно: она пролетает. Когда я думаю об этом, то хочу приняться за рисование. Думаю, рисуя, я могу быть очень легко удовлетворен этой жизнью. Садиться и поглощаться чем-нибудь наподобие живописи или рисования в течение бесконечных часов — я знаю, каково это, и именно поэтому настолько благодарен великим художникам. Я люблю животных так сильно, что был бы доволен, работая с ними, особенно большими кошками. У меня есть сходство с большими кошками.

Криминология всегда интересовала меня. Работать с силами правопорядка и быть связанным с тайнами жизни и смерти ежедневно на животном уровне. Может быть, раскрыть несколько преступлений. Или даже совершить несколько преступлений. Мне бы понравилась возможность заниматься чем-то таким. И музыка всегда была моей первой любовью. Я начал играть, когда мне было пять лет, и думаю, что не смог бы существовать без музыки. Будь у меня еще жизнь, чтобы жить снова, снова и снова, я мог бы исследовать эти вещи более углубленно, и моя жизнь не была бы столь фрагментарной. Но тогда люди сказали бы мне: «Не забывайте, что фрагментарность привела к вашей философии и собрала Церковь Сатаны».

Это не прозрение, и никакой большой рогатый бог не говорил со мной в клубах дыма и пламени. Это результат любительства, любительства, любительства. В дарвиновском смысле, возможно, было необходимо пройти через все эти карьеры, прыгая от одного дела к другому. Этот эклектизм подготовил меня. Я встречаю людей, которые, эгоистично говоря, мне как дети. Я не встречал их много, спрос никогда не удовлетворялся предложением. Но эти люди делали то, что я сам бы сделал на их месте. Они просто потрясающие, делают замечательные вещи. Я очень горжусь этими людьми и тем, что они делают. И, наверное, в 1997 году я бы делал вещи во многом таким же образом, как и они, с небольшими вариациями. Нет ничего определенного в причудах, заблуждениях и переменах, отражающих подвижную природу мира. Но есть определенные вещи, которые не стареют: горы, океаны…

Бойд: И человеческая природа.

ЛаВей: И человеческая природа. Она не меняется, ты прав. Человеческая природа неизменна. Но всегда будут личности, которые отделены от этих… человеков [ЛаВей говорит это слово с презрением]. Ими я горжусь. Они меня не искали, они магнетически притянулись ко мне, чтобы пройти через те же врата, что и я. Как после вспышки, сигнала, отправившегося в атмосферу. Его, уверен, было достаточно, чтобы они появились.

Sec­onds Mag­a­zine, 1997
Boyd Rice inter­views Anton LaVey
(перевод Alex REVBLKGD Petrov), 2016