Машинерия сновидений

Посвящается величайшим магам второй половины двадцатого века, поставившим технологию на службу Духу и Свободе – Брайону Гайсину и Уильяму Сьюарду Берроузу.

Посвящается Роме Шмелеву, чье дело мы наконец завершили.

«Теперь я полагаю, что ты, Брайон, двигаешься со мной в одном направлении. Будь только лаборантом, говорю я, наука, только наука! Все мы только ученые, мы исследуем факты, и нас нельзя винить, даже если мы обнаружим что-то отвратительное».

 Уильям Берроуз. Порты входа

 

Введение: изобретатели снов и их Машины

Эта история началась 21 декабря 1958 года, когда художник, маг и визионер Брайон Гайсин ехал на автобусе в Марсель мимо длинной аллеи, сидя напротив слепящего солнца. Позже он запишет в своем дневнике об этой поездке:

Многомерный калейдоскоп вихрем кружился в космосе. Я был выброшен из времени. Но видение резко прекратилось, стоило нам миновать деревья. Было ли это видением?

Попасть в такую ситуацию может любой из читающих – достаточно найти нужный рейс автобуса или попросить провезти себя на машине в нужное время по нужной дороге. По собственному опыту могу сказать, что результат вас приятно удивит…

Пережитым опытом художник поделился с ближайшими сподвижниками, которые как раз помогали ему творить магию, наркоманию и разрезки везде, где только могли – Уильямом Берроузом и Иэном Соммервилем. Напомню, что Берроуз и Гайсин проводили вместе огромное количество времени, были связаны как лично, так и оккультно и через творчество – если кто не читал, то на Катабазии это отлично отражено в следующей статье. Однако Машину Сновидений Гайсин построил практически без вмешательства Уильяма, а помогал ему в основном Иэн.

В 1960 году Соммервиль писал друзьям, что прототип машины готов, полученные с его помощью видения лишь сначала пульсировали под его веками, но затем…

Я оказываюсь в центре всей картины безграничных форм, порожденных вокруг меня… я обнаружил себя высоко над Землей, парящим в универсальном блеске красоты. Чуть позже я осознал, что мое восприятие окружающего мира заметно изменилось. Вовсе не похоже на наркотический дурман или сильную усталость.

Так это и началось – Гайсин и Иэн сделали несколько машин и выставили их в нескольких магазинах, в частности в магазинчике Гаи Фроже и в витрине салона красоты Элен Рубинштейн. Последняя, кстати, проявила чудеса бессознательного сновидческого мастерства и, посмотрев в Машину, сразу увидела в ней связный подобный кинофильму сон – тогда как Брайону для такого эффекта приходилось немало потрудится.

От Машины были в восторге буквально все, кто опробовал ее эффект на себе – однако ни одного экземпляра приобретено не было.

Возможно, причиной этого стали огромные надежды, которые Гайсин возлагал на Машину. С ее помощью он сам «видел все символы основных религий, кресты, глаза Христа и много-много всего остального», и возводил традицию управления своим сознанием с помощью световых вспышек к Нострадамусу, создававшему вспышки с помощью солнца и движений рук, и святому Савлу из Тарса, который имел видение по дороге в Дамаск якобы именно благодаря солнцу, пробивавшемуся из-за деревьев.

Если прибегнуть к опыту академической науки, то она, например, приступила к изучению этого эффекта задолго до экспериментов Гайсина – с этой точкой зрения на происходящее можно ознакомиться в работе From Stro­bo­scope to Dream Machine: A His­to­ry of Flick­er-Induced Hal­lu­ci­na­tions. В ней подтверждается теория о приемах Нострадамуса с руками и солнцем как источнике его пророческого дара, а также приводятся работы Гельмгольца (1910) и даже чешского физиолога Пуркине, который изучил влияние на мозг Вспышек в 1819 году – но никто его дело особо не продолжал, не то что не использовал на практике.

Несомненно, что орудие внутренней работы такой силы могло бы быть популярнее любого изменяющего сознание наркотика благодаря безопасности, доступности и неограниченности трипа по времени. Машина Сновидений, будь ее эффект действительно таким, как указывает Гайсин, и правда могла бы заменить телевизор или интернет – но ее распространение с самого начала преследовали странные негативные случайности, превращавшие весь труд Иэна и Брайона в прах. Все очень удивлялись и радовались Машине – и будто тут же забывали о ее существовании, не говоря уже о том, чтобы впустить ее в свою жизнь.

После того, как продажи самодельных Машин не удались, Гайсин попытался зайти с другого бока и продать проект компании Philips. Там Машиной заинтересовались и даже отправили для ее оценки представителя из Голландии – но тот посетил знаменитый (и весьма маргинальный) Бит-Отель, в котором тогда квартировал художник и стояли Машины, в коридоре вляпался в собачье дерьмо и до комнаты Брайона даже не дошел.

Следующая странная неудача ждала Машину на выставке «Предмет» в Париже, в 1962 году, куда ее и вовсе не хотели брать с самого начала – как комментирует это сам Гайсин,

Когда выставили один из первых образцов машины, который музей купил позже, вокруг него собрались все музейные шишки, и я предложил молодому технику испытать ее. Он повернул рычаг, сел перед ней и закрыл глаза, его первые слова были: «Ну, ничего себе! Да тут же весь музей!» Видели бы вы их лица.

Даже если это и так, на самой выставке так уж случилось, что большинство людей вообще ничего не увидели в машине.

На протяжении следующих десятилетий Машина Сновидений так и не получила широкого распространения, но и не исчезла бесследно. Известно, что в мире существует уже несколько сотен Машин, что есть возможность заказать изготовление по-настоящему роскошной Dream Machine через интернет (всего-то 600£!), что Игги Поп и Дженезис Пи-Орридж используют Машины на своих концертах, а Кеннет Энгер – в своих магических практиках, а также про Машину снят достаточно известный фильм Flick­er («Мерцание»).

Сны о волшебных машинах: надир

«Определенные травматические эпизоды заставили меня прийти к выводу, что в момент рождения меня доставили по неправильному адресу. Я сделал все, что мог, чтобы исправить такое положение вещей…»

Брайон Гайсин

Однако все описанное происходило где-то далеко и в основном когда-то давно – в 60–70‑х, в Европе, в северной Африке, до сих пор вспыхивает в Америке – но почему-то ни в коем случае не в России, даже несмотря на лихие девяностые и стабильные двухтысячные. Мне удалось найти упоминания лишь об одном случае создания в России чего-то напоминающего  Машину и еще об одном случае, когда как минимум был создан корпус (с обозначением Машины как «визуальных наркотиков» и «авторства Уильяма Берроуза»).

И мне такое положение дел кажется воистину странным – сам-то я был поражен и очарован идеей построить материальные врата, безвредно вызывающие сновидения без потери целостной бодрствующей личности. Сказать, что я проникся идеями Гайсина и Берроуза, значит ничего не сказать – они не отпускали меня ни во сне, ни на яву.

Вообще я был шапочно знаком с творчеством Берроуза еще со времен студенчества, но практически ничего не знал ни о Машине, ни тем более о ее авторе Гайсине, до осени прошлого, 2013 года, когда я прозрел буквально в течение одной ночи и утра. Формат произошедшего я бы обозначил как «безумная ченнелинг-лекция и перфоманс с демонстрациями», в результате чего я не только изучил историю возникновения и строение Машины (а также общие положения философии и магического учения Гайсина и Берроуза), но и четко вознамерился создать ее во что бы то ни стало.

Машина Сновидений весьма проста, все компоненты для ее изготовления достать легко. Чертежи корпуса и подробный комментарий о том, как и сколько сделать прорезей, легко найти в сети, сразу в нескольких местах. Для корпуса потребуется лист плотной бумаги, достаточно большие куски которой продаются в любом магазине для художников – на вырезание придется потратить несколько часов. Основой для корпуса может послужить самый старый и раздолбанный проигрыватель пластинок, без колонок или игл – лишь бы движущаяся его часть была на ходу на правильной скорости (корпус изготавливается разный для скоростей 45 и 78) и достаточно широкой для корпуса стандартного размера. Источником света может послужить просто лампочка на свешивающемся проводе.

В общем, чтобы построить Машину Сновидений даже самому неумелому человеку в теории потребуется не больше рабочего дня – даже если бегать по магазинам, а потом своими руками вырезать корпус или присобачивать вилку и патрон с лампочкой к обрезку провода (как это пришлось делать мне).

В общем, решение было принято. Какие, в конце концов, могли встать передо мной препятствия? Я прикинул и понял, что заданьице-то плевое, трудности могли бы возникнуть только с проигрывателем, да может еще с моими кривыми руками. Поэтому я нашел себе соратника, который, едва услышав мой рассказ о Машине, тоже загорелся инициативой и сообщил, что у него уже есть на примете проигрыватель, да и вырезать корпус не будет для него проблемой.

Этим соратником был Рома – один из самых необычных моих знакомых, с которым связаны самые странные и тяжелые воспоминания о проекте Машины Снов.

Я познакомился с ним через свою сестру Саву, которая была в совершенном восторге от диггера, сновидца и вдохновенного поехавшего, с которым немедленно захотела познакомить и меня. Рома производил впечатление очень доброго, мягкого и немного мечтательного юноши, но я почему-то решил, что он прошел в жизни через большое количество боли – доброта у него была не братская, а будто старческая, будто к детям, которые не испытывали того зла, которое испытывал он, и не должны были испытывать.  При этом ни к занудству, ни к самомнению он был совершенно не склонен, как будто когда-то в одночасье состарилась только небольшая часть его души.

Однажды через пару недель после знакомства он неожиданно попросился ко мне переночевать – судя по путанному и сбивчивому рассказу, уезжая в путешествие, он оставил квартиру в пользование друзьям, которые привели еще друзей, которые привели еще друзей – и в результате территория теперь была занята кем-то чуть не скрывающимся от полиции…

Я узнал о нем всего за одну ночь гораздо больше, чем привык узнавать о людях. Не скрою, меня поразили шрамы на его теле, когда он простецки стянул футболку по пути в ванную. Описывать их подробно не буду, но на нем действительно с детства живого места не было, так что становилось понятно, откуда в его глазах спокойная старческая доброжелательность всему живому и не испытывающему боли…

В ту ночь мы говорили в основном про его кошмары (рисунки Ромы представлены в данной главе — ред. ) – они были совершенно сюрреалистичны, иррациональны. Он по-разному ощущал разные виды темноты – «теплую, человеческую», когда рядом кто-то был или когда темнота укрывала родное и безопасное место, и «тревожную, холодную», когда он был один или его что-то тревожило и мучило. И иногда он принимал из страшной темноты непрошеных гостей.

Главным его ночным ужасом было нечто, чему испугался от его рассказов и я: живой параллелепипед, просто геометрическая фигура, ведущая себя как агрессивное существо, притаившееся в «холодной» темноте и готовое выехать из нее на беспомощную жертву в любой удобный момент.

Или странная крыса с человеческим лицом, являвшаяся к нему в детстве, но, как он знал, все еще живая, да еще и растущая вместе с ним самим – по его представлениям она уже должна была быть размером с небольшую собаку – соответствующего рассказа Лавкрафта Рома не читал.

Но конечно самом главным его кошмаром был Чумной Город – ужас отнюдь не ночной, а постоянный и непреходящий. Рома рассказывал, что он является ему и во снах, и наступает иногда в действительности – страшное, сюрреалистическое место, извращенный город, населенный бездумными и жестокими существами, только с виду живыми, а внутри – давно мертвыми, от которых не скрыться нигде – и в котором идет постоянная борьба между ними, мертвецами, и живыми людьми. Одним из ключевых кошмаров этого Города для Ромы были летающие пятиэтажки, имеющие, наверное, ту же природу, что и живой параллелепипед.

Что водилось в этих пятиэтажках, чем они были, какие преследовали цели? Нет ответа. Мир постоянно шутил с Ромой какие-то странные шутки, то смешные, то печальные, то откровенно злые, так что мне показалось, что именно такой помощник мне и нужен – с его расшатанностью было бы легче расшатать ту твердолобую упорность, с которой мир сопротивлялся Гайсину, но, как мне казалось, не будет сопротивляться мне.

Ведь именно избавиться от устойчивости, «впустить мышей» непредсказуемости в уютный и затхлый мир призывали Берроуз и Гайсин – так кому же и помочь им в этом, как не человеку, и без того живущему днем и ночью у входа в метафизическую нору такой мыши, откуда с детства на него веет безумным сквозняком?

Сначала все у нас шло отлично – Рома достал прекрасный проигрыватель восьмидесятых, что ли, годов, сравнительно новый и исправно работающий, с большой ходовой частью. Откуда-то взялась и бумага, которую мы разлиновали и даже наполовину справились с работой по вырезанию корпуса – короче говоря, мы быстро сделали три четверти работы и оставалось только вырезать примерно половину корпуса и сделать или купить подвесную лампу. Первое взял на себя Рома, второе – я.

Мы расслабились. Нам казалось, что все получится быстро и легко, мы не заметили психических туч, которые сгустились над нашими головами – наступила холодная и очень темная московская зима.

Через какое-то время Роме стало плохо. Он погрузился в депрессию, выглядел при встречах все более печальным и запутавшимся, а проект на этом месте просто застрял. Я однажды навестил его в новом месте обитания, отвратительной, сказать честно, дыре, но не обратил внимания ни на бардак в комнате, ни на то, что он заговаривался и даже в моем присутствии начинал иногда фразы, обращенные к кому-то третьему, хотя мы были одни. Он показал мне корпус, за которым я пришел – он был смят и отверстия в нем были рваными, будто выгрызенными, а не вырезанными.

Я понял, что Рома пока что из проекта выбывает – как и выбываю я, правда, просто из-за занятости. Я думал продолжить, скажем, через месяц, когда зимняя хандра нас покинет и возникнут новые весенние силы.

Этого так никогда и не произошло.

Спустя пару недель общие с моей сестрой и Ромой знакомые позвонили мне с просьбой дать ее телефон – Рома в своей комнате повесился на дверной ручке.

Темнота стала беспроглядной. Его смерть стала шоком для всех – в последнее время он наоборот казался приободрившимся, посвежевшим, расслабившимся. Ни о какой Машине я уже не думал – все мои силы пошли на поддержку сестры, для которой смерть Ромы была смертью близкого и необычного человека, с которым оставался еще целый список общих дел, целый ворох надежд, огромный набор светлых ожиданий.

Символом произошедшего стала та самая ручка на его двери – ее отвинтили и коллективно казнили в водах Москвы-реки. Это было не только время, когда умер Рома, но момент, когда светлые ожидания, легкомысленные проекты и безумные идеи, «светлые сны и чудесные миры» столкнулись с бетонным холодом неотменяемой.

Я не знал, что мне делать с проектом Машины. С одной стороны, смерть товарища резко обесценила всю эту затею, с другой Рома явно хотел бы ее завершить, это было ясно по изорванному, изрезанному корпусу, который еще месяц назад он резал аккуратно и четко. Но на тот момент мое внимание опять вильнуло совсем в другую сторону.

гирлянды светятся как мириады маленьких жизней на фоне космической черноты
как забытый на склоне горы цветник
видимый только с неба.

в зеркале дальнего берега мне приснился свет.

маленький мальчик провел пальцем по морозному стеклу кухонного окна
и сказал «покажи, что такое жизнь».

смотри – синее, синее как восточный сапфир
темный свод глубины длиною в ночь
здесь, с тобой – голоса и память
натянуты нити до белого
все сердца, вся боль
сплетаются одной линией

зазвенел, протянулся полет
и так холодно
ослепительно яркая линия дышит, дрожит
как два призрачных поезда,
рвущиеся друг сквозь друга
в разные двери ночи.

остывают цвета
отцветает вес
гаснет смотрящее
растворяется в глубину насовсем

и так холодно, что кричишь ветрам
из последнего рта в сердце
а сквозняк вымывает звуки как пыль

последний крик это лучи
все, что остается в конце
– тепло.

Адам Тау

Сны о волшебных машинах: рассвет

Мы должны штурмовать цитадели просвещения.

Все средства под рукой.

Берроуз

Потом зима наконец кончилась. Кончились непроглядные ночи, болезненные холода, кончились слезы, раны, которым не дано зажить никогда, перестали кровоточить постоянно. Мы просто жили, пытаясь смириться с потерей – но какие тогда могли быть Сновидения? Разве что сестре моей Рома однажды во сне написал вконтакте, что не знает, как ему теперь ТАМ спать…

И тогда, когда тьма почти рассеялась, но свету еще неоткуда было взяться, Рома стал напоминать мне о себе. Он появлялся всегда неожиданно, когда мысли мои были заняты чем-то совершенно иным; спокойно проходил мимо, бросая на меня спокойный взгляд или даже не глядя – а я останавливался, как вкопанный, очарованно следя за тем, как лицо мертвеца не слишком быстро превращается в совершенно незнакомое лицо случайного прохожего.

Он не выглядел ни угрожающим, ни возмущенным, ни даже печальным – просто спокойно напоминал, что у него оставалось, что закончить в этом мире. И единственным, кто мог ему помочь, был я…

Мне действительно стыдно за мою пассивность, но после первого раза я даже не понял, что именно мне нужно сделать. Когда я «случайно спутал прохожего с Ромой» во второй раз, мне уже стало не до шуток, и я начал искать способы понять, остались ли в прошлой комнате Ромы проигрыватель и недоделанная, а то и испорченная заготовка корпуса, а с третьего раза я уже полностью отрезвился и начал проект заново с нуля.

Очень сложно объяснить, в чем вообще была загвоздка во всем происходящем. Казалось бы – пять часов работы с линейкой, ножницами и бумагой, поставить на проигрыватель, подвесить лампочку – и вуаля, вот и вся Машинерия Сновидений… Никаких задержек. Никаких психических туч. Никаких смертей.

Но на практике все оказалась куда сложнее, и дело тут доходило действительно просто до фантастических а‑ля Стругацкие «За миллиард лет до конца света» совпадений.

Я отказался от задумки вырезать корпус вручную – знал, что сам аккуратно это сделать не смогу, а снова доверить все еще кому-то, у кого руки прямее, чем у меня, попросту не решился. Остановил свой выбор на плоттерных мастерских, в которых за небольшую цену обещали вырезать все что угодно на клейком пластике, а за чуть большую – на бумаге, да хоть на картоне.

Несколько таких мастерских располагались прямо по соседству с моей работой, так что я начал их обзванивать, пытаясь обо всем договориться. Нечего и говорить, что сразу же, как я узнал о такой полезной технологии, как плоттеры, начались майские праздники, так что на них я уехал из Москвы, как давно и планировал. На новом месте плоттеры тоже были, но были и более продвинутые технологии: мне даже предложили сразу изготовить корпус машины из пластика в виде пластикового цилиндра без швов, хоть и заломили безумную цену – но майские праздники кончились, о моем заказе почему-то забыли, и никто ничего не успел или не захотел сделать…

В Москву я вернулся в полном возмущении, но это пошло скорее на пользу делу – у меня появились новые помощники. Сестра, проникшаяся идеей завершить дела Ромы, помогла мне со специальными чертежами Машины, которые могли распознать плоттеры, а еще одна близкая знакомая Ксюша Гагай взяла на себя поиск самих мастерских.

Так работа пошла гораздо быстрее – и шла, и шла, и шла эта работа через один сломанный плоттер, через второй, через третий. Не знаю, довлеет ли над Машиной некое скрытое проклятие негативных совпадений, испытывает ли Машина Снов ненависть ко всем прочим машинам, приземленным и материалистичным, и разрушает их даже своими чертежами, или просто вся плоттерная индустрия безграмотна на корню, но только после третьего поломанного станка – третьего! – нам посоветовали резать корпус вообще на другом виде оборудования, а именно на станке фрезерном – на каких обычно режут дерево и металл.

Фрезерные станки – это оборудование огромное, тяжелое, трудозатратное, располагающееся обычно в промзоне – на окраине или за чертой города, в отличие от плоттеров, стоящих теперь в каждом рекламном издательстве. Думаю, логичны были мои надежды на такого промышленного гиганта, которому легко и лист металла раскромсать, не то что лист бумаги.

Но нет – первый же использованный нами фрезерный станок сломался. Не об бумагу лезвием, конечно – закоротило что-то в программном обеспечении, то ли чертежи наши поперек электронного горла стали, то ли синусоидные узоры Машины станок с ума свели – в общем, он был мертв.

Мне кажется, что человеку, ранее не встречавшемуся с такими «злонамеренными неслучайными случайностями», они покажутся притянутыми за уши, а количество плоттеров да фрезерных станков, скончавшихся на ровном месте – преумноженным. В конце концов, мне бы самому показалось именно так. К сожалению, неожиданные проблемы – первое, с чем стоит смириться любому, кто решится сделать не «визуальный наркотик», не «крутую арт-штуку, которой баловались Берроуз и Гайсин», а настоящую Машину Сновидений.

Потому что этот мир ее почему-то не любит. Как сказали бы сами Уильям и Брайон, Контроль ее просто не выносит. И он готов сломать любые начинания, связанные с попытками открыть в мире брешь, через которую можно «впустить мышей».

Так что многочисленные энергичные попытки пропихнуть в глотку реальности немного сертифицированного нажористого чуда просто ни к чему не приводили, проваливались одна за другой – все, что могло сломаться, ломалось, что могло потеряться – терялось. Машина просто не хотела с нами происходить!

Должен сказать, что этот тупик продолжался довольно долго и разрешился лишь некой странной разновидностью высшей милости. Случилось все весьма странно: я прочел «Здесь, чтобы уйти» Брайона Гайсина и неожиданно обнаружил себя в состоянии, близком к осеннему, когда я за ночь проглотил просто килотонны информации на эту тему. На этот раз все мое вдохновение было посвящено Гайсину лично – и очень скоро я понял, в чем была моя ошибка.

Можно сказать, что Машина Сновидений неподвластна Контролю, разрушает его, и поэтому невозможно привести ее в мир как таковую, используя личный Контроль, используя давление – ведь тогда Контроль это ты и есть. Необходимо влюбиться в Машину – а затем позволить ей произойти с тобой.

И действительно – далее все сложилось само собой. 18 июля я вдруг обнаружил, что второй фрезерный станок, наверное, надрываясь от напряжения, попытался вырезать два корпуса один за другим, и один за двойную цену все же выпилил – и вот я еду домой с ним в руках! Подвесную лампу я приготовил еще раньше и оставался лишь проигрыватель – как выяснилось, далеко не на каждом была скорость на 78 оборотов.

Окончательно все собралось 23 (Sic!) июля 2014 года. Вместе с заготовкой корпуса я пришел к знакомому, прекрасноликому Винальному Синносансу, который до того одолжил мне переносной чемоданчик «Юность-301», в котором не оказалось нужной скорости, а теперь доверил мне свой проигрыватель «Аккорд-201», на который мы и установили корпус.

Примерно в полдень мы запустили Машину – обладающий интересом к любым изменяющим сознание машинам, но одновременно немного трусящий перед этим самым «изменением сознания», друг мой отправился в трип, сжимая мои руки немного вспотевшими ладошками.

Сны о волшебных машинах: в коридорах радужного пожара Всегда

«Что такое судьба? Судьба предначертана, написана: Мектуб (Mek­toub) означает: «это записано». Итак… если хочешь бросить вызов и изменить судьбу… режь слова. Заставь их сделать новый мир».

Брайон Гайсин Роберту Палмеру, Роллинг Стоун, май 1972.

И вот золотой молоточек светового сигнала ритмично стучится в твой мозг. Сначала не видишь ничего, кроме лампочки, пропечатывающейся даже сквозь веки, но потом она взрывается сияющим крестом – наверное, тем самым, который отмечал Гайсин! – и через какое-то мгновение ты понимаешь, что тебя втянуло в этот крест, за которым раскрылся вращающийся сразу в обе стороны вихрь мигающего сияния. Ты смотришь на него секунду, другую – он клонится в сторону, потом ныряет в другую, а затем взрывается, обрушиваясь на тебя ворохом плоскостей, неясных клубящихся структур и целых топографических пейзажей, будто ты оказался в нарезке из далеких планет, незнакомых, сделанных из звука и цвета, существ и нездешних звезд.

Так тебя и будет мотать из видения в видение, если ты не сделаешь осознанный выбор. Ты можешь взять себя в руки, сосредоточиться и успокоиться – и тогда ты вернешься в изначальный водоворот, представляющий не что иное, как твое собственное изначальное внутренне пространство.

Ты обнаружишь, что, сохраняя равновесие и молчание, ты будешь постоянно парить в центре водоворота, который примет вид постоянно сжимающейся-разжимающейся, вращающейся по часовой и против нее стрелки спирали разноцветного огня – желтого, коричневого, красного, черного, а иногда даже молниево-синего.

Когда твои мысли замедлятся, замедлится и его вращение, он станет гореть с меньшей яростью и меньше распадаться на разные цвета – и начнет нестись, как вагонетка по американским горкам, если ты начнешь суетиться. Стоит тебе стать яростнее – и в нем прибавится красного, стоит устать – коричневого. Возненавидь – он станет черным, задохнись в восторге – сияюще-золотым! Вспомни, вспомни себя – он станет синей и белой молнией.

И конечно, ты можешь сделать другой выбор – погрузиться в сны. Не задерживайся в коридоре, ныряй прямо в его стенку и несись навстречу задуманному: распознавай в неясных очертаниях и смазанных пятнах то, что за ними и скрывается – свою цель. Будь осторожен – из клубков дрожащего света могут народиться звенящие злобой серо-алые осы, коричневые слепни могут окружить тебя, врываясь один за другим прямо в точку смотрящего. Не дай им заполнить свой разум – направляйся прочь и делай свой выбор.

Помни, катапультироваться из этого чуда легко: просто открой глаза!

Если они у тебя еще останутся.

fr. Chmn