Почему возвращаются мертвецы: «Вурдалак» Адриена Бо

Пресловутый «Носферату, симфония ужаса» — неофициальная и очень свободная экранизация «Дракулы» Брэма Стокера, а также основоположник целой уже вековой (1922 — 2025!) традиции экранизаций, переосмыслений и римейков британского романа. Есть такая и у нас дома! Ну, может, не совсем, но «Семья вурдалака» Алексея Толстого действительно и раньше получала киновоплощения — итальянское у Марио Бава, испанское у Джорджо Феррони, ну и пост-советские даже, у Игоря Шавлака и Евгения Юфита (преемственность в этих двух случаях с натяжечкой). В 2023 году появилась еще одна, французская версия — «Вурдалак» Адриена Бо, и на этот раз гораздо более близкая к оригиналу (написанному на французском, кстати). Осторожно, рецензия полна спойлеров.

Собственно, в общих чертах сохранена сложная приключенческая фабула оригинала: французский аристократ полуслучайно попадает в восточноевропейскую глушь, где сталкивается с особенной местной нежитью — и так далее, вплоть до причин смерти старого Горчи, ставшего вурдалаком, и окружавших его смерть табу. При этом в центре сюжета все так же находится драма, разыгрывающаяся в пораженной порчей семье. Но в романе Толстого можно увидеть достаточно дефолтное уже действо — дед-упырь пытается сожрать потомков, а глава семьи Егор носится за ним с топором, пока французский дворянин ему активно помогает. Остальные персонажи будто смазаны — дочка Горчи Сденка это просто соблазнительная девушка, в которой кроме ее соблазнительности ничего для сюжета и нет (хотя в конце на ней будет завязан еще свежий для 19 века твист), а брат нового главы семьи Петр и вовсе нужен в основном для мебели.

В свежей экранизации многое сдвигается, и именно потому, что Адриен Бо, для которого «Вурдалак» стал дебютным фильмом, старается через эксперимент с материалом исследовать то, что отличает вурдалака от вампира. Дело в том, что вампиры — эротичны, их нападения сексуальны. А вурдалаками руководит, как выразился бы древний грек, извращенная сторге — родственное чувство. Вурдалак возвращается в семью, к своим, к соседям, к своей любимой социальной роли радушного хозяина или заботливого отца. Чтобы это возвращение совершилось, ему нужно всех «любимых» сделать вурдалаками, действуя из самых «теплых» чувств — или того, что выглядит ими, что вурдалак принимает за них. И даже чтобы напасть на приблудного француза вурдалаку сначала нужно полюбить его любовью радушного хозяина, который отмечает, что иностранец остается помогать его семье в непростые для нее времена.

А еще Адриен Бо, непонятно, волей или неволей, вскрывает причины, по которым Горча обращается в вурдалака. У Толстого это нарушение ритуального табу — деда позвали по имени до назначенного срока, вот он и вернулся в семью. В фильме же Горча длится потому, что длится уродливая власть этой его извращенной сторге: при жизни он был домашним тираном, угнетающим и привязывающим к себе насилием сына — и после смерти им остался. При жизни презирал «песни и ритуалы» собственной культуры в пользу любимой пищали — и после смерти ходит, опираясь на нее, не упуская шанса пустить ее в ход. При жизни ненавидел Петра за то, что тот, нежный и женственный, «игрался в детстве с ленточками» — продолжил и вурдалаком.

Бо странным образом решил проблему подбора актера на роль Горчи… Но Шванкмайер из него получился на удивление дельный. Из-за этого вурдалак выглядит скорее духом подспудного родственного насилия, чем мертвым домочадцем, а порядок вурдалачьей семьи, оставаясь ужасающим, перевернутым, воплощением иррационального мира тьмы — предстает традиционным. Те, кто хоть как-то способен найти в себе силы ему противостоять, это угнетенные «взбалмошные мистики», любители традиционной культуры и доброго осинового кола в сердце, да «извращенные свободолюбцы», но такие любимые, такие свои — такие легко пускаемые в расход.

Действо «Вурдалака» отчаянно театрально. Он снят на 16-мм пленку, большая его часть разворачивается либо в лесу, либо в обустроенном для жизни сооружении, которое, кажется, действительно видало турецких налетчиков с ятаганами. Напудренный главный герой в парике и камзоле, предлагающий Сденке станцевать как принято при французском дворе, выглядит там просто дико — действительно, как актер, вышедший на сцену. Но и сама девушка, скорее местная оглашенная или ведьма, и вовсе впадает в экстатическую пляску, добавляя происходящему остраненности. Как ни странно, фильму это не вредит (хотя невзлюбившие этот фильм критики не согласятся), поскольку остраненность — главное качество вурдалачьего мира. Театральность, притворство их лицемерной «любви», допускающей кровопийство.

Все герои вскоре впадают в безумие — безумное горе, безумную ярость, безумие перевернутого мира, в котором нет жизни, но длится не-смерть — или умирают, а протагонист еще и выясняет, что сторге вовсе не отменяет эроса, а крепкие семейные традиции — не помеха нетрадиционному гостеприимству. Лицемерию вурдалачьего мира подписывается пламенный приговор, но это уже никого не спасает. Финал фильма — еще хуже, чем даже весьма мрачный конец повести.

Работу Адриена приняли холодно. Очень хочется надеяться, что это не помешает ему продолжать — и создать, развивая наработки «Вурдалака», собственный театрально-зловещий киностиль.