Репортажи из бытового ада

Все мы знаем, что ключ к радости — непослушание, но любое ли? И любое ли пре_ступление самоограничений — освободительная трансгрессия?

У ада много форм. Некоторые из них ни с чем не спутать, потому что они приходят как великая уравнивающая мясорубка, другие же — подползают как быт. Жёлтая душная безнадёга, тусклое пространство без движения и света. Казалось бы, нет трагедии, нет злого рока, нет непоправимых обстоятельств, но одних людей это состояние растворяет в вечном сне разума, другим же подсовывает иллюзию возможности пробуждения за счёт совершения что-то непоправимого и фатального самому, намеренно, своими руками, чтобы нарушить статус-кво. Но это всё тот же сон, просто в данном случае он ещё и порождает чудовищ.

Частично об этом писал Кинг в «Ярости», о чём-то смутно смежном писал Паланик в «Дневнике», где упоминал, что у каждого своя личная кома, и что каждый — не там, где надо. Очень фактурно описывал эту жёлтую (у него — буквально жёлтую, как старые тусклые обои) духоту Достоевский, чей герой тоже принял правила игры «убить или умереть».

Чак Паланик:

И только когда кто то чувствует крайнюю боль, или расстроен, или нездоров, – его подсознание может проскользнуть в сознание. Когда кто то ранен, болен, опечален или подавлен, правое полушарие может перехватить власть вспышкой, только на миг, и открыть ему доступ к божественному вдохновению. Вспышка вдохновения. Миг прозрения.

Стивен Кинг:

Обратная сторона говорит, что логика Вселенной — это логика ребенка в ковбойском костюмчике, с наслаждением размазывающего леденец на милю вокруг себя. Это логика напалма, паранойи, террористических актов, случайной карциномы. Эта логика пожирает сама себя. Она утверждает, что жизнь — это обезьяна на ветке, что жизнь истерична и непредсказуема как монетка, которую вы подбрасываете, чтобы выяснить, кто будет оплачивать ленч.

Я понимаю, что до поры до времени вам удается не замечать эту обратную сторону. Но все равно вы неминуемо с ней сталкиваетесь, когда несколько бравых парней решают прокатиться по Индиане, попутно стреляя в детей на велосипедах. Вы сталкиваетесь с ней, когда ваша сестра говорит, что спустится на минутку в универмаг, и там ее убивают во время вооруженного налета. Вы видите лицо мистера Хайда, когда слышите рассуждения вашего отца о том, каким образом разворотить нос вашей матери.

Это колесо рулетки. Не имеет значения, сколько чисел на нем. Принцип маленького катящегося шарика никогда не меняется. Не говорите, что это безумие. Это воплощенное хладнокровие и здравомыслие.

И эта фатальность, она не только вокруг вас. Она и внутри вас, прямо сейчас, растет и развивается в темноте, подобно волшебным грибам. Называйте ее Вещью в Подвале. Называйте ее Движущей Силой. Я представляю ее своим личным динозавром, огромным, скользким и безумным, барахтающимся в болоте моего подсознания и не знающим, за что ухватиться, чтобы не утонуть.

Но певцы боли так или иначе забывают упомянуть один момент. Освобождение и трансформация бывают болезненными (и в какие-то моменты совершенно непереносимыми), но не любая боль открывает дорогу для трансформации, не любая боль освобождает. Не любое движение — вперёд и вверх, иногда это конвульсии на месте, выматывающие и занимающие время и внимание. Не любое радикальное действие является проявлением вашей Истинной Воли, ничуть не реже мы имеем дело с бытовыми одержимостями, с психологическими структурами, выедающими наши ограниченные ресурсы и делающими нас слабее, как и любой паразит. И все они хотят жить, и все они для этого вынуждены искать больше контроля над той сложносоставной системой, которая называется вашей личностью, Эго.

В качестве прекрасного изображения ада как быта и слепков разного рода одержимостей хотелось бы отметить сборник «Фашисты» Кирилла Рябова (чей «Сжигатель трупов» уже рассматривался в другой статье). Все рассказы до финального — современные бытовые зарисовки, никаких немцев середины ХХ века. Просто описание, наблюдение, фиксация событий извне, без оценок, без философии, без морали. Без мистики, без борьбы, максимум с неосознанным вялым противостоянием у отдельно взятых героев. Часть из этого в качестве отдельных рассказов была бы откровенно слаба и даже вызвала бы некоторое вежливое недоумение, но тем лучше они собираются в единую картинку, находясь под общей обложкой. Жалкие и первоначально не вызывающие жалости персонажи — примеры людей, уже тотально захваченных своей одержимостью. Более симпатичные — ещё в стадии омрачения, из которого можно выйти. Женщина, маниакально следящая за жизнью и старыми переписками ушедшего от неё мужа, выискивающая мужа другой женщины, с которой ей изменяли — в меньшей степени одержимая, чем с криками валяющаяся на полу церкви? Да нет. Просто всё так банально и рутинно, что глаз замыливается, и ускользает суть происходящего. Становится вариантом нормы. Становится бытом.

Последний же рассказ сборника называет имя описанных процессов. Там впервые напрямую появляется слово «одержимость», а тот же самый жанр бытовой зарисовки про почечную колику выводит куда-то в сторону магического реализма, где она оказывается демоном (в самом низовом, даже не гоэтическом, смысле).

Герой теряет управление своим телом, но в процессе он теряет и идентичность, на протяжении всей повести его называют чужими именами и принимают за кого-то другого, втягивают в ситуации не из его жизни. Он по сути оказывается лишён возможности реального контакта с Другими и становится свидетелем чужих монологов, замаскированных под разговор; чужих проживаемых сюжетов, где он формально как бы является одним из акторов, но точно не собой.

Одержимость не уникальна, у одержимости есть накатанная дорожка, оптимальная схема, затрагивающая самые типовые уязвимые места и болевые точки, у неё свой набор клише, свой «голос», который однотипно звучит из разных ртов, произносящих одни и те же фразы. «Голос» встреченной на улице лесбиянки Лёни и одержимого героя в самом конце, уже перед экзорцизмом, —добуквенно воспроизводят один шаблон.

Одержимость часто заходит через лишённость, через тоску по чему-то большому и важному, через стремление к тому, от чего же по факту и уводит. Одержимость подсовывает высокую цель и, пользуясь светом этой цели, ярким и ослепляющим, незаметно протаскивает в тени искажённые пути её (на самом деле — не)достижения. Одержимость шепчет, что цель оправдывает любые средства — и это встраивается не через логические цепочки, осмысливаемые в ясном сознании, это заходит через аффект. Чем сильнее желание получить или страх потерять, чем сильнее вызванный им аффект, тем легче принять идею о сколь угодно деструктивных действиях, в итоге помножающих только печаль и боль, несущих в мир лишь больше энтропии. Но в краткосрочной перспективе возможность заявить о своём статусе «не твари дрожащей, а право имеющем» — прекрасный анестетик, за который очень трудно не схватиться, когда болит, а его тебе предлагают. Прямая причастность к чему-то громкому и яркому, о чём напишут в газетах и Википедии, ставшая самоцелью, очень похожа на крики «Я есть!» галлюцинаций Бездны.

В этом, кстати, качественное отличие от тех состояний у учёных, художников и поэтов, которое тоже можно назвать одержимостью, но — в созидательном варианте,  когда пути и средства достижения могут быть непростыми, но действительно ведут к желаемой цели, и первична она, а не возможность заявить о себе. Хотя это ещё ничего не говорит о том, что данное состояние не станет разрушительным для личности (когда действует Самость, Эго может и не пройти все стадии индивидуации, не пересобраться, и на выходе получится безумный гений).

Одержимость может быть сложно распознать в начальной стадии, а когда процесс зашёл далеко — может не оказаться времени размышлять и философствовать, потому что придётся активно разбираться со зримыми материальными последствиями, всё новыми и новыми, и это тоже отвлекающий и замыливающий глаз процесс.

И ещё менее очевиден вариант не анестезии, а общего наркоза. Убаюкиевание. Утешение. Когда вечный сон без вечного света принимается как единственная данность бытия. Когда человек, даже юный и здоровый, начинает «доживать» свою жизнь. Когда его действия механистичны, а общение с Другими становится упрощеным до внешних ритуалов и шаблонных форм. Когда нет потребности в изменении подобного состояния. Не преумножая боль чем-то ярким и точечным, такого рода омрачения гасят радость, а затем начинают гасить её и в окружающих, и тем самым количество «жертв» как правило не меньше, чем при первом варианте. Подобное омрачение — не яд, но скорее плесень, деформирующая и разрушающая даже прочные конструкции, если воздействие длительно и активно. «Всё нормально, — говорит оно, — Всегда так жили, у других не лучше, тебе не на что жаловаться. Это не то, чего ты хотел, зато всё нормально, всё стабильно». Человек перестаёт хотеть, забывает, как желать, разучивается радоваться, а порой и помнит о её возможности и достижимости, но отказывается ради морока «всё нормально, всё стабильно, а в неизвестности страшно и там живут чудовища», и в этом отречении (не единомоментном, тоже расползающемся медленно и незаметно) нет даже химеры великого блага, оправдывающего жертву.

В первом случае человек уходит от своей Истинной Воли в иллюзию, что он её творит, во втором варианте человек безмолвно и без боя отрекается от самого права её творить. Проявления разные, общая суть едина.

Все мы сейчас находимся в ситуации, когда давление «необходимости действовать» высоко. Тем не менее, не любое действие помножит в мире радость хотя бы в отложенных результатах, не любое действие станет средством на пути к свободе. Дозволено всё, только последствия разные.

«Необходимость действовать» — ещё одни удобные ворота, ещё одно слабое место, где у многих активно болит. Через которое так удобно зайти.

Отслеживайте, что за голос звучит внутри вас.