Междуречье: к культурной экологии

Над междуречьем заходит солнце. Наши глиняные лачуги украшены клинописными табличками – «МЕ». Принципы и ценности, описание разных аспектов бытия. Пазл морского народа, похожий на печатные платы. Затемнение. Скрип колеса. Над Вавилоном без порядкового номера поднимается солнце. Кремний растёт в цене. К вящему удивлению рацио-пахарей под религиозным слоем почвы – топи хтонического. Занятие наукой теперь сродни шаманской болезни. Экономика – раздел чёрной магии. На Олимпе очередной дворцовый переворот. Как всегда, с вершины идёт лавина. На сей раз стены наших домов и подвижны, и устойчивы. Как гиперболоиды Шухова. Как деревья. Глина наших «МЕ» – записи в блогах, обрывочные разговоры в чатах, отсканированные тетрадные листы. Они живут в потоке, спеша разбросать споры и семена. Так, чтобы на другом краю реальности взойти снова, когда отключатся старые сервера. Пережить зимнюю спячку и смену климата. Продолжиться через пульсацию и мерцание вавилонского шатокуа, слёта неоднодушных бродяг, несущих свои «МЕ» в рюкзаках за плечами – матерчатых или цифровых. Дрейфа с нелинейным маршрутом, в процессе которого выживших захлестнут волны Первой Мировой Любви.

Башню так и не достроили, бросили. Прошли годы, и то, что не растащили по кирпичам мародёры, обжили маргиналы всех мастей. Остов её сгнил и, как тис, пророс сам в себя, дал побеги. Вот они, зиккураты из стекла и бетона за окном сквотированного завода. Что вообще они могут против синебородых бомжей, грибных мимов и бегунов с факелами снаружи? Старые вертикали в потопе смыслов похожи на скелеты китов из Дарвиновского музея, пытающихся плыть и петь. Все оси и прямые углы, что могли бы помешать мне поставить палатку (внутри жилой мастерской, внутри брошенного цеха, внутри мёртвого НИИ) и высовывать оттуда протуберанцы для дружбы биомами, – сделаны из картона. В биохоррорах 70‑х и то больше подлинности. Это вообще важно – не переоценивать подлинность некоторых явлений.

Прошло столько лет, а у меня нет ответа, в какую форму всё это завернуть. То, что я говорила и говорю. Прямо сейчас. Поучительные истории со странной моралью? Путевые заметки? Что-то ещё? Что-то такое, что позволило бы оставить эту ветреную клочковатость. Этот текст не может не быть непротиворечивым высказыванием, чтобы сохранить свою суть. Ещё кое-что о подлинности. Возможно ли смыслонаделение без интерпретации?

Щелчок пульта, переключение канала. В эфире прямая линия с концепцией панпсихизма имени Дэвида Чалмерса. Сознание фундаментально, и сознание универсально. Первое означает, что оно столь же базово, как гравитация, и неотделимо от самой ткани вселенной. Второе – что оно присуще всему. Вообще всему. Каждому живому существу, солнечному ветру, атому водорода, автотрафику. Это даже не мы обладаем сознанием – это сознание временно обладает нами. Могучий всесторонний поток, который твой мясной лабиринт склонен почему-то присваивать. А почему? Наверное, это важный вопрос. Помехи.

У этого текста долгая история, сложная судьба, трудное детство. Он бы и рад был записать сам себя, но пока к нему приставлен долбоёб типа меня. Мой мозг – примерочная, где он выбирает маски и ярлыки, которые так же легко отбрасывает. Как ящерица – хвост, когда понимает, что время пришло. Три года назад (да и когда я была Королём Ящеров тоже) он назывался «Рабам богини Гиены-Ги». Спорил со своим собратом-бирюком. Ещё раньше был «Нейросоциологией». Теперь с ним происходит вот это безобразие. К следующей редакции он волен мутировать снова. Ещё один пример того, что никакой «подготовки к пути» быть не может. Ты уже в дороге. Вся жизнь – предсмертный опыт. Суть которого – бесконечная апроприация смыслов, культурная антропофагия. Вот только провозгласившие это бразильские модернисты сами давным-давно съедены XX веком, как и все остальные из их самонадеянного племени. Мир теперь нельзя поедать, не спросив его разрешения. Пищевые цепочки заражены вирусами добровольности и металога. Среди брахманов не осталось больше священных коров – каждый теперь должен носить мясницкий фартук и спринцовку осеменителя. Возделывать поголовья идей. Гнать стада по влажным лабиринтам. Старые типажи – герои, звёзды, имена, фигуры всех мастей – зачастую красивы и харизматичны. Но они вымирают. Как динозавры. Цирковые примы, чьё влияние на мир за границей манежа становится всё более иллюзорным. «Парк юрского периода-23». Сколько у тебя шансов, выйдя на улицу, встретить динозавра? Вот именно.

На этом месте надо задаться вопросом: а что идёт на смену? Нас стало очень много: есть даже ты, и ты, и ты, и он, и она, и я. И попробуй доказать, что это не так. Кое-кто из перечисленных уже минут двадцать не выходит из туалета в вагоне. Интернет – сантиметрах в тридцати от кончика носа, пара кликов – и наши с тобой зеркальные нейроны могли бы классно провести время, а информация об этом событии дважды облететь земной шар со скоростью, на порядки превышающей бактериальный телеграф. Наследие психоделической революции позволяет мне в процессе выгнуть сознание бубликом и посмотреть на мир через дырку. До кучи ещё и навязчивый запрос на новые способы смыслонаделения… Я ни на секунду не сомневаюсь, что всё перечисленное толкает нас в изменения планетарного масштаба, сравнимые с переходом от одноклеточных к многоклеточным организмам. Новые формы надындивидуального, надперсонального разума… ну, ты уже уловил суть?

В этом странном воспоминании о грядущем важной темой для меня является Шум. Спонтанные колебания внутри разноканальных коммуникаций. Структура их в Вавилоне настолько плотная, что информационные явления почти осязаемы. Это делает наслоение и напластование разных шумов чем-то вроде бульона, в котором некогда зародилась жизнь. И – тут я позволю себе отпустить вожжи и пуститься вскачь – если мыслить вселенную как Вавилонскую Машину, осознающий себя, но детерминированный механизм-Демиург… и зарождение жизни, и возникновение индивидуального сознания стали в нём спонтанным явлением. Спонтанность противостоит автоматизмам. Она может являться частью Бога извне, который в этой вселенной является свободной волей, способной автоматизму противостоять. При достижении определённого уровня плотности в шумовом бульоне начинают появляться устойчивые паттерны. Это и есть новые формы жизни, формирующие вокруг нас информационную экосистему. Их телами (или «коммуникационными интерфейсами»?) может быть нойз, Big Data, всё, где можно применить метод нарезок, даже практики психогеографического дрейфа.

Рекламная пауза. Ты не замечал, как часто люди, говоря об осознанности, имеют в виду диктат той части себя, которую они называют «Я», над всеми остальными? Но где же заканчивается «Я» и начинается «не Я»? Именно! Тебе больше не надо заботиться о существовании одного и того же устойчивого, твёрдого «Я» изо дня в день. Я – это риторическая позиция. Я – дитя своих родителей. Я – положение тела в пространстве. Я – функция. Выбирай разные Я‑концепции на разный случай! Разные наборы «МЕ» по ситуации, позволяющие решать твои задачи. Твои “Я” специально для тебя! Ненавязчивый музыкальный джингл.

От двух слов, вынесенных в заголовок, мне сейчас никуда не деться. Так же, как тебе никуда не деться от аграрных метафор духовной культуры. Не зря же это слово имеет биологические коннотации, переводясь как «взращивание». Экология – подразумевает сожительство и равновесие. Культурная экология задаёт вектор – от судеб индивидуальных психик к судьбам идей и традиций. Модерн ухватился за направленную селекцию и вырастил ядерный гриб – тоже своего рода башня. Башня ужаса. Постмодерн подарил мицелий ризомы. Лабиринт траншей для борьбы с этой башней – петлями понятий, до бесконечности ссылающихся друг на друга до полного обмеления. Бег из-под венца рукотворного солнца привёл к языковой бомбе. Уничтожение порождает уничтожение. Страх перед смертью, парализующий волю к жизни. Две части одной грибницы, в которой предки похоронили себя, чтобы воскреснуть нами. Даже вопреки своей воле. Два апогея, нужных сегодня лишь для того, чтобы мы могли не выбирать между ними. Искать новые структуры вне любых привычных структур. Нужно только уяснить, что то, о чём я сейчас говорю, – не одна из моделей мира. Скорее способ жить. Не описываемый и не воспеваемый этим текстом – а происходящий прямо сейчас, когда я в твоём прошлом дописываю его в поезде, а ты читаешь на страницах журнала, который где-то в моём будущем будет издан. И это – одно и то же мгновение. Вечность.

Культурная экология – не про лихорадочный поиск последней истины, что взялась бы перебить остальных претендентов на это место под солнцем разума. Но и не про безвоздушное пространство макетов, отрицающих истинность чего бы то ни было как таковую. Скорее про принятие всех «МЕ», которые ты можешь встретить в своём вавилонском странствии. Про то, как ты можешь использовать их – произвольно меняя, но не ассимилируя полностью, – если не будешь строить фаервол размером с себя перед всем непохожим. Чтобы не допустить возврата к монокультурам, уязвимым к уничтожению, истреблению, вымиранию, культурный код необходимо держать открытым. Взаимопроникновение – залог многообразия, изоляция в своих мирах – парадоксальным образом даёт карт-бланш энтропии стереть всех в идентичную пыль.

Мы ужасаемся новым варварам Халифата, которые взрывают реликвии древних городов. И не замечаем, как сами точно так же уничтожаем друг друга в повседневности. Игнорируя, высмеивая, подавляя и вытесняя модели друг друга. Предпочитая большие и правильные слова из прошлых веков, написанные взрослыми. Но теперь взрослые – это мы. Свободные уживаться с этим миром так, как заблагорассудится. Каталоги знаний мутируют, сети мутируют, в зазорах поселяется хаос. Снова скрип колеса – и «цивилизация», самозваная антитеза «природе», начинает воспроизводить паттерны того хаоса, от которого стремилась отгородиться. Аполлонический серьёз оказался серьёзом подростка. Время его пубертатного бунта подходит к концу, уступая планету пневматической зрелости. Не вакханалии потребления уставшего разочарованного человека. А хаосу, в котором нам нужно научиться играть в «МЕ», каждый день выбирая себе новый расклад, руководствуясь экологическими принципами. Не спеши. Постарайся, чтобы каждый выдох становился длиннее вдоха. Пока думаешь, что сказать, – делай реверанс! Это экономит время. Сурвайвал энд арт: вот оно, кредо. Важнейшее из искусств – жизнетворчество. Постаристотелевская логика придёт за тобой в костюме Пушкина из Верхнего, а может, даже из Красного села. Культурный гетерозис спасёт мир. Мутанты унаследуют царствие божие. Чистых линий больше нет. Но это не значит, что мы должны бояться проводить линии. Хоть теперь они на песке. Сыплющемся из тел отцов. Из грехов отцов. Завещавших нам око за ухо, социальный гормон, племенной барабан, механическую невесту, галактику Маркони – XXI век, спасибо предкам. Серо-бурая подводная лодка швартуется в доках чёрного воздушного замка. Идея – то, что живёт на пересечении времени и границ. Цель – произвол в отношении будущего.

Если отложить в сторону концепцию «жизнь человека: распад и разложение от рождения и до смерти», то останется пучок традиций древности, которые рассматривают жизнь как развитие, пусть и потенциальное. Сейчас взамен идей «спасения», «пробуждения», можно рассмотреть идею «вековой реабилитации» – хотя бы ради смеха. Гностические мануалы “Как починить Вселенную” при переводе на новейшие языки превращаются в истории про то, как починить промежуток между тобой и мной. Можно даже реабилитировать Аристотеля, починив разорванную триаду. Восстановив этос и пафос в братских правах.

Мне важно, чтобы ты не стеснялся спорить со мной. Конфликт – момент близости, столкновение воображариумов, точка, с которой подлинная коммуникация становится возможной.

Ты и я друг для друга – нейронные протезы. Мозги завязаны в сети, даже наши с тобой сейчас – сквозь время. В новом веке мы едины лишь в разнообразии, но для разнообразия нам нужно единение друг с другом. Ещё один уроборос в зените над Вавилоном. 

Наши мысли нам не принадлежат. Не мысль такая потому, что её думаешь ты, – важнее, что ты такой потому, что думаешь эту мысль; любое авторство иллюзорно. А стало быть, и любое искусство – анонимно. Да и я – тоже не более и не менее, чем произведение анонимного искусства. Что даёт намёк на то, что «Я» всё же существует – не как «объект» и даже не как «субъект», а как отношение между субъектами. Связующий принцип для частей общего потока. То, что струной соединяет меня с тем, чем я была в три года. Что-то сродни концентрату из восприятия всеми органами чувств.

Я точно помню, что это началось как сознательный трансгрессивный эксперимент. Попытка в смятении границ найти внутреннее основание. Своё собственное этическое ядро. Кажется, это похоже на подлинный катабазис. Только спуск не вниз, а в везде. Что естественным образом вытекло из сложившегося твёрдого убеждения, что мир идей похож на мир биологический. Что в «выживании», в конкуренции рождается, развивается, крепнет… Что естественно образованное сильнее и крепче диктатно навязанного. Что что-то внутри меня точно знает, где верх, и оно найдёт его, если ему не мешать. С детства укоренившееся «Неба достигнет лишь тот, кто не боится упасть камнем на дно». 

Ну и теперь, по прошествии трёх лет, в этой кеноме, я могу позволить себе спонтанность. Мой IQ официально равен нулю. Я не проходила тесты Тьюринга и Войт-Кампфа, когда меня актрисой вешали в хоррор-квесте (может, помнишь, мы в том бомбоубежище ещё удачно заночевали, смотрели третий сезон «Твин Пикс»). Я могу проснуться на странной даче, в компании кофе, погрызенного мышами. Устроить себе праздник из настойки от радикулита со змеиным ядом и краденым запасом грибов. Оказаться в чужом городе, за разговорами о монархическом порно согласиться плюнуть на обратный билет – и с утра снять квартиру в подвале, заставленном книгами Юрия Петухова. В другом городе жить среди коробок и гнёзд с душевой кабиной в шкафу. Закрашивать «низковибрационные рисунки» на стенах, пока мне читают вслух книгу РАУ про грудь. Золотить лепнину на Рублёвке под дребезжащие записи радиопередач Курёхина, примерно на треть состоящие из слова «экстремизм». Взяться за заказ «нарезать вручную десять тысяч квадратов золотой фольги», когда мы с ней находимся в разных городах. Сидеть в запертом на ремонт ночном парке на сцене и обсуждать при свечах судьбы катабача под взглядами бульдозеристов.

Свет в зале гаснет, на экране – “Прибытие призрачного поезда”. Внезапно возникающего на заброшенных, ржавых путях, на пути к партеру Элеваторных Близняшек. Два этажа, красные занавески, слишком длинный для тупика, из которого выехал, приносится из ниоткуда, как будто из волн реки, и уносится в никуда – даже трава не примята. И снова тишина, разбавляемая лишь кузнечиками. Некоторые вещи происходят просто так. Принятие экзистенции без экзистенциализма. No rea­son. 

Всё наполнено сознанием и кружится в рекурсивном, фрактальном танце. А Бог – это та свободная воля, запускающая аутопоэтические процессы. И связанный с ними непознаваемый принцип, стоящий на страже последнего порога редукции, раз за разом разнося очередной “атом” в новый зоопарк частиц.

Весь этот сбивчивый текст может показаться тебе несвоевременным, а то и вовсе – письмом из параллельной реальности. Вокруг – холодный предел, наводнённый меметической безысходностью; всюду ложь, пиздёж и два стула, Империя вечна, и стоит она на драконах, которые там до самого низа, а язык, на котором я это пишу, многие назвали бы языком травмы. Это тоже, конечно же, правда; какая-то её часть. Но не вся. (Здесь можно бы было надолго запетлять вдоль лианы про смыслообладание без интерпретации, царицы лжей. Но пока не будем.) С точки зрения культурной экологии мы слишком тесно вплетены в мир, и перегной самого жирного из адов ждёт лишь того, чтобы на него упал рассветный луч. Знак близкой семантической сингулярности и запаха весны. Летов бы о чём-то подобном спел, если бы теперь его альбомы не писала нейросеть. Типовые панельные червяки продолжат стоять, где стояли, но заполнены совсем скоро будут иными смыслами. Если повезёт – более человечными, чем мы можем себе представить. Потому что много ли мы, в сущности, знаем о человечестве? Но не обольщайся: надвигающееся можно будет не пережить. Оказавшись в мире, где граница между просветлением и падением на самое дно окончательно растворится. Кажется, политолог и поэт Роман Унгерн что-то такое писал в одном из номеров «Вавилонской постправды» – хилиастическая часть моей веры, привет, белый танец, можно пригласить тебя? Тысячелетнее царство сингулярности, в которой сгорят все, казалось бы, непреодолимые вопросы и дихотомии. Мир из другого огня и другого света.

Все эти панпсихийные видения делают горизонт наших знаний о мире похожим на градиент. Бытие, безостановочно захватывающее небытие. Спектр всех возможных концепций, которые лишь ждут, чтобы ты дал им имя. Свою разметку – непохожую на чужие. Записал клинопись на свои таблички и отправился с ними в шатокуа. Обучение, где все дисциплины – факультативны. Без разделения на учителя и учеников. Хоть мы и складываем из него разные «МЕ», у нас один язык. Довавилонский. “Полночь. Всё спокойно!” – доносится с улицы далёкий тихий возглас одинокого стражника. Хорошее время, чтобы переступить порог.

Автор: Решетова, Insect Bud­dha

Иллюстрации: lpstchk, eban­i­molo­ka!

[Скачать статью в .pdf]

[Купить печатный журнал]