«The Chaos Protocols»: глава 1. Как увидеть решетку

Все тоталитарные режимы в конце концов сводятся к одному и тому же. Они подкрадываются незаметно, их аргументы тонки и неоспоримы, а преимущества так очевидны, что опасность занесения этой заразы в дом среднестатистического гражданина, который видит только моментальную выгоду и слеп к последствиям, весьма реальна и даже неизбежна.

Алистер Кроули

Экономика часто представляется нам сухим изучением электронных таблиц и процентных ставок, но на самом деле, это целое философское учение. Экономика — это наука о ценностях. Она изучает то, что мы считаем ценным, что делаем значимым для себя на личном или культурном уровне. Плохие экономисты думают, что это наука о курсе валют и торговле на их разнице, но это всего лишь внешние проявления айсберга экономики — того, что происходит в нашей голове и что намного больше, чем мы себе представляем. Именно поэтому один из самых известных экономистов-трансгендеров Дейдра Макклоски предпочитает термин «гуманомика».

Многие наши мысли на самом деле нам не принадлежат. Они перешли к нам по наследству из нашей семьи или культуры. И наиболее очевидно это явление именно в экономике. Мы наследуем систему ценностей, которая не сходится ни с нашими духовными, ни с магическими убеждениями — просто потому, что она пришла из экономики, которая устроена совершенно не в нашу пользу.

Следовательно, любой поиск смысла или ценности нашей жизни должен начинаться с понимания этой полученной извне системы. Мистик и фантаст Филип К. Дик называет это «черной железной тюрьмой». Этими словами он описывает мировые силы правительства, экономики и культуры, которые по большей части невидимы, но ловят нас в маленькую и фиксированную версию реальности. Но на самом деле, границы нашей клетки определяются только нами,  и они сдерживают нас только в том случае, если мы им это позволяем. И поэтому, первый шаг к тому, чтобы освободиться из тюрьмы — увидеть стойки решетки. Налейте себе что-нибудь покрепче, пока мы движемся от стойки к стойке. (Позволю себе немного пошутить на барную тему,  но я серьезно — налейте).

Экономика в сегодняшнем ее состоянии нестабильна и будет оставаться такой по многим причинам. У всех нас где-то на задворках сознания есть представление о цикличных периодах взлетов и падений и о том, что когда жизнь идет под откос, надо просто затянуть потуже пояса и ждать, пока она снова не поползет в гору. И уж тогда мы снова сможем покупать огромные телевизоры и машины с высоким расходом топлива. На самом деле, этот коммерческий цикл составляет всего 20% от общей картины нестабильности, с которой мы сейчас сталкиваемся, и именно на него нацелены 100% государственной политики. Одно только это создает еще большую нестабильность. Оставшиеся 80% составляют неочевидные масштабные структурные изменения, далекие от многозначительно кивающих физиономий, которые вы видите по телевизору в бизнес-новостях. Некоторые сферы развитых мировых экономик необратимо сокращаются из-за своей устарелости и неэффективности,  другие сферы стремительно расширяются, так как они экономны и приносят прибыль. Так и получается, что на одном конце страны — заброшенные города, а на другом — подростки-миллиардеры. Пока проще рассматривать это как две отдельные экономики, занимающие одно географическое пространство. Не будет преувеличением сказать, что мы переживаем вторую Индустриальную Революцию.

Есть у духовных искателей одна досадная черта: как только разговор касается макроэкономики, их взгляд безучастно устремляется в пустоту. Существует несколько возможных причин такого поведения.

Во-первых, то ли из-за ошибок в разработке, то ли из-за масштабных заговоров, которые иногда вскрываются в истории, наша система образования абсолютно не прививает финансовую грамотность. Если этот пробел так и остается незаполненным, мы просто отдаем его на откуп метафизической части нашего мировосприятия. Во-вторых, в системы оккультных убеждений постоянно украдкой влезают чисто христианского толка сомнения в том, что касается физического тела и материального мира вообще, хотя эта тенденция вроде бы идёт на убыль. Ну и наконец, читать про демонов намного интереснее, чем про инфляцию потребительских цен, даже несмотря на то, что лишь одно из них абсолютно точно подпортит вам жизнь. Отвлекшись от вышесказанного, в мире так мало богатых магов скорее всего потому, что у них есть занятия поинтереснее, чем копить горы бессмысленных богатств, чтобы купить яхту.

И я их понимаю. На первый взгляд кажется, что махинации на Уолл Стрит, разнообразные государства или их центральные банки не имеют никакого отношения к простому человеку, чьи мечты сводятся к хорошей работе, которая бы обеспечивала его семью и оставляла еще время на духовное развитие. Но понимание устройства мировой финансовой системы не подразумевает ни того, что вы намереваетесь забраться на самый ее верх, ни того, что это понимание требует от вас одобрения. И если мы будем не в состоянии понять, что макроэкономика — дело личное, то это гарантированно приведет к тому, что наши скромные и достойные восхищения мечты так и останутся мечтами. Гарантированно, понимаете? Предполагать, что все эти тенденции и изменения не влияют на нас просто потому, что нам не интересно о них знать, означает лгать самим себе и отказывать себе в возможности лучшей жизни.

И поскольку это все-таки книга о магии, давайте я приведу пример из астрологии. При мыслях о личной финансовой грамотности нам обычно приходит в голову подведение баланса чековой книжки, управление семейным бюджетом, погашение долгов и, в общем, осознанное потребление. Это все — необходимые микроэкономические навыки, которые можно сравнить с быстрыми, маленькими и часто находящимися в ретроградном движении планетами внутренней солнечной системы. Большие и неторопливые планеты внешней области это такие макроэкономические силы, как потоки капиталов, цены на сырье, рынки облигаций и акции.  Оба вида планет влияют на вашу астрологическую карту и друг на друга.  Отметать половину из них потому что они не кажутся нам существенными —  все равно, что прокладывать путь по половине карты или гадать на половине колоды Таро, так как макроэкономические тенденции дают нам подсказки к тому, что в последующие месяцы будет происходить с микроэкономикой. Просто взгляните, как скачут цены на газ.

Передавать судьбу своего экономического состояния в руки правящей элиты, которую зачастую никто и не выбирал, просто из-за мысли, что у нас не математический склад ума для всего этого — удобная отговорка, чтобы прикрывать страх.  Кроме того, это дает правящей элите стратегическое превосходство, известное как информационная асимметрия.  Если ваши соперники знают больше вас, они, конечно же, вас перехитрят. Повышение уровня нашей финансовой грамотности нивелирует это преимущество. Да, кривая обучения может быть крутой. Но если вы хотя бы пару раз за последние пять лет были в супермаркете, то вас должно больше пугать игнорирование происходящего, а не противостояние ему. Изучить мировые тенденции гуманомики — это необходимый шаг к тому, чтобы в вашей жизни появился смысл и благосостояние. Как гласит старая шулерская поговорка «если рядом не видишь лоха, значит, лох — ты».

Доллар под свечой

Давайте начнем с краткого пересказа истории скромного доллара. Как правило, историю о происхождении денег начинают рассказывать с Шумерской и Индской цивилизаций, но это все преднамеренное запутывание вопроса, что на самом деле сейчас представляет из себя доллар. Нам не нужна история экономики; нам всего-навсего нужно выяснить, как все стало работать так, как оно работает сегодня.
С возникновения Западной цивилизации и ровно до конца семнадцатого века, деньги и богатство были примерно одной и той же вещью.  Можно было поменять золото и серебро на другие материальные ценности: крупный рогатый скот, имения, корицу, других людей и так далее. И если вы не обменивали золото или серебро на эти вещи, вы все еще оставались богатыми — с золотом и серебром в вашей валюте. Даже в бартерной системе вы успешно меняете одни ценности на другие: например, двух коз за одного верблюда. Конечно, займы и кредиты существовали и до этого времени, но в основном деньги работали по схеме «одна ценность за другую». Сама идея того, что куски бумаги могут иметь ценность, казалась дикой. Фактически, когда легендарный исследователь Марко Поло во время своих приключений столкнулся с ранней формой валюты, он просто не мог в это поверить. В своем дневнике он пишет о странном денежном эксперименте Великого Хана следующее:

«Он заставляет их брать кору определенного дерева — шелковицы, если быть точным, листья которого являются едой для шелкопрядов, — деревьев этих так много, что целые кварталы усыпаны ими. Они берут белую кору определенного качества или ту прослойку, которая находится между самим массивом дерева и толстой наружней корой, и из этого изготавливают нечто напоминающее листы бумаги, но черного цвета. Когда эти листы готовы, они нарезают их на куски различных размеров. Самый маленький размер соответствует половине торнезелло; чуть побольше  — одному торнезелло; еще чуть больше — половине серебрянного венецианского гроута; другой — целому гроуту, остальные — двум, пяти и десяти гроутам соответственно.

Существует так же размер, соответствующий одному золотому безанту, и другой — трем безантам, и так до десяти.  И все эти листы издаются с такой торжественностью и важностью, как будто они на самом деле состоят из чистого золота или серебра, и на каждом должны поставить свою печать и расписаться несколько официальных лиц. И когда все исполнено надлежащим образом, главный офицер, назначенный самим Ханом, смазывает доверенную ему Печать киноварью и вдавливает ее в бумагу — так, что Печать оставляет красный оттиск, и Деньги становятся подлинными. Подделка карается смертной казнью. И волей Хана ежегодно издается такое количество этих денег — а ему это не стоит ровным счётом ничего — что в сумме они должны стоить всех сокровищ этого мира.

Этими кусочками бумаги, сделанными по описанной технологии, Хан расплачивается по всем своим счетам; также он поощряет распространение их по всему королевству, провинциям и территориям, так далеко, куда простирается его власть и суверенитет. И никто, каким бы важным он себя не считал, не смеет отказаться принимать их в качестве оплаты под угрозой смертной казни»(1).

В изложении Марко Поло, фиатные деньги действительно предстают нелепой диковинкой, прямо как одна из тех фантасмагорических идей, которые вы с корешами выдавали в общаге по укурке. Но фиатные деньги в чистом виде — не совсем та система, что мы имеем сегодня.  Если уж на то пошло, наша еще более странная. Она зарождается в конце семнадцатого века в сердце Лондона и в европейских Нижних землях.

Ювелиры и торговцы драгоценностями складывали вложенные богатства их клиентов в свои сейфы, а взамен выдавали им бумаги с указанной ценностью хранимого.  Люди начали обмениваться и торговать этими бумагами, так как это было намного удобнее, чем идти обратно в хранилище, менять квитанцию на золото и расплачиваться им. Ювелиры быстро смекнули, из всех вкладчиков лишь немногие возвращались, чтобы забрать свое золото. И, к счастью или сожалению, они начали издавать больше квитанций, чем было золота в сейфах.  На эти квитанции можно было что-то купить или дать их взаймы под процент частным лицам или предпринимателям. Конечно, выгода с таких займов была несоизмеримой. И поэтому следующий шаг был неизбежен. Владельцы сейфов могли заработать намного больше, выдавая займы, чем взимая плату за хранение золота, так что они начали платить частным лицам и владельцам бизнесов за размещение у них богатства, и таким образом мы пришли к идее сберегательных счетов. В общем, именно так и возникло частичное банковское резервирование. Вы отдаете на хранение сотню золотых монет, а взамен получаете квитанции на восемь сотен. Схема становится сложнее, если эти бумаги вложены в другой банк, который хранит только малую часть вклада, пуская остальное в оборот, но заявляет при этом, что сохраняет ваш депозит в полном объёме. На самом деле, в глобальной экономике сегодняшнего дня всё это вкладывание и перевкладывание бумаг, по которым уже выдан кредит, составляет более 90% всех финансов. (Когда вы оформляете займ, вы в буквальном смысле достаете деньги из воздуха.)

И это был всего лишь вопрос времени, когда эту высокоэффективную, сомнительную с точки зрения закона и, главным образом, конфиденциальную практику подхватят короли и правительство. В 1690‑х, чтобы оплатить всё повышающиеся расходы на Континентальные войны, только что созданный и, технически, принадлежащий частному лицу, Банк Англии начал выпускать банкноты на законных основаниях. Для того небольшого количества физического золота, которое хранилось в офисе банка на Уолсбрук-стрит (кстати, построенном на руинах храма Митры, бога сделок), эти долговые расписки (IOU, i owe you) были весьма эффективны.

Теоретически, вы могли в любой момент придти в Банк Англии со своими банкнотами и обменять их на слитки, которые там хранятся. Но на самом деле, в течение двух следующих веков это так и оставалось теорией. Долговые расписки продолжали выпускать, даже когда золото было полностью спущено на войны. И чтобы предотвратить выдачу золота Банком, было даже издано несколько законов. И если раньше мы оплачивали товары небольшими кусочками чего-то ценного, то теперь начали платить небольшими кусочками долга в виде расписок. И расписок было намного больше, чем золота в сейфе. Это существенно увеличило денежную массу по сравнению с реально существовавшим в экономике золотым запасом, а также перенесло контроль за денежной массой от рынка к правительству. Монетарная политика тесно переплетается с деятельностью имперского государства. И появляется инфляция.

Без сомнения, в вопросах кредитования там, где это необходимо, центрабанковская модель управления справлялась на ура. Британия увеличила национальный долг, сокрушила врагов и построила величайшую империю, которую когда-либо видел мир. Тем же принципом продолжает пользоваться в наши дни Америка с ее бесконечными нефтяными войнами. Кэтрин Остин Фиттс, бывший заместитель министра жилищного строительства и городского развития, называет это «военно-банковской моделью». Вы вторгаетесь в страну и силой навязываете ей свою валюту в обмен на ее природные ресурсы, и победитель пожинает богатства и получает полный контроль над долговыми расписками, которые еще и укрепились, благодаря ресурсам, которые вы только что завоевали. С тех пор, как Никсон покинул свой пост, наметилась тенденция — крупнейшими покупателями облигаций США становятся банки тех стран, которые мы успешно оккупировали. Хорошая работа, если вы понимаете, о чем я! И так же, как в свое время Королевский военно-морской флот Великобритании делал это в Индии и на Карибах, так и армия США и ее союзники в НАТО продолжают следовать по накатанной дорожке в Евразии.

Второй удар по статусу денег как богатства случился в двадцатом веке с полным отказом от золотого стандарта. Эта история начинается в 1913 и заканчивается в 1971 году. Когда создавался Федеральный резерв, он придерживался лучшей монетарной политики, которая зарекомендовала себя в Центральной Европе, — она известна как классический золотой стандарт (он же — золотомонетный стандарт). Взглянув на доллар, напечатанный до Первой мировой войны, вы увидите, что на двадцатидолларовой купюре черным по белому написано, что его можно обменять на двадцать долларов чистого золота.

Эта практика выкупа золота была приостановлена во время войны, по мере того как одни «цивилизованные» страны платили за убийство людей в других цивилизованных странах тем, что печатали все больше и больше валюты. Правительства также уяснили, что они могут обернуть все финансовые ресурсы страны к своей политической выгоде через дорогостоящие проекты, которые запускаются одновременно со значительным повышением налогов. В период между войнами, классический золотой стандарт сменился на золотообменный стандарт. В реалиях США это означало, что Федеральный Резерв может напечатать 50 бумажных долларов на каждые 20 золотых долларов, которые хранятся в его сейфах (40%-ный резерв). Но даже это продолжалось недолго.

По окончанию Второй мировой войны, в Европе было море долларов США и совершенно не осталось золота. Фактически, на тот момент в США хранилось примерно две трети всего мирового золота, а в Европе не было практически ничего.  И так было подписано Бреттон-Вудское соглашение. С учетом того, что мир уже утонул в долларах, которые в конечном итоге обменивались на золото, было решено, что почти каждая валюта в мире будет обеспечиваться долларами США… которые, в свою очередь, будут обеспечены золотом.  Но как бы то ни было, в соглашении не был упомянут резервный процент, как это было в междувоенное время. И Федеральный Резерв свободно мог напечатать столько долларов, сколько ему захочется, полагая — как и лондонские ювелиры несколькими веками ранее — что ситуации, когда все в мире одновременно захотят обменять свои доллары на золото, не произойдет.

Но уже скоро во Франции Шарль де Голль понял, что долларов, или «квитанций под золотые запасы США» слишком много в сравнении с реально хранящимся там количеством золота. И он попросил вернуть Франции ее золото. Практически одновременно, остальные страны сделали то же самое. С 1959 по 1971 США потеряло 50% своих золотых запасов. Но даже после этого долларов было в 12 раз больше, чем обеспечивающего их золота(2). И тут приходит Никсон. Он ушел от золотовалютного стандарта и ввел долларовый стандарт, тем самым оторвав каждую валюту мира от обеспечивающих их физических ценностей. Ценность валюты стала выражаться в уровне доверия правительству, которое ее печатает.

Основная причина, по которой Никсон решил уйти от золотовалютного стандарта, сводилась к неправильному пониманию им и его советниками так называемого активного торгового баланса, при котором экспорт страны превышает ее импорт. Доллар, привязанный к золоту, давал странам-соперникам по уровню экспорта — например, Германии и Японии, — очевидное преимущество: они могли снизить стоимость их валюты, а США — нет. Такое вот досадное непонимание американской истории. Реальность такова, что торговый дефицит или профицит на самом деле не особо влияет на общий уровень экономического благосостояния. Из четырех сотен лет существования три с половиной столетия США жили с торговым дефицитом, и за это время их экономика стала одной из наиболее сильных и успешных в истории(3). (Исторически, повышение торгового дефицита скорее всего приведет к уменьшению безработицы). Люди из других стран хотят торговать с американцами именно из-за обширной и успешной национальной экономики. Транзакции, как правило, происходят между людьми, а не странами. Если я продаю вам карандаш, вы находитесь в торговом дефиците по отношению ко мне, потому что ваши деньги теперь мои. Но ведь у вас теперь есть карандаш! Садитесь и пишите бестселлер. Исторически сложившийся торговый дефицит в Америке был отражением такого же феномена, только более крупного масштаба. Сам Стив Форбс, основатель одноименного журнала Форбс, указывает на то, что в 2008 году торговый дефицит США в Китае составил 2.74 миллиарда долларов, вложенных в «трубы нефтегазовых стран»(4). И этот «дефицит» создан не бессмысленными тратами изнеженного среднего класса, а потребностями растущей экономики. И в этом, как и во многих других вещах, Никсон сильно ошибался. Там, где есть взаимовыгодный обмен, дефицита быть не может. Стоит также отметить, что навязчивое стремление стран-экспортеров понизить курс своей валюты, тем самым увеличив экспорт, никак не улучшает их внутреннюю экономику. В США, экспорт занимает примерно 10% от ВВП, в то время как импорт доходит до 70%. Таким образом, подрыв покупательной способности приносит больше вреда, чем пользы. (Как бы то ни было, сильный доллар снижает международную выгоду мультинациональных корпораций, так как их зарубежные заработки, по определению США, менее ценные. Я думаю, что это одна из основных неафишируемых причин, по которой снижают стоимость валюты).

До 1971 года цена доллара была привязана к определенному количеству драгоценного металла, так же как это было в начале эпохи частичного банковского резервирования. В девятнадцатом веке, в те времена, когда известная вудуистка Мари Лаво и ее дочь были живы, доллар либо состоял из определенного количества серебра, либо свободно обменивался на него. Именно эта стабильность делала доллар чем-то реальным и стоящим. И если бы младшая или старшая Лаво пользовались народными магическими рецептами и помещали доллар под свечу, они бы получили прирост богатства к фиксированной сумме.

А если бы вы попробовали сделать то же самое после 1971 года, то получили бы прямо противоположное. В переводе на сегодняшние деньги вам потребовалось бы примерно $5.78, чтобы приобрести то, что можно было купить на доллар в 1971 году. И поэтому эта магическая практика вызывает скорее разорение, чем прибыль.
Самое сердце вашей финансовой системы больше не является непоколебимой и достойной доверия ценностью, а также больше не работает в вашу пользу. Конечно же, наличие сбережений намного лучше их отсутствия, но лишь до тех пор, пока они не обращены из бумажных купюр в материальное богатство, их ценность весьма призрачна, и это мы еще не начали рассматривать набирающую популярность мировую электронную валюту. И пока западный мир играет с возможностью умеренной дефляции, стоит помнить, что с момента создания Федерального Резерва в 1913 году покупательная способность одного американского доллара снизилась на 95% (5). Доллар — хитрый и неточный индикатор наших ценностей, но это то, что мы имеем; и если мы хотим его успешно использовать, нам стоит понимать, как всё это работает.

Американская мечта — это рекламная кампания.

Мы заставили себя поверить, что короткие двадцать лет после войны были нормой для Америки, когда ее влияние на рынке росло на фоне лежащих в руинах государств-конкурентов, чья рабочая сила осталась на полях сражений или была обращена в пепел в концлагерях. Ничто не препятствовало развитию — минимальные усилия приводили к успеху. Политики побеждают в выборах, строя свои кампании на обещаниях вернуть этот послевоенный рай. В сравнении со всей историей Америки, тем не менее, очевидно, что никакая это не норма, а уникальное, счастливое отклонение. Считать это нормой — это как считать, что ваша обычная жизнь состоит лишь из питья коктейлей на пляже, потому что когда-то вы провели пару недель в Канкуне.

Послевоенный период отличается стремительным ростом экономики, обусловленным развитием промышленности более, чем потреблением, всеобщей занятостью, бесплатным образованием и «святыней святынь», которой нас учат поклоняться, — владением недвижимостью.

Давайте проясним, зачем сотни миллионов долларов тратятся на рекламу, убеждающую уже третье поколение людей, что недвижимость — это хорошее вложение денег: чтобы банки продавали ипотеки и государства фиксировали рост ВВП. Вот и все. Остальные фразочки, в духе «пустить корни» или «иметь инвестиции», — всего лишь реклама, что только подтверждается выдрессированным в вас возмущением, появляющимся, пока вы читаете эти строки. Поездка по окраинам Детройта покажет, что эмоциональная привязанность к ипотечному долгу также помогла сгруппировать рабочую силу вокруг производства. Все-таки поощрение собственнического общества не было обманом. Так же как военно-банковская модель экономики, оно довольно хорошо работало на протяжении пары десятилетий. С помощью реальной банковской прибыли, строительства и создания и покупок всего, чем обычно обставляют дом (холодильников, диванов и так далее) строительная промышленность привносила около 20 процентов ВВП. Система частичного банковского резервирования была сформирована ювелирами и торговцами драгоценностями много веков назад и позволила капиталу сосредоточиться вокруг перспективных инвестиций. Ваши отношения с банком были взаимными: банк оценивал, насколько хорошо в вас инвестировать и заработаете ли вы оба деньги.

Пока ипотека была не дороже вашего годового заработка более, чем в три раза, и энергия была достаточно дешевой, чтобы поступать из пригородов, а новые покупатели совершали как минимум 40 процентов всех покупок, и также пока экономика обеспечивала достаточное количество стабильных рабочих мест, чтобы с ними можно было получить ипотеку, только в этом случае вся система, работая сообща, была очень выгодной. Но какая же часть нарисованной мной сейчас картины похожа на современный мир?

Перед тем, как ответить на этот вопрос, мы должны отметить основной переломный момент в работе этой системы, когда все пошло наперекосяк. В 1970‑х появилось понятие секьюритизации ипотек. Проще говоря, закладная гарантирует выплату денег в будущем. То есть ипотечные ценные бумаги гарантируют будущие выплаты по набору из сотен или тысяч отдельных ипотек. Банки начали продавать эти бумаги другим банкам, пенсионным фондам и другим финансовым институтам. С этого момента потенциальный американский домовладелец стал вдвое выгоднее. Во-первых растущий рынок недвижимости повышал ВВП. Во-вторых — и это было гораздо выгоднее для индустрии финансовых услуг — отдельная ипотека больше не рассматривалась как что-то, что банк продает так же, как пекарь продает хлеб. Индивидуальные ипотеки стали «пшеницей», из которой мололи муку, из которой пекли хлеб, который приносил банкам прибыль. Банковское дело перестало быть основанным на взаимных отношениях (что делало возможными настоящие инвестиции в настоящую экономику) и стало заниматься сделками; банкиры из инвесторов превратились в брокеров.

Обрастание ипотеки финансовыми бумагами не было результатом заговора кучки нью-йоркцев с сигарами в зубах (который сложился позже с финансовой помощью банкам и избеганием тюремного срока). За короткое время секьюритизация сделала одну замечательную вещь.

Она позволила более бедным людям покупать дома, так как банки распределяли ипотеки с высоким риском среди ипотек с низким и могли заработать достаточно денег на этом пакете, чтобы выдать еще больше кредитов. Намерение было почти благим: найти способ снижения риска, связанного с дачей кредитов клиентам с низким доходом, чтобы больше людей смогли купить свой собственный дом. Но что там говорят про благие намерения и дорогу в ад?

То-то же: резкий рост спроса на рынке жилья только подлил масла в огонь. Цены взлетели, и люди стали вынуждены брать все большие и большие ипотечные кредиты, что сделало долговую нагрузку еще более значимой для банков, которые вкладывали их во вторичные и ипотечные ценные бумаги.

Мы зашли слишком далеко. Очень далеко. Сейчас нам всем уже известно, что предоставление «исключительно процентных» ипотек на и без того переоцененные дома живущим в районах экономического упадка хроническим безработным привело к разорению всего мира.

К 2008 году финансовые активы, основанные на этих неудачных ипотеках, — и, что более важно, связанные с ними производные ценные бумаги — формально стоили в десятки раз больше остального объема экономики во всем мире. Когда этот экономический монстр рухнул, произошли две вещи, упоминать которые никто не любит: все невыплаченные ипотеки были погашены банками из карманов налогоплательщиков, более того — банки присвоили себе и дома тех, кто больше не мог платить по ипотечному кредиту. Это был выигрыш по всем фронтам. В то же время миллионы американцев выселили из их домов, а из тех, кто остался, чуть меньше половины должны были платить ипотеки дороже, чем их жилье. Десять миллионов людей потеряло работу, а банки получили одиннадцать триллионов долларов в качестве финансовой поддержки. То, что ипотечный долг США на тот момент составлял примерно девять триллионов долларов, не имело значения. Для налогоплательщика было бы дешевле заплатить за каждую ипотеку в стране и дать обанкротиться банкам, заключавшим сомнительные сделки. Продолжайте читать, и пусть это уляжется в вашей голове.

Результаты всех этих неудачных сделок отчетливо видны. Согласно исследованию Брукингского института, бедные слои населения сейчас чаще живут на окраинах, чем в центре города или в регионах(6). Исчезновение хорошо оплачиваемых рабочих мест и растущая цена электроэнергии — стоимость среднесуточного количества энергии поднялась на 50 процентов с 2005 по 2012 — привели к тому, что сейчас миллионы американцев стали рабами новой формы долгового феодализма(7). Переезжать в поисках лучшей зарплаты слишком дорого, а местная значительно снизилась после обвала. Сорок девять миллионов американцев сейчас находятся в условиях отсутствия продовольственной безопасности(8).

На современном рынке недвижимости объекты, стоящие более миллиона долларов, продаются с частотой, растущей на 10 процентов в год. Количество продаж объектов недвижимости стоимостью менее 250,000 долларов — они составляют две трети всего рынка — снижается на 12 процентов ежегодно(9). Real­ty­Trac сообщил, что 42.7 процентов всех продаж недвижимости в первой четверти 2014 были полностью совершены в наличных… то есть без ипотеки(10). Читая между строк, чего мы здесь точно не видим, так это счастливой молодой семьи, поднимающейся по лестнице своего дома. А видим мы долгосрочных инвесторов, которые гонятся за ценами до самой Луны, куда среднему американцу уже не добраться. Во время написания этой книги количество купивших дом впервые достигло минимума за 27 лет и доля вклада рынка недвижимости в ВВП была наименьшей с конца Второй Мировой Войны.

Несмотря на все эти махинации, финансовую разруху и гибельный объем личного долга, американцы продолжают верить, что владение недвижимостью – лучшая инвестиция. И все же, по данным Wash­ing­ton Post, процентный доход от недвижимости за год составлял всего 0.3 процента, если не учитывать инфляцию(11). За тот же период акции S&P 500 приносили по 6.5 процентов ежегодно.

Здесь мы возвращаемся к тому, что экономика — наука, изучающая происходящее скорее в человеческой голове, нежели в реальном мире. Мы не только ничего не смыслим в процессе инфляции, не будучи способными понять связь между ценами в супермаркете и первоначальной ценой, которую озвучивает нам риелтор, нас еще и приучили ценить владение недвижимостью как индикатор безопасности и зрелости, хотя любой член Нобелевского комитета скажет нам обратное.  Эта ценность условна.

Очень важно понимать, что желание обладать недвижимостью рождается из эмоций, а не из расчета, потому что почти во всех участках страны это будет лишь страховать от инфляции, но не принесет гору богатств, вопреки нашим ожиданиям. Всего лишь защитой от инфляции является и покупка небольшого дома, чтобы не платить огромной ипотеки. Если остановиться и рассмотреть манию домовладения на достаточно большом промежутке времени, все становится понятно. С момента появления первых домов — ни много ни мало около десяти тысяч лет назад — все они умещали в себе несколько поколений. Несмотря на это, во второй половине двадцатого века нам сказали, что мы можем поддерживать отдельно три домашних хозяйства — прародители, родители и вы, когда раньше платежеспособным должно было быть одно целое. Экономическая модель, стоящая в основании этой авантюры — а это было именно авантюрой — становится заметной только сейчас, когда третье поколение оглядывается по сторонам и обнаруживает, что не может позволить себе отдельное проживание.

Жилища, занимаемые одним поколением, своим владельцем, — лишь мизерная часть человеческой истории, а не вечное положение дел. Найдите лучший путь.

«Баг» капитализма

Вас может удивить, что у нас не так уж и много чистых данных о том, как работает «нормальный» капитализм. Нам приходится временно отказываться от так называемого истинного капитализма, чтобы воевать, разрушать империи, включать в категорию работоспособных новые гендеры, создавать фиатные валюты и заново застраивать целые континенты. В процессе мы учимся. Мы даже не уверены, отчего возник определенный тип североевропейского капитализма, который успешно вытащил миллиарды людей из бедности за последние два столетия, сформировав глобальный средний класс. (Что не значит, что он идеален, конечно.) Название могло бы послужить нам подсказкой, но одна из основных областей, пока еще недостаточно нами изведанных, это то, как капитал — материальные блага в форме денег и физических объектов, в которые возможно инвестировать — работает на протяжении времени. Большая часть этого сводится к нашей сосредоточенности на кредитах. Кредит, или имеющийся долг, по сути своей не так уж и плох. В то время как «настоящий капитализм» с тем же успехом мог быть назван «рискизмом», потому что он подразумевает, что участники этой системы будут вкладывать накопленный капитал в достаточно рискованные инвестиционные проекты, существующий кредитный рынок позволяет окупить сегодняшние вложения будущей прибылью. При правильном подходе это работает превосходно.

Кредит и капитал — это инь и ян капитализма. Их взаимодействие создает целую вселенную, и поэтому понимание того, чем они являются и как работают — основной шаг к тому, чтобы увидеть решетку нашей черной железной тюрьмы. Культура приветствования инноваций и инвесторов вкупе с упомянутыми поправками в законодательстве — вот что, согласно Дейдре Маклоски, гуманомисту, чьё имя уже всплывало в начале этой главы, позволило северо-западной Европе и её колониям опередить остальной мир(12).

Определённо, дело было не просто в доступном кредите, которым мусульманский мир пользовался на протяжении тысячи лет. И не в достижениях в области технологий, так как Китай на протяжении двух тысячелетий до этого был значительно подкованней Европы в этом вопросе. И не в имперских замашках, хотя бы потому что цивилизация Майя, Османская и Монгольская империи были организованы намного лучше. (Империи обогащают только императоров. А мы остаемся бедными. Спросите Дика Чейни.) Действительно, если окинуть взглядом весь мир в эпоху Темных веков, то западная Европа — последнее место, которое вы бы выбрали для экономических и культурных изменений. Поэтому догадка Макклоски не хуже любой другой. Что бы ни произошло, это нечто позволило личному капиталу расти быстрее, чем он рос бы при простом ре-инвестировании прибыли. Она называет это началом Великого Обогащения, исходной точкой формирования всемирного среднего класса, и это событие, которое спровоцировало самую большую децентрализацию и создание материального богатства.

Дежурный французский экономист Томас Пикетти изучал накопление капитала в западных странах за последние два столетия. И в результате были сделаны некоторые удивительные наблюдения, которые скорее можно отнести к фичам капитализма, а не к его багам. В двадцатом веке — и этот факт был хорошо скрыт экстремальной реорганизацией [экономики], произошедшей из-за Великой Депрессии и Второй Мировой Войны — в капиталистической экономике с течением времени всё больше и больше капитала оседало у всё меньшего количества людей. Абсолютные цифры, собранные Пикетти, были поставлены под сомнение, потому что он не учел такие трансакции, как государственные выплаты или жилищные субсидии, которые, между прочим, являются солидным источником дохода для малоимущих слоев населения. Включите их обратно в таблицу и большая часть рейтинга роста благосостояния населения просто испарится. Как бы то ни было, сложно поспорить с наличием общей тенденции к росту централизации благосостояния. Общее понимание этого вопроса демонстрирует движение «Захвати Уолл-Стрит», которое продвигает идею 1%, в немалой степени обусловленную предыдущим исследованием Пикетти.

В то время как буквально все, что экономика принесла с кризиса 2008 года, ушла к 10% населения и большая часть из этого — к 1%, даже это исчезающе маленькое количество людей скрывает, насколько централизованным стал мировой капитал. Да, 10% верхушки общества забирают себе домой 50% дохода страны… на самом деле, это единственный сектор экономики, где рост дохода за последние четыре десятка лет превысил инфляцию. Но измерение 1% к 99% дохода, а не капитала — то есть, заработанных денег, а не присвоенных благ — вот в чем просчитались все, кроме Томаса Пикетти. Цифры же, которые выглядят менее хорошо на плакатах, но отражают реальное положение дел, таковы — 0.1%. Благодаря размыванию доходов среди подавляющего числа населения, пресловутый 1% сейчас включает докторов и даже несколько университетских профессоров — и скорее всего, ни те, ни другие не рассекают по миру на личных самолетах.
Распространенное предположение о капитале заключается в том, что он ре-инвестируется в реальную экономику, например, через строительство новых заводов, которые создают дополнительные рабочие места и способствуют возникновению вокруг них промышленных зон. Прирост капитала наилучшим образом создается через обдуманную трату этого капитала. Такое, безусловно, происходило и до сих пор происходит. Тем не менее, Пикетти наблюдал общую тенденцию концентрации капитала во все меньшем и меньшем количестве рук, что ведет к катастрофическому сценарию, в котором несколько десятков человек могут с легкостью купить весь политический процесс, и сделать это с таким небольшим для них количеством богатства, которое для нас равнялось бы найденной за диваном мелочи. Согласно ОКСФАМ, только в 2012 году сотня самых богатых людей планеты заработали достаточно денег, чтобы четырежды покончить со всей мировой бедностью(13).

Только в последние несколько лет нам удалось увидеть, насколько маленькая на самом деле эта группа людей. Что же касается недавнего финансового кризиса, большая часть народного гнева была направлена на банки как на источник проблемы. Но это все равно, что обвинять пистолет, а не руку, спустившую курок. В течение последний трех поколений мы наблюдали заметное смещение акцентов в бизнесе и капиталовладении от независимых дельцов к централизованному, транснациональному миру. Чтобы увидеть это своими глазами, вам всего лишь нужно прогуляться по главной улице своего города.

Настоящая история в централизации богатства и власти — о том, кто владеет банками и самыми большими корпорациями. Это так называемые институциональные инвесторы, включающие в себя пенсионные и другие фонды частного капитала. Они — левиафаны финансового мира, и каждое их движение вызывает большие волны. Тридцать самых крупных акционеров топа-299 мировых корпораций владеют 51.4% всех акций. Из этих тридцати только девять являются суверенными государствами или их фондами национального благосостояния. 14 В последние несколько лет, работавшие в Швейцарском Государственном Технологическом Институте в Цюрихе специалисты по теории систем рассчитали, что 40% всего благосостояния в мировой капиталистической системе контролируется меньше чем 1% компаний внутри этой системы; и это супер-образование из 147 корпораций с взаимосвязанными советами директоров. 15 Большинство из этих корпораций являются финансовыми учреждениями и топ-20 их включает в себя «Барклайз Банк», «Дж.П. Морган Чейз» и «Голдман Сакс».

Тщетность протестов против Бильдербергского клуба или Богемской рощи становится очевидной, как только вы осознаете, что триллионы долларов могут свободно выбрасываться на рынок и изыматься оттуда в результате одной встречи десяти человек. И, в целом, именно так все и происходит. Собранный в одну кучу капитал очень легко передвинуть.

Эта ситуация создает своеобразный дисбаланс материальных стимулов, помогающих расти этому капиталу — за наш счет. Во-первых, она оказывает влияние на налоговые поступления, которые должны быть отражены в том, что осталось от реальной экономики. Половина всей мировой торговли сейчас проходит через «налоговые убежища», и, по оценкам, примерно одна треть мирового богатства находится там постоянно. В то же время, мы здесь вносим платежи за школы и дороги из своих декларируемых доходов в ту экономику, из которой выбрали практически весь капитал и нашли ему хорошее применение где-нибудь на Тайване или в Бразилии.

Эти «стимулы» становятся еще более странными, когда мы берем в расчет пенсионные фонды, как одни из самых крупных институциональных инвесторов. Подумайте вот над чем. Всю свою карьеру вы проводите, вкладывая деньги в реальную американскую или британскую экономику, в котел, который изымается из страны и вкладывается в развивающиеся рынки… что в итоге уничтожает рабочие места в вашей родной экономике, снижает уровень достатка населения и увеличивает налоги, потому что все больше людей вынуждены переходить на программы социальной поддержки.
Почему же деньги изымаются из страны? Потому что вы хотите, чтобы ваш пенсионный фонд давал высокую отдачу от вложенных средств, и поэтому, в один прекрасный момент, когда вы наконец выйдете на заслуженный отдых, этот уголок мира будет в экономическом упадке — в результате слияния капиталов, которому вы способствовали всю свою жизнь. Итак, хотите ли вы, чтобы компании, в которые инвестирует деньги ваш пенсионный фонд, платили больше или меньше налогов? Если они платят меньше, вы получаете большую пенсию, но и сами платите больше, скажем, на дороги. Не имеет значения, называем мы это заговором или «просто хорошо поставленным бизнесом», потому что, как ни назови, это не только продолжает происходить, но и напрямую влияет на то, как вы распоряжаетесь своим собственным богатством. Потому что — вне всяких сомнений — ваш пенсионный фонд не в состоянии выплатить то, что он обещал. Проводя простую аналогию, утверждается, что пенсионные выплаты поколения бэби-бумеров — один доллар в год на накопления, которые составляют всего 15 центов.

Это показывает, что сам по себе капитализм — это не проблема. Вовсе нет. Капитализм спровоцировал Великое Обогащение и в течение ближайших пятидесяти лет будет продолжать вытаскивать миллионы людей в развивающихся странах из-за черты бедности. Но у него есть баг, и имя этому багу — централизация. Богаче становятся все, но некоторые — быстрее, чем другие. И этот процесс нас не касался бы, если бы не имел таких масштабных политических последствий — а он, к сожалению, имеет. Доска, на которой мы надеемся сыграть в игру Жизни,  установлена и настроена в соответствии с тем уголком мира, который обещает наивыгоднейшие условия возврата капитала паре десятков невероятно богатых людей. На самом деле, знание этого дает вам стратегическое преимущество в создании собственного богатства и приобретении смысла жизни. Как правило, язычники фокусируют свою духовную практику на предотвращении экологической катастрофы; так вот, движение капитала находится в самом сердце всего этого. Ваш пенсионный фонд инвестирует в энергетические компании, которые сжигают леса Амазонки, чтобы оплатить ваш заслуженный пенсионный отдых в том уголке Америки, который быстро разрушают высокие цены на жилье и приходящая в упадок экосистема — а все потому, что этот самый капитал не был вложен напрямую в местные «зеленые» инфраструктуры вроде ветряных мельниц или солнечных батарей.

Обесценивание

Доход большинства жителей западных стран в реальном выражении за последние сорок лет не вырос. Почему же сорок лет назад на средний доход можно было содержать семью, две машины и позволить себе покупки недвижимости? По той же причине, по которой все неверно считают, что их дома выросли в цене: из-за инфляции. Помню, как в детстве читал комиксы про Арчи и поражался, за сколько Джагхед покупал гамбургеры — за двадцать пять центов! И молочный коктейль за десять. Попробуй найди сегодня гамбургер за двадцать пять центов в частной забегаловке. (И попробуй найди сегодня частную забегаловку.)

Распространено заблуждение, что инфляция — это рост цен. Это не так. Инфляция, если брать определение австрийской школы, — это увеличение денежной массы. Высокие цены — лишь один возможный результат, причем, обычно, неравномерно проявляющийся. Растущая денежная масса не распределяется равномерно в экономике, наоборот, она заполняет определенные области … например, рынок недвижимости в двухтысячных или дотком-компании в 1990‑х. (Или она лежит резервом в банках, снижая оборот денег и вызывая, напротив, дефляцию.) Увеличение количества денег привело к уменьшению отношения потенциалов экономии и заработка в странах со средним уровнем дохода и к увеличению цен активов, которые эти люди обычно не могут себе позволить, таких как акции и вклады в недвижимость. Это значит, что промежуток между богатыми и бедными растет в результате «нормальной» валютной политики, которая по идее должна была поднять всю экономику. Вот почему я использую слово обесценивание, а не инфляция — оно более точно подмечает общее влияние денежной политики на вашу жизнь. Самый важный шаг на пути к богатству — схватиться в борьбе с обесцениванием и найти способ его превзойти.

Но, для начала, как же мы дошли до такой жизни? Мировые валюты больше не привязаны к конечному ресурсу — золоту или серебру — и мы делаем новые деньги, просто печатая их. (Точнее, кто-то где-то приписывает парочку нолей в книге учета.) Не обращая внимание на спорный с точки зрения конституции частный статус Федерального резервного банка, важно понимать, что его основная задача — обеспечивать правительство. Короче говоря, в казне рассчитывают, сколько денег нужно на различные государственные проекты, а потом рассылают банкам обязательства государственного займа, чтобы покрыть эту сумму. Теперь в казне достаточно денег на нужды государства, а у банков на руках эти долговые расписки. Поэтому банки берут и продают их Федеральному резервному банку. Именно в процессе, когда частный банк продает государственный документ Федеральному резервному банку, создаются деньги. Федеральный резерв легким движением материализует из воздуха необходимое количество денег, чтобы купить у банков расписки, — вуаля! Вот они деньги… и банки их забирают. Федеральный резервный банк может покупать расписки напрямую, как он делал раньше, и еще сильнее снизить процентную ставку.

Долговая расписка — это обещание выплатить долг плюс определенную сумму по окончании оговоренного срока. Но это не похоже на обычный займ, который может осуществить физическое лицо и который требует определенного имущества, за счет которого производится выплата. Государство просто обещает вернуть деньги. Поэтому на международном рынке по продажам и выдачам таких обязательств судят о стабильности экономики или правительства определенного государства. Если рынок не уверен в стабильности правительства, оно снижает цены на облигации и дает обещание вернуть к окончанию срока существенно большую сумму, что приводит к росту доходности этих облигаций.

Наличие обширного списка потенциальных покупателей хорошо для правительства, потому что повышение спроса означает, что ему не придется обещать слишком большие суммы. В результате этого претворяются в жизнь довольно сомнительные политические решения, например, принимаются законы о том, что правительственные облигации — это 100% «безопасные активы». Это побудило крупные финансовые учреждения придержать больше облигаций, так как их требования к минимальному капиталу должны были на что-то опираться. Да-да, вы не ошиблись — банки могут выдавать займы на государственные займы и называть это активами. Как и многие описанные в этой главе стратегии, управление государственным долгом, деньги для которого были взяты из воздуха, до некоторого времени работало без сбоев. С растущей благодаря низкому уровню безработицы налоговой базой и продуктивной экономикой, это был хороший способ быстро вложить деньги в инфраструктуру, образование и здравоохранение, чтобы расширять продуктивную экономику, которая, в свою очередь, пополняет налоговую базу. Но все неизбежно пошло не так. Чиновников выбирали за красивые обещания, расходы по черной бухгалтерии продолжали расти, лакомые куски продуктивной экономики выводились в офшоры на развивающиеся рынки… все это сокращало налоговую базу и повышало правительственные обязательства в социальной и военной сферах.

И когда пришел срок выплаты по государственным облигациям, вначале было легче погасить их, напечатав еще больше облигаций, чем изъяв деньги из налогов. А потом это стало просто необходимо. Государственный долг раздувался, как воздушный шар.
В плане погашения задолженности по процентам, государственный долг во многом похож на личный. Когда вы занимаете деньги, некоторая часть вашего дохода выделяется на возврат процентов по этому долгу. Мы все знаем это из личного опыта. Чем больше вы занимаете, тем большая часть дохода идет на выплату процентов. Если ваш доход — или налоговая база — растет медленнее, чем долговые проценты, у вас большие проблемы.

А какой самый быстрый способ выбраться из долговой ямы, если денежная масса находится под вашим контролем? Обесценивание. Если напечатать больше денег — снизив тем самым покупательскую способность доллара — то это позволит оплатить сегодняшние долги валютой, которая завтра упадет в цене. Допустим, сегодня вы заняли $100 и потратили их, но спустя три года сегодняшние $100 становятся $80, и вы остаетесь в выигрыше. Комбинируя выпуск новых денег с удержанием низкого уровня процентных ставок, со временем вы приходите к тому, что называют финансовой репрессией; это удерживание темпа роста процентных ставок ниже темпа роста инфляции, что позволяет правительству создать «инфляцию долговых обязательств». В то же время, эти действия негативно влияют на личные сбережения, так как они со временем стоят меньше. И суммы, о которых мы сейчас говорим, далеко не копеечные. Согласно Swiss Re, шведской страховой компании со 150-летним стажем, начиная с финансового кризиса 2008 года, американские вкладчики потеряли 470 миллионов долларов процентных поступлений(16).

Обесценивание валюты имеет и другие экономические последствия, которые не выгодны людям вроде меня или вас. Нам говорят, что слабый доллар способствует росту экспорта, но экспорт занимает только десятую часть ВНП США. Слабый доллар позволяет компаниям раздувать ценность их международной прибыли, что повышает стоимость их акций. Фактически, постепенное обесценивание доллара означает, что стоимость акций и других активов будет казаться более значимой без каких-либо изменений в бизнес-процессе — просто из-за эффекта «гамбургера Джагхеда». И когда вы обратите внимание на тот факт, что 90% американцев владеют меньше чем 20% всех акций и паевых фондов, станет предельно ясно, кому такая политика партии помогает, а кто от нее страдает.

В течение последних двадцати лет влияние этой политики на обычного человека намеренно скрывалось. Вы когда-нибудь пытались примирить в одной отдельно взятой голове новости о слишком низком уровне инфляции с ценниками, которые видите в магазине? Так вот, вы правы, а они вам лгут. С момента своего создания в 1700‑х и до начала 1990‑х, индекс потребительских цен (CPI) измерял стоимость жизни путем сравнения цен на одинаковые потребительские корзины. Тем не менее, во второй половине двадцатого века, научные круги обеспокоились, что измерения не были точными, потому что они не отражали то, что потребители заменяли товары, которые поднялись в цене, на более дешевые — например, меняли стейк на цыпленка. Из-за этого уровень инфляции по результатам измерений может быть завышен, что повлечет за собой ненужное изменение курса акций.
По этому поводу ничего не предпринимали до начала 1990х, когда политики «внезапно» засуетились, что CPI был «неверным», потому что никак не отражал замену товаров. В основном благодаря усилиям Ньюта Гингрича и Алана Гринспена, CPI начали рассчитывать с великолепно технократическим подходом, используя «гедоническую корректировку на качество». На самом деле, это не только позволило учесть замену стейка на цыпленка, но также учитывало оптовые закупки скоропортящихся товаров на распродажах, и также вес продуктов питания. И в целом, это полностью сломало двухсотлетнюю историю измерений стоимости жизни, позволив политикам корректировать темпы инфляции в нужном им направлении.

Но зачем кому-то это было нужно? Как вы помните, в 1990‑х Гринспен вбросил в экономику огромное количество дешевых кредитов, чтобы раздуть и сферу недвижимости, и технологический сектор. Это можно было сделать только полностью оторвав уровень процентных ставок от того, что происходит в реальной экономике. Вторая причина еще более коварная, и она частично служила интересам Гингрича.

Фальсификация низкого уровня инфляции позволила политикам заявить, что отраженный на бумаге рост зарплаты — последствие того, что они напечатали больше долларов — был совершенно «реальным». Это загнало больше домохозяйств в еще более тяжелые налоговые условия, а также сократило социальные выплаты, так как все стали «богаче».

Давайте же соберем всё это воедино. Политический курс устанавливается исходя из убеждения, что технически вы можете заменить генно-модифицированного цыпленка собачим кормом и давать это своим детям, чтобы сбалансировать бесконечное печатание денег, и также это означает, что вы становитесь богаче, поэтому платите больше налогов и получаете меньше помощи от государства. Просто взгляните на индекс S&P 500, ага?

В наше время фиктивный рост зарплаты вообще даже не происходит. Доход среднего домохозяйства с 2000 года упал на 7%. Если убрать из подсчетов 10% самых богатых домохозяйств, то мы увидим, что на самом деле доход упал намного сильнее. Фактически, большая часть американцев сейчас беднее на 40% по сравнению с 2007 годом. Согласно Габриэлю Закману из университета Беркли, примерно у половины американцев нет никакого достатка (их долги равны или превышают их активы). В то время как верхушка из 16 000 семей имеет 12% всего богатства(17).

Кэтрин Остин Фиттс, бывший заместитель министра жилищного строительства и городского развития, часто использует сравнение с тунцом, чтобы проиллюстрировать эффект всего этого: каждый год банка тунца стоит на 10% дороже, но внутри на 10% тунца меньше, и вероятность того, что у вас прихватит желудок после него, также выросла 10%. Обесценивание как оно есть.

Демография

Сегодня десять тысяч американцев выйдут на пенсию. То же самое случится завтра. И послезавтра, и будет происходить каждый день до самого 2030 года. Уход поколения бэби-бумеров из рабочих рядов создает беспрецедентный демографический случай в истории человечества.

Что ж, поздравим их. Поздравим и пожелаем удачи, потому что и в государственных, и в частных пенсионных планах — триллионы и триллионы необеспеченных обязательств. Как вы помните, меры по спасению банка исчислялись «какими-то» тринадцатью триллионами долларов. Сложно точно посчитать, сколько пенсионных обязательств у государственных и частных фондов в совокупности, но эта цифра колеблется где-то между восьмидесятью и девяноста триллионами долларов. Грандиозные обещания! И это еще до того, как мы столкнемся со значительным повышением расходов в области здравоохранения из-за удваивания количества пожилого населения в течение следующих трех десятков лет.

Они, конечно, не виноваты в этом, но поколение бэби-бумеров — это экономический аналог библейского нашествия саранчи. Когда они родились, произошел рост количества памперсов и детских колясок. Они получали в основном бесплатную медицину и образование, что подготовило их к изобилию вакансий среднего класса, которые были доступны в условиях успешной экономики. Они выгодно получили практически бесплатное жилье, потому что собственность росла в цене, пока они работали. Появление бэби-бумеров негативно сказалось и на рынке недвижимости, и на высшем образовании — и то, и другое значительно подорожало, и это привело к урезанию финансирования для последующих поколений. (Боже упаси, если налоги с работы, которую они получили благодаря своему бесплатному образованию, пошли обратно на колледжи).

История о западном потребителе на самом деле история о вещах, которые покупают бэби-бумеры. Сейчас мы знаем достаточно много о жизненном цикле обычного потребителя. Люди покупают дома примерно в 31 год. Люди едут в отпуск за границу примерно на четвертом десятке. Люди покупают машины класса люкс около 53 лет, после того, как их дети окончили колледж и до того, как они сами станут слишком старыми, чтоб насладиться ездой. Кстати, возраст, когда потребляется больше всего чипсов — 42 года(18). Это достаточно изученная информация.

А что покупают пенсионеры? В общем-то, ничего. С первого взгляда, то, что бэби-бумеры освобождают хорошо оплачиваемые рабочие места среднего класса, кажется историей с хорошим концом, однако на самом деле это означает, что самый большой источник спроса в экономике (70% всего потребления) испаряется, что, очевидно, подвергает риску эти самые освобожденные рабочие места. И это означает, что объемы потребительской экономики сокращаются как раз тогда, когда нам нужно, чтобы их было примерно в двадцать раз больше, чтобы покрыть возросшие расходы на социальное обеспечение и здравоохранение в связи с увеличением количества пожилых граждан. Мы знаем, что расходы на домашнее хозяйства достигают пика, когда его главе 46 лет. Для бэби-бумеров, этот пик настал в 2007 году. По демографическим причинам, потребительские экономики Северной Америки и Западной Европы сокращаются.

60% американцев говорят, что они отложили на пенсию меньше $25000 и примерно 56% все еще имеют долги при выходе на пенсию(19). Как мы уже поняли, эта демографическая ситуация неизбежно привела и еще будет приводить к изменчивому поведению пенсионных фондов, которые являются одними из самых больших источников денег на этой планете. Что бы вы делали на месте управляющего пенсионного фонда, если бы знали, что у вас только 10% от капитала, необходимого для покрытия обязательств? Вы бы перемещали деньги туда-сюда по планете в поисках максимально прибыльных возможностей, потому что у вас нет ни времени, ни рисковой жилки, чтобы вкладывать их в продуктивную экономику. Многие из этих возможностей открывались на формирующихся рынках, что означало, что инвестиции, которые делали американские пенсионные фонды, никак не были связаны с высоким ростом хорошо оплачиваемых работ у себя в стране.

Совместно с обесцениванием, перемещение и вбухивание этих невероятно больших сумм денег в новые технологии станет трендом, определяющим экономику всего следующего десятилетия. И именно сквозь призму демографии мы можем наиболее четко увидеть старую отмирающую экономику, а также новую, которая вот-вот наступит.
Может быть, сейчас она таковой не кажется, но эта новая экономика намного, намного больше старой. Возможно, история среднего класса в Европе и Америке подходит к своему концу,  но в масштабах планеты средний класс растет и развивается очень быстро. И конец нашей истории — это часть более глобального процесса восстановления баланса. Раньше были единственным игроком на своем поле и могли подмять под себя все ресурсы и возможности. Но сейчас мы выходим на мировой уровень, и борьба за ресурсы и возможности здесь соответствует масштабу.

Демография определяет нашу судьбу. Демография и робототехника.

Следуя за электропастухом

Когда дело доходит до оценки экономического риска, у человечества обнаруживаются несколько когнитивных «слепых пятен». Первое — это предположение, что завтрашний день будет более-менее похожим на сегодняшний. Второе — это ограниченная способность думать в терминах роста по экспоненте. Мы используем словосочетание «растет по экспоненте», имея в виду «становится больше», но это некорректный синоним. Утка может сосчитать своих утят. Обезьяна может заметно расстроиться, если другая обезьяна получит больше еды. Мы можем оперировать цифрами, а также сравнением больше/меньше. Расчет роста по экспоненте ставит нас в тупик, потому что обычно мы сталкиваемся с ним только тогда, когда наблюдаем цветение водорослей или раковую опухоль.

Пример подобного отношения можно найти в книге Эрика Бринолфссон и Эндрю Макафи «The Sec­ond Machine Age»(20),  которую я крайне рекомендую. Игра в шахматы была изобретена в шестом веке в государстве Гуптов. Император был настолько впечатлен изобретением ученого мужа, что попросил его назвать, что он хочет себе в награду. Ученый муж сказал, что ему нужно лишь немного риса, чтобы прокормить семью, а для расчета, сколько именно нужно, предложил использовать шахматную доску. На первую клетку положили одно рисовое зернышко, на вторую — два, на следующую — четыре, еще на одну — восемь, и так далее. Примерно на половине доски ученый муж имел примерно четыре миллиарда зерен — это примерно одно рисовое поле — и тут-то император понял, на что он подписался. Чтобы заполнить вторую часть шахматной доски, потребовалось бы восемнадцать квинтиллионов рисовых зерен, то есть больше, чем когда-либо было выращено. Гора риса была бы такой огромной, что посрамила бы Эверест. История закончилась так, как обычно и заканчиваются заигрывания с сильными мира сего — рис остался у императора, а ученый муж лишился головы.

Так вот, если говорить о влиянии автоматизации на развитую экономику, то мы находимся примерно на середине доски. Мы подошли к тому моменту, когда технологии заняли свое место и уже уничтожили большое количество хорошо оплачиваемых мест рабочего класса. В 20% современных американских семей каждый первый сидит без работы(21). На второй половине нашей шахматной доски находятся рабочие места среднего класса.

Некоторые предполагают, что автоматизация затронет только рутинные производственные задачи на фабриках, но уже есть прецеденты использования роботов в некоторых европейских приютах. Взгляните на свой смартфон и вы поймете, что подобное предположение — очень узкий взгляд на технологии и инновации. Научная фантастика уже стала реальностью. Такие специальности, как бухгалтерия, юриспруденция, медицина — которые полагаются на экспертную оценку довольно большого объема устоявшихся знаний — находятся в зоне риска. Большая часть медицинских диагностических процедур будет выполняться техникой, а не людьми; со временем, это сможет делать даже ваш собственный дом. Подумайте только — умный туалет сможет диагностировать ваши заболевания и отправить на вашу электронную почту рекомендации по лечению еще до того, как вы почувствуете недомогание. (А также подумайте, насколько прибыльной будет компания, которая с помощью такого изобретения сможет извлечь миллионы долларов из системы здравоохранения. И затем подумайте, насколько лучше было бы ваше здоровье, если бы вы инвестировали свои деньги сюда, а не в ипотеку. Добро пожаловать в будущее.)

Возможно, для нас это не очевидно, потому что мы ценим живое «экспертное мнение», но большая часть работы, которую делают врачи, юристы и бухгалтеры — механическая. Что бы вы предпочли — заплатить десять долларов бухгалтерскому искусственному интеллекту и дать ему разобраться во всех ваших финансах, или продолжать платить сотни долларов в час бухгалтеру-человеку? Экономические последствия этого выбора становятся очевидными, когда вы поймете, что ИИ не нужно покупать дом, ездить в отпуск, ему даже кофе не нужен. А в то же время безработный бухгалтер не сможет купить себе и его.

С другой стороны, у нас есть дальнобойщики и таксисты, которых скоро заменят машины на автопилоте и дроны. Автоматизация повлияет на все. Согласно исследованию Оксфордского университета, 95% финансовых менеджеров, местных чиновников, работников розничных банков и сотрудников по вопросам НПО в течение следующих десяти лет будут заменены на ИИ. К 2030 году примерно треть всех рабочих мест в Великобритании будет автоматизирована(22).

Если присмотреться к списку профессий, попадающих в зону риска, можно заметить общую черту — они все находятся в секторе экономики, где основной статьей расходов является зарплата.

Особенно это относится к чиновникам и сотрудникам НПО. Вернемся к примеру об умном туалете и его роли в здравоохранении США. Здравоохранение съедает примерно 20% ВНП, и эта цифра растет по мере того, как население стареет. 40% затрат на здравоохранение — скорее административные, а не оперативные; например, составление договоров и пересмотр страховых выплат. Одна только оптимизация системы выплат может сэкономить миллиарды долларов. А также навсегда устранит из сферы экономики сотни тысяч рабочих мест среднего класса.

Очень важно понимать, что основная статья расходов в сфере обслуживания — это труд. Возможно, вы считаете, что выплатой зарплаты дело и ограничивается, но на самом деле есть еще медицинская страховка и пенсионные выплаты, и в итоге вы обходитесь работодателю в два раза дороже. В производстве труд был основной статьей расходов. Промышленные товары наполовину упали в цене благодаря тому, что вдвое же были сокращены расходы на труд. (Теперь же основная статья расходов в производстве — энергия, но даже она снижается из-за массового вливания инвестиций в разработку сланцевых месторождений, к лучшему или к худшему, а также из-за манипуляций на мировом энергетическом рынке с целью навредить предполагаемым врагам Америки.) Итак, если вы хотите сократить расходы в сфере обслуживания вдвое, то вы можете сделать это только через отказ от ручного труда. С исторической точки зрения можно предположить, что такая грандиозная возможность повысить прибыть недолго будет оставаться незамеченной.

Предположение, что технология не просто потеснит рабочие места, но выбросит их из экономики целиком, обычно называют «ошибкой луддита». Как видно из названия, экономисты не очень-то любят это явление. По крайней мере, те экономисты, которые не умеют считать или предпочитают фокусироваться только на первой половине шахматной доски. Один из пионеров в области компьютерных наук Джарон Ланье в книге «Кто владеет будущим?» отмечает, что в эпоху, когда «Кодак» был на вершине славы, его рыночная капитализация равнялась 28 миллиардам долларов, а число работников составляло примерно 140000 человек, каждый из которых мог позволить себе дом, машину, семью и так далее. А когда «Инстаграм» был продан «Фейсбуку» за миллиард долларов, в его штате было всего тринадцать сотрудников, которые не заработали ни цента(23).

Да, дантисты и медсестры будут всегда. Просто там, где была сотня таких, останется всего один. Мы привыкли обращать внимание на то, как технологии влияют на технологический сектор, например, как смартфоны приходят на смену персональным компьютерам и становятся основным средством доступа к сети. Но те же технологические изменения происходят во всех секторах экономики. Как пишет Чарльз Хью Смит, в девятнадцатом веке в сельскохозяйственном секторе примерно половина рабочей силы была трудоустроена в сельском хозяйстве(24). А сейчас это лишь 2%. В начале двадцатого века, самой большой сферой занятости была помощь по хозяйству, и это в принципе должно сказать вам всё о влиянии автоматизации.

В цифрах, описывающих крах трудоустройства в сельском хозяйстве и подъем спроса на домашнюю прислугу, притаилась тенденция, которая сейчас идет на убыль: желание перемещаться, исходящее из экономических соображений. А конкретно, в этих цифрах можно увидеть эффект урбанизации — люди переезжают в города в поисках работы. Сегодня на западе мы, кажется, принимаем комфорт за счастье, но наши предки не были так глупы. Исторически американцы в возрасте до 35 лет перемещались по стране вдвое чаще тех, кто был старше. Согласно Институту Брукингса, в 1965 году, когда Америка была на пике экономического господства, это делали 31% американцев. Сегодня, когда вакансий становится меньше, а выпускников  — больше, переезжают всего 20%(25). Желание сдвинуться с места — и вкус к приключениям — само по себе большое стратегическое преимущество.

Заключение

Итак, мы прошлись от стойки к стойке. Как теперь выглядит ваш напиток? То, что мы наблюдаем — не просто последствия сильного экономического спада. Мы переживаем постоянные структурные изменения в старой экономике, пока другая, быстро набирающая обороты, поднимается на ноги и оккупирует ту же географическую область — то есть, целую планету. В то же время большой пласт рабочей силы выходит из потребительской экономики на пенсию, а растущая автоматизация и новые технологии радикально изменяют рабочую жизнь следующих поколений. Этим поколениям придётся конкурировать за свободы и возможности с выходящим на сцену во всём мире сплочённым, образованным средним классом. Ах да, и всё это происходит на фоне загрязнения окружающей среды и повышенного риска войны.

В такой ситуации, нас просто нет на карте. Если кто-то убеждает вас в обратном, говорит, что экономика и финансовая политика слишком сложна для вашего понимания, знайте — этот человек хочет вас ограбить. Я понимаю, это звучит не очень оптимистично, но хорошая новость в том, что никто не знает, что происходит.

Когда курсом валют распоряжаются так дерзко, как это происходит с долларом США — а такие манипуляции являются уделом мировой резервной валюты — это напрочь ломает возможность точного определения цены. «Цена» определяется тем, насколько товар или услуга имеют значение для вас. Мы живем в мире, где количество дюймов в одном футе и расстояние между каждым дюймом постоянно подгоняются под нужды 0.01% людей. Соответственно, анализ ценности находится в ваших и только ваших руках, а без понимания валюты и денег сделать это невозможно.

Таковы макро-силы, которые сопутствуют вашему личному квесту в поисках лучшей жизни. Они влияют на всё — начиная с выбора, в какой части земного шара жить, заканчивая ценой, которую вы хотите заплатить на сельской ярмарке за сделанный вручную джем. Важно понимать, что те, кого мы избирали для решения этих проблем, зависят от экономической политики начиная с девятнадцатого века или даже раньше. Капитализм, либерализм, марксизм и социализм появились в то время, когда у нас даже машин не было, не говоря уже о космических роботах на других планетах. Окончательный вариант экономической политики, кейнсианство, появилось в 1930‑х. И то, как мы рассматривали экономику тогда, как мы измеряли и распределяли ценность, — яркий пример того, что не стоит приносить нож на перестрелку. Она просто не отвечает тем проблемам и возможностям, которые ставит перед нами двадцать первый век. Вам предстоит разбираться с этими проблемами и возможностями в одиночку.

Все эти изменения возвысят множество людей, но оставят внизу еще больше. И если вы сидите и ждете, пока какая-нибудь форма экономической политики придет вас спасти, то ждать вам придется очень долго. Согласно исследованию Принстонского университета, опубликованного в начале 2014 года, пожелания обычных американцев вообще никак не влияют на государственную политику(26). И каждый день, проведенный в ожидании спасения, приближает вас к необеспеченной старости.

Нет смысла избегать тот факт, что мы сами ответственны за свое экономическое будущее. Оглядываясь назад, можно сказать, что и всегда были, но это было не так заметно в тот краткий тридцатилетний послевоенный период, когда интересы экономики совпадали с государственными интересами. А сейчас они не совпадают. Сейчас нам надо обучаться и становиться самостоятельными.

Первый шаг в обучении — научиться видеть сквозь то, что недавно почивший политолог Джо Бажант назвал «американской голограммой».
Все американцы, вне зависимости от их классовой принадлежности, живут в иллюзорной культуре, которая подпитывает саму себя… Смоделированная республика орлов и крупных сетей супермаркетов — хорошее место для жизни, пока мы остаемся в пределах действия этой голограммы(27).

Конечно же, плюс голограмм в том, что по своей природе они иллюзорны. И вам не нужно выбирать их в качестве вашей путеводной карты. Вы можете найти новую. И если вы сможете создать новую карту мира, то, вероятно, сможете и управлять им.

1 “The Trav­els of Mar­co Polo the Venet­ian.” Accessed April 12, 2015. archive.org/details/marcopolo00polouoft.
2 James Turk and John A. Rubi­no. The Mon­ey Bub­ble. Wave­cloud Cor­po­ra­tion, 2014.
3 Steve Forbes and Eliz­a­beth Ames. Mon­ey: How the Destruc­tion of the Dol­lar Threat­ens the Glob­al Economy—And What We Can Do About It. McGraw-Hill Edu­ca­tion, 2014.
4 Ibid.
5 Forbes, ibid.
6 Alan Berube, Eliz­a­beth Knee­bone, and Jane Williams. “Sub­ur­ban Pover­ty Tra­vers­es Red/Blue Divide.” Brook­ings Research. Accessed April 12, 2015. www.brookings.edu//media/research/files/reports/2013/08/06-suburban-poverty/suburban-poverty-by-congressional-district.pdf.
7 Jen­nifer Med­i­na. “Hard­ship Makes a New Home in the Sub­urbs,” New York Times. May 8, 2014.
8 Hunter Stu­art. “49 Mil­lion Amer­i­cans Go Hun­gry, Despite So-Called Recov­ery.” Accessed April 12, 2015. www.huffingtonpost.com/2014/05/08/food-insecurity_n_5250592.html.
9 Real­ty­Trac Q1 2014 Fore­clo­sure Mar­ket Report. Accessed April 12, 2015. www.realtytrac.com/content/foreclosure-market-report/q1-2014-us-institutional-investor-and-cash-sales-report-8052.
10 Ibid.
11 Cather­ine Ram­pell. “Amer­i­cans Think Own­ing a Home Is Bet­ter for Them Than It Is.” Wash­ing­ton Post. April 21, 2014.
12 Dei­dre McClosky. “Mea­sured, Unmea­sured, Mis­mea­sured and Unjus­ti­fied Pes­simism: A Review Essay of Thomas Piketty’s Cap­i­tal in the Twen­ty First Cen­tu­ry.” Eras­mus Jour­nal for Phi­los­o­phy and Eco­nom­ics. Vol­ume 7, Issue 2. Autumn 2014.
13 “The Cost of Inequal­i­ty: How Wealth and Income Extremes Hurt Us All.” Oxfam Report, Jan­u­ary 18, 2013. www.oxfam.org/sites/www.oxfam.org/files/cost-of-inequality-oxfam-mb180113.pdf.
14 Andy Cogh­lan and Deb­o­rah MacKen­zie. “Revealed—The Cap­i­tal­ist Net­work That Runs the World.” New Sci­en­tist. Octo­ber 22, 2011.
15 Ibid.
16 “Finan­cial Repres­sion: The Unin­tend­ed Con­se­quences.” Pub­lished March 28, 2015. www.swissre.com/media/news_releases/nr_20150326_financial_repression.html.
17 Noël King. “About half of Amer­i­ca has zero net wealth.” Accessed April 12, 2015. www.marketplace.org/topics/wealth-poverty/about-half-america-has-zero-net-wealth.
18 Kyle Smith. “Aging Amer­i­ca head­ing for dis­as­ter.” New York Post. Feb­ru­ary 8, 2014.
19 Michael Sny­der. “22 Facts About the Com­ing Demo­graph­ic Tsuna­mi That Could Destroy Our Econ­o­my All by Itself .” Accessed April 12, 2015. www.theeconomiccollapseblog.com/archives/22-facts-about-the-coming-demographic-tsunami-that-could-destroy-our-economyall-by-itself.
20 Erik Bryn­jolf­s­son and Andrew McAfee. The Sec­ond Machine Age: Work, Progress, and Pros­per­i­ty in a Time of Bril­liant Tech­nolo­gies. W. W. Nor­ton & Com­pa­ny, 2014.
21 “Employ­ment Char­ac­ter­is­tics of Families—2013.” Bureau of Labor Sta­tis­tics. Accessed April 12, 2015. www.bls.gov/news.release/pdf/famee.pdf.
22 Carl Benedikt Frey and Michael A. Osborne. “The Future of Employ­ment: How Sus­cep­ti­ble Are Jobs to Com­put­er­i­sa­tion?” Sep­tem­ber 17, 2013. www.futuretech.ox.ac.uk/sites/futuretech.ox.ac.uk/files/The_Future_of_Employment_OMS_Working_Paper_1.pdf.
23 Scott Tim­berg. “Jaron Lanier: The Inter­net destroyed the mid­dle class.”
Accessed April 12, 2015. www.salon.com/2013/05/12/jaron_lanier_the_internet_destroyed_the_middle_class.
24 Charles Hugh-Smith. Get a Job, Build a Real Career and Defy a Bewil­der­ing Econ­o­my. Cre­ate­Space, 2014.
25 William H. Frey. “Mil­len­ni­al and Senior Migrants Fol­low Dif­fer­ent Post-Reces­sion Paths.” Brook­ings Research. Accessed April 12, 2015. www.brookings.edu/research/opinions/2013/11/15-millennial-senior-post-recession-frey.
26 Mar­tin Gilens, and Ben­jamin I. Page. “Test­ing The­o­ries of Amer­i­can Pol­i­tics: Elites, Inter­est Groups, and Aver­age Cit­i­zens.” Accessed April 12, 2015. journals.cambridge.org/action/displayAbstract?fromPage=online&aid=9354310.
27 Joe Bageant. “The Great Amer­i­can Media Mind Warp.” Accessed April 12, 2015. www.joebageant.com/joe/2007/08/the-great-ameri.html