Три интервью с Брайоном Гайсином

Отрывок из «Здесь, чтобы Уйти»: Планета R‑101: Терри Уилсон берет интервью у Брайона Гайсина

Брайон Гайсин о нарезках, Марокко и жажуке

ТЕРРИ: Как вы начали экспериментировать с диктофонами?

БРАЙОН: Я узнал о них в конце Второй Мировой, прежде чем отправился в Марокко в 1950‑м, но, к сожалению, мне никогда не попадался исправный экземпляр, с помощью которого я мог бы записать хотя бы часть тех музыкальных чудес, что я слышал в Марокко. Я записывал музыку в моем собственном заведении, «Тысяче и одной ночи», только когда оно уже угасало, и даже позже мне никогда не удавалось заполучить по-настоящему хорошее оборудование, чтобы записать звуки, которые более нигде никогда не услышать.

Мы с Брайаном Джонсом отправились на гору, взяв для записи диктофон «Uher», а с Орнеттом Коулманом мы потратили 25 тысяч долларов за неделю, не записав практически ничего на «Nagra» и «Stellavox», однако следует признать, что самые интересные записи, которые мы когда-либо сделали, были записаны на старые «Revere» и стодолларовые японские коробочки, с которыми мы мучились, Уильям, я и Йэн Соммервилль. На оборудовании BBC мне с ними удалось записать серию звуковых поэм в 1960‑м, технически они остались, конечно, самыми лучшими. Я изначально полагал, что у меня будет неделя, но оказалось, что у нас только три дня, поэтому в конце я начал очень торопливо нарезать записанный текст – скорее всего, иллюстрацию того, как работает нарезка «Самообъяснение Нарезки» и несколько раз пропустил его через их электронное оборудование, и в записи возникли совершенно новые слова, которые никто никогда не произносил, ни я и никто другой. Уильям дошел до этого, используя печатную машинку. Я дошел до этого в области звукозаписи. Но там эксперимент был очень скоро прекращен, я имею в виду, это было… время кончалось, а они из-за этого сильно занервничали, они были определенно шокированы результатами, тем, что звучало из динамиков, и были очень рады положить конец этому эксперименту.

[(«А чего они ожидали? Ангельский хор, пропевающий советы, как торговать на рынке ценных бумаг? – Уильям Берроуз) «Перестановочные поэмы Брайона Гайсина» (пропущенные через компьютер Йэном Соммервиллем) транслировались BBC, продюсером был Дуглас Клевердон. («Они оказались на втором снизу месте по популярности у аудитории по результатам опроса слушателей» – Б.Г.) Сейчас некоторые из ранних экспериментов с нарезкой пленки изданы: «Noth­ing Here Now But The Record­ings» (1959–1980) LP (IR 0016) распространяется лейблом Indus­tri­al Records через магазин «Rough Trade», дом 137 по Бленхейм Кресент, Лондон W11, Англия.]

Самостоятельно мы могли пользоваться только очень ограниченной технологией и мощностью, доступной нам в старом Бит-Отеле, в номере позволялось использовать только 40 ватт мощности. Есть плюсы в бедности – она заставляет тебя быть более изобретательным, это интереснее и ты уходишь дальше лишь на том, что у тебя есть, плюс собственная изобретательность. Когда ты работаешь с оборудованием сам, ты начинаешь чувствовать его. Уильяму нравилось брать собственные слова в свои руки, прожигать их и перебирать чужие, какие захочется. Кроме того, когда ты слышишь это в первый раз – это настоящее наслаждение для ушей… сделано для бесшумных свистков, в конце концов. «Эй, Руб!» – старый крик жуликов людям, устраивающим отвлечение, когда они видят какого-нибудь уродливого провинциального клиента, который хочет наехать на них после того, как они его обмишурили… «Эй, Руб!» – крик, которым всех мошенников предупреждают о возможных проблемах… «Эй-ба ба-Рубе-ба!» – Соленый Арахис и грубый звук, настойчиво повторяющийся снова и снова, так что ты узнаешь первый такт бибопа, едва услышишь его. Прав ли, неправ, но Берроуз был очарован, потому что он слышал много базара в стиле бибоп от Керуака, которого я никогда не встречал. Он должен был быть изумительным персонажем, жалко, что мы не встретились, когда я столкнулся с остальными участниками Бит-поколения. Может, мне повезло. Я помню, что старался избегать их всех, после того, как Пол Боулз написал мне: «Я не понимаю их страсти к наркотикам и безумию». То есть до меня дошло, что он имеет в виду совершенно противоположное. Как обычно. Еще он писал мне, чтобы я сблизился с Берроузом, с которым я обходился холодно… пока он не соскочил с джанка в Париже.

ТЕРРИ: Кто пропустил «Поэму поэм» через диктофон? В «Третьем Разуме» об этом написано неоднозначно.

БРАЙОН: Я. Я сделал это, чтобы показать Берроузу как можно его использовать. У Уильяма еще не было диктофона. Во-первых, я «случайно» использовал «отстойный материал», отрывки, вырезанные из прессы, которые я хранил, чтобы создавать новые, оригинальные, неожиданные тексты. Потом Уильям использовал свой собственный, очень изменчивый материал, свои собственные неподражаемые тексты, которые он нарезал на куски, безжалостно нарезал, Грегори Корсо считал такой подход неприемлемым для собственной тонкой «поэзии». Уильям всегда был самым крутым. Его никогда ничего не парило. Поэтому я предложил Уильяму использовать только лучший, самый высокозаряженный материал: Перевод «Песни Песней Соломоновых» из Библии Короля Якова, «Анабасис» Сен-Жон Перса в переводе Элиота, сладкозвучные «Сонеты» Шекспира и некоторые строки из «Дверей Восприятия» Олдоса Хаксли о его переживаниях под мескалином.

Спустя короткое время после этого Берроуз занимался тем, что забивал до смерти один за другим дешевые пластиковые японские диктофоны, по клавишам которых бил с такой силой, что мог забить такой до смерти за несколько недель, даже дней. В то же время он колотил по ряду таких же дешевых пластиковых печатных машинок, двумя своими очень жесткими указательными пальцами… с чудовищной силой. Он мог отправить машинку в нокаут. Этот период в Бит-Отеле лучше всего иллюстрируется тем фото Уильяма, где он – в костюме и галстуке, как обычно – сидит за своим столом в очень обшарпанной комнате. На стене висят три проволочных лотка для корреспонденции, которые я дал ему для сортировки его страниц нарезок. Позже это превратилось в лабиринт из лотков для бумаг, которыми заполнилась комната, с рукописями, взаимосвязанными друг с другом так, что только Берроуз мог ориентироваться в них, опираясь скорее на магическое чутье, чем на логическую систему. Откуда бы ей было взяться? Это была его магическая практика, чтобы заставить пружины творческого воображения сработать внезапным образом от самого источника. Я помню, он ворчал, что его рукописи умножались и воспроизводили себя как активный вирус. Все, что он мог сделать – стараться поспевать за ними. Эти годы накоплений превратились в единый архив Берроуза, один каталог которого состоит из 350 страниц. С тех пор в «Центр Коммуникаций Берроуза» в Лоуренсе, штат Канзас, было перевезено несколько тонн его бумаг. И он над ними по-прежнему работает.

ТЕРРИ: Технологии нарезки недвусмысленно выражают озабоченность экзорцизмом – например, тексты Уильяма стали заклинаниями. Насколько эффективны методы воспроизведения записей на улице – для изгнания паразитов?

БРАЙОН: Ну-у‑у, стоило бы спросить Уильяма об этом, но я, кажется, помню два случая, которые, как он утверждал, были успешны…

Ээ, первый был еще в Бит-Отеле, то есть примерно в 1961 или ’62, когда Уильям решил (смеется) «позаботиться» о старушке, продававшей газеты в киоске, а киоск был довольно картинно и стратегически расположен в конце улицы, ведущей с рю Ги ле Кёр в направлении дворца Сен-Мишель, и, э, ты проходишь по ступенькам, потом под аркой и вот ты выходишь и тут бах! ты оказываешься прямо перед маленькой старушкой-француженкой, которая выглядит так, как будто торчит там по крайней мере со времен Французской Революции, когда она вязала на ступеньках гильотины, а она жила в толстом слое сцепленных, налезающих друг на друга газет, небрежно висящих вокруг нее, и, э, она была абсолютно, невероятно злобной, и в то время там только в этом киоске продавалась «Геральд-Трибьюн», поэтому Уильяму (хихикает) приходилось иметь с ней дело каждый день, и каждый день она находила новый способ изводить его, находила немного новый способ усилить свою злобную надменность и неприятное отсутствие желания… э, (хихикает) сотрудничать с Уильямом в деле приобретения газеты (смеется)…

Ну… однажды старушка сгорела в своем киоске. Мы нашли там только кучку пепла на земле. Уильяма… слегка мучила совесть, но, тем не менее, он был вполне доволен результатом (смеется), поскольку он доказал эффективность своих методов, но, в общем-то, он вовсе не обязательно хотел, чтобы старушка сгорела там внутри… Мы часто говорили об этом, сидя в кафе и глядя на место, где оставался пепел, еще много месяцев спустя… и к нашему огромному удивлению и досаде мы однажды увидели ужасно довольного восточного мальчишку – наверное, вьетнамца – который копался своими руками в этом пепле и вытащил целую шапку денег, слегка почерневших монет, но значительную сумму, и (смеется) мы бы тоже не против были ее заполучить – просто даже не подумали копаться в этом, и я сказал: «Уильям, мне кажется, твоя операция была не вполне успешной». А он ответил: «А я очень рад, что этот прекрасный восточный мальчик обнаружил свой горшочек в начале радуги…»

ТЕРРИ: Она совершила свое доброе дело…

БРАЙОН: (смеется) Точно!.. точно… (хихикает)

Другой случай был несколько лет спустя в Лондоне, где он совершенствовал свой метод и, э, везде ходил по крайней мере с одним, иногда, думаю, двумя диктофонами, по одному на руку, с записанными, эм – рунами – как вы их назвали? Вы сказали, что штуки Уильяма…

ТЕРРИ: Заклинания.

БРАЙОН: Заклинания, хорошо, заклинания.

ТЕРРИ: Как…

БРАЙОН: (пропевает)

Их запри и дверь закрой,

На-все-гда ты их закрой.

Щели угол окна дверь

На-все-гда ты их закрой

Их запри и не пусти

Накрепко ты их закрой

Мой замок и дверь моя

Три раза по три будет девять…

Проклятье уйди проклятье уйди

Возвращайся больное и без гроша

Проклятье уйди – уйди

И так далее… ага… пух… «Сдвигайте, нарезайте, спутывайте строки»… точно…

Что ж, это было для Вируса, не так ли, он собирался уничтожить Вирус…

~ ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ УЙТИ: ПЛАНЕТА R‑101 ~

Отрывок из «Здесь, чтобы уйти»: Планета R‑101, Терри Уилсон берет интервью у Брайона Гайсина (с рукописным текстом и вступлением У. С. Берроуза), издано в июле 1982 Re/Search Pub­li­ca­tions…

«Да покинет Масса Брахим сей дом, как дым покидает сей огонь, никогда не возвращаясь…»

…Никогда не собирался вернуться туда жить, и только ненадолго приезжал туда… Потом был в Париже год или около того, в 1949–50‑м,а потом в 1950 я отправился в Марокко с Полом Боулзом, которого взял с собой, купил там маленький домик, и остался там, или чувствовал, что я там поселился на постоянном месте жительства, эм, хотя я был лишь чем-то вроде туриста, с 1950-го по 1973‑й…

«Магией в Марокко занимаются куда старательнее, чем гигиеной, хотя экстатические танцы под музыку тайных братств там являются чем-то вроде психической гигиены. Ты узнаешь свою музыку в тот миг, когда однажды слышишь ее. Ты подчиняешься и пляшешь, пока не заплатишь музыканту». Б.Г. «НАРЕЗКИ: Проект Катастрофического Успеха» из книги Брайона Гайсина «Впустите мышей».

БРАЙОН: Да… какая история… какая история… да, я встретил в Марокко Джона Кука (прим. перев. – Джон Старр Кук, американский мистик и духовный учитель, повлиявший на возникновение и развитие контркультуры Сан-Франциско), но, эм… Не знаю, что об этом всем сказать, правда…

ТЕРРИ: Он разработал колоду Таро?..

БРАЙОН: Да…

ТЕРРИ: Новую колоду Таро…

БРАЙОН: Да, так и есть. Откуда вы вообще знаете об этом?

ТЕРРИ: Как-то видел ее.

БРАЙОН: Да, правда?.. Серьезно? Они еще есть? Ну-ну…

ТЕРРИ: Он жив еще?

БРАЙОН: Да, я думаю, он еще жив, думаю, живет в Мексике [Джон Кук умер вскоре после того, как была сделана эта запись.]… и он происходит из одной из пяти очень богатых и влиятельных семей, Пяти Семей-Основателей на Гавайях… которые владеют островом, владели островом Молокай… и, эм, многие в его семье интересовались мистикой, и он всю жизнь очень интересовался магией… ранняя связь с… как они называют их, калуа, или что-то вроде, гавайскими магическими шаманами?.. Кахуны, вот…

ТЕРРИ: Ага. Так расскажите мне про Марокко… вы все больше и больше погружались в ислам, или, э…

БРАЙОН: Да не особо, нет, на самом деле я никогда не погружался особо в ислам, иначе стал бы мусульманином и, скорее всего, оставался бы там… эм, в то время меня интересовала в первую очередь музыка. Я отправился туда с Полом Боулзом, который был композитором задолго до того, как стал писателем, и, эм, у него был абсолютный слух, даже для композитора, и он очень во многом научил меня использовать мои уши за те годы, что мы общались в Нью-Йорке, но когда мы поселились в том доме, купили тот дом в Танжере, он предложил, чтобы я поехал и провел лето там, в доме, а он вернулся в Америку, он просто собирался оставить меня в доме… но вышло несколько иначе… он собирался вернуться в Нью-Йорк писать музыку для постановки своей жены, Джейн Боулз в «Саммерхаузе», и писал много театральной музыки для Бродвея, для всех постановок Теннесси Уильямса, всех постановок Сарояна, и многих других спектаклей того времени… он великолепно это делал… но кроме того, у него был очень, очень великолепный слух, и, эм, он научил меня очень многому, я чрезвычайно многим ему обязан, я обязан ему годами моей жизни в Марокко, на самом деле, потому что я не отправился бы туда, если бы он тогда этого не предложил… Я мог бы вернуться в Алжир, который совсем не такая интересная страна, никогда такой не была…

Но, мм, в 1950‑м мы отправились на фестиваль около Танжера на пляже, на берегу Атлантического океана, в месте, которое раньше было маленькой гаванью, две тысячи лет назад, во времена финикийцев, и должно быть, было одним из первых мест, в которое заходит любой корабль, который выходит из Средиземного моря через Гибралтар, любое судно, вышедшее в Атлантику сделает первую стоянку в этом маленьком местечке неподалеку от мыса Спартель… и, мм, традицией финикийцев всегда было создание религиозного центра, то есть жертвоприношение богам в благодарность за безопасное пересечение опасного моря, думаю, и установка опознавательного знака, который постепенно становился центром религиозного культа, я думаю, училищем для жриц… через две или три береговых стоянки дальше по атлантическому побережью находилась великая пристань Лараш…

Все эти пристани сейчас полностью заилены… Лараш была тем местом, где росли Золотые Яблоки Гесперид, куда отправился Геракл, чтобы избавиться от демонического… оргиастические жрицы, хранительницы священной рощи, охраняемой, если помните, змеем, драконом – то есть дракон это река, в каждом случае там есть возвращающиеся реки, которые текут обратно на территорию страны; из них до наших дней осталась только одна, Ликсос. То есть Ликсос, предположительно, и был тем драконом в мифе, а в гавани был остров, и место, куда мы отправились, было тем самым местом в географическом, и даже религиозном отношении, так как это было, и празднество, которое там проводилось, относилось не к лунному, а к солнечному календарю, и касалось уборки урожая и цикла сельскохозяйственной жизни тамошнего народа… И на этом празднестве я услышал музыку, про которую сказал: «Я хочу лишь слушать эту музыку всю оставшуюся жизнь. Я хочу слушать ее каждый день, целый день». И, эм, там было еще много всякой необычной музыки в качестве приношения, в основном музыки Экстатического Братства, члены которого входят в транс, так что само по себе – это был первый раз, когда я видел, как большие толпы людей входят в транс – этого было достаточно для того, чтобы привлечь мое внимание, но кроме того и более того я услышал забавную негромкую музыку, и сказал: «Ах! Вот моя музыка! Я должен понять, откуда она доносится». Так что я остался, и в тот год я узнал, что она доносилась от жажуки…

(ГРОМКИЙ ШУМ, КАССЕТА ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ)

Интервью Брайона Гайсина с Джоном Сэвиджем, Париж

Из выходящей вскоре книги интервью Брайона Гайсина под редакцией Дженезиса Пи-Орриджа. В Париже вопросы задавал Джон Сэвидж…

Р/С: Вы говорили, что пережить операцию по удалению рака стоило того, поскольку были вещи, которые вам еще хотелось сделать…

БРАЙОН: О, в ваших устах это слишком уж оптимистично звучит – слишком позитивно! Нет, нет… единственной причиной, чтобы выжить, было желание разобраться со всяким хламом, и кое-что уже выполнено. Например, нужно было издать Третий Разум. Менее удовлетворительно – запустить в производство Машины Сновидений, что удалось лишь частично. И немножко оформить мою жизнь как художника – и этого мне еще не удалось – в смысле, были определенные успехи, например, та выставка в музее… но нужно еще много работать.

Р/С: Вы имеете в виду «закончить дела» или как бы увидеть их перспективность, или продолжить…

БРАЙОН: В основном закончить. Потому что мне много чего есть, что продолжать. Например – песни, которые мы написали со Стивом Лэйси [альбом «Steve Lacy and Brion Gysin Songs» (12» LP + 7» 45] (прим. перев. – Стив Лейси – джазовый саксофонист и композитор, один из величайших сопрано-саксофонистов всех времен, ум. 2004). – я хочу издать эту запись… это идеальный носитель для них, все-таки. У меня есть длинная рукопись, которую я бы хотел закончить, но я понял, что я уже не такой активный, как был когда-то.

Очень трудно делать много вещей сразу – на самом деле я едва могу заниматься двумя вещами одновременно.

Р/С: Это рукопись книги «Бит-Отель»?

БРАЙОН: Ага.

Р/С: Часть была опубликована Soft Need – это было начало или…

БРАЙОН: Это был лишь маленький кусочек из середины.

Р/С: А в идеале это будет книга как «Процесс»?

БРАЙОН: У нее будет форма, да, я нашел форму – я потратил годы на то, чтобы найти точную форму. И я очень хотел заполнить форму, которую теперь вижу перед собой.

«Процесс», конечно, очень хорошо оформленная книга – вся идея от и до. Так что, схожим образом – да, тепер у меня есть точная форма, в которую я желаю влить все это содержание.

Р/С: Над «Процессом» вы работали так же?

БРАЙОН: Да, я могу работать только когда я найду форму… она сама себя заполняет, как бы самостоятельно. После того, как обнаруживается нужная форма, материал сам встает в ней на нужное место.

Р/С: Я потому спрашиваю – в «Процессе»… там огромная мешанина. На каком-то уровне там всякие аллюзии к Отелло и Гомеру, а потом… там появляются такие люди, как Миа, которые точно являются существами, с которыми вы были знакомы. А еще много этнических штук про Марокко… там очень много всякого…

БРАЙОН: Да, я вполне сознательно решил вставить практически все, что я знаю о Марокко, потому что для меня было бы невозможно написать что-то еще, потому что я бы зашел на территорию Пола Боулза, который изобрел свое собственное, смертоносное Марокко, которое мне не принадлежит. Но это его территория, размером с Малайзию, была землей Моэма… Мой добрый друг Санче де Грамон написал очень успешную книгу о нем (Моэме). (прим. перев. – Санче де Грамон (урожденный граф Сен-Шарль Арман Габриэль де Грамон, отказался от титула, приняв американское гражданство) – это Тед Морган, франкоамериканский журналист, писатель, историк, написал лучшую биографию Уильяма Берроуза).

Р/С: Многим людям вы известны только в качестве писателя – действительно ли сложнее организовать карьеру художника?

БРАЙОН: Да и ту и ту очень трудно организовать. Существует вполне определенный порядок, при котором книга издается, или не издается, и ты за это получаешь какие-то деньги, или не получаешь никаких денег… Работа художника же куда более беспорядочна, куда более таинственна… То, как кусок испорченного холста или покрытой каракулями бумаги внезапно начинает стоить огромную сумму денег… в этом нет ничего общего с литературой, жизнью или карьерой.

Р/С: Любой вашей книгой вы одновременно общаетесь с большим количеством людей одновременно, поскольку – допустим, у книги тираж две тысячи – ее прочитают около десяти тысяч человек – это очень много. Куда больше, чем людей, которые когда-либо увидят вашу картину…

БРАЙОН: Да, это правда… И уж конечно, больше людей способны прочитать книгу, чем «прочитать» картину. Уровень художественной образованности не настолько высок, как уровень простой грамотности, при котором люди могут прочитать книгу и получить о ней хотя бы какое-то представление. Картины продолжают оказывать влияние куда дольше, чем книги, поскольку они, по сравнению с книгами, существуют в совершенно ином времени. Время книги – это воображенное время, в котором написана книга (которое она отражает)… и время, которое требуется, чтобы прочесть ее. Время в музыке – это время, которое занимает ее исполнение от начала до конца. Картина же меняется с каждой секундой дня из-за меняющегося света… все, что я делаю, очень сильно изменяется таким образом. Многие люди, у которых есть мои картины, говорили мне: «Знаешь, у меня эта картина висела несколько лет, но однажды я взглянул на нее и внезапно ее увидел. Я купил ее потому, что она понравилась мне, но я не видел ее по-настоящему, пока не прошло несколько лет, пока она висела у меня». Ну – то есть это не то же самое время, в котором существует книга.

Р/С: Вам нравятся обе рабочие среды, или это неважно – или вам нравятся они обе по различным причинам?

БРАЙОН: Да, видимо. На самом деле, для меня это довольно затруднительно – любить их одинаково.

Р/С: Как вы думаете, поменялась ли бы ваша карьера, если бы… Я думаю, людям очень трудно примириться с фактом, что кто-то делает два дела одновременно…

БРАЙОН: А я делаю, и делаю не только два, я делаю больше, чем два. Да – в вашем понимании слова «карьера» – это определенно ошибка – заниматься больше чем одним делом. На самом деле даже в простом спорте или с другого рода физическим навыком – лучше заниматься одним делом… Не каждый может быть героем-десятиборцем…

Р/С: Как вы выставляете свои картины? Они все проходят через галереи, или…

БРАЙОН: Нет, на выставках. Я никогда не встречал галереи, которая бы всерьез занялась моей карьерой, и это очень неудачно. Как я говорил вам, безумие – то, что мои работы должны быть во всех музеях Франции и важных музеях Америки, и их нет ни в одной галерее. Но в этом явно моя вина… скорее моя вина, чем их, с любой точки зрения.

Р/С: Я предполагаю что изобразительное искусство также отличается с точки зрения бизнеса тем, что вы – по идее (если у вас проходят выставки, вы продаете картины) – получаете неплохие деньги каждые несколько лет. А с книгой вы можете вообще не получить денег, но они могут выходить чаще…

БРАЙОН: Не, это на самом деле так не работает. Если ты напишешь книгу, которая становится хитом, ты получаешь довольно-таки неплохие деньги. Если ты напишешь что-то, что не становится хитом, ты вообще ничего не получишь. Потому что найдутся способы списать эти деньги на рекламу или пиар или бог весть что еще и ты получаешь только свою славу. Я сам в жизни не получал авторских, кроме нескольких столь смехотворных, что не стоит и упоминать.

Что касается картин – их продает галерея, которая забирает свой процент, который зависит от того, заключили ли вы договор лишь на эту выставку или – если вы собираетесь работать с этой галереей несколько лет – они платят вам ежемесячную стипендию и при этом забирают куда больше процентов от цены, за которую продается картина. А если картина после этого перепродается, ты вообще никаких денег не получаешь Как в случае с Джаспером Джонсом (прим. перев. – современный американский художник, считается одним из самых значительных художников XX века, нео-дадаист, минималист, примитивист), картина, которую он продал за девятьсот долларов одиннадцать или двенадцать лет назад… теперь продается за безумную сумму в миллион долларов.

Р/С: Вот он бесится, наверное…

БРАЙОН: Да не очень – он просто сказал, что не понимает этого. Он вырос во времена Великой Депрессии и такие деньги для него просто не очень реальны…

БРАЙОН: Одна из причин это то… Я думаю, это пугает людей… Потому что на самом деле относится к области внутренних видений, которой ранее никто не касался. Кроме как давным-давно, один известный случай – в французской истории, у Екатерины Медичи, например, был Нострадамус, сидящий на вершине башни (которую сейчас как раз восстанавливают, в наши дни, там). И в те дни не было загрязнения окружающей среды… и не было никаких преград между человеком на вершине башни и солнцем. И он сидел там наверху и пальцами своих рук, растопыренными вот так, махал у себя перед закрытыми глазами, и толковал свои видения так, чтобы повлиять на ее политические решения… это были как бы указания от высшей власти.

Р/С: Но это были хорошие видения…

БРАЙОН: В них могли указываться и плохие вещи. У Петра Великого тоже кто-то сидел на верхушке башни и махал пальцами перед закрытыми глазами… И сейчас любой из нас может выглянуть из окна или лечь на лужайке и сделать это, и так можно получить немало видений – на самом деле, это то же что и стимуляция альфа-волн мозга – в диапазоне альфа-волн, от восьми до тринадцати вспышек в секунду. А Машина Сновидений делает это непрерывно, без пауз, пока ты сам не закончишь, открыв глаза.

Поэтому таким образом этот опыт можно серьезно расширить – превратив в настоящие сны. Очень часто, например, люди сравнивают это с фильмами. Ну, кто знает, кто крутит эти фильмы – откуда приходят эти фильмы? Если взглянуть на это с позиции, к которой я склоняюсь сейчас – то есть как на источник всех видений – потому что в рамках моего опыта, а я много сотен часов смотрел в Машину Сновидений, я видел в ней практически все, что я когда-либо видел – все, все образы. Появляются все образы действующих религий, например – появляются кресты, если уж вспомнить; проплывают глаза Изиды, и многие другие символы, которые появляются как будто юнгианские символы, общие для всего человечества.

А потом все идет гораздо дальше – появляются вспышки воспоминаний, появляются фильмы, которые как бы проецируются в чью-то голову… потом наступает пора когда все зрение становится круговым, все 360 градусов, и человек погружается в сновиденную ситуацию, которая разворачивается вокруг нет. И, возможно, это правда, что все видения человека… на самом деле это альфа-ритм содержит всю программу человеческих видений. Это очень большой объем для исследований – и мне не кажется, что кто-то особенно хочет… любители, сидящие перед Машинами Сновидений, балующиеся с ним, разве что…

Р/С: Вы настроены параноидально или реалистически (в вашем понимании этих слов)? Вы полагаете, что Машины Сновидений не были восприняты вполне осознанно?

БРАЙОН: Кто-то, помнится, говорил, что главным уроком 60‑х было то, что параноики, на самом деле, оказались правы!

Р/С: Мне кажется, это Уильям Берроуз сказал: параноик это тот, кто понял, что происходит…

БРАЙОН: Кто видит, что происходит. И это очень легко – отрицать любые протесты против того, что происходит. Кто знает? Я не знаю наверняка – мне кажется все куда более случайным. Я не чувствую паранойи по этому поводу – не думаю, что тут какой-то заговор против меня – ну или, если он есть, то очень уж мягкий…

Р/С: Мы говорили о состояниях, подобных сновидениям… может быть, в этом какой-то источник сюрреализма? Потому что они пытались… они предпринимали попытки смешать два этих состояния… Возможно, Машина Сновидений и даже нарезки сделали шаг вперед в этом направлении?

БРАЙОН: Да, но шаг совсем в другую сторону. Все это касается используемого материала – я имею в виду, в нарезках письменный материал используется так же, как используется материал в изобразительном или пластическом искусстве… они обращаются с ним как с пластичным материалом. Машина Сновидений – это опять-таки нечто совершенно иное, потому что она дает расширенный взгляд на внутренние возможности человека, что тоже может быть ошеломительно. В конце-концов, люди могут подумать, что это им навязано – прежде чем смогут понять, что все это является частью общечеловеческого опыта. А тогда – если они поймут это – их взгляды на очень многие вещи в мире изменятся, правда.

Некоторые говорят: «А, да, у меня были подобны видения, когда я тер свои глаза пальцами» или «Да, я помню такое, это случилось, когда я проезжал мимо ряда деревьев» или что-то еще подобное. Стало бы более широко известно, что это часть внутреннего видения человека, и я думаю, что – я бы даже рискнул заявить, что в веке, в который мы живем, изобразительное искусство стало чрезвычайно важным, и знание о собственных внутренних возможностях уменьшило бы его значимость – ведь были же другие века, когда высочайшую важность имела, скажем, архитектура или музыка. Мне кажется, что самостоятельное изобразительное искусство находится на пути к собственному упадку – как если бы оно погибало на корню. И познание возможностей собственного внутреннего видения позволило бы очень поддержать его.

Р/С: Почему вы говорите, что искусство чахнет на корню? Из-за галерейной системы… из-за его социального и культурного места?

БРАЙОН: Нет, на самом деле это началось с осознанием Эйнштейном физических качеств мира, где энергия мира (которая и должна отражаться в искусстве, в конце концов), была объявлена равной m – массе земли, умноженной на скорость света в квадрате. И любой, кто понимает, что можно менять местами силы в этом уравнении – в уравнении можно перестанавливать элементы с одной стороны на другую – так же в изобразительном искусстве (которое в последние несколько веков рассматривалось как цвета, земные цвета, растворенные в масле, нанесенные на поверхность и высушенные, что дает эффекты светлоты и прозрачности) люди осознали, что его можно изменить, добавляя обрезки газет, как это делали кубисты, или добавляя песок к смеси для создания самой взрывающейся материи. Так что в изобразительном искусстве очень рано начали играть с материей… уже к началу двадцатого века, по всем меркам…

Есть энергия – это как талант или гений художника – представленная скоростью света в квадрате, представляющей собой вспышку озарения. А m – это смесь масла и уксуса – как я всегда говорил, это как делать салат… было масло, и льняное масло и расширители, например терпентин, и все, что угодно, что можно использовать в качестве среды, в которой можно растворить краски и создать образ мира. Однако потом кто-то сказал, что образа – не достаточно. Когда фотография заняла свое место в середине девятнадцатого века, люди провозглашали: «Сегодня искусство умерло!» Таким образом приветствовали фотографию в то время, и в этом было зерно истины, так как то, как раньше старались достигать точного отображения и… гиперреализм больше никого не интересовал – так давайте попробуем изменить природу материи. И вот – стали бросать песок на холсты… были изобретены коллажи, и вот почему я утверждал, что все техники, которые вошли в изобразительное искусство в начале девятнадцатого века даже не приблизились пока к царству литературы.

Р/С: Думаю, вас поразило бы то, насколько были восприняты нарезки…

БРАЙОН: Это верно – даже во Франции, где это срабатывает куда хуже из-за природы языка… Почти сразу же, уже через несколько месяцев, появилась группа американских поэтов, которые издали двухтомную книгу своего «гения» под названием Locus Solus (прим. перев. – название недолго существовавшего в 1961–62‑м, но влиятельного литературного журнала экспериментальной прозы и поэзии, названного в честь знакового романа Рэймона Русселя), в которой были только нарезки. Но они этого никогда не признали – а произошло это в течение шести месяцев со дня выхода Min­utes To Go, в январе 1960.

Р/С: Как вы работали с нарезками – это была случайность, которую вы заметили и стали развивать систематически?

БРАЙОН: Да – так и было, это была случайность… которую, однако, я распознал немедленно, потому что знал, что было раньше – скажем так, я знал историю искусства. Мне показалось, что будет просто прекрасно рассказать об этом Уильяму, у которого было огромное количество материала, который немедленно можно было использовать. Для меня это не очень подходило, поскольку у меня не было такого количества материала, чтобы его взять и нарезать и сделать из него что-то новое. Мне бы пришлось писать что-то новое, что я потом бы нарезал – но это противоречило самой сути идеи. А Уильям прекрасно управился с тем отличным материалом, который у него был, где были наркотики, секс и рок-н-ролл – у него это отлично получалось. Так пусть у него это и будет!

Р/С: А «The Process» это на самом деле нарезка…

БРАЙОН: Нет, там очень много нарезок и очень много того, что было извлечено из нарезок, но все это было очень тщательно собрано…

Р/С: Я думаю, он более стилизован, и временные нарезки очень очевидны… они, на самом деле, переплетаются. Многие из книг Уильяма довольно тяжело читать подряд, потому что там постоянные перескакивания к отдельным кусочкам… Мне нравится смаковать отрывки, все эти отрывки с душком, или как-то так. Но «The Process» куда больше напоминает настоящий роман… он кажется имеющим сюжетный план.

БРАЙОН: Он, на деле, обработан… Общая картина в том, что там нет голоса вездесущего автора, а есть несколько голосов, представляющих собой разное присутствие речи. Там «Я», «Ты», «он», «она», «оно» и «ты-они» и так далее… Как я сказал, они были обработаны таким образом, чтобы стать более внятными, многие из отрывков, проскальзывающих там были нарезочным эхо Геродота, эхо Томаса Эдварда Лоуренса – эхом самых разных людей, нарезанных так, чтобы придать этому особый безвременной вкус.

Дженезис Пи-Орридж и Питер «Слизи» Кристоферсон берут интервью у Брайона Гайсина

Это отрывок из книги интервью с Брайоном Гайсином под редакцией Дженезиса Пи-Орриджа, вопросы задавали Дженезис и Питер «Слизи» Кристоферсон…

БРАЙОН: Американская жизнь определенно полна смерти. Бог мой, переполненна ей. Монстр из Аугсбурга – когда я был маленький, был ужасный кот, который в конце войны, в 1919, съел тридцать два мальчика. Он делал из них паштет и продавал друзьям и все такое. Ну, это считалось очень необычным: дело для Крафта-Эбинга (прим. перев. – австрийский психиатр, криминалист, один из основоположников сексологии). Но вот вам Розалин Констебль Картер, как там ее зовут (прим. перев. – имеется в виду фотография первой леди США, Элеанор Розалин Картер, жены президента Джимми Картера, с маньяком-насильником-убийцей Джоном Уэйном Гейси), на фотографии с…

СЛИЗИ: Да, но то, что там был Гейси просто значит, что он был немного более…

БРАЙОН: Ты с ума сошел, мужик, он был лидером сообщества. Он одевался как Санта-Клаус, выступал как Санта-Клаус; он вообще не скрывался. Вот кем он был на самом деле, он был Санта-Клаусом…

Он был столпом сообщества, как норманский бандитский барон. У тебя куча народу закопана под домом, ты их держишь в подземелье – вот так вот. Почему б не пойти и не сфотографироваться, пожимая ручку жене президента?.. Мы вернулись туда, где всегда были. Теперь, когда это происходит, вещи возвращаются в норму. Кого Элеонора Аквитанская приглашала на ужин? Жиля де Ре, который съел сто тридцать пять мальчиков, или около того – вот, кто приходил на ужин в те времена. Маленькая мисс Картер с Юга – она точно так же вписывается в историю! Она в компании императрицы Феодоры и Мессалины. Она втискивается в эту компанию. Вот у нее Монстр Аугсбурга, превратившийся в толстого кивинца. Наверное, так оно и бывает…

СЛИЗИ: Не думаю, что такое на самом деле происходит в Нью-Йорке. Это всегда случается в провинции, правда?

БРАЙОН: О нет, это происходит на Вест Сайде…

СЛИЗИ: Да не бывает в Нью-Йорке серийных убийц. Убийцы – бывают, верно. Бывают грабежи, всякое такое, но не бывает же людей, которые специализируются на этом.

БРАЙОН: Ты себя обмануть пытаешься? Ты просто не бывал у специалистов…

О БУМАГЕ

БРАЙОН: Бумагу изобрели китайцы, а к арабам она попала примерно в восьмом веке. До этого использовали египетский папирус, который был старше, конечно. Но такая бумага, которую знаем мы, возникла в Европе только в двенадцатом веке, пришла от арабов через Сицилию, через германских королей – Гогенштауфенов. Первыми стали импортировать бумагу короли Сицилии, потому что у них были большие, полные людей школы, где манускрипты впервые стали переносить на бумагу. А в Европе изготовление бумаги было связано с наличием хорошей воды, источники воды были очень важны. Все бумажные фабрики располагались по берегам рек, где вода была еще очень чистой. Рейн в мои годы был еще очень чист; я видел Рейн чистым в 1930‑м. Теперь это огромная сточная канава… опасная канава.

У моих родственников была бумажная фабрика на берегу Рейна с 1500‑х годов, возможно даже раньше, они делали бумагу из переработанных льняных полотен и подобных вещей; изготавливали фантастическую ручной выделки льняную бумагу, настолько прочную, что ее едва можно было разорвать. И изготавливали бумагу для банкнот, с давних времен – веками.

Когда я был ребенком, я тоже делал там бумагу, там была большая куча сырьевой массы, как овсянка – Дженезис Пи-Орридж! – берешь солидную порцию этой пасты большой деревянной ложкой и кидаешь в ящик, у которого вместо дна – сетка, как грохот, и ты валяешь ее в ступе, пока не получаешь что-то вроде слюнообраной массы, которая равномерно распределяется по поверхности сетки. Потом ты выкладываешь ее на мраморный стол и раскатываешь в холодном или горячем виде… так и получается бумага ручной выделки.

В музее С. у них стоят все эти штуки, материалы, которые использовались и оборудование, которое у них было, все такое. Их бумага отправлялась вверх и вниз по Рейну – из Амстердама – она быстро и легко добиралась до Лондона; это был ближайший порт. Поэтому они и люди из Базеля часто путешествовали в Лондон и обратно в елизаветинские времена. Например Гольбейн, который был одним из важнейших художников при дворе Генриха VIII, был из Базеля, и работал на бумаге. А у моей знакомой была коллекция бумаг такой ценности, что она всегда боялась кому бы то ни было их давать, поскольку они очень легко могли попасть в руки мошенников. И ей стоило беспокоиться.

Любые коллекции полнятся подделками и фальсификациями, всегда. Я провел целую зиму за работой, роясь в архивах Лувра здесь в Париже. Надо получить специальное разрешение и письмо от посольства и все тому подобное, чтобы добраться до них – мне это удалось.

Я был особо заинтересован в немецких и базельских художниках и графиках, таких как Дюрер и Гольбейн и Урс Граф и Никлаус Мануэль Дёйч, у них собрана большая их коллекция. И половина их Дюрера – подделки! По крайней мере половина. Очевидные подделки. А они говоряТЕРРИ: «Да, да, мы знаем, что это подделки, но, понимаете, они тут так давно – их кто-то предоставил в восемнадцатом веке, так что у них есть некоторая историческая ценность, мы не храним их только потому, что они настоящие или очень хорошее, но…» – знаете, обычные музееведческие истории; ну, думаю, это достаточно разумно. Но та женщина дала мне много разного рода бумаги. У меня до сих пор остались целые пачки ее, которыми я не воспользовался. Я их использовал для некоторых очень интересных проектов, но у меня их недостаточно для… книги вот такого размера, например. Не хватило бы даже на одну копию.

ДЖЕН: Интересная связь, временная связь, не так ли?

БРАЙОН: Как я говорил, это во время изучения японского – в школе японского языка – я заинтересовался бумагой и тушью. Это целая наука и это основа их эстетики. Она, на самом деле, основана на двух…

ДЖЕН: Раскрывающая материалы, а не подавляющая их.

БРАЙОН: Верно.

ДЖЕН: Странное совпадение, что тут есть семейная связь… От своих корней не уйти, парень! – Как там сказано в «Башни, открыть огонь»? «Невозможно отрицать свою кровь».

БРАЙОН: Я отрицаю это высказывание!

ДЖЕН: У меня было ужасное ощущение как-то раз, когда я смотрел на себя на видео. Я внезапно увидел у себя на лице точно такое же выражение, как у моего отца. Это было ужасно, я подумал «Ой, блин!»… Это всегда немного беспокоит меня – попастся в ловушку.

БРАЙОН: «Мрачный мавр, схожий с Отелло». (пленка заканчивается)

ЧЬЕ-ТО СОБСТВЕННОЕ МЕСТО…

БРАЙОН: Мы живем в уникальное время в истории, думаю. Теперь ни у одного дома нет чердака, и нету бабули, которая бы жила на чердаке – бабуля уехала во Флориду в дом престарелых в Санкт-Петербурге. Никто уже даже не помнит ее девичьей фамилии. Если спросить у американца девичью фамилию его какой-нибудь из его бабушек, ему нечего будет ответить. Так что теперь нет никаких семейных связей – да большинство из них и не хотят иметь каких-то связей. Они решили, что будут просто американцами, по той или иной причине.

Более того, у нас есть огромное преимущество, которое, я считаю, является уникальным и возникло в обществе впервые – возможность иметь свое собственное место. Ни у кого в истории никогда не было собственного места. Все жили с… собаками… и верблюдами…

ДЖЕН: В смысле, даже внутри семьи у тебя есть собственное место…

БРАЙОН: Да, это было невозможным. Тебе всегда приходилось спать со своими братьями и сестрами, матерями и отцами, бабушками-дедушками, всевозможным народом; прислугой, живущей в доме, спящей за дверями кухни. Ты представляешь, насколько идея собственного места изменила всю сексуальную жизнь? На самом деле я думаю, что основной сексуальной жизни является то, что стало возможным остаться наедине и проделать всё, о чем ты фантазировал. Такое никогда не было возможным в лоне семьи, как бы это могло произойти? Люди, бывает, возбуждаются в разных пикантных ситуациях, но не в таких.

Или общество, как мусульманское, в котором все сексуальные отношения проходят в одежде! Как-то я говорил с человеком, у которого четыре жены, и я предположил, что уж кто-то из его жен-то видел его без одежды и он был шокирован этой мыслью. И секс должен быть очень быстрым, религиозный закон требует вымыться сразу после, так что это – трахтрахтрахтрах и опа!.. и бежишь мыться! Не было никакого томного возлежания и разной там роскоши, которую все воображают; для наших предков ничего такого не существовало. Разве что для султанов в их гаремах, возможно. Но даже если так, только подумайте: все они друг с другом сплетничают, ревнуют друг-друга и пытаются отравить чужих детей – такое происходило регулярно, и до сих пор случается.

ДЖЕН: Единственный правильный путь изменения общества – разрушение семейных ячеек и атомизированной структуры, или как там это называется. Пока ты не разрушишь это, ты не можешь разрушить остальные системы контроля. В настоящее время большинство обществ по-прежнему основаны на идее о семье и это по-прежнему одна из точек для нанесения удара, если ты хочешь что-то поменять.

БРАЙОН: Ну, да, но хочешь ли? Кто-нибудь хочет? Изменить все это – ради чего?

ДЖЕН: Ради чего?! Почему это людям всегда надо меняться ради чего-то?

БРАЙОН: Уильям хотел превратить это в жизнь Диких Мальчиков – и ты и я прекрасно понимаем, что сам Уильям бы не выжил среди них! (смеётся)

ДЖЕН: Я думаю… о произвольных, свободных союзах, не семьях в обычном смысле, но связях с людьми, с которыми ты ощущаешь более естественное родство, чем с теми, с кем ты связан кровными узами. С кем ты связан более, чем с (как это называется?) родней. Я никогда не понимал логику родства – почему они должны нравиться тебе только потому, что они вышли из той же дырки, что и ты, или потому, что они от сестры твоей матери.

БРАЙОН: Ну, такое время вряд ли когда-нибудь наступит, верно?

ДЖЕН: Нет, но по традиции ты поддерживаешь связь со своими тетями и дядями и двоюродными братьями-сестрами и тому подобными, понимаете. А ведь очень маловероятно, чтобы тебе своя собственная-то семья нравилась. Но по-прежнему предполагается, что ты с ранних лет должен вполне естественным и нормальным образом любить родственников. А не любить родственников – неестественно.

БРАЙОН: Не в моей семье…

СЛОВО МЕРТВЫХ ПАЛЬЦЕВ

ДЖЕН: Как Уильям потерял часть собственного пальца?

БРАЙОН: Чаще всего рассказывают, что он отрезал его и швырнул в лицо психоаналитику, который опрашивал его при наборе в армию…

ДЖЕН: Это он рассказал?

БРАЙОН: Нет, не он, другие. Он никогда не рассказывал никому. Он ничего не говорит…

ДЖЕН: Как обычно. Наверное, это иногда неплохая техника: воды в рот набрать. Я вспоминаю теперь.

БРАЙОН: Он не один такой. Возможно, эта легенда может быть от Мараини, итальянца, написавшего отличную книгу «Тайный Тибет» лет двадцать назад, а еще недавно появилась монография, которая тоже была написана двадцать лет назад (а издана была только сейчас) про Японию. Вот он, его жена и три дочери были взяты в плен японцами, когда они приехал из Италии в Японии в качестве эксперта по дипломатическим и культурным отношениям, а потом Муссолини присоединился к странам Оси и все итальянцы были обязаны принести клятву верности фашизму. А они отказались и их бросили в японский лагерь для пленных, где с ними очень плохо обращались.

Мараини требовал интервью с генералом и – вот японский генерал сидит со своим служебным мечом перед нем, вот так, и Мараини… берет его меч, отрубает себе палец и бросает его в лицо этому человеку. И это произвело именно ожидаемый эффект – именно это по настоящему впечатлило японцев, больше, чем что-либо другое, что он мог сделать. Они все получили больше еды и этим жестом были спасены жизни. Так что, возможно, эта история из жизни стала основой для легенды Уильяма. Но вряд ли все именно так и было.

ДЖЕН: Так что вы потеряли палец ноги, а он потерял еще палец…

БРАЙОН: Все мы здесь что-то теряем в этих крысиных бегах…