Три эсхатологии всеобщего спасения: последняя статуя, тиккун олам, апокатастасис

Тысячелетиями понятие «греха» использовалось организованными религиями как моральный хлыст, удерживающий с большим или меньшим успехом человеческие массы от насилия и зверства, задавая нравственные координаты целым цивилизациям.

Не меньше времени «грех» помогал и уберегать жизни людей от мало понятных, но традиционно известных опасностей – символической «скоропортящейся на аравийской жаре свинины». Сегодня религия, мягко говоря, потеряла монополию на эти функции.

Однако с другой стороны этой медали мы обнаружим не только тиранические законы даже «светлых» культов (про кормление ацтекских богов тысячами человеческих сердец давайте вообще не будем), не только часовые стояния со свечками перед мистериальными храмовыми драмами и ритуальное поедание облаток.

Там мы обнаружим попытку разделить мир на темное и светлое, на грязное и чистое, на совершенное и низменное, на преходящее и вечное – и удалиться от темноты на свет, от грязи к чистоте, от низменности к совершенству, от суеты в вечность. Там мы обнаружим поиск и обретение чуда, устремление к абсолютному – в том числе и эсхатологическое устремление ко всеобщему прощению, очищению, упразднению «греха» и спасению к Жизни Новой.

Три известных нам явления такого эхатологического устремления – это тиккун олам, появившийся в мишнаитский период иудеи, апокатастасис Оригена и Климента Александрийского (а также церковного «отца отцов» Григория Нисского, почему-то причастного сией е‑е-ерес-с-си) и, конечно же, гностические теории Спасения, такие, как Последняя Статуя манихеев или иные формы массового возвращения света в Плерому, более или менее сходные в своем строении (наверняка в силу нашей неосведомленности и недостаточности источников). Как будто в первых веках нашей эры что-то там надломилось в конструкции ЧЖТ – и оказалось, что Иначе может стать не для некоторых и за дорого, а для всех и даром.

Экстравагантность конкретно гностических историй на эту тему, конечно, зашкаливает – и это только по тем источникам, которые дожили до наших дней. А. Л. Хосроев в «Истории манихейства» исследуя коптские свитки находит, например, что мир наш образован из темных тел архонтов, злых материальных сил, удерживающих в себе вечный свет; и что свет этот со временем вытягивается и возвращается домой, в полноту и вечность Плеромы. Последняя его порция, которая будет вытянута перед самым концом, образует некую Последнюю Статую, которая начнет новый эон свободы от материальных оков, тогда как остатки сил тьмы будут навечно заключены в некую Могилу.

Есть и чуть более примитивные теории: например, в «Сущности правителей» излагается версия, согласно которой через какое-то время придется Истинный Человек, принесет Знание – и

«тогда мысль слепая будет извергнута от них. И смерть, которая от властителей, будет попрана ими. И взойдут они ко Свету, который не имеет пределов, где это Семя (pe-ei-sper­ma) существует… Тогда властители оставят времена свои. И ангелы их будут рыдать над разрушением их. И демоны их будут оплакивать их смерть».

Другими словами, человечеству, похоже, обещается абсолютное знание и бессмертие, а также главенство над силами природы после явления очередного мошиаха.

При такой-то экстравагантности гностических верований, именно гностические вероучения выражают если не букву, то свободный дух эсхатологического порыва ко всеобщему спасению, фактически обозначая «греховным» все материальное творение сверху донизу. Секта архонтиков, например, сообщает о существовании семи небес, на каждом из которых сидит по Архонту, каждый из которых питается человеческими душами (sic!). А каиниты (чье существование, впрочем, не вполне достоверно), как пишет Иреней Лионский, принимают, что

«при всяком грехе и постыдном поступке присутствует ангел, и действующий осмеливается приписывать свою дерзость и нечистоту ангелу, и каково бы ни было действие, совершать во имя ангела и так говорить: «О ангел! я злоупотребляю твое дело; о сила! я совершаю твое действие»».

Такое смахивающее на околобуддистское, простите за выражение, самонеотождествление – логичное развитие понятия о греховности, отрицание, отторжение части себя, выведение ее за скобки во имя устремления к ее противоположности.

Только вот у гностиков это практически всегда очень воинствующее противопоставление, граничащее с утробным воем «Спасите меня кто-нибудь отсюда, а по возможности убейте гадину, которая все это натворила». В некоторых гностических сектах Эоны Света тем и занимались, что спасали вопиющих во тьме; а вот с каббалистической точки зрения такой запрос, конечно, парадоксален – ты же сам это все и натворил под той или иной душой-личиной из тех шестисот тысяч, на которые разбилась твоя изначальная всеобщая душа.

Воссоздавая же себя из разрушенной, раздерганной, низвергнутой в глубину тьмы и кеному (в данном случае «мадор клиппот» – мир нечистых желаний, лишенный высшего света) формы, эта душа постигает мудрость, заключенную в ней, обретает изначально заложенный в нее свет, не устремляясь куда-то прочь в порыве эсхатологического эскапизма.

Так постепенно совершается тиккун олам – ведущий в конце концов к тому, что «поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц» (Ис. 25:8). Творение будет восстановлено и украшено, и никто от этого не уйдет. Сегодня этим понятием, правда, руководствуются более молодежные организации и благотворительные фонды, а также и бравируют некоторые российские миллиардеры, начинавшие фарцовщиками.

А вот христианское понятие о всеобщем спасении, апокатастасисе, наоборот, традиционно отрицается как оригеновская ересь. Изначально апокатастасис был частью учения христианского апологета Климента Александрийского, основоположника одноименной богословской школы. Веривший в учение Христа с таким пылом, что  утверждал даже возможность покаяния Сатаны, он также утверждал Бога источником знания, а знание и философию – путем спасения через гнозис, что роднит его с теми же гностиками.
Его продолжатель и духовный наследник Ориген углубил понятие апокатастасиса. Объясняя, что

«будет Бог все во всем» (1 Кор 15. 28),

он пишет:

«Тогда уже не будет различия добра и зла, потому что зла не будет вовсе: Бог будет составлять все, а при Нем уже не может существовать зло…»

Бог для Оригена – не наказующий строгий отец, но лечащий врач:

«Бог, этот врач наш, желая истребить болезни наших душ, полученные ими вследствие различных грехов и преступлений… даже прибегает к наказанию огнем для тех, кто потерял здоровье души».

Одновременно Ориген обогатил свое учение эллинистическими и платоническими идеями, в результате чего на Вселенском Соборе был предан анафеме не только он, но и все те, кто не анафемствовал его (т.е. не только те, кто был «за», но и все воздержавшиеся). Для этого постарался лично Юстиниан Великий – причем целый монастырь последователей Оригена был «очищен» военной силой.

Идея апокатастасиса, впрочем, не была забыта – она оказалась близка Григорию Нисскому, святому, отцу и учителю Церкви, который полагал «зло» и «грех», а также и соответствующие им адские мучения не самостоятельными сущностями, но мерой удаления от божественного блага, которое абсолютно, а потому надвигается, неотвратимое и окончательное в своей вечности.

Впрочем, сегодняшнее христианство отрицает апокатастасис как противоречащий свободе человеческой воли, утверждая неотвратимость и вечность «добровольного» ада, в который низвергнутся проклятые грешники из-за податливости собственной природы.

В каждом из этих трех случаев «грешить» значит заниматься совершенно разными вещами; богослужение иудея гностик воспримет несравненно греховным. Однако во всех трех случаях при попытке заглянуть за горизонт времени «греховность» становится лишь ограничительной чертой несовершенства, казуальности и запустения, преодолимой и относительной перед лицом наступающей бесконечности.