«23 разреза для Уильяма Берроуза»: седьмая и восьмая главы

От Редакции. Какова миссия писателя? Чем для него должно быть творчество, как его инициировать? В публицистическом подношении Уильяму Берроузу, польской книге «23 разреза», перевод которой мы продолжаем сегодня двумя новыми главами, даются ответы на эти вопросы, по крайней мере, относительно творческого пути Инспектора Ли.

В главах «Случаи» и «Работа» повествуется о периоде за дюжину лет до жизни Берроуза в Бит Отеле. Тогда они с Воллмер, Гинзбергом, Керуаком и Эди Паркер закладывали фундамент будущего бит-движения в богемном притоне в Нью-Йорке. Однако секс, наркотики, интеллектуальные дискуссии, совместные психодрамы и связи с потусторонним не смогли пробудить настоящий талант Берроуза, для этого потребовалось нечто большее. Но одну работающую практику он оттуда точно забрал: случаи, импровизированные психодрамы.

По мысли Рафала Ксенжика, их использование вкупе с вынужденной войной с Духом Контроля стало для Берроуза не только источником творческой энергии, но и, кажется, образом самого берроузианского творчества. Нарезанного, декондиционирующего и пересоздающего настоящее, прошлое и будущее, ниспровергающего диктатуру Контроля — превращением внутреннего во внешнее и внешнего во внутреннее.

fr.Chmn

Случаи

«Творчество рождается из серии потрясений, которые заставляют тебя по-новому взглянуть на себя. Внешнее становится внутренним, и наоборот», – в семьдесят семь лет рассказывал Берроуз Виктору Бокрису. Билл начал культивировать для себя такие потрясения в 40-е годы, когда погрузился в хипстерскую жизнь Таймс-сквер, и пользовался этим приёмом следующие 30 с лишним лет. И не только в стрессовых ситуациях, но и игровых — например, в импровизации в т.н. случаях.

В те годы Билл начал знакомиться с подпольем Нью-Йорка, где наткнулся на компанию студентов Колумбийского университета. Больше всего в общении с ними на него повлияли совместные скетчи, в которых участники принимали на себя новые личности и импровизировали, воспроизводя сумасшедшие истории, раскрывая и исследуя разные аспекты своих личностей. Билл называл их случаями. Это был способ выйти из себя и сделать внутреннее внешним.

Берроуза на них вдохновили сеансы гипноза, которым его тогда подвергал очередной психоаналитик. На них он открыл свои подавленные личности: смеющуюся английскую гувернантку, жесткого шерифа, стойкого старого негра, загадочного китайца, плантатора табака с Юга, пленника в цепях, бешеного сумасшедшего. Вместе с Джеком Керуаком и Хэлом Чейзом они начали разыгрывать сцены из «Фальшивомонетчиков» Андре Жида. Потом Билл часто предпочитал входить в образ лесбийской гувернантки. Его фирменной ролью была изысканная партнерша венгерского аристократа, которого изображал Аллен Гинзберг и который хотел обмануть наивного Американца, которого играл Керуак. Билл при этом носил платье Джоан Воллмер, предвидя с десятилетним опережением кинематографические квир-фантазии Джека Смита.

14 августа 1945 года толпа праздновала на улицах Нью-Йорка день победы, объявленный президентом Гарри Трумэном. Керуак и Берроуз отправились в город, чтобы воспользоваться этим случаем и склеить девушек. Но ничего не вышло, в чём Керуак обвинял Билла, мол, он выглядел как chargé d‘affaires de l‘Enfer (заместитель префекта ада). Первый биограф Берроуза, Тед Морган, комментируя этот случай, отмечает, что Билл переживал насчет атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Что означал конец войны для Берроуза, который в взрыве атомной бомбы видел начало конца света? С этим потрясением он справился с помощью любимой им тогда книги «Закат Европы» Освальда Шпенглера. Немецкий мыслитель, хотя и утверждал, что западная цивилизация истощена, но презирал декадентский пессимизм. Вместо него он провозглашал ницшеанское amor fati и рекомендовал действовать столь же героически, сколь и практично.

В то время Берроуз жил на улице 115-й Уэст, в 419-м доме вместе с Гинзбергом, Керуаком, его девушкой Эди Паркер и Джоан Воллмер. Джоан была единственной женщиной, с которой встречался Билл. Друзья утверждали, что они были похожи: оба обладали блестящим интеллектом и саркастическим чувством юмора, на чём и строились их отношения. Джоан опасалась гомосексуализма Берроуза, но хвалила его, мол, в любви он настоящий дамский угодник. Её пристрастие к сексу и наркотикам было более жёстким, чем у будущих пророков битничества, и мрачный мир Берроуза очаровывал её. Пока он погружался в героин, она пристрастилась к бензедрину. Спидовые марафоны вызывали у неё галлюцинации.

Вся компания, собравшаяся на снятой Джоан квартире, жила будто в лихорадке. Студенческое жилье превратилось в богемный притон. Их интересовал секс, наркотики, интеллектуальные дискуссии, совместные психодрамы и связи с потусторонним. Адрес 115-й Уэст, 419, вошел в историю как логово битников. И хотя Берроуз считается писателем бит-поколения, он был в этом кругу прежде всего учителем, он был старше всех. Когда они жили вместе в Техасе, Ханке хотел слушать записи Билли Холидей, но Берроуз предпочитал венские вальсы.

Он одевался, как анархический консерватор, культивировал ностальгию по старой Америке, идеализировал ее как страну непослушных граждан, индивидуалистов, заботящихся о своем интересе и действующих неподконтрольно власти. Керуак назвал его проповедником из Канзаса. В «Дороге» Берроуз изображен под шаманским именем Старого Быка Ли: «Чтобы рассказать про Старого Быка Ли, понадобилась бы целая ночь; достаточно будет лишь упомянуть, что он был учителем, да еще можно сказать, что он имел полное право учить, поскольку сам всю жизнь учился; а учился он тому, что считал «фактами жизни», и учился им не потому, что приходилось, а потому, что ему хотелось».

Берроуз делился с молодыми людьми принципами Коржибского, Шпенглера, Райха, как обязательное к прочтению советовал им Рембо, Кафку, Селина и добавлял еще современную поэзию Одена, Крейна и Элиота.

Чему же он он учил? Гинзберг вспоминал о Берроузе как о мастере, который оторвал его от экзальтированных мечтаний и столкнул с реальностью. Его острый интеллект был способен переварить любую идею, выявлять несоответствия в аргументации и выяснять, что на самом деле скрывается за конкретными словами. Он был изобретателем и практиком, подобно знаменитому дедушке, создателю счётной машины.

В конце 1946 года Берроуз решил сбежать из города. Его уже задерживали за подделку рецептов на морфин, а Воллмер была от него беременна. Родители купили ему плодородную землю в долине Рио-Гранде, и Билл переехал в Техас. Его рассказы о ферме были далеки от того тона, который присущ «Уолдену» Торо. «Быть джанки этичнее, чем быть уважаемым фермером». Если фермер хотел выжить, ему приходилось искать самую дешевую рабочую силу. Политика профсоюзов вынуждала его нанимать мексиканцев. Их нелегальное переселение организовывали «проводники», которые удерживали работников в трудовых лагерях и не колебались стрелять в самых борзых. Берроуз быстро понял, что фермерство не для него. Он позвал Ханке на помощь и решил выращивать марихуану для продажи в Нью-Йорке. Однако эта инициатива не взлетела.

В то время он писал Гинзбергу: «Я только что собирался заявить о философии, названной «фактуализмом». Все аргументы, все бессмысленные размышления о том, как люди должны поступать, не имеют значения. В конечном счете, важен только сам факт, и чем больше кто-то аргументирует, вербализует, морализирует, тем меньше он видит и чувствует этот факт. Не о чем говорить. Я не напишу никакого официального заявления на эту тему. Говорить несовместимо с фактуализмом». Фактуализм ведет к молчанию и войне со словом. Он также устанавливает «единственную возможную этику»: полную свободу действий. Реальность должна была жестоко проверить эти выводы.

Отношения Билла с законом становились всё напряжённее, и он двигался на юг. В Техасе его арестовали за секс в машине на обочине и вождение в нетрезвом состоянии. В Новом Орлеане, куда он приехал в 1948 году после продажи фермы, проблемы с законом обострились: наличие незарегистрированного оружия, наркотиков и подозрительного письма из Нью-Йорка, в котором Гинзберг информировал Билла о ценах на марихуану. Адвокат устроил так, чтобы Берроуз вместо тюрьмы отправился в реабилитационный центр, и порекомендовал ему покинуть страну перед судом.

В 1949 году Берроуз уехал в Мексику. Зависимый от героина, он вступил в гомосексуальный роман, изолировался от Воллмер и всего мира. Джоан все еще употребляла спиды. Их сын Уильям Сьюард Берроуз III родился зависимым от амфетамина и сразу после рождения ему пришлось пройти детоксикацию. В 1951 году в Мехико Берроуз случайно застрелил Джоан во время игры в Вильгельма Телля во время пьяной вечеринки. Ещё один искусный адвокат организовал свидетельские показания, из которых следовало, что это был несчастный случай при чистке оружия, и Берроуз был освобожден под залог. Билл вышел из тюрьмы через тринадцать дней, но на свободе себя не почувствовал. Когда он взглянул на себя, то увидел Злого Духа.

«Если бы не смерть Джоан, я бы никогда не стал писателем, – признавался Берроуз в предисловии к роману «Пидор», написанном в 1985 году. — Во мне есть что-то, что не является мной и что не подчиняется моему контролю. (…) Я нахожусь под постоянной угрозой одержимости, в постоянной необходимости её избежать, избегнуть Контроля. Таким образом, смерть Джоан заставила меня войти в контакт с нападающим, со Злым Духом. Она также втянула меня в борьбу, которая продолжалась всю мою жизнь, и единственным выходом из которой для меня было писать». Он вспоминал, что пытался убежать от зла с помощью лихорадочных полётов фантазии. Случаи оказались надежной поддержкой.

Случаи являются ответом на невозможность контроля над ситуацией, служат аварийным выходом. Они могут быть умственной игрой, военным манёвром. «Случаи как наркотик?? Без случаев моя жизнь – это хронический кошмар, серый ужас предместья Среднего Запада», – писал он Гинзбергу из Танжера, когда находился в самом остром эпизоде наркотической зависимости.

Работа

Занятие искусством для Берроуза было подобно зарождению новой жизни, способом преодоления границ человеческого бытия. «Без творчества не существовало бы ничего. Если бы художники устроили забастовку, вообще всё прекратилось бы», –так Билл призывая к созданию ассоциации художников. Её первым шагом стала бы всеобщая забастовка, которая бы показала: ничто не происходит, пока не описано. Он приводил в пример битников, которые вызвали мировую культурную революцию; писатель диктует происходящее. Чувствуется дендизм Оскара Уайльда, но у Белого Негра Билла модернистская сублимация поглощается магическим восприятием мира.

Искусство возникло из магии. Из предположения, что каждое событие – результат воли, и определенные действия вызывают определенные последствия. «Если бы я действительно знал, как писать, то написанное мною убивало бы читателя», – утверждал Берроуз в интервью для журнала «Rolling Stone». Слово есть образ. Оно впервые появляется как охотничье заклинание на стене пещеры. Письмо предшествовало рождению речи, о чем Берроуз говорил Дерриде. Язык, который мы понимаем как систему символов, по его мнению, является лишь реакцией на символы. А символы возникают из убедительных актов магии.

«Западная машина контроля в первую очередь стремится сделать язык как можно более грубым, максимально удалить друг от друга слова и вещи, а также воспринимаемые процессы», – говорил он в «Интервью». Поэтому политики используют язык, который сковывает, обобщает, избегает точности. СМИ же, манипулируя миллионами слов и изображений, занимаются чёрной магией. Писатель через язык пытается призвать чистые образы. Но быстро осознает, что слова – неудобный инструмент для такой задачи, а другого просто нет.

Вслед за Коржибским Билл отверг абстракции и обратился к чувствам. Он начал стремиться к синестезии и мультимедийности и достиг мышления скорее образами и блоками ассоциаций, чем словами. По мнению Берроуза такова должна была стать следующая стадия эволюции человека. «Если писатель пишет серьёзно, то вы это можете увидеть. И услышать». Писатель воссоздает определенный опыт в уме читателя, а для этого по мысли Берроуза нужно действовать как кропотливый картограф. Ведь письмо – это процесс составления карт. Искусство служит ориентации в пространстве и побегу от времени. Художники наблюдают за неизвестным и мечтают за нас.

Гинзберг утверждал, что в фундамент случаев лёг опыт обучения Билла в интернате кадетской школы для мальчиков в Лос-Аламосе. Вынужденный скрывать нежную, женственную сторону своей личности, Берроуз нашёл способ выражения себя в пародиях. Первый его рассказ, «Последние лучи заката», посвящён капитану, который в женском наряде сбегает с тонущего корабля. Его Билл написал вместе со школьным другом, и они воспроизводили сценки оттуда, смеясь до слез. Это были зародыши случаев, которые затем оказались первой и самой важной из писательских техник Берроуза. Скетчи и психодрамы, исполняемые с битниками, только развили ее. Для Билла случаи в первую очередь являлись техникой изменения личности. «Почему бы не предположить, что вымышленная личность является реальной и что другой нет?» – размышлял он в «Голом завтраке». «Аутентичная личность агента становится частью его подсознания, то есть не подчиняется сознательному контролю, и её можно обнаружить в состоянии гипноза».

Берроуз общался с миром из очень далёких психических пространств на самой границе полнейшего хаоса. Кто станет ожидать текстов от человека в такой ситуации? Но Билл должен был писать, потому что только так он мог спастись от Контроля и одержимости. Ему нравилось называть своё дело жаргонизмами: джоб, robota. Он стал автором, который много публикуется, но постоянно находится в творческой стагнации или сводящей с ума одержимости. Его писательский джоб заключался в основном в поиске процедур, которые могли бы стимулировать творчество, инициировать повествование. Преодоление кризиса, разумеется, может быть случаем. Оно начинается с идеи персонажа, события, сцены из сна или цитаты, или даже услышанного голоса. Этого достаточно, чтобы развернуть импровизацию, которая приводит в движение факты и фантазии, сталкивая их и создавая шок и юмор.

Берроуз нарушил линейную, закрытую структуру романа. Он писал маленькие, иногда состоящие из нескольких предложений фрагменты. Он резал свои тексты и смешивал их с вырезками из газет или классических произведений. Он составлял их, играя со случайностью. В облаках гашишного дыма он преследовал далекие ассоциации. Он искал творческих импульсов, монтируя записи и фотографии. Это было не просто джобом, а работой над мифом. Он относил свое творчество к традиции плутовского романа, где нет заговора, только серия инцидентов. Он видел героев как мифологических персонажей, у которых нет собственной истории и психической жизни. Они являлись воплощением определенных методов и тактик. Психологический роман для него был устаревшим.

Человек из подземья запускает личный миф в космос. Был ли бы Билл последним невольником романтического искусства? Возможно, если понимать романтизм в духе Блума как состояние агонии, неравного столкновения индивидуальности с внешним миром. Однако Берроуз не проявляет эмоциональных порывов или гуманистических сентиментов. Его зрелая проза — это разрозненные сообщения из мира магии и войны, где правят техники и противотехники.

Какова же цель письма? Декондиционирование прошлого – ответил бы Билл. Не только личных травм, но и всей культурной истории. Писатель обладает силой переписать историю, изменить настоящее и будущее. Убеждение в магической силе творческого акта было для Берроуза одной из причин отвергнуть христианство. Он долго собирался написать рассказ о Христе, но в конечном итоге поместил его в лаконичной форме на полях своего последнего рассказа «Призрачный шанс». И сухо сообщил, что миссия Иисуса была ложью, поскольку он устанавливал монополию на чудеса.

Что из того, о чем писал Берроуз, произошло на самом деле? Многое. Ведь именно он описал культурную, а частично и сексуальную революцию, и ее последующие этапы со второй половины ХХ века. Выросший со скуки бунт без причины 1950-х годов. Идентификацию внутреннего космоса с внешним и преодоление реальности, задающее тон 1960-ым. Революционную отчаянную реакцию, окутанную нигилизмом, новой панковской волны 1970-х и радикальный квир-взрыв того времени. Диверсионные методы информационного партизанства 1980-х и 1990-х годов. И, наконец, партизанскую семиотику альтерглобалистов нового века.

Случилось бы всё это без ядовитой черной сатиры и призывов к революции, которые Билл создавал, как заклинания, направленные против атомной цивилизации?