«23 разреза для Уильяма Берроуза»: пятая и шестая главы

Не знаю. Проверим?

На одной из лекций в Институте общей семантики (Institute of General Semantics) Альфред Коржибский ударил кулаком по столу и сказал: «Это не стол». Передать своё видение одним жестом и кратким утверждением — достойно истинного пророка. Эта его импровизация демонстрирует один из принципов общей семантики: «Карта – не территория». Вероятно, единственный польский художник, восхищавшийся Коржибским, Михал Хороманьский, объяснил этот принцип словами героя романа «Лидерство, возможности и практики»: «Люди путают ярлыки, висящие на вещах, с самими вещами».

Невозможно передать всю сложность мира системой знаков. Наш опыт богаче наших слов и идей. А наша главная ошибка — спутанность убеждений с реальностью, описаний с объектами. Коржибский утверждал, что эта ошибка проистекает из принятия нашей цивилизацией логики Аристотеля.

Такова суть общей семантики, неаристотелевской системы, связанной с современными теориями Вернера Гейзенберга и Альберта Эйнштейна. «Что такое искусство?» – спрашивал молодой Гинсберг Берроуза. «Это слово из девяти букв», – отвечал тот, цитируя Коржибского. От Коржибского он также взял один из своих любимых ответов: «Не знаю. Проверим?»

«Человеческие достижения основаны на использовании символов. (…) кто управляет символами, управляет и нами». Такие слова двадцатилетний Берроуз мог прочесть в произведении «Наука и здравомыслие. Введение в неаристотелевские системы и общую семантику». Опубликованный в 1933 году трактат о науке и здравом смысле, в котором Альфред Коржибский объявлял принципы общей семантики, попал ему в руки во время учебы в Гарварде. В этой книге чувствуется лихорадка героического эксперимента, предпринятого в ответ на кризис цивилизации, будто сошедший со страниц популярного в то время «Заката Европы» Освальда Шпенглера.

Коржибский открыл Институт общей семантики в Чикаго в 1939 году, и Билл сразу отправился на его лекции. Тридцать лет спустя в «Интервью с Уильямом Берроузом» он говорил: «Реакции на слова, как правило, автоматичны. Поэтому кто манипулирует словами, тот контролирует массовое мышление».

Упорная партизанская война против власти символов стала основной темой Берроуза. И Коржибский, и Билл считали язык фундаментальной символической системой. Но мощь этой системы делала её тиранической, порабощающей человечество и обуславливающей его жизнь.

В Чикаго они встретились. Коржибскому тогда было уже 60, но он оставался энергичным человеком, визионером с горящими глазами. Наблюдая за действиями Гитлера, он предвидел начало войны и беспокоился о Польше, помня об ужасах восточно-европейского котла, через которые сам прошёл в Первую мировую. Альфред Хабданк Скарбек Коржибский родился в 1879 году в Варшаве в аристократической семье. Революция 1905 года прервала его обучение химии. В 1914 году он пошёл на военную службу в царскую армию, отслужил на фронте офицером разведки. Трижды был ранен, а потом в качестве эксперта по артиллерии был отправлен Россией в Америку. После окончания войны он недолго представлял Польшу в Лиге Наций, а в Америке прожил до самой смерти.

На новой родине он занялся распространением созданной им науки, которую назвал общей семантикой. Эту абсолютно оригинальную систему не следует путать с семантикой в логике или лингвистике.

Коржибский провозглашал, что ни одно утверждение не может быть просто правдивым или ложным. Двоичная логика, основанная на противопоставлении правда-ложь, да-нет, была закодирована в структуре нашего языка философией Аристотеля. На той же основе Коржибский отвергал картезианский дуализм тела и разума, материи и духа. Общая семантика была также системой неплатоновской, что стоит подчеркнуть. Модно противопоставлять аристотелевскую рациональность неоплатонической иррациональности. Но разум и автономия в духе Коржибского были и неаристотелевскими, и неплатоновскими.

Хотя история учила его пессимизму, он верил, что у человеческого рода есть шанс достичь «зрелой автономии», освободиться от тирании языка, создавать себя самим. Поскольку наше восприятие мира определяется структурой языка, то изменение языка изменит мир. Становясь апостолами нарезок, Брайон Гайсин и Берроуз проповедовали, что раз нам не понравился мир, созданный цивилизациями Книги (иудаизмом, христианством, исламом), то нужно разрезать слова.

Какова же была целительная роль общей семантики? Коржибский верил, что человеческие существа являются создателями внутренних карт, которые проецируются на реальность. Независимые от человеческого познания идеи, метафизические спекуляции и понятийные вымыслы — наше проклятие. Коржибский призывал расстаться с понятиями «души», «идеи», «абсолюта», перейти к конкретному — к опыту, фактам и действиям.

«Все абстракции бессмысленны. У них столько же значений, сколько людей, которые их используют». Поэтому заниматься нужно не словами, а реакциями. Значения, ценности — это всего лишь индивидуальная реакция в конкретных обстоятельствах. Нет постоянных значений, значения возникают лишь во взаимодействии символа и воспринимающего его человека. Нет обозначаемого — есть обозначающие. Признавая слово, понятие как выражение адаптивной реакции на определенный дефицит, Коржибский предвосхитил мысль Лакана, а Билл повторял за ним: «Вы бы удивились, если бы узнали, как мало слов нам действительно необходимо».

Но что такое реакции на слова? Коржибский учитывает «семантическую реакцию» — общие символическо-эмоционально-физические реакции организма на окружающую среду. Общая семантика должна была стать повседневной практикой самотерапии, тренировкой, преодолевающей привычные языковые привычки. Сегодня этот метод эксплуатируют социотехники нейролингвистического программирования (NLP), циничного искусства шаманов маркетинга.

Самым радикальным развитием мысли Коржибского стало заявление Берроуза о том, что язык — это вирус из космоса. При этом техники семантической тренировки Билл спроецировал на мир Мифа. Коржибский утверждал, что человек научился «связывать время», передавать опыт через обобщение, символизацию — и тем превзошёл животных. Берроуз же, обрабатывая язык нарезкой, обрезал лингвистические узы и открывал человечеству выход из времени в пространство.

Шизокультура или призрачные следователи

«Философ будущего, человек, который лучше всего понимает постиндустриальное общество», — так описывал Билла французский преподаватель университета Колумбия, Сильвер Лотрингер. Он пришел к такой очевидной, но тогда еще неосуществленной идее конфронтации американской контркультуры с французскими мыслителями, объединяя их, как он выразился, «неоанархистским резонансом». Сначала в 1974 году он основал журнал «Semiotext(e)» (который превратился в существующее до сих пор издательство) с целью распространить на США влияние поструктурализма. А затем, по случаю выпуска первого номера журнала в 1975 году, организовал в Нью-Йорке двухдневную конференцию «Schizo-Culture».

С американской стороны были приглашены Берроуз, только что вернувшийся из 25-летней эмиграции, Джон Кейдж и радикальная лесбийская феминистка Ти-Грейс Аткинсон. Из Франции прибыли Мишель Фуко, Жиль Делёз, Феликс Гваттари, Жан-Франсуа Лиотар, также присоединился лидер британского антипсихиатрического движения Рональд Д. Лэнг.

Конференция вылилась в катастрофу. На неё пришло две тысячи человек — ветераны хиппи-контркультуры, феминистки, художники, трикстеры, бывшие пациенты психиатрических лечебниц и интересующиеся марксизмом ученые. С самого начала мероприятия гости начали ругаться и драться, а бурные реакции сделали общение участников невозможным. Самым известным стал инцидент во время выступления Фуко. «Я считаю, что то, что происходит с 1960 года, — это процесс формирования новых форм фашизма, новых форм фашистского сознания, а также новых форм борьбы с фашизмом», — заявлял философ радикальной аудитории. «Фуко работает на правительство», «Он на цепи у ЦРУ» — закричали в ответ из зала. «Да, я тут ЦРУ служу», — в конце концов ответил раздраженный Фуко, стараясь сохранить спокойствие. Затем он назвал «Schizo-Culture» событием, закрывающим контркультуру 60-х годов.

Ну а выступление Берроуза попросту не состоялось. Он успел дать «Semiotext(e)» интервью попросту в коридоре. «»Шизокультура» не имеет ничего общего с клинической шизофренией. На ней рухнули старые границы, а это здоровый признак», – дал он свою интерпретацию темы конференции. Он говорил о процессе изменений в системе контроля, приводя в пример «право на протест», которое еще тридцать лет назад было вне досягаемости меньшинств, и о неизбежной «невидимой бюрократии».

Гораздо резче Берроуз выступил в эссе «Пределы контроля», опубликованном в 1978 году в «Semiotext(e)». Он начинает с утверждения, что технократический аппарат контроля правительства США располагает средствами, по сравнению с которыми «оруэлловский 1984 год кажется добротной утопией». Промывка мозгов, психотропные наркотики, психохирургия — перечисляются новые методы контроля ума. «Но основным инструментом контроля по-прежнему являются слова, — добавляет он тут же. — Внушение — это слова. Убеждение — это слова. Весь уклад жизни — это слова».

В «Пределах контроля» Берроуз сосредотачивается на выявлении парадоксов системы контроля. При этом он объясняет, почему именно техники внушения и убеждения легли в фундамент контроля. Полный контроль уничтожает сам себя. Контролю нужна оппозиция. При этом чем более всеобъемлющ и сложен контроль, тем сложнее ему защищаться и тем чаще его атакуют.

Что же делает современный постмодерновый Контроль таким эффективным? По Берроузу — уход ответа, отказ от того чтобы называть вещи своими именами. Скрытые намерения, хитрости и блеф. Он заканчивает эссе призывом раскрывать все строго секретные исследовательские проекты. Настоящий апогей паранойи? Смотря кто читает. Делёз был в восторге. На смену дисциплинарных обществ пришли общества Контроля. «»Контроль» – это термин, который Берроуз предложил для обозначения нового чудовища, в котором Фуко узнавал наше ближайшее будущее» – приветствовал он Билла в статье «Постскриптум» об обществах контроля, опубликованной в «L’Autre Journal» в 1990 году. Ранее, вместе с Феликсом Гваттари, он цитировал «Голый завтрак» в «Тысяче плато» в контексте концепции «тела без органов», призывающей освободить тело от культурных уз и утвердить множество, интенсивность и непрерывное становление.

«Пространства контроля представляют собой модуляции единой субстанции, подобно самотрансформирующемуся расплавленному веществу, которое непрерывно переливается из одной формы в другую, или подобно ситу, нити которого постоянно переходят от одного отверстия к другому» – Делёз обращается с языком, как и Берроуз, свободно и с фантазией. Философ углубляет диагноз тонкого психологического контроля: «В обществах контроля место фабрики занимает корпорация, которое является не телом, а душой, газом (…) предприятие постоянно вводит, во имя здоровой конкуренции, фактор необходимой гонки, отличную мотивацию, порождающую конфликт между индивидуумами и в каждом из них». В «Интервью» Билл описывает этот вид внутреннего контроля более наглядно: «Сколько раз вы будете талдычить про себя оправдания, заготовленные на случай, если таможенники станут задавать вопросы. Вот так средства контроля создают призрачных следователей, разрушающих вашу внутреннюю свободу».

Делёз пишет о материальной базе информационной эпохи. Мутировавший капитализм более не ориентирован на производство, на снижение издержек. Рыночная экспансия теперь производится путем контроля цен. Это совпадает с замечаниями Берроуза об алгебре Потребности: «Опиум — идеальный продукт… высшая форма товара. Торговец маком не продает продукт потребителю, а потребителя продукту. (…) Он не улучшает и не упрощает продукт. Он деградирует и упрощает клиента».

«Инструментом социального контроля сейчас является маркетинг, формирующий бесстыдный класс наших господ, — заключает рассуждение из «Постскриптума» Делёз. — Контролю придется столкнуться не только с явлением стирания границ, но и с взрывом трущоб и гетто». И так выходят на первый план тактики побежденных. Ведь уже в начале Делёз подчеркивает: «Можно испытывать ужас, можно также питать надежду, но не в этом дело. Пора искать новое оружие». Кто, как не Берроуз, искал его постоянно.

В 1978 году, через три года после неудачной конференции «Schizo-Culture», Лотрингер, поддержанный Джеймсом Грауэрхольцом, организовал в Нью-Йорке «The Nova Convention», четырехдневный фестиваль, посвященный творчеству Билла. Кроме него на сцену вышли такие известные артисты, как Лори Андерсон, Джон Кейдж и Мерс Каннингем, Аллен Гинсберг, Джон Джиорно, Филип Гласс, Брайон Гайсин, Тимоти Лири, Эд Сандерс, Пэтти Смит, Сьюзен Сонтаг, Энн Уолдман, Роберт Антон Уилсон и Фрэнк Заппа. Мероприятие было успешным и сделало Берроуза героем нового, панковского поколения.