Разговор о смерти с ныне покойным психоделическим химиком Сашей Шульгиным

От Редакции. 97 лет назад родился Александр Шульгин, знаковая фигура психофармакологии, культурный герой, заложивший фундамент психоделического Ренессанса. 23 года назад Джон Хорган (John Hor­gan), автор книг «Рациональный мистицизм» и «Конец науки», взял у него и его супруги и сподвижницы Энн интервью, перевод которого мы представляем сегодня конфидентам. 

Хорган снабдил своё интервью обширным вступлением, так что если вы о Шульгине раньше разве что слышали, то вот прекрасный повод погрузиться в контекст его химической и групповой работы, написания книг и общения с правоохранительными органами. Ну а для опытных конфидентов в самом интервью будет много интересного об отношении Саши и Энн Шульгиных к Богу, медитации, трипам, цинизму и буддизму, о противоречиях и согласии, а также о смерти — самом непредсказуемом трипе.

fr.Chmn

Александр Шульгин, самый продуктивный психоделический химик в истории, умер в возрасте 88 лет. В 1999 году я побывал в Калифорнии дома у Шульгина и его жены и коллеги Энн. Взятое тогда интервью послужило материалом для моей книги «Рациональный мистицизм», вышедшей уже в 2003 г. Ниже приведён отредактированный краткий очерк о Шульгине из этой книги.

Впервые Шульгин привлёк моё внимание в 1998 году. Тогда я судил соревнование, в котором студентов МТИ просили написать эссе с предсказанием будущего науки. Мне больше всего приглянулась работа, в которой самой многообещающей областью науки назывались исследования препаратов, расширяющих сознание. Эссе включало несколько впечатляющих цитат, посвящённых потенциалу психоделиков, за авторством некоего Александра Шульгина. Он сетовал, что «за все времена наше поколение стало первым называющим поиски самосознания преступными, если в процессе для открытия дверей психики применяются растительные или химические соединения».

Как я выяснил позже, Александр Саша Шульгин был ведущим исследователем в Dow Chem­i­cal. В 1960 году он впервые принял психоделическое вещество — мескалин. Полученный опыт оказался настолько ошеломляющим, что Шульгин посвятил психоделической химии всю оставшуюся жизнь. Он ушёл из Dow в 1966 году и с тех пор зарабатывал на жизнь консультациями, лекциями и преподаванием. Работая в собственной лаборатории на ранчо к востоку от Сан-Франциско, он синтезировал более двух сотен новых психотропных соединений.

Шульгин испытывал эти и другие вещества на себе и на группе доверенных друзей. Вместе с «психонавтами»-единомышленниками они оставили подробные записи своих исследовательских сессий. Каждому опыту присваивался рейтинг по шкале, разработанной Шульгиным. Оценки могли варьироваться от знака минус, означавшего отсутствие каких-либо изменений, до четырёх плюсов (это записывалось как ++++), отмечавших грандиозный, потенциально судьбоносный, «пиковый» опыт.

На сессиях устанавливалось несколько правил. Испытуемые не могли принимать никаких лекарств и должны были воздержаться от употребления других веществ как минимум в течение трёх дней перед сессией. Если кто-то во время трипа говорил: «Рука поднята», – поднимая при этом руку, это означало, что она хочет обсудить серьёзную «касающуюся реального мира ситуацию или проблему» (например, запах дыма на кухне). Были запрещены сексуальные контакты со впервые трипующими людьми.

Шульгин как-то заметил: «Естественно, если сложившейся паре хотелось уединиться и заняться любовью, им никто не мешал. Остальные могли только пожелать им всего наилучшего (и, может быть, позавидовать)».

В конце 1980‑х Шульгина взволновала биография Вильгельма Райха, психоаналитика-отступника. Райх изобрёл «оргонную машину», металлический ящик, который, по его заверениям, мог исцелять тех, кто лежал внутри. В конце 1940‑х американское Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов вынудило Райха прекратить выписывать рецепты на использование оргонной машины. Когда Райх отказался, федеральные служащие отправили его в тюрьму. Райх умер в заключении в 1957 году, а все его бумаги были уничтожены федеральным правительством.

Ужаснувшись трагической судьбе Райха, Шульгин поклялся, что его не постигнет та же участь. Он публиковался в рецензируемых журналах, но основная масса его открытий хранилась только в личных заметках. Их-то он и переложил в книгу «PiHKAL». Это выдающийся труд — новеллизированная автобиография. Саша написал её в соавторстве с женой — Энн, писательницей, непрофессиональной психотерапевткой и воодушевлённой соратницей мужа в психоделических исследованиях. PiHKAL — это акроним от «phenethy­lamines I have known and loved» [фенилэтиламины, которые я узнал и полюбил]. Фенилэтиламины — это класс природных или синтетических веществ, некоторые из которых обладают сильными психотропными свойствами.

Самый известный из фенилэтиламинов, встречающихся в природе, — это мескалин, а из синтетических — метилендиоксиметамфетамин, также известный как МДМА или Экстази. Хотя впервые МДМА был синтезирован ещё в начале двадцатого века, именно Шульгин привлёк внимание к его необычным психотропным свойствам в 1970‑х.

Повествование в первой половине «PiHKAL», озаглавленной как «История любви», ведётся попеременно от лица Саши (в книге — Шура Бородин) и Энн (её альтер эго зовут Элис). Каждый вспоминает, как они встретились и полюбили друг друга в середине 1970‑х после распада предыдущих браков. Отчасти книга — сексуально и психологически откровенная история любви двух интеллигентных, культурных, богемных протагонистов.

Но «PiHKAL» всё-таки сильно отличается от прочих романтических мемуаров. Например, историей о том, как Шура вводит Элис в круг психонавтов, а также детальным описанием их опыта с DOM, 2C-T‑4 и другими синтезированными им веществами.

Такова первая часть «PiHKAL», занимающая 450 страниц. Вторая часть занимает 528, она называется «Химическая история» и содержит рецепты 179 фенилэтиламинов вместе с отчётами об их физиологических и психологических эффектах при разных дозировках.

В «Примечании для читателя» Шульгин предупреждает: «Без официального разрешения никто не должен пытаться синтезировать вещества, описанные во второй части этой книги». Однако он также утверждает, что исследование научного и терапевтического потенциала психоделиков «должно быть не только разрешено, но и поощряемо. Крайне важно, чтобы нынешняя негативная пропаганда в отношении психоделических препаратов сменилась на честное и достоверное информирование об их эффектах, как хороших, так и плохих».

Шульгин самостоятельно опубликовал «PiHKAL» в 1991 году. Шесть лет спустя он выпустил «TiHKAL» – «trypt­a­mines I have known and loved» [триптамины, которые я узнал и полюбил]. Триптамины включают в себя хорошо известные психоделики псилоцибин и ДМТ и нейротрансмиттер серотонин, также известный как 5‑гидрокситриптамин. Как и предыдущая книга, «TiHKAL» состоит из двух частей. Первая рассказывает новые истории из личной жизни Шуры и Элис. Так как они уже счастливо женаты, повествование уделяет романтическим эпизодам меньше внимания, чем психоделическим. Элис рассуждает о применении МДМА в её психотерапевтической практике. Во второй части приведены рецепты и комментарии к 55 триптаминам.

В «TiHKAL» Шульгин смелее высказывается на политические темы, а также намекает на юридические мытарства, выпавшие на его долю после публикации прошлой книги. В 1994 году агенты из местного отделения Управления по борьбе с наркотиками (D.E.A.) пришли с внеочередной проверкой в его лабораторию. Исследования Шульгина всегда оставались в рамках закона: Управление по борьбе с наркотиками выдало ему лицензию на работу с веществами из списка особо контролируемых. Но агенты обвинили его в нарушении различных «новых» правил и подразумевали, что он производит наркотики для продажи. Хотя в итоге Шульгину не было предъявлено никаких обвинений, его альтер эго в «TiHKAL» задаётся вопросом, не был ли этот визит лишь началом кампании по его преследованию.

Перед вылетом в Калифорнию я созвонился с Шульгиным, чтобы договориться о встрече. Дорогу до своего дома Саша описал так же детально и скрупулёзно, как описывал синтез галлюциногенов.

И вот я с грохотом спускаюсь по пыльной и грязной дороге в холмах к востоку от Сан-Франциско к одноэтажному, разросшемуся от пристроек дому в тени деревьев. Возле него несколько отдельных сараев. Саша — высокий, грудь колесом, жилистый и с поседевшей львиной бородой и гривой. Лицо Энн покрыто глубокими морщинами, а опущенные уголки глаз говорят скорее об эмпатии, чем о меланхолии.

Саша проводит экскурсию по ранчо. Комната, доверху набитая книгами на металлических полках, — это библиотека.

«Если где-то есть книга о психоделиках, то она есть и у меня», — хвастает он.

В комнате дальше по коридору стоит аппарат для магнитно-резонансной томографии, масс-спектрометр и другие инструменты для химического анализа. «Этот бардак я называю чистой комнатой», — говорит Саша. Поглядывая на световой люк, затянутый паутиной, он добавляет, что пауки сдерживают популяцию насекомых. Пока мы прогуливаемся по тропинке к лаборатории, он показывает растения: светло-малиновые лилии, лавр, несколько искривлённых сосен, разнообразные кактусы и какие-то сорняки, которые Саша определил как шалфей предсказателей — растение, содержащее одно из самых сильных известных науке встречающихся в природе психоделических соединений.

На двери в лабораторию — в увитый плющом домишко из шлакобетона — знакомый знак, предупреждающий о радиации. На другой табличке надпись: «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Это исследовательский центр. Шериф округа Контра-Коста, весь персонал отделения D.E.A. в Сан-Франциско, а также представители E.P.A. [Агентство по охране окружающей среды — прим. пер.] на федеральном уровне и уровне штата о нём знают и санкционируют его работу».

Внутри лаборатория выглядит пыльными тускло освещёнными джунглями экзотической посуды, трубок, штативов, зажимов и бутылочек с бирками. Едкий сернистый запах воскрешает глубоко зарытые воспоминания о том, как я играл в сумасшедшего учёного с набором для химических опытов. Со штатива для пробирок свисает кукла вуду. Друг подарил её Саше, чтобы принести удачу в сложных экспериментах с медью. Саша говорит, что сначала она помогала, потом перестала.

Вернулись в дом. Энн делает на кухне сэндвичи, а мы с Сашей сидим в соседней комнате, заставленной книгами, бумагами и растениями в горшках. Панорамное окно выходит на долину у большого коричневого кургана — это гора Дьябло, сообщает Саша. К одной из стен приклеен обрывок жёлтой ленты: «ОГОРОЖЕНО ШЕРИФОМ: НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ». Это память о рейде 1998 года, совершённом отделом местного шерифа, который подозревал Сашу в производстве метамфетамина, известного также как «лёд» или «кристалл». После нескольких телефонных звонков агенты извинились за недопонимание и оставили Шульгина в покое.

В общении с Энн и Сашей быстро вырисовывается общая схема. В какой-то момент я спрашиваю: «Как вы считаете, правовой и политический климат для психоделиков улучшается?». Нет, отвечает Саша, качая головой. Если что и меняется, то только к худшему. Он в смятении после недавно принятого федерального закона, который дал полицейским право конфисковать имущество обвинённых в нарушении законов о наркотиках.

«Я по-другому смотрю на эти вещи», — откликается Энн из кухни. Её вдохновляет, что комментаторы, по крайней мере интеллектуальные, всё чаще говорят о «провале» войны с наркотиками. «Все понимают, что она не просто провалилась – она ещё больше усугубила проблему. Нужен только достаточно смелый политик, чтобы уже разломать это всё и начать настоящие перемены».

«Она оптимист, а я пессимист, — подытоживает Саша. — Мы отлично друг друга уравновешиваем».

Позже Энн говорит, что твёрдо верит в реинкарнацию. Саша же считает сообщения о людях, вспоминающих прежние жизни, интересными, но в конечном итоге неубедительными. Энн внутренним чутьём улавливает божественный разум, управляющий космосом, а Саша скептичен. Она романтична и эмпатична, он — практичный рационалист. Она — психотерапевт, он — химик. Но они неизменно снисходительны друг к другу. Когда она с возражениями перебивает Сашу, а это происходит довольно часто, он скорее очарован, чем раздражён.

Саша любит отвечать вопросом на вопрос. Что я подразумеваю под «мистицизмом»? Под «Богом»? Когда я спрашиваю, занимается ли он медитациями, он говорит, что это зависит от моего определения медитации.

«Ты создаёшь что-то своим умом или, наоборот, разрушаешь?» — спрашивает он. «Структурируешь или деструктурируешь? Собираешь и анализируешь или разбираешь и избегаешь?»

Саша пробовал дзен, но не нашёл в нём проку. «Сама идея — тихо сидеть и опустошать ум ото всех мыслей, любых процессов, выключать пластинку, не просто прикручивать громкость, а совсем её выключать — кажется мне пугающей! Я не вижу в этом блага. Ты оказываешься в абсолютном пространстве без мыслей и сознания секунд на двадцать. И у меня сразу возникает вопрос: какого чёрта я вообще делаю?»

Если же медитация означает полное погружение в свои действия, полную вовлечённость в текущий момент, продолжает Саша, то я занимаюсь ей постоянно, каждый раз, когда оказываюсь в лаборатории. «Я считаю это медитацией, просто крайне активной, — говорит он. — Для меня это настоящее сокровище».

Я спрашиваю Сашу, сколько всего у него было трипов. Он отвечает, что это зависит от определения «трипа». Исследуя новое соединение, он начинает с очень малых количеств, чтобы оценить силу воздействия, и постепенно увеличивает дозу.

«Далеко не всё заканчивается трипом, очень часто это просто исследование». Он принимал вещества, которые хотя бы теоретически могут быть психоактивными, по три-четыре раза в неделю на протяжении сорока лет. Но лишь несколько тысяч экспериментов можно назвать настоящими трипами.

Саша и Энн заверяют меня, что их психоделические дни закончились. Энн когда-то давала МДМА своим клиентам при психотерапии, но прекратила, когда вещество оказалось под запретом после принятия так называемого Акта о дизайнерских наркотиках в 1986 году. Команда психонавтов, тестировавших вещества, которые синтезировал Саша, распалась. Но исследования Саши продолжаются; один из его текущих проектов посвящён поискам новых антидепрессантов. Но он больше не употребляет и не синтезирует психоделики.

Саша подчёркивает, что психоделики, подобно другим духовным практикам, — это обоюдоострый меч. Они могут помочь стать более сострадательными и мудрыми, но могут привести и к инфляции эго или чему похуже. Он поднимает абстрактный вопрос: что если психоделическое вещество поможет злому человеку принять свою злую натуру? Это будет позитивный шаг?

Он предупреждает: «Это не панацея».

Я спрашиваю, верят ли они в бога. Дай определение богу, требует Саша. Я что-то бормочу про творческую силу или разум, лежащий в основе замысла Вселенной.

— Я считаю, что концепция бога совершенно излишняя, — заявляет Саша.

— Излишняя? — в изумлении смотрит на него Энн.

— Это честный ответ, — ворчит Саша. — Всё есть как есть.

— Ты и вправду считаешь чепухой идею о том, что у Вселенной есть смысл? — давит Энн.

— Ну, да, это чепуха. Не думаю, что она была сотворена бородатой божественной силой.

— Ни один сколько-то разумный человек, — строго говорит Энн мужу, — не принимает всерьёз этот старый патриархальный образ. Я верю, — теперь она уже поворачивается ко мне, — что что-то вроде Бога, или разума, или сознания, или чего-то подобного лежит в основе материальной реальности. Но оно при этом не обособлено от нас. Мы все являемся его частью, его выражением. Поэтому мы и есть оно.

 

У Энн есть друг, у которого был опыт переживания Бога как чистой любви. «Это пробуждает цинизм даже у нециников», — допускает Энн. Как можно верить в то, что Бог — это любовь, учитывая, что природа просто пропитана болью и страданием? По мнению Энн, ответ заключается в том, что наше страдание некоторым образом необходимо для нашего же развития и обучения.

«Похоже на наблюдение за своим годовалым ребёнком, – говорит Энн. — Если она упадёт и заплачет, ты сочувствуешь, ведь она ударилась попой. Но ты же понимаешь, что это шаг на пути к взрослению». Психоделики, по словам Энн, помогают взглянуть на всё с космической перспективы.

Саша и Энн оба отвергают представление о просветлении как о финальной точке мистического познания. Нет никакого финального состояния, говорит Саша, лишь нескончаемый процесс. Энн соглашается. Она переживала несколько вспышек того, что дзен-буддисты называют сатори, как в психоделических видениях, так и в осознанных снах. «Но это не пункт назначения, это напоминания на пути».

Я говорю, что психоделики влекут меня в двух противоположных направлениях: они заставляют чувствовать себя блаженно связанным со всем сущим либо же отчуждённым и одиноким. Какое из этих переживаний ближе к истине?

«Мне кажется, что буддисты стараются и ведут тебя, — отвечает Энн, — ровно в середину, на лезвие ножа между этими состояниями. В том и состоит истина. Но никогда не забывай, что вселенская истина меняется с каждой секундой. Вселенная уже совсем не та, что была, когда мы садились за стол».

Энн считает, что наше развитие, обучение, не прекращается никогда. «Ты учишься во сне и из разговоров. Бессознательно и осознанно. Учишься из каждой книги и каждого трипа. Ты что-то переживаешь, что-то принимаешь и в результате с каждым мгновением изменяешься, хотя по сути и остаёшься тем же самым человеком».

Саша даёт мне совет, который помогал ему «прожить столько лет и поможет прожить ещё немного»: никогда не терять чувство юмора и не относиться к себе слишком серьёзно.

Энн добавляет: «Смеющийся Будда — твой лучший наставник. Над чем, чёрт его дери, он смеётся? Это не объяснить логикой, но можно оказаться в этом состоянии. Итоговой ответ на твой вопрос — это лезвие ножа, ведь существует и то, и другое: и ужасная тьма, и абсолютная жизнь».

Я спрашиваю, помог ли им психоделический опыт принять свою смертность. Энн говорит, что её психоделический опыт укрепил веру в то, что «ум, сознание практически наверняка существует вне тела» и сохраняется после смерти. После внезапной смерти брата от сердечного приступа год назад она была переполнена горем. Но когда она увидела тело брата на похоронах, горе уступило место странной радости — она чувствовала, что понимающее и шутливое присутствие брата всё ещё было рядом.

Энн хочет ещё многое успеть сделать прежде, чем умрёт, но не боится самой смерти. «Я никогда не считала, что по ту сторону ничего нет. В этом нет смысла. Мы — непрерывные потоки энергии. Что же касается формы, которую мы принимаем после, формы сознания, здесь остаются некоторые вопросы. Но у меня есть чувство, что все мы знаем ответы на них, потому что все мы проходили через это много раз прежде. Я думаю, что это и вправду похоже на возвращение домой. Думаю, что всё покажется знакомым, как только мы переступим порог».

Саша говорит, что его взгляды на смерть продолжают развиваться. В молодости он верил, что смерть — это конец, что сознание гаснет. Позже страх смерти стал для него настолько острым, что затруднял исследования психоделиков. Теперь же, в 74 года, он не то чтобы ждёт смерти, но больше не боится её. Саша тихо и спокойно говорит, что рассматривает смерть как «ещё один переход, другое состояние сознания. Спору нет, я его ещё не исследовал. Но так и с каждым новым веществом, исследование которого ещё только впереди».