«Английские сны»: интервью с Джоном Бэлансом об ангелах, тишине и темноте

В XVI веке архангел Уриэль явился английскому мистику Джону Ди, склонившемуся в молитве на зелёной поляне. Похожее видение одной ночью посетило и Джона Бэланса из Coil, и эту ночь он называет “диско-откровением”… “Это случилось в хардкорном клубе. Играл acid house, было уже глубоко за полночь, около четырёх или шести утра, и к тому времени все были уже совершенно угашенные. Мы были там вместе с Марком Алмондом, съели экстази c кислотой, и вот посреди всего этого на танцполе появился самый настоящий ангел – за громадной кафедрой, с огромной охваченной библейским огнём книгой, и показал мне всё это… И я подумал: вот чёрт, я хотел оттянуться в этом клубе, а не переживать апокалиптические откровения…”

Несвоевременный визит астрального гостя нашёл своё отражение в “Tiny Gold­en Books”, втором треке с альбома Coil Musick To Play In The Dark Vol.2. Лично меня совершенно не беспокоит превращение танцпола в место для откровений, устрашающих или каких угодно. Ангелы со склонностью к ночным тусовкам? Ну, это ж Coil.

Недавно Бэланс и его постоянный партнёр Питер Кристоферсон вместе с лёгкими на подъём соучастниками переехали подальше от мёртвого диско-центра Лондона на далёкое дикое побережье. Теперь на их музыке сказывается их новый дом в уэссекских холмах. Старая грешная диета из амфетаминов, кокса, приходов и отходов сменилась стяжанием небес и тишины. Как поёт Бэланс в медитативном треке “Para­noid Inlay”: “Дорогой дневник, с чем мне нужно завязать? С хрустальными лестницами… блестящими вещами… зеркальными шарами”.

Coil покинули опутанный сетью видеокамер Некрополис и перенеслись на побережье – смотреть на бескрайнее небо и слушать перестук гальки, ждущей прилива, искать полночное солнце и внутреннее золото. Теперь, когда Бэланс и Кристоферсон уже год как переехали, очевиден (для них обоих) позитивный апокалипсис новых записей Coil: вышло четыре EP Солнцестояния/Равноденствия, два тома Musick To Play In The Dark, гипнотический Astral Dis­as­ter, а также началась живая работа с реанимированным проектом Time Machines. Это переломный момент между старыми привычками и новыми состояниями. Coil проливают свет на свою “серую зону” и приглашают нас взглянуть на неё. Это – Coil после заката.

В 1983‑м, когда Coil возник в качестве соло-перформанса в коллаборации с группой Zos Kia (как отмечено на CD Trans­par­ent), Джону Бэлансу стукнуло 21. Сейчас это запись всей его жизни: рабочая тетрадь его интересов; многогранный баланс их с Кристоферсоном жизней; а также хроника более обширных траекторий: сексуальных практик, магических изысканий, музыкальных экспериментов.

Всё началось с поисков мимолётных удовольствий – анти-Эдипового промискуитета по достойным Пазолини задворкам, десадовской “внезапной бездны”, совокуплений на опен-эйрах, дочерна загорелой кожи и объятых пламенем соборов – и перешло в катарсическую чувственность МДМА. Вот Бэланс и Кристоферсон, подобно Верлену и Рэмбо под кайфом, шатаются по закоулкам, подвалам и паркам Лондона… а затем рассыпаются тысячами золотых нитей – инвокаций, псевдонимов и позывных. Переменчивые творения вечной Мутации, растворяющиеся друг в друге, колебания материи, что есть всего лишь “игра форм” (вся эта история в невероятном сокращении изложена Дэвидом Кинаном в The Wire #175).

Стоит только захотеть, и можно проследить все шаги, что Coil предприняли (или, что важнее, не предприняли), чтобы защитить их сегодняшнее уединение. В своём всепоглощающем принятии “альтернативных” средств и способов – электронного сопротивления, практического и метафизического, – они являют собой всё, что известное постпанковское движение обещало, но так и не сделало. Союз оккультной интуиции Бэланса и музыкального ума Кристоферсона (и подобное описание, несомненно, сильно упрощает картину) позволяет рождаться музыке невероятной энергетики и иногда пугающей мягкости. Coil добывают из Традиции всё самое лучшее, чтобы создать новые традиции. Это – добытая из недр музыка. Это – разносторонний Coil.

Когда я приезжаю в Западную Англию, чтобы пообщаться с Бэлансом, прилив там – лишь далёкое воспоминание, а небо – цвета серого графита. Эти задворки цивилизации стали для Coil домом, штаб-квартирой и студией. Кристоферсон (которого все по-дружески зовут “Слизи”) сегодня на другом Западном Побережье, в Лос-Анджелесе, работает видеорежиссёром: прибыльное дело, которое парадоксальным образом гарантирует Coil отсутствие долгов. Работа земная укрепляет небо – таков труднодостижимый баланс (и только попробуйте сказать, что съёмка видео для Генри Роллинза в Калькутте – это не работа в поте лица).

В Бэлансе сочетаются две стороны… и хотя он не хочет отказаться от старого вампироподобного Джона, главные ценности представшего сейчас перед нами Бэланса – тишина их нового дома и сада. Это надёжное убежище находится на краю скалы, что практически парит в воздухе, примыкая другой стороной к дубовому лесу: настоящий дом-на-краю. Бэланс стал прислушиваться к “птичьему парламенту” (как он сам их называет), что заседает вокруг на деревьях и столбах и поднимает шум, стоит кому-то пройти мимо. “Очень похоже на гангстерские разборки: у воронов на заднем дворе своя территория и свой бизнес, и они отгоняют чаек…” В доме ожидаемо можно обнаружить произведения Берроуза и каталоги альтернативной культуры, соседствующие с Sil­va: The Tree In Britain и The Mod­ern Anti­quar­i­an Джулиана Коупа. Возможно, чакры Coil частично и остаются в трущобах, но сердце Бэланса стучит меж ветвей, на пляже, в надвигающихся сумерках. Это – лиминальный Бэланс.

“Я всегда думал об этом, – говорит Бэланс о новом “лунарном” аспекте Coil, – но только сейчас начал анализировать эти тенденции”.

Каждое новое начало несёт в себе и окончание чего-то, но старый и новый Coil прочно связаны. Эта эволюция – это движение по кругу или спирали: бесконечная петля времени, что заворачивается в прошлом и снова касается старых тем, но с обновлённой энергией. Их новое звучание, возможно, и стало более спокойным, менее напористым, эдакой музыкой с затуманенным взором… Но, как говорит Бэланс, “несмотря на то, что за последние три года эта тенденция стала более явной, её можно распознать ещё на Scat­ol­ogy [1984]”.

“Исчерпывающим символом Coil всегда было чёрное солнце, – говорит он, – и мы намеренно решили переключиться с солярного аспекта на лунарный. Мы просто решили полностью открыться неизбежному, так что создание более рефлексивной, лунной музыки кажется вполне логичным”.

Если, конечно, шаг в сторону мистики можно назвать “логичным”. Но между старыми и новыми Coil есть вполне ощутимая разница. Джон упоминает об их с Кристоферсоном ранних работах с Throb­bing Gris­tle и Psy­chic TV (некоторые считают их ужасными) и признаёт, что большая часть эстетики эры “индастриала” была подчёркнуто маскулинной, “что очень сильно связано с символами и работой с ними”. Как писал Йейтс, каждый символ – это инвокация, а в последнее время символы Coil (глубокое дыхание, закрытые глаза) говорят о том, что настроение сместилось в сторону отпускания, желания отдаться на волю волн. И всё это водянистое движение слишком расплывчато, чтобы его можно было как-то обозначить. Но оно началось ещё в Лондоне, где-то в глубине реки.

“Когда мы жили в Чизвике, – вспоминает Бэланс, – наш дом стоял всего на одну улицу выше Темзы. Из-за того, что мы жили рядом и каждый день ходили туда выгуливать собак, мы осознали, насколько она подвержена приливам – невероятно приливная река, – и нас захватила мысль об отливах, течении реки и о том, как оно меняется”.

Эти “отливы и течения” также связаны с историей: Темза, на которую смотрели Coil, – это не тысячелетняя Невеста Мендельсона, которую своим суррогатным “просветлением” затмил Купол тысячелетия. Нет, это тёмный коридор, уходящий далеко назад во времени, огибающий одеяния Джона Ди и затем оборачивающийся ещё и ещё вокруг истоптанных ступней Синклера. Старая Темза напряжённого труда и торговли, алхимический шрам, ламбертский Нил, полное интерпретаций русло. Вода как последнее пристанище для самоубийц или как бальзам для крещения. Нацеленный в эфир передатчик, чьи мутные воды взывают к беспокойной солёной жидкости внутри нас самих.

Последним выходом Coil в лондонскую атмосферу стал альбом Astral Dis­as­ter, “записанный за два дня на Самайн 1998-го, в древней части боро в Саутворке”. Самайн – кельтское название праздника, который сейчас известен как Хэллоуин; считается, что в это время врата между человеческим и потусторонним мирами открыты нараспашку. Это задумчивая музыка: звёздные волны, омывающие пульсирующим светом камень и металл. Ощущение “набегающей на берег волны”.

Coil одинаково хорошо работают и с лиричными текстами, и с синтезированной канвой, тем самым перебрасывая мост над пропастью между голосом и электронной музыкой, – пропастью, которая сама по себе символизирует существующий разрыв между материей и духом. Треки с двух томов Musick To Play In The Dark одновременно страстные, тревожные и до странного искренние. Положительным образом сверхъестественные (особенно “Broc­coli”, который тихо потрескивает звуками, одинаково похожими и на послание с‑той-стороны, и на домашний очаг), пробирающе-прекрасные (“Batwings: A Lim­nal Hymn”), и удивительно напоминающие ещё одного жителя побережья – Роберта Уайатта (“да, – отвечает Бэланс на этот комплимент, – Rock Bot­tom — это, возможно, самый лунарный альбом”).

Герметичная музыка души Coil существует на ином плане, нежели более формалистская электроника (она больше от кубков и жезлов, чем от кликов и сведения). Все “каналы” Coil открыты… чтобы ловить ночные шёпоты и призраков умерших мальчишек, сознания, навечно замершие между последним дыханием и неминуемой сменой формы. Это музыка, которая играет вместо наркотиков: эшероподобный набросок “Ether”; аквамариновый дрейф от Де Куинси в “MU-UR”; вертикальный взлёт в “Time Machines”; и внетелесное познание в «Musick…Vol2». Первый том этого альбома был первой же вещью, которую они создали в новом доме-студии. Повлиял ли переезд на их работу?

“Да, довольно сильно, – подтверждает Бэланс. – Почти год мы искали дом для переезда, нам просто хотелось жить у моря. Это место мы смотрели последним – самый последний дом. Мы увидели море и подумали: это то, что нужно”. Он показывает на окно, из которого открывается вид лишь на полосу неба и моря – как на картине Ротко. “Отсюда можно наблюдать, как садится и встаёт солнце, как по небу ползёт луна, – всё это видно из окна”.

Играют ли они музыку в темноте?

“Раньше играли… но в основном из-за старых наркотиков и стимуляторов, – он невесело усмехается. – А сейчас мы встаём довольно рано: я предпочитаю работать с утра”. Возможно, для готичных фанатов это будет шоком, но все эти ночные, пропитанные гипнотической атмосферой песнопения записаны в основном ярким и ранним утром – на диете из крапивного чая и натуральных продуктов. Но это не значит, что их “тёмный” звук как-то изменился: напротив, результаты стали более впечатляющими и приобрели ещё большую глубину. Как будто все необходимые вещества теперь находятся внутри Coil и к ним можно получить доступ или прекратить их действие в любое время.

“Мы решили, что будем создавать “лунную музыку” и сказали – ок, давай больше не будем бояться исследовать те темы, которые до этого старались не затрагивать. Потому что в 80‑х всё гремело металлом и хаосом, было затянуто в кожу, – он рассмеялся, – всё это было таким урбанистическим декадансом. Ну, это мы уже делали”.

“Звучит пафосно, – продолжает он, – но я хочу создавать священную музыку, исцеляющую музыку. И при этом она всё ещё может быть очень шумной, жесткой музыкой. Наша музыка содержала в себе очень много гнева – и всё ещё содержит. Мы не то чтобы расхлябли, но мне стало неинтересно облегчать страдания подростков. Да, без этого мы никуда, но мы движемся вперёд, приоритеты меняются”.

“Помогли ли вам эти раны расправить крылья?” Новый глашатай: великая звёздная мать, к слиянию с которой необходимо стремиться. Это подобно Per­for­mance [тайная цитата, из которой вышел “Fur­ther Back And Faster” на альбоме 1991 года Love’s Secret Domain], где всё начинается с закованного в доспехи ультрамаскулинного “Я”, а затем переходит мистический звуковой порог, чтобы в конце заключить химерический брак.

“Мне нравится работа Ника Роуга и Дональда Кэммелла. Per­fo­mance присуща оккультная резонансная сила, простирающаяся далеко за пределы его рок-н-ролльного статуса. Он прекрасен. Та же Eure­ka — это потерянный фильм. Если он появится на DVD, я буду очень, очень счастлив. Если бы мы снимали фильм, я бы хотел, чтобы это была Eure­ka. Мы были бы счастливы, просто сидя весь день и отдавая дань нашему Роугу, Королю над водами. Per­for­mance и Eure­ka сделали нас соучастниками их магического намерения – и это поистине алхимическая работа. Смена фаз и движение планет. Мы радостно ищем связи: Ник Роуг – Колин Уилсон, Stones – Кеннет Энгер, Дональд Кэммелл – божественное дитя Алистера Кроули (Кэммелл-старший был близким другом и биографом Мага). Coil занимают своё место в этой “маргинальной” последовательности англосаксонских бунтарей, что одной ногой стоят в этом мире, а третьим глазом смотрят в другой. Неземная работа, что делается земными людьми. Преемственность.

У Coil тоже есть своеобразное “фамильное древо”: Дэвид Тибет (Cur­rent 93), Стивен Стэплтон (Nurse With Wound), Роуз и Дрю МакДоуэлл, Autechre и Cyclobe бывшего участника Coil Стивена Трауэра, а также нынешние участники Thigh­paulsan­dra и Симон Норрис, что вовлечены в работу над музыкой и художественными проектами, полны идеями и энтузиазмом. Здесь же не забывают о голосах ушедшей эпохи: Джон Ди, Остин Осман Спейр, Алистер Кроули, Джек Парсонс. Иногда эти два потока пересекаются, как случилось с режиссёром и магом Кеннетом Энгером, который сначала был путеводной звездой, а затем стал другом.

По словам Энгера, “создание фильмов подобно сотворению заклинаний” – то же самое можно сказать и о музыке Coil. Предполагалось, что они будут работать с Энгером над двумя саундтреками, “один для вариации на тему гностической мессы Кроули, а второй – для короткометражки о Кроули под названием “A Man They’d Like To Hand”. Возможно, всё закончится переносом сроков, поскольку обе стороны известны тем, что анонсируют работы, которые потом так и не выходят в свет…

“Мне бы очень хотелось, чтобы он завершил некоторые вещи, – с жаром говорит Бэланс, – У него есть такая проблема – не завершать начатое”. Но Coil также часто озадачивали фанатов, поскольку бесчисленное множество проектов зависли подобно галлюцинациям: так и не материализовались, но и не были преданы забвению. Например, Back­wards — их новоорлеанский альбом для лейбла Трента Резнора. “Ему уже шесть лет», – вздыхает Бэланс. И он всё ещё готовится родиться… или он уже мертворождённый? Я пытаюсь узнать больше, но Бэланс уклоняется от ответа (не похоже, что ему понравилось в Байу, но я могу и ошибаться). В любом случае положение вещей в последнее время действительно меняется в неприлично хорошую сторону.

“Да, это действительно так… Спасибо, что обратил внимание! – смеётся он. – Это правда. Питер сходит с ума, потому что я создаю напряжение, анонсируя все эти проекты. И я действительно намерен довести их до конца… Конечно, всё это может занять и 20 лет, но лирика-то уже написана, я её просто перерабатываю”.

Давайте признаем: мы всё ещё не знаем, как работает связь между местом, музыкальным ритмом и психикой. Появились новые теории, которые утверждают, что каменные круги и шаманские пещеры – это гигантские усилители и микрофоны, настроенные на определённый вид перкуссии и специально резонирующие с имеющей значение последовательностью. Пятна на солнце вызывают помехи в работе радиоволновых приборов. Магнитные штормы нашёптывают в наши звенящие болью черепа. Эфир – это волнообразное течение, передающее радиоволны. Бэланс рассказывает, как оккультист Остин Спейр создавал и ремонтировал радиоприёмники, рисовал на сетке колонок магические символы, “чтобы они заряжались силой и обычная передача становилась магической”.

Coil – давние фанаты Can, и, как и их кумиры, они связывают свою музыку с сезонными циклами, переменой погоды, фазами быстрого сна. Логика цикличных заклинаний и сезонных операций достигает своего пика на четырёх EP Solstice/Equinox, оригинальных музыкальных смесей-коктейлей, сотканных из хаоса, пронзительно прекрасных, грешных, серных, змеиных, песчаных… Временны́е зарубки и цепочки вздохов, которые кажутся неизбывно английскими, переходя в нечто за пределами английского, – призрачные голоса древних. Пасторальный трек «Song» облечён в обманчиво простой, праздничный голос. Даже когда музыка дрожит от голосов Паулины Оливерос или Stock­hausen, она примерно так же пасторальна, как дочь палача. По-гемлиховски жестокая, почти граничащая с молитвой, это коллективная память, вспаханная современными плугами, атмосфера сбора урожая, сжатая серпами синтезаторов.

Бэланс говорит, что он не поклонник фолк-музыки как таковой, но признаёт, что ему нравятся The Water­sons и в частности матриархат Lal Water­son. “Тот трек, на который Роуз [МакДоуэлл] сделала кавер, “Christ­mas Now Is Draw­ing Near”, я впервые услышал в исполнении Lal Water­son. И каждый раз, слушая его, плачу: он настолько чист и эмоционален, эмоциональная и лунарная… лунная музыка. Она – ещё одна манифестация Богини”.

На Musick…vol2 звучат паутинные хитросплетения других лиминальных британцев: Роберта Уайатта, Джона Кейла, Питера Хэммилла, Джона Мартина, Ника Дрейка, а также отдельные голоса Popol Vuh, Clus­ter и Tan­ger­ine Dream. И если раньше Coil осмеливались быть дерзкими, то сейчас они осмеливаются на иное: быть искренними. Несомненно, личные, исторические обстоятельства и целеполагание сильно изменились: если Уайатт и другие начинали в те времена, когда доминирующей парадигмой было “автор/исполнитель”, то Coil живут в изменившемся и по-другому настроенном мире, где есть пост-панк, пост-Тэтчер, пост-Эппл, пост(?)-СПИД. Это лунная музыка, и это же – траурный плач. Музыка, благодаря которой вы почувствуете, что не одни, хоть и идёте по пути одиноких.

В музыке Coil я чувствую “английский дух”… Делаете ли вы что-то специально, чтобы вызвать при прослушивании чувство дежавю?

“Мы тоже его чувствуем, когда пишем музыку, – Бэланс хитро посмеивается (музыканты обычно не хотят допускать не-музыкантов до студийной кухни, а уж тем более рассказывать, что часто всё получается случайно). – Но ещё сильнее мы чувствуем… неопределённость. И когда это чувство приходит, мы начинаем писать музыку. И затем кто-то из нас говорит: “Послушай, это похоже на то-то и то-то”, – “Правда?” – я слушаю, и… И, честно, до недавнего времени я практически не слышал ни Штокхаузена, ни Джона Кейджа, ни Пармеджани. А сейчас я просто проверяю, хорошо ли у нас получилось. Всё действительно происходит инстинктивно, и многие вещи мы намеренно убираем…” То есть с возрастом всё сводится к выбору между двумя вещами: почитанием и… молчанием? “Я думаю, что место, где мы живём, и наш возраст влияют на нашу музыку больше всего. И, очевидно (он обводит рукой свои священные земли), тишина. Тишина сада за моим домом – сейчас самая ценная в моей жизни вещь”.

Не пересмотр ли это того, что вообще такое быть британцем? Открытие заново, что Британия – лучше (или была лучше), чем мы думаем, хоть мы и считали её досконально изученной, хоть мы и ненавидели её, когда были моложе. “Да, это действительно так. Думаю, я больше за границу не выеду. Таиланд я люблю, но я больше хочу увидеть то, что есть тут. То, чем являемся мы. И не стыдиться этого. Потому что 80‑е принесли британцам какое-то чувство стыда. И сейчас все британцы (в жутком похмелье после 80‑х) пытаются эвакуироваться: они смогут быть собой только за границей, и это кажется очень странным. Здесь столько всего, что нам предстоит открыть, переоткрыть, охватить вниманием, использовать, устроить… соединить заново”.

“Мать-Птица складывает кости на место, и кандидат пробуждается, как от глубокого сна” – Мирча Элиаде.

Он цитирует Джулиана Коупа, будто разделяя с ним его взгляд на мир, подпитываясь той тихой мудростью, претворяя в жизнь определённые тайные дела. Когда Бэланс говорит о “магике” (Кроули: “Наука и Искусство изменять мир в соответствии с Волей”), он находится на знакомой территории. Если бы Coil играли более игривый и расслабленный рок-н-ролл, то сейчас бы со мной общались в благоустроенном чёрными свечами логове и в показных татуировках: атрибутика во все поля. Такое дилетантство, возможно, объясняет, почему несостоявшиеся сатанисты от рока так часто сожалеют о сделанном – и оказываются придавлены болью опыта прошлых лет. Упрямое эго продолжает цепляться за них, отбрасывать грязную тень на Работу, и она заканчивается на образе манерного тёмного рыцаря.

Мне и раньше встречались потасканные, сомнительные торговцы “духовностью”: бывшие драчуны, бывшие пьянчужки, самоучки, которые в один прекрасный день надевают на себя шапочку из фольги и начинают слышать секретный код в шуме проезжающих мимо машин. Лишённые чувства юмора, непреклонные в своей интерпретации “фактов” (как они их сами называют)… Всё это не про Бэланса. Словами трудно передать, как оживляют его речь некоторые интонации: для начала, он не “переобращался” – эта астральная пульсация присутствовала в нём всегда. Присутствовала с самой юности, когда в возрасте 12-ти лет его начали посещать видения и визитёры – странные птицы, чей шёпот был полон любви (и здесь я вижу отсылку к Loplop с картин Макса Эрнста и к Хищной Матери-Птице у Мирча Элиаде, “которая подобна огромной птице с железным клювом, крючковатыми когтями и длинным хвостом”). И юный Бэланс также встречался с авторами и художниками, которые обещали ему целый мир, где он мог бы сбросить сросшийся с ним английский панцирь и присоединиться к полёту других гордых асоциалов.

“Я честно не знаю, как так получилось, – отвечает он на мой вопрос, как в нём зародился интерес к магике, – но когда мне было 11, я получил письма от моего школьного учителя, где говорилось: “Джоффри опять увлёкся оккультизмом, не мог бы он прекратить посылать астральные проекции в головы других людей”! Они пытались меня выгнать: учитель подошёл ко мне и сказал: “Если бы я мог выгнать тебя за подрывную деятельность, я бы выгнал”. Он знал, что мы пытаемся что-то сотворить, но не знал, что именно. И когда мне было 12, меня и моего друга научили настоящим оккультным практикам – то есть астральной проекции. Нас учил преподаватель из другой школы, а потом был ещё один мальчик, который доставил нам немало проблем, предположив, что между этим преподавателем и нами есть какая-то гомосексуальная связь. И в итоге этого преподавателя выгнали…”

“И уже один этот случай заставил меня задуматься, что там есть действительно что-то важное – и мне стоит узнать об этом как можно больше. Помню, как писал “Королю ведьм” Алексу Сандерсу (должно быть, я увидел рекламу в Предсказаниях или где-то ещё). Я написал ему с просьбой присоединиться к его ковену, а мне было около 12. И он прислал ответ: “Мы будем рады принять тебя в ковен, но только после 18…”

«Одинокая, мечтательная, хрупкая юность» – очень частая часть биографии по-настоящему странных людей с глубоким внутренним миром. Но по своему опыту могу сказать, что к магике в юности приходят разве что исключительные личности – гораздо чаще за неё цепляются как за последнюю соломинку те, кто уже успел превратить свою жизнь в руины.

“У меня тоже был свой кризис. Думаю, он проявлялся в бунтарстве РАФ и против моего отца и особенно отчима, потому что я был полной противоположностью этих имперцев за “британское правление в Индии во славу Королевы”… И мне не разрешали вешать постеры и как-либо самовыражаться. И поэтому, когда я узнал о существовании таких людей, как Макс Эрнст, Курт Швиттерс, Ханс Беллмер, которые создавали инстинктивную, магическую живопись, музыку и фильмы, когда я узнал, что вообще есть такая субкультура, я мгновенно стал ассоциировать себя с ней. Уильям Берроуз – если где-то там вообще мог существовать такой асоциал, как Уильям Берроуз! – сама мысль о его существовании держала меня на плаву, потому что я действительно был полон суицидальной подростковой ярости…”

Teenage Light­ning + Time Machines = Love’s Secret Domain

“И я принимал наркотики; единственные, которые я мог достать, когда мне было 11, – волшебные грибы. Примерно до 18 лет я не пил, не ускорялся, не нюхал, ничего такого – всё это пришло позже. Я ел волшебные грибы, много волшебных грибов, и это было моим… обучением. Но у меня не было никакого окружения: я ел их не потому, что дружил с байкерами или общался с какими-нибудь нариками, а потому что мне казалось это правильным. Казалось, что когда я выходил их искать, они сами говорили мне, куда идти. И они действительно учат, я уверен в этом”. Он улыбается, когда говорит: “Меня вырастили грибы!”

После грибной инициации Бэланс начал исследовать изменённые состояния сознания, что изначально дало ему просветление… но потом он стал поглощать субстанции так, будто от них зависела его смерть. Так что корабль его жизни стал давать крен, подтопляемый тем, что должно было быть только погружением в предмет. Несколько лет назад Бэланс также тонул в алкоголе, но понял это и выплыл. Были приняты, а затем ослаблены меры. Он не дошёл до собрания Анонимных Алкоголиков: просто не был способен посвятить себя полному, христианскому по своей натуре, “воздержанию”, не желал отказываться от этики избытка, отрекаться от всех тёмных начал, что привели к гностическим озарениям. Как откровенно говорит Бэланс в “Para­noid Inlay” (неоднозначной медитации на неоднозначности): “Безмятежность становится проблемой/Когда стоишь так близко к раю” (“Seren­i­ty” – это ключевое слово в программах реабилитации). Несмотря на то, что сейчас его жизнь наполняет в основном фруктовый чай и обуздание пристрастий, в ней всё ещё периодически встречается ебля мозгов – просто чтобы поддерживать дисбаланс Бэланса.

“Наиболее банальное определение [зависимости] связано со скукой. Но я думаю, что на самом деле зависимость – состояние более сложное и глубокое”. Мы оба здесь находимся в серой зоне, и я выдвигаю собственную теорию: когда выпивка и наркотики становятся “проблемой”, настоящая проблема заключается во Времени: мы чувствуем себя в нём неуютно, неопределённо. Бэланс соглашается, что с возрастом (если повезёт) проявляется присущая от природы умеренность и тело само выбирает правильный курс, не нуждаясь в помощи извне. Сегодня Coil достигают тех же трансцендентных состояний “естественными” путями. Завтрак с Морской Жрицей. Магия хаоса и спокойный перепросмотр. Расслабляющая музыка.

“The Moth­er­ship & The Father­land” (с альбома Astral Dis­as­ter) местами походит на инвокацию кумира, которого мы у Бэланса не могли и заподозрить, – Кейт Буш. “Она очень скрытна, – добавляет он вполголоса, – Она – один из аспектов Богини”. Я не имею ничего против – мы вместе склоняемся у этого алтаря. Под внешностью английской розы сокрыт райхианский вулкан, ещё один роугоподобный бунтарь. Лора Эшли на людях ведёт себя скромнее ягнёнка, но в горниле студии раскрывается Другой, более пугающей стороной. Чувствуют ли Coil что-то похожее при студийной работе?

“Я обычно цитирую: “Сначала мы освятили студию, а затем осквернили её”. Собственно, так мы и работаем”. Их студийное время не ограничено расписанием записывающей компании и всевозможным профессиональным оборудованием, что обычно идёт к ней в нагрузку. “Нам очень важно, чтобы не было посторонних, например, шатающегося вокруг персонала, играющего в пул, которого полно в любой студии. Такого нам не надо”. Он смотрит там сны. “Пока мы работаем, я могу пойти и прилечь, и когда проснусь – мы снова начинаем играть. Сначала музыка должна мне присниться. Я умею осознаваться во сне и осознаюсь довольно часто”.

“The Moth­er­ship & The Father­land” берёт начало в интересе Бэланса к синкретической музыке, гнозису прога из Германии 70‑х, а также к тому, что он называет “космической связью и космическими курьерами”, с синхронистичностью, затрагивающей также закольцованный миф Sun Ra и инсценированную уфологию Funkadel­ic. “Очевидно, эта запись – кислотное наследие увлечения веществами. Корабль-носитель, “moth­er­ship”, и отечество, “father­land”, – каждое из этих явлений и мать, и отец”. Это Германия из “Радуги тяготения” Пинчона – поствоенная “Зона”, где пересекаются наука и спиритуализм; где Вернер фон Браун рассуждает о жизни после смерти, а учёный-ракетостроитель Джек Парсонс с помощью квантовой тантры пробивает дыру в небе над Мохаве. Эта история поблёскивает странными сигилами, смешивая различные направления: фармацевтика, тяжёлая промышленность и дроны: каббала краут-рока.

“Оружие, наркотики и электрическая музыка, да… – Бэланс осекается. – Странно: я никогда не осознавал этого, но связь с этими идеями у меня прочнее, чем я думал, потому что меня воспитали в Германии. Я никогда не слушал краутрок, но знал о нём. Во времена группы Баадера-Майнхоф я был на стороне РАФ… Я отчаянно нуждался в том, чтобы они взорвали моего проклятого отца и разрушили тошнотворный распорядок, которому подчинялась моя жизнь. Я был к этому готов!”

У Бэланса было армейское воспитание: его непрерывная суматоха была полной противоположностью размеренного английского воспитания (что символизирует могучий Дуб). “Это было странное детство, – соглашается он. – У тебя есть друзья, вместе с которыми ты растёшь… но в то же время меняешь школы каждые несколько лет. Это ужасно. Мне хочется засудить родителей. Мне действительно очень горько думать о том, как это было. До того, как мне исполнилось 11, я сменил девять школ, а затем попал в школу-интернат – и это было своего рода спасением, потому что я получил некоторую стабильность. Но до этого всё было ужасно: каждый раз меня вырывали с корнем и каждый раз приходилось заводить новых друзей – и терять их”.

И сразу начинается потусторонняя жизнь. Даже “стабильность” школы-интерната была относительной: мальчишки довольно косо смотрели на Джонни, когда он начинал рассказывать о похожих на картины Блейка видениях, например, о зловещем крылатом посланнике, что посетил его однажды утром на игровой площадке. “У меня были ужасные проблемы в школе, потому что я пытался говорить вслух об этих вещах, и… они просто изолировали меня”. И он явно неоднозначно относился к своему данному Богиней “таланту” (“Я не хочу быть тем/Кто играет в эту опасную игру”), пока не научился отстраняться от него. Его детство превращается в страстное вечное настоящее. А видения остаются.

“Сейчас, когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что я ассимилировал их, – говорит он. – Я узнал достаточно о визионерском опыте других людей. Я всегда думал, что если тебя посещают видения, то это просто здорово: сидишь себе и смотришь, как на лужайке феи пляшут. Но у меня-то всё было совсем по-другому. Я видел ужасные вещи: смотрел на занавески или деревья, а видел толпу мертвецов. Я пытался с этим бороться… но сейчас, прочитав работы Остина Османа Спейра и ему подобных, начал понимать. Временами всё становится очень мрачным, а временами я вижу просто прекрасные вещи. И я чувствую, как моё сердце наполняется божественной любовью, – я не христианин, конечно, но это чувство мне знакомо. Вот, что вы видите, – рай и ад”.

Видения остаются, но теряется контекст. Его застилает вежливая и равнодушная (Уилсон/Блейр) технопроповедь Английской Церкви, “за фасадом которой были сокрыты интерьеры из плоти и нервов Альбиона” (Блейк). То, что было подавлено, возвращается, архаичное расцветает… но у нас больше нет ритуалов, чтобы перевести эти послания. В других культурах есть ритуальные способы подключиться к этим древним реальностям. У нас же существовала лишь цепочка аватаров, которые искали пригодные для этого формы: Енохианский синтаксис Джона Ди, рисунки Спейра, Йейтс и Золотая Заря.

Ориентируясь на мимолётное настоящее, успокаивая боль поверхностной медиа-анестезией, Британия потеряла эту мудрость. Был один позитивный момент: зарождающаяся рейв-сцена, но если бы у нас и были возможности, чтобы войти в транс, то нам явно недоставало астральной грамотности, чтобы вынести что-то из этой дионисийской карусели. “Экстатические” видения выплёскивались в вакуум… затем пришли клоны Джеймса Фокса, чтобы забить их до смерти; а посвящённые “стилю жизни” журналы довершили начатое. Перевернувшийся было мир вернулся в своё обычное состояние, замкнувшись на уличном торговце, который хвастливо поигрывает диджейскими выручками: тупой материализм 80‑х, завёрнутый в куртку от North Face.

Но проблеск был – и хотя Coil продолжают поддерживать эту идею в немного другом сеттинге, Бэланс считает личной обидой, что всё это вымерло так быстро и затёрлось историями ревизионистов. “Когда мы это делали, мы считали, что меняем мир. Потому что в центре всего стояла невероятно духовная и важная идея: наконец-то опыт шестидесятых был пересмотрен, и можно было научиться на собственных ошибках”.

Бэланс и Кристоферсон уже повидали достаточно: как появлялись и исчезали различные начинания; как Британия убила своего Юнга, погасила разгоревшееся было пламя и зацензурила посланников. Казалось бы, господствовать стали новые веяния, в рамках которых нормой было задыхаться от желания трахаться, – но нет, освободить сексуальность не удалось. В 1983‑м барабанная дробь на опенинге Coil вызвала бурю ярости – во времена, когда настроения задавал трек “It’s Rain­ing Men”, два мага-гея вызывали волнения и беспокойство с помощью металлического эха и подземного рокота. “How To Destroy Angels”, описание которого гласило “Музыка для аккумуляции мужской сексуальной энергии”, для психики большинства “сексуально освобождённых” людей оказался “слишком”.

“Прежде всего, это была сексуальная энергия. Суть в том, что тогда они ещё не осознавали, что мы – геи. Существует гетеросексуальная мужская энергия, но это не то; многие ещё и ошибочно подумали, что мы за “мизогинию” и “дискриминацию женщин”… Но это была пластинка с марсианскими энергиями, рассчитанная на влияние на мужчин. И… она была записана геями, от чего и стоит отталкиваться. Несмотря на то, что у нас в группе были и есть гетеросексуальные участники, концерт The Time Machines в Queen Eliz­a­beth Hall будет состоять только из геев. Нас будет четверо, и энергия будет весьма интересной”.

Сексуальный аспект в творчестве Coil ждёт своего исследователя. Эта тема выходит за рамки данного текста, но для того, кто готов услышать, биография Coil – это скрытый текст, приглашающий к различным прочтениям. Она ставит их в один ряд с бунтарями, которые расшатывали скрепы в своих областях: Хокенгемом (Фрейд/Маркс), Берроузом (научная фантастика/экология), Пазолини (Католицизм). Парадигма разврата: Город как система взаимосвязанных дыр, течений и совокуплений (топографический свальный грех!) – такой вот подкат к наследию ситуационистов, психогеографии.

Но эта субкультура была вынуждена измениться: её алхимия сейчас заключается в подборе дозировок и поиске информации, в протесте и чтении справочной литературы. Смена фазы. Исцеляющие звуки.

“И вовсе не было странным то, что иногда ему должны были сниться мёртвые, чьи мысли всегда о Смерти” (Томас Браун). По сравнению с театром и литературой, реакция альтернативной музыки на СПИД была в лучшем случае снисходительной, а как правило – довольно посредственной. В случае Coil эта тема поднята с помощью выразительного тона и студийных инвокаций. Кажется, что над недавними работами Coil (особенно Music…vol.2) нависла атмосфера утраты: умершие друзья или другие усопшие?

“И снова эта граница – теряется ли она иногда или же иногда снова находится, проявляется?” Сегодняшний Бэланс источает умеренный оптимизм: “В детстве я действительно боялся темноты – думаю, этому научили меня родители. Помню поворотную точку, когда я заявил, что сегодня ночью пойду в лес, погружусь в темноту и приму её, и если я умру, то буду помнить, как это сделал. И… ничего. Внезапно я подумал: теперь я знаю, что не стоит бояться темноты. Да что там, в ней довольно комфортно. В тот момент своей жизни я принял темноту в буквальном смысле. Не зло, а именно темноту”.

“Дело всей моей жизни – избавиться от противопоставления “темнота – это зло, а свет – добро”. Всё это связано с открытием заново того факта, что нам нужен не свет, – продолжает он. – Точнее, что свет, просвещение, исходит из темноты, а не от электрического освещения. Я думаю, что христиане всё неверно поняли: они думают, что как только по всей Британии зажгутся фонари, она станет более безопасной. Конечно, ведь то, что можно увидеть, можно поймать и контролировать… Но всё совсем наоборот. Если мы погрузимся в темноту, все будут в безопасности”.

Дерек Джармен скорбел о том, что мы заменили мерцающий огонь на мёртвый рыбий глаз телевизора. Бэланс разделяет его скорбь: “Это ужасно – односторонняя передача вместо юнгианского санктуария, где может проявиться коллективное бессознательное, где можно обсудить его и играть с ним. Нам стоит играть с темнотой, а не бояться её! Music To Play In The Dark – наша первая попытка переосмыслить то время, когда становилось темно, садилось солнце и люди у огня рассказывали друг другу истории… то время, когда между людьми плелась истинная магия, а язык был могущественной силой. Теперь это время утеряно, эту связующую точку мы потеряли”.

“The Dream­er Is Still Asleep” наводит на мысли о Короле-Воине, что спит под холмами и ждёт, когда мы его призовём. “Dream­er – это Король Артур, – улыбается Бэланс, – Считается, что есть целых три Короля Артура. Чего они ждут? Почему? Они нужны Британии уже сегодня!”

Текст: Ян Пенман

Перевод: Майор Тентакля

Редактура: fr.Chmn