IX. Язык, культура и природа (перевод книги «Ксенолингвистика: Психоделика, язык и эволюция сознания»)

От редакции. В этой главе речь пойдёт, во-первых, о такой скользкой, как гигантская змея, теме, как взаимоотношения природы и человека, культура которого, когда-то развившись не в последнюю очередь благодаря психоделикам, начала отсекать его от биосферы — и вот теперь психоделики оказываются полезны уже для того, чтобы восстановить утраченную связь или хотя бы получить сигнал бедствия от угнетаемой человеком природы.

Во-вторых, более подробному рассмотрению здесь подлежит история братьев Маккенна. Речь пойдёт об их эксперименте в Ла Чоррера, в ходе которого около-двадцатилетние парни, вооружённые всего лишь характерными для джунглей Амазонки веществами и знаниями, которые сложно назвать чем-то иным, чем лженаукой, установили контакт с инопланетной цивилизацией, запилили из транслингвистической материи философский камень и спасли человечество от смерти и забвения (некоторые до сих пор в это не верят, что ж, чем дальше, тем труднее будет игнорировать доказательства). Речь также пойдёт о таком продукте эксперимента, как «Временная волна нуля» — об основывающейся на «Книге перемен» и откровениях инопланетян программе, показывающей фрактальное строение времени.

[Читать Введение]

[Читать ГЛАВУ 1.]

[Читать ГЛАВУ 2.]

[Читать ГЛАВУ 3.]

[Читать ГЛАВУ 4.]

[Читать ГЛАВУ 5.]

[Читать ГЛАВУ 6.]

[Читать ГЛАВУ 7.]

[Читать ГЛАВУ 8.]

[Читать ГЛАВУ 9.]

[Читать ГЛАВУ 10.]

[Читать ГЛАВУ 11.]

[Читать ГЛАВУ 12.]

 

Дайана Слэттери

Ксенолингвистика: Психоделика, язык и эволюция сознания

ГЛАВА 9. Язык, культура и природа

«Слово «язык» в английском воспринимается неправильно… Языку много лет. Он есть у пчёл, есть у дельфинов, возможно, если вспомнить про химический способ передачи информации, есть у цветов и муравьёв. Природу связывают воедино коммуникации, у них есть свои правила, синтаксис, так же это верно и для языка. Если вы когда-нибудь стояли в тропическом лесу или любой окружающей среде с большим количеством обитающих в ней видов, она полна знаков, звуков, запахов, которые несут в себе сообщения; такое – это не просто специальные эффекты, у этого есть предполагаемые адресаты».

– Теренс Маккенна, 1994 год

Психоделики описывают как декондиционирующие или депрограммирующие вещества, имея в виду их способность уносить находящегося под их воздействием очень далеко от его обычной разновидности бытия-в-мире. Вдобавок к радикальному пересмотру самоощущения и изменениям восприятия, которые позволяют взглянуть на новые миры, можно внезапно обнаружить себя вышедшим за пределы целых блоков социального кондиционирования, оставляя повисшими в воздухе многие «истины, которые считаются у нас самоочевидными». Мантра Лири «включись, настройся, выпади» – это программа такого депрограммирования. Сомнение в авторитетах происходит не только на уровне социального бунта против родителей, учителей и полицейских. Этот процесс начинается во внутреннем мире – непререкаемые правила, руководствуясь которыми, мы двигались по дороге жизни, попадают в поле зрения таким образом, что их даже становится возможным поставить под сомнение. Кондиционирование такого рода поддерживается посредством языка. Это язык создаёт в сознании структуры, руководствуясь которыми, мы выстраиваем не только своё поведение, но и схемы, с помощью которых мы воспринимаем мир. В этом суть представления Олдоса Хаксли о «свободном разуме», который с потерями проходит через редукционный клапан обычного сознания. Растворение эго благодаря психоделической деформации можно рассматривать как деконструкцию нашего личного в высочайшей степени авторитета. Благодаря этому временному освобождению от его требований «быть тем-то, а не тем-то» появляется пространство для размышлений над тем, что до этого было даже невозможно рассмотреть.

В этом широком, скважистом пространстве можно наблюдать за взаимоотношениями между языком, культурой и природой по мере того, как они встречаются друг с другом на перекрёстке отдельного опыта. Одно из наиболее сильно меняющих жизнь переживаний, которые могут вызвать психоделики – то, что Дойл называет «экоделическим прозрением». Это возвращение утраченной живой истины – нашей глубокой переплетённости в паре с миром природы, преодоление той отчуждённости, которую породили наши пошедшие вразнос формы культуры, есть то, с чего начинается устранение дурного в воздействии, которое мы оказываем на жизнедеятельность и будущее биосферы. С тем, что мы о себе думаем как об отдельных людях, о человеческой расе, и в особенности как о чём-то взаимодействующем с природой (от которой мы отгораживаемся), происходят резкие трансформации, когда истории, которые мы привыкли рассказывать, исчезают вместе с построениями «я», которые в них описываются. В сад мемов приходят новые истории, а иногда и новые формы языка, с помощью которых эти истории рассказываются.

Эволюция языка

Природа языка глубока, его формы выражения – весьма сложные формы химической и электрической коммуникации внутри организма отдельного существа, между любым живым существом и окружающей средой, с которой оно должно коммуницировать, чтобы выжить, и между живыми существами, относящимися к одному виду, к кооперирующимся или конкурирующим видам – претерпевают изменения в ходе эволюционного процесса.

Использование психоделиков связывают с нашими древнейшими символическими артефактами, в особенности в области наскальной живописи культур палеолита на всех континентах. Сходство абстрактных знаков с постоянными формами Клювера отметили антропологи Дж.Д. Льюис-Уильямс и Т.А. Доусон в своей статье «Знаки всех времён» (The Signs of All Times). В антропологическом исследовании этих абстрактных знаков на стенах пещер во Франции Женевьевы фон Петцингер, более того, выдвигается предположение, что эти абстрактные знаки представляют собой ранний случай символической коммуникации. «Повторяемость узора – один из критериев оценки при определении символического характера сделанных острым предметом отметок и других вырезанных и высеченных на некрупных предметах обихода среднего и раннего верхнего палеолита изображений», – пишет она. Она отмечает, что «обособленные случаи не являются достаточными доказательствами, необходимы неоднократные примеры нанесения схожего узора, поскольку они позволяют предположить, что существовало его разделяемое более чем одним человеком значение или понимание». (von Pet­zinger 2009) Если эти фигуры (фон Петцингер выделяет 28 ярко выраженных знаков) действительно имеют символическое значение, они могут представлять собой весьма древнюю разновидность письменности; если они также имеют отношение к употреблению психоделиков и тем фигурам, которые возникают в процессе, для нас это наводит на мысли о связи с гипотезой Маккенны о том, что употребление психоделиков стало катализатором эволюции языка у древних людей.

Я придерживаюсь той точки зрения, что вызывающие мутации, психоактивные химические соединения, входившие в рацион древних людей, оказали прямое влияние на стремительное преобразование способности мозга обрабатывать информацию. Алкалоиды, содержащиеся в растениях, а в особенности галлюциногенные соединения, такие как псилоцибин, диметилтриптамин (ДМТ) и гармалин, могли быть теми факторами в рационе предков человека разумного, которые стали катализаторами процесса возникновения саморефлексии у людей. Воздействие галлюциногенов, наличествующих во многих распостранённых растениях, усилило нашу способность обрабатывать информацию – или нашу чувствительность к воздействию окружающей среды, и таким образом поспособствовало внезапному увеличению размера человеческого мозга. На более поздних этапах того же самого процесса галлюциногены послужили катализаторами развития воображения, сподвигнув к возникновению умственных ухищрений и чаяний, которые вполне могли перерасти в язык и религию.

(McKen­na 1992b)

Тщательно проведённые Робертом Беднариком исследования наскальной живописи по всему миру служат основой для теории о началах создания символов и языка, отодвигающей датировку нашей символической деятельности к отметке в один миллион лет до настоящего времени. (ПРИМ.1) Он предполагает, что развитие применения символов и история языка – долгие, последовательные процессы. Беднарик резко критикует гипотезу «скачка к языку», принятую в археологии в качестве стандартной схемы, которая увязывает формирование языка с появлением пиктографических изображений в пещерах на территории Европы, начавшимся 35 тысяч лет назад. Его критика основана на имеющихся знаниях о развитии технологий, о культуре, на материалах генетических исследований и физической антропологии. На его взгляд, в антропоцентрических и гуманистических научных дисциплинах определения насчёт того, что может свидетельствовать о наличии таких характерных особенностей, как культура и язык, постоянно пересматриваются ввиду угрозы того, что наличие этих характерных особенностей может быть признано у биологических видов помимо человека, что нежелательно. В данном случае такая практика распостраняется на «досовременных» человекообразных, которых нужно лишить некой мнимой величественности, присущей современным людям. В реальности не может быть сомнений в том, что люди не обладают какой-то поддающейся определению, измерению или наблюдению характерной особенностью, которой не было бы ни у одного из других биологических видов. Гуманистическая склонность к поддержанию, возможно, бессознательному, качественной границы между людьми и не являющимися людьми животными (или между «современными» и первобытными Homo sapi­ens) по большому счёту обусловлена отдельной религио-культурной реальностью, в которой существуют учёные. (Bed­narik 2006)

Беднарик обращает внимание именно на те элементы нашего культурного кондиционирования («отдельной религио-культурной реальности, в которой существуют учёные»), задача которых – оставлять неизменными представления о том, что есть «человек», а что нет. Эти представления являются частью той конструкции, которая наращивает и поддерживает нашу отчуждённость от природы, в данном случае – животных, от которых мы произошли в результате эволюции. Беднарик признаёт наличие связи между символами в наскальной живописи и энтоптическими явлениями, но рассматривает эти знаки как древнюю символическую деятельность (о значении символов мы можем только строить догадки), а не как «только лишь» выражение изменённого состояния сознания.

Современность поведения людей не определяется ни по останкам, ни даже по каменным орудиям. О ней свидетельствует «хранение» символов за пределами мозга, в особенности в форме палеоарта (этот собирательный термин обозначает все описания отдалённого человеческого прошлого, которые можно отнести к искусству). Первым, кто выдвинул это утверждение, был Мерлин Дональд, предложивший сложную модель, в которой предполагались три основных этапа выстраивания концептуального пространства при помощи языка. Первый, по его утверждению – это миметическое использование символов без создания новых, второй – выстраивание концептуального пространства при помощи языка. На третьем происходит наделение символическими качествами предметов материальной культуры, которые становятся способны влиять на социальное поведение или служить средством передачи смыслового значения.

(Bed­narik 2006)

С такой точки зрения, как у Мерлина Дональда, купулы, как предметы материальной культуры, следуют после развития речи и миметического использования символов. Это отодвигает истоки языка и символической деятельности за отметку в 1 миллион лет до настоящего времени. Купулы – чашеобразные углубления в скальной поверхности – распостранены по всему миру, и, поскольку для их исчезновения должно пройти много времени, купулы являются одними из старейших сохранившихся следов нашей символической деятельности. При изучении древней астрономии предпринимаются попытки отнести наличие и расположение купул к отметкам, указывающим на астрономические явления, такие как солнцестояния, что свидетельствовало бы о высоком уровне символических процессов на весьма ранних этапах нашей культурной эволюции. (Ham­mond 2003). В цитируемой статье (см. библиографию) также упоминается – и не истолковывается – наличие растения Datu­ra met­aloides (мощного психоделика) у подножия исследованной скалы.

Как излагает нашу древнюю историю Теренс Маккенна, когда мы переселились в травянистые сообщества и стали всеядными, то, что мы пробовали любую потенциальную пищу, послужило причиной того, что мы столкнулись с различными псилоцибиновыми грибами. По мере того, как мы взаимодействовали со скотом, одомашнивая его, различные виды растущих на навозе грибов, таких как Strophar­ia cuben­sis, становились для нас более доступными. Маккенна кратко характеризует (основываясь на исследованиях Роланда Фишера и собственных наблюдениях) некоторые специфические эффекты псилоцибина при разных уровнях дозировки, выдвигая своё утверждение.

На первом, слабом, уровне возникает эффект, замеченный Фишером – псилоцибин в небольших количествах, поглощённый в процессе поиска пищи в целом, когда его психоактивные свойства ещё неизвестны (а впоследствии, возможно, поглощаемый сознательно), вызывает значительное увеличение остроты зрения, в особенности в области распознавания контуров. Поскольку острота зрения – ценность для охотников-собирателей, открытие эквивалента «химического бинокля» не могло не посодействовать успеху в охоте и собирательстве у тех, кто воспользовался этим преимуществом.

Поскольку псилоцибин – стимулятор центральной нервной системы, то когда его принимают в несколько более крупных дозах, он часто вызывает беспокойство и сексуальное возбуждение. Таким образом, на этом втором уровне, увеличивая количество спариваний, грибы напрямую оказывали благотворное влияние на размножение людей. Тенденция к регулированию и упорядочиванию сексуальных отношений внутри группы засчёт привязки их к лунному циклу, от которого зависит наличие грибов, могла быть важна как первый шаг в сторону ритуалов и религии. Несомненно, на третьем, самом высоком уровне употребления, вопросы религии в сознании племени должны были выходить на передний план, просто из-за мощности и странности самого опыта.

Соответственно, этот третий уровень – уровень полноценного шаманского экстаза. Восхитительность псилоцибинового опьянения столь глубока и широка, что пером её оказывается очень трудно описать. Оно совершенно Другое и для нас столь же таинственно, как таинственно оно было для наших жевавших грибы предков. Свойство шаманского экстаза размывать границы создаёт в племенах, употребляющих галлюциногены, благоприятные условия для сближения членов племени и групповых сексуальных отношений, которые способствуют смешению генов, повышают рождаемость и содействуют появлению чувства общественной ответственности за потомство членов группы.

Майкл Винкельман разделяет предположение, что применение психоделиков дало нашим предкам адаптивное преимущество. Маккенна выделяет фигуру шамана как находящегося в средоточии и работы с психоделиками («техники экстаза» Элиаде), и совершенствования языка. Эти две вещи идут рука об руку.

Используемые шаманом растения не предназначаются для активизации иммунной системы или других природных средств защиты организма от болезней. Вместо этого шаманские растения позволяют целителю отправиться в невидимый мир, в котором причинно-следственные связи обычного мира заменяются на принципы магии, работающей с силами природы. В этом мире язык, представления и смысловое содержание имеют большее влияние, чем причины и следствия.

(McKen­na 1992b)

Археолог Роберт Беднарик выдвигает гипотезу о фазе, во время которой символьная деятельность, естественный язык и разновидности культуры приходят на смену медленным природным эволюционным процессам. В его представлении это тот период, когда мы непреднамеренно одомашнили самих себя, у чего были ошеломляющие последствия. Его теория – попытка объяснить смену «массивного» человеческого телосложения «грацильным», произошедшую за сравнительно небольшой период времени (± пятьдесят тысяч лет). Этот процесс повторялся на каждом континенте, который мы населяли, хотя в разных местностях смена происходила в разные временные периоды. Стандартная схема, принятая в археологии, гласит, что около шестидесяти тысяч лет назад группа «грацильных» и «более совершенных» людей, олицетворяющая наше «современное» состояние, переселилась из Африки и покорила менее развитых неандертальцев, которые тридцать тысяч лет назад стали вымершими. Споры на тему того, могли ли неандертальцы скрещиваться с «грацильными» людьми или нет, более не ведутся, поскольку в геноме современного человека обнаружили ДНК неандертальца. Беднарик на основе вещественных источников утверждает, что в среде неандертальцев существовал язык, и что они фактически обладали свойствами, которые в природе способствуют приспособлению и выживанию: более крепкими телами и более объёмными мозгами. В его представлении появление культуры привело к самоосознанию и выстраиванию сложных культурных систем. Эти сложные системы включали в себя эстетические ценности и ценности, связанные с общественным положением. Выбор в области эстетических ценностей повлиял на выбор партнёров. Таким образом мы сами себя селекционировали в рамках наших культурных систем, по собственной воле задавая векторы телесных изменений так же, как мы при селекции животных вызываем изменения у домашнего скота, собак и лошадей, чтобы наделить их желаемыми качествами. Результатом стали менее крупные, чем у неандертальцев, тела и мозги, что на самом деле являлось регрессивным вектором. Беднарик отмечает, что более раннее обнаруженное палеонтологами увеличение размера мозга, происходившее, по эволюционным меркам, с необычайной быстротой, могло быть связано с селекцией, нацеленной на увеличение размера мозга и усиление появляющейся языковой (и культурной) способности, несмотря на вызванные этим недостатки – размер черепа, который сделал деторождение гораздо более опасным и увеличение периода зависимого положения новорождённого, два фактора, отрицательно влияющие на нашу приспособленность. (Bed­narik 2006)

Медиа

Я заглянула вглубь истории человечества, взглянула на самые древние из сохранившихся символов, углубления, сделанные в стенах пещер по всему миру, чтобы дать одну из панорам обзора эволюции языка и языковых форм, возможно, связанную с употреблением психоделиков и с представлением о биосфере как у Варелы – таким, которое распостраняет понятие «линвистическое» на само строение организмов и происходящие в них на всех уровнях акты коммуникации. Размышления футуролога, писателя, программиста, преподавателя, практика в области церемониальной магии и психонавта Марка Пеши об истории – в особенности новейшей истории – коммуникационных технологий возвращают нас в наше настоящее с его кембрийским взрывным ростом в области языковых форм.

Вот что подразумевают собой волнистые линии на куске камня, которым 75 тысяч лет: что наша внутренняя способность пользоваться языком, благодаря которой он и появился у нас, выплеснулась в материальный мир, и материальный мир оказался поглощён нашей языковой способностью. Это важная мысль, возможно, главная мысль, которую я пытаюсь донести в настоящий момент: всё, что видят ваши глаза, существует в большей степени как языковое построение, нежели материальная реальность. Вот что имел в виду Теренс Маккенна, когда сказал, что мир состоит из слов, и если знать нужные слова, можно сделать мир таким, каким захочешь.

(Pesce 2002)

И разработка новых формальных знаковых систем для того, чтобы описать, объяснить и/или внедрить эти технологии – характерная особенность этого процесса лингвистической эволюции, от компьютеров и их многослойных языков до расшифровки, модификации и практического применения геномов живых существ, до миниатюризации магии, которую мы называем нанотехнологиями. Говоря словами Марка Пеши, основополагающие области и жизни, и материи, стали «поддающимися влиянию языка». (Pesce 2002) В интервью, посвящённом технике и психоделикам, Пеши описывает, как они с Тони Паризи и командой разработчиков программ с открытым исходным кодом создали язык VRML (Vir­tu­al Real­i­ty Markup Lan­guage), переносящий двухмерное компьютерное изображение в трёхмерный формат – «скачок в другое измерение». Пеши описывает то, как они применяли ЛСД как вспомогательное средство при решении проблем в ходе творческого процесса.

Марк: То есть после этого я на самом деле обсуждал это с другими людьми, пока мы были в трипе. И это случай специфического применения. Я возвращался в это пространство и заново рассматривал его определённые части. И что забавно, я был очень методичен и рационален – а это не мой обычный режим восприятия. Обычно я просто «воспринимаю». Но в этих случаях я был очень методичен.

Интервьюер от информационного бюллетеня MAPS: Во время вашего трипа?

Марк: Да! И мне нужно было вернуться к человеку, вместе с которым я работал над этим, к человеку, с которым мы вместе предприняли эту попытку. Этот человек всё понял и отправился в это пространство со мной, и мы подошли к этому методично. Мы хихикали и всё такое, но мы подошли к этому методично. Так что мы реально могли сказать: «Ну ладно, вот здесь такой блок. Хорошо, давай возьмём этот блок и пройдёмся от одной стороны блока до другой». И мы это делали. Где-то на протяжении месяца мы это делали – несколько раз. И умудрились собрать всё, что до меня дошло, и вытащить наружу.

(Pesce, in MAPS Bul­letin 1999)

Данный случай использования изменённого состояния сознания при разработке совершенно нового компьютерного языка представляет собой ещё один способ применения ксенолингвистических методов: приём психоделиков как вспомогательного средства для решения проблем, связанных с созданием нового рода применения символической системы – который в данном случае позволяет создать новый вид «реальности». Пеши описывает ДНК как нечто имеющее языковую природу и как работающий очень медленно запоминающий механизм, запись истории взаимодействий с окружающей средой.

На протяжении четырёх миллиардов лет механизм ДНК записывал историю, был памятью биологического толка. Как только среди нас распостранился язык, нам для запоминания больше не нужен был медленно работающий механизм ДНК; мы могли воспользоваться гораздо более быстрым средством, языком, которое также наделяло индивида глубоким осознанием памяти, поскольку символы языка могли быть заключены в сознание человека.

С того момента, как наш вид стал манипулировать символами, развитие нашей эволюции в том, что касается ДНК, оказалось в полном тупике… Однако наши языковые способности позволяют нам практиковать запоминание гораздо быстрее, чем это делает ДНК, возможно, по меньшей мере в десять миллионов раз быстрее!

(Pesce 2002)

Пеши описывает это смещение к культуре и его влияние в области биологии.

К этому перераспределению влияния между ранее безраздельно господствующим биосом и новоявленным логосом биос был не готов. Биос был поглощён логосом – скорее всего, сразу же. Естественная окружающая среда первых людей была полностью, вконец заменена движимой символами окружающей средой. Философы эпохи постмодерна заявляют, что это нечто новое, что «диснеефикация мира» привела к тому, что природный мир загромоздила медиасфера. Но в этом нет ничего нового, пусть наше осознание этого и будет ново; с тех самых времён, как шаманы и повествователи сочиняют мифы, рассказывающие нам, кто и что мы есть, мир прекратил своё существование в качестве природы и стал лингвистической частью истории o Homo sapi­ens.

(Пеши 2002)

История коммуникационных технологий, медиа (наше новейшее название для этого набора лингвистических ускорителей) – это история форм и практик, способы проникновения которых в нашу повседневную жизнь мы уже не можем предсказать, можем только признать очевидное: будут новые. И чем дальше, тем больше этих новых форм и практик появляется. То, как Пеши представляет себе следующее приключение Логоса, связано с расширением нашей языковой способности до уровня языка молекул – с нанотехнологиями.

Это – грядущая лингвистическая революция в области технологий, потому что к этому моменту всё вещество материального мира становится поддающимся влиянию языка. Всё, что вы видите где угодно, одушевлённое или неодушевлённое, будет наделено способностью полного преобразования посредством перегруппировки составляющих этот объект атомов в другую форму, форму, которая подчиняется тому, что диктует ей значение слов.

(Pesce 2002)

Пеши – как и всегда, визионер-футурист, обращающийся к знакомой с психоделиками аудитории – отводит эволюционным преобразованиям языка главное место в эсхатологическом видении, которое у них с Маккенной одинаково:

Ибо мы обнаруживаем, что пространство, в котором мы находимся, сужается всё больше, и нашу свободу движений всё больше и больше ограничивают и языковые конструкции, и технологические механизмы; и в перспективе имеется контроль даже над нашей ДНК.

Но грядёт новое рождение, новая форма, врывающаяся в бытие. А мы, те, чьё внимание сосредоточено на будущем, те, кто расширяет границы сознания любыми мыслимыми способами – читая о будущем и занимаясь сотворением новой культуры, включая всё то, что это предполагает, будь то эзотерические духовные практики или приём психоделиков – мы, возможно, одни из немногих, кто способен полностью понять это превращение, потому что нас иногда забрасывало в пространства, где то, что для всех остальных всегда истинно, для нас становилось временно истинным.

(Pesce 2002)

Пеши описывает язык как живой Логос, со своими собственными намерениями, со своим собственным разумом, подводящий нас к грани, за которой начинается конец света. Его описание вездесущей медиасреды, внутри которой мы проживаем наши жизни, обрисовывает нашу отчуждённость от Биоса без стеснения в выражениях.

Отчуждённость от природы

«Культура тебе не друг».

– Теренс Маккенна

Под воздействием психоделиков мне явилось то, что Ричард Дойл называет экоделическим прозрением, я почувствовала его – осознание тесной взаимосвязанности всех частей природы и возвращение нас самих в состояние части природы, всецело вовлечённой в происходящие в ней на всех уровнях процессы и несущей ответственность за наше влияние на неё. Экоделическое прозрение не противоречит воззрениям Варелы относительно «лингвистического» как чего-то, с помощью чего эта система систем – взаимодействующих одна с другой, вложенных одна в другую, повторяющих одна другую в миниатюре или в увеличении – объединена и поддерживается в состоянии постоянного взаимообмена между всеми системами, от молекулярного масштаба до молярного. Экоделическое прозрение, достаточно часто, но не повсеместно достигаемое в рамках психоделического опыта, вызванного различными веществами при различной обстановке, может управиться с той бездной, обратившись к которой, мы всё больше больше удаляемся от природы, ставя себя выше происходящего в природе и, в данный момент, занимаясь превращением её в товар и установлением власти над ней.

Теренс Маккенна (в один голос с феминистками) бранит Фрэнсиса Бэкона за заложенное им «дурное отношение» и то, какую роль оно сыграло в нашем отчуждении.

Мой путь расходится с путём науки на том моменте, когда Фрэнсис Бэкон, великий идеолог современной науки, написал: «Природа – это богиня, которую мы можем отвести к дыбе… и, дразня, пытая и мучая её, выведать у неё её тайны».

Природа воспринимается как набор случайных процессов, лишённых телоса и служащих вспомогательными средствами для достижения человеческих целей, как что-то, на что можно установить право собственности. Такая точка зрения отражает, до какой степени возросла наша отчуждённость, и до какой степени увеличился наш вредоносный потенциал относительно биосферы. Как бы ни обозначали непосредственную причину – как следствие рационализма, принесённого эпохой Просвещения, или как библейское неотвратимое событие – от рая нас отделяют много километров пространства и тысячелетий времени. И даже в изображении эдемского сада Бог возлагает полномочия «ответственного за всё» на Адама, как будто бы природе изначально нужно было наше руководство, как будто бы природа не справилась бы без вмешательства сторонней власти. В этом разрыве, этом изгнании, и вызванных им нарушениях равновесия и заключаются в экоделическом прозрении этическое измерение и побуждение к действию.

То, что люди, по-видимому, неспособны осознать тесно пронизанную взаимосвязями природу их среды обитания, ставит под угрозу не только упомянутую экосистему, но и самоопределение человека как homo faber, живого существа, которое занимается активным созданием окружающей среды вместо того, чтобы просто быть её производным. Учитывая чрезвычайное количество случаев, свидетельствующих об изменении климата, можно было бы ожидать активизации человеческого вмешательства, упорядочивания мира согласно точным требованиям людей – вида, который всё-таки знает, что творит.

(Doyle 2011)

Я связываю этот вид нарциссического антропоцентризма с тем же мировоззрением, которое критикует Роберт Беднарик – когда людей описывают как единственных существ, обладающих языком, единственных существ, чьи чувства стоит беречь, и единственных существ, обладающих разумом, не говоря уже про обладание (или одержимость) сознанием. Эта склонность отделять себя от остальной части природы проявлялась в полную силу к тому времени, когда Дарвин осмелился утверждать иное, и в результате наших последующих изысканий на тему эволюции в области палеонтологии и генетики животные (наша одомашненные невольники и то, чем мы мы питаемся) превратились в одну отдельную семью. Креационизм и миф об эдемском саде не оставляют попытки уберечь нас от позора родства с этими зверьми и недвусмысленного с расовой точки зрения эволюционного сценария с «появлением из Африки».

Чарльз Лафлин описывает эволюцию символических форм как процесс продвижения к формальным знаковым системам, в которых «полная независимость от раздражителей и непосредственно происходящих в мире событий» повышает адаптивную способность людей в нашей операциональной среде до такого уровня, что мы с одной стороны вроде бы находимся на вершине пищевой цепи и контролируем окружающую нас среду до небывалой степени, а в то же время во многих областях всё стремительнее движемся к невозможности самодостаточной устойчивости. Наши успехи в области адаптации не могут оспорить большие хищники, которых мы истребили. И в то же время мы становимся всё более уязвимы для миниатюрных хищников уровня микробов и вирусов, стремительно приспосабливающихся согласно собственным программам выживания. Наша незрелая привычка загаживать своё жилище и ждать, что за нами приберётся Матушка-Природа, скоро приводит к последствиям. Наше нарциссистское представление о самих себе как о самой разумной, или даже единственной разумной форме жизни на Земле (а возможно, и во Вселенной) в далёкой перспективе не предвещает ничего хорошего. Нам следовало бы начать приспосабливаться к тому, что мы сами являемся угрозой собственному существованию. Если нам не удастся приспособиться к собственным излишествам, у природы найдутся проверенные временем способы решить эту проблему и проблемы перенаселения и нехватки ресурсов.

Я считаю, что растения и грибы обладают разумом и они хотят, чтобы мы заботились об окружающей среде, и они хотят сообщить это нам так, чтобы мы могли это понять. Когда я принимаю эти грибы и другие вещества, я получаю послание о том, что планета в беде, что на нас надвигается колоссальная катастрофа и что мы все в одной лодке. У меня возникает чувство, что все эти духи обращаются ко мне, что планета взывает к нам, просит нас о помощи, просит нас регулировать объём потребления, количество отходов и загрязнение окружающей среды.

(Paul Stamets in Harpig­nies 2007)

Жан-Поль Сартр сказал: «Природа безмолвна». Это, к сожалению, идеально отражает взаимоотношения современности и природы, но всё же… я даже не знаю, какое утверждение из сделанных философами в двадцатом веке можно назвать более лажовым.

(Ter­ence McKen­na in Harpig­nies 2007)

Мы перестали прислушиваться, но проецируем эту невнимательность на природу: «Природа безмолвна». При такой позиции, воплощённой в том, что мы буквально, телесно заключены внутрь культуры и её артефактов (языка, одежды, машин, зданий, городов, медиа), трудно воспринимать языки природы, несмотря на то, что они распостранены повсеместно.

В природе мы раз за разом видим эти сложные химические взаимодействия, возникающие благодаря активному творческому началу эволюции, в ходе которой живые существа всё время пытаются путём проб и ошибок разработать и усовершенствовать стратегии, которые позволят им использовать других существ для своих целей и манипулировать ими. Растения, когда насекомое оказывается защищено от их химических средств нападения, через некоторое время совершенствуют их до ещё более сложных токсинов, которые могут быть направлены и против других организмов с клеточным строением, других энзимов, других рецепторных систем, и так далее и так далее. В конечном итоге перед вашими глазами встаёт сложная сеть химических взаимодействий, характерных для этих флористических систем.

(Den­nis McKen­na in Harpig­nies 2007)

Грибной философ Саймон Пауэлл приводит доводы в пользу наличия разума природы, выраженного в языке, предлагая то, что он называет «фантастической гипотезой». Пауэллу хорошо известна религиозная идеология «разумного замысла», для него это сорт чуждой ему монотеистической теологии. Однако в свойственном его опытам состоянии рассматривающего всё через призму псилоцибинового восприятия ума природа воспринимается как имеющая в основе телос, предназначение.

Фантастическая гипотеза рассматривает реальность – или Природу – как продуманную и наделённую разумом систему, а не бессмысленную случайность. Согласно фантастической гипотезе, мы вплетены в подобные оркестровой композиции приливы и отливы информации, пронизанной внутренними связями.

(Pow­ell 2009)

Точно так же работу, которой посвятил свою жизнь антрополог Джереми Нарби, можно рассматривать как его попытку совместить и объединить в одно целое два вида познания: эпистемологические практики шаманизма индейцев племени ашанинка, включая и его собственные опыты приёма айяхуаски на протяжении многих лет, и его образование учёного-антрополога. (Nar­by 1999; Nar­by 2005) Это такое же налаживание связи между двумя картинами мира, какое Варела предпринимает, разделяя употребляемые в науке операциональные описания, в которые не входит определяемый человеком смысл, и символические описания, включающих в себя определяемые человеком значение и смысл.

Прозрения Ричарда Дойла, братьев Маккенна, Пола Стаметса, Марка Пеши, Саймона Пауэлла и Джереми Нарби имеют под собой интеллектуальную и психоделическую основу – они возникли благодаря как репрезентационной, так и презентационной символьной когнитивной деятельности, выражаясь в терминах Гарри Ханта.

Призыв к созданию нового языка

«Нам необходимо создать металингвистический, метаматематический, метаметафорический язык».

– Теренс Маккенна, 1983 год

Знаменитое определение, данное Олдосом Хаксли сознанию – «свободный разум», который с потерями проходит через «редукционный клапан» мозга и нервной системы – появилось непосредственно благодаря его психоделическим опытам.

Чтобы высказать и выразить то, что содержится в этом усечённом сознании, человек изобрёл и неустанно совершенствовал те системы символов и завуалированные системы мировоззрения, которые мы называем языками. Каждый индивид одновременно является и благополучателем, и жертвой относительно лингвистической традиции, преобладающей в месте его рождения: благополучателем, поскольку язык позволяет получить доступ к накопленному в записях опыту других людей, жертвой, поскольку язык укрепляет его веру в то, что усечённое сознание – единственное сознание и искажает его восприятие реальности, так что он становится чересчур склонен принимать свои представления за факты, свои слова за нечто подлинное. То, что на языке религии называется «миром сим», это вселенная ограниченной осознанности, она описывается при помощи языка, и язык, что называется, обращает её в камень. Различные «другие миры», с которыми люди иногда соприкасаются, являются лишь частями всеобщности Свободного Разума. Большинству людей большую часть времени знакомо лишь то, что отфильтровывает редукционный клапан и что освящено преобладающим в местах их проживания языком как нечто поистине реальное.

(Hux­ley 1974)

У психонавтов есть свои причины призывать к созданию нового языка, но традиция проявления недовольства текущим состоянием естественного языка не нова. Умберто Эко в своей книге «Поиски совершенного языка» приводит обзор множества проявлений стремления к совершенству: мистическому совершенству, как это показали поиски языка Адама, или изначального языка еврейского народа, или гипотетического праиндоевропейского языка. Лейбниц искал философского совершенства, совершенства абсолютной рациональности. Он стремился найти «истинно слепое счисление» – имеется в виду слепое к семантическим вариациям, к полисемии, присущей естественному языку.

Для Лейбница существует аналогия между порядком мира, или истины, и грамматическим порядком символов в языке.  Многие усматривали в такой позиции пикториальную концепцию языка раннего Витгенштейна – тот считал, что «то нечто, что картина должна иметь общим с реальностью, чтобы быть в состоянии изображать её тем или иным способом – правильно или неправильно, – есть форма отображения». Лейбниц, несомненно, первым признал, что значение его философского языка должно быть функцией от его формальной структуры, а не от его тер­минов, и что синтаксис, который философ называл habi­tu­do, или структурой предложения, важнее семантики.

(Eco 1995)

Лейбниц издал «Novis­si­ma sini­ca», сборник писем и исследований авторства побывавших в Китае миссионеров-иезуитов. Когда отцу Иоахиму Буве, который сам был миссионером в Китае, встретился этот труд, он послал Лейбницу сочинение, посвящённое «Книге перемен».

Когда Лейбниц описал ему свои исследования в области двоичной арифметики, а именно систему счисления с числами 1 и 0 (из которой он делал также и метафизические выводы, в частности, усматривал возможность представить связь меж­ду Богом и Ничто), Буве понял, что такая арифметика может прекрасно объяснить структуру китайских гексаграмм.  В 1701 году он отправил Лейбницу письмо (хотя получено оно было только в 1703 году), к которому была приложена гравюра на дереве, изображавшая расположение гексаграмм.

На этой гравюре гексаграммы располагались не так, как в последовательности «Книги Перемен» Вэнь-вана, однако же эта ошибка позволила Лейбницу увидеть в них зна­чимую последовательность, которую он впоследствии осветил в своей кни­ге «Expli­ca­tion de l’arith­mé­tique binaire» («Объяснение двоичной арифметики», 1703).

(Eco 1995; ПРИМ.2)

Эко отмечает ту интересную и забавную вещь, что творение Лейбница, строго синтактическая двоичная система, в развитии превратилось в булеву логику, ставшую логической основой для наших языковых машин – компьютеров, способных выделить любые предметы на основе семантической разницы (к примеру, забронированный им билет на самолёт).

Пройдя через математиче­ский фильтр Лейбница, его априорный философский язык, отка­завшись от какой бы то ни было семантики и сведясь к чис­тому синтаксису, наконец смог послужить для обозначения даже отдельно взятого слона.

(Eco 1995)

Я вернусь к обсуждению «Книги перемен» и её глубокой коррелятивной структуры, когда буду подробнее рассказывать о «Временной волне нуля» братьев Маккенна.

Хаксли, Маккенна и Пеши рассматривают естественный язык как часть тех структур в сознании, которые упорядочивают реальность и в то же время, как ни парадоксально, отделяют нас от природы. Психоделический опыт, прорывающий пелену естественного языка и позволяющий напрямую воспринять чувствами незамутнённейшее великолепие мира природы, подводит нас к возможности уладить дела с нашим первозданным Эдемом. В призыве к созданию нового языка, проистекающем из психоделического опыта, выражается это стремление найти такие формы языка, которые смогут соединить нас с миром природы, а не отделить нас от него, и помочь нам обрести более основательные познания относительно нас самих.

Гильдия ксенолингвистов: Теренс и Деннис Маккенна – «Временная волна нуля»

Двое братьев Маккенна, Теренс и Деннис, составившие костяк «Братства зияющей бездны», в ходе психоделического слияния разумов пережили мощную загрузку, находясь в Ла Чоррера (Колумбия) в 1971 году. Теренс впоследствии стал публичной фигурой, златогласым сказителем с психоделическим амплуа, крысоловом-дудочником от триптаминов, расшифровав пережитое и предложив миру присоединиться к его своеобразному роду психоделических приключений. Теренс обозначил рассказ о психоделической разведке как «потрясную историю», и как отметил Деннис, Теренс ни разу не позволял фактам испортить хорошую историю. Деннис избрал менее публичный, но ничуть не менее богатый на приключения путь учёного-исследователя психоделиков. Его истории в основном излагались в виде научных статей, в которых фактам уделялось пристальное внимание, с безукоризненным научным порядком написания. Теперь Деннис продолжил изложение своей истории в виде книги воспоминаний, озаглавленной «Братство зияющей бездны». Но судя по их произведениям (в особенности это касается книг «Истинные галлюцинации» и «Невидимый ландшафт»), идеи, лежащие в основе речей Теренса, проявились впервые в виде истинной галлюцинации, общей для обоих братьев.

Главная тайна

Центральное место в совокупности психоделических воззрений Теренса Маккенны можно отвести языку – эта тема влияла на его рассуждения, о чём бы он ни рассуждал. Круг его интересов был широк: герметизм, алхимия, Логос, ДМТ, ДНК, «Книга перемен», шаманизм, экология, история и онтология, и в каждом случае он находил подтверждения того, что реальность выстроена подобно языку. Эта точка притяжения заняла своё место в его личной картине мире на раннем этапе его психоделических приключений благодаря оказавшему на него глубочайшее влияние опыту употребления ДМТ. Он назвал этот опыт и опыт употребления ДМТ в целом «главной тайной». Во время пребывания в Непале в 1967 году участвовавший в контрабанде гашиша и изучавший тибетский язык двадцатиоднолетний Теренс Маккенна испытал следующее:

Я думаю, это называется пиковым переживанием, или главным откровением, или рождением заново, или открытием третьего глаза или чем-то таким – это было откровение о существовании неземного измерения: ярко освещённого, со своим населением, нетрёхмерным пространством, самоискажающегося, самоподдерживающегося, органического, предполагающего лингвистическую модальность, которую невозможно заглушить, скрыть или отрицать.…Я обнаружил, что нахожусь в месте, ауру которого можно сравнить с аурой личной часовни Папы Римского, и там были насекомовидные механические эльфы, протягивающие мне странные маленькие таблички, покрытые странными надписями. И всё это продолжалось, они говорили – там были такие самопроизвольно меняющие форму существа, механические эльфы – говорили на таком разноцветном языке, который сгущался и становился вращающимися механизмами, которые были похожи на яйца Фаберже, только сделанные из светящейся сверхпроводящей керамики и жидкокристаллического студенистого вещества, и всё это было такое чудное, такое неземное, и такое неописуемое английскими словами, что я был совершенно потрясён.

(McKen­na 1988)

Это те абсолютно неземные языковые объекты, которые он снова и снова описывает в сохранившихся в записи лекциях и книгах на протяжении всей своей карьеры. Он стал ксенолингвистом в пространстве ДМТ. Многие из его представлений о языке, видимо, являются результатом попытки расшифровать опыт употребления ДМТ в 1967 году (и последующие опыты). Самопроизвольно трансформирующиеся механические эльфы, состоящие из языка, стали для Теренса его фирменным обозначением инаковости ДМТ, не поддающейся описанию посредством языка, непростой для визуального отображения – грандиозным парадоксом фирменной метки, которую невозможно воспроизвести, вероятно, из-за того, что она сама себя воспроизводит.

Эксперимент в Ла Чоррера

Через четыре года после изначального ДМТ-откровения, находясь в джунглях колумбийской части Амазонки, в миссионерском поселении Ла Чоррера, Теренс и его младший брат Деннис, а также трое их друзей, перенесли длившийся несколько недель психоделический опыт, который с тех пор назывался «экспериментом в Ла Чоррера». События описываются в подробностях в двух книгах и во множестве записанных на плёнку лекций. Первая книга, «Невидимый ландшафт», написана в соавторстве. Вторая, «Истинные галлюцинации» (Ter­ence McKen­na 1993b), написана Теренсом и включает в себя обширные выдержки из дневника, который во время эксперимента вёл Деннис Маккенна. По изучении этих книг становится ясно, что большая часть важных идей, которые Теренс на протяжении своей карьеры развивал в лекциях и публикациях, выкристаллизовалась во время состояния слияния сознаний двух братьев, описанного в этих двух книгах. Я принимаю во внимание не проблемы авторства, а состояния сознания или Свободного Разума, бытовавшие в период, когда происходила загрузка в Ла Чоррера, с 4 марта по 15 марта 1971 года.

Он провёл свой эксперимент и мне как будто бы передалась информация благодаря резонансу моей ДНК или какого-то другого молекулярного хранилища информации. Это произошло исключительно потому, что молекулы психоделического вещества переплелись с ДНК и стали действовать так, как мы и ожидали; они передали символ всеобщности, непростая структура которого отражает принципы, согласно которым организуются молекулы самой жизни. Эта всеобщность проникла в линейное время в присутствии обычного сознания в замаскированном виде, как диалог с Логосом. Логос наделил меня концептуальной схемой, с помощью которой я смог организовать непротиворечивым образом наплыв новых прозрений, который без этого просто перегрузил бы меня.

(McKen­na 1993b)

Загрузку делает загрузкой яркость переживания, исключительная спрессованность информации, части которой находятся в тесной взаимосвязи и ощущение возможности доступа к любой информации, если человек в настолько экстремальных эпистемологических условиях соберётся с мыслями, чтобы задать вопрос. Другой, как Логос, придал упорядоченности, выступив в роли преобразователя энергии и переведя высокоскоростной, высокоинтенсивный поток информации на поддающийся управлению уровень. Что касается интенсивности: Деннис оставался в изменённом состоянии сознания как минимум двадцать три дня – это почти что немыслимый супер-марафон для психоделических путешествий. В течение этого времени Теренс ухаживал за ним, в свою очередь проведя несколько ночей без сна. Теренс наполовину находился в обычном мире, где всё возрастало беспокойство из-за состояния психики Денниса, наполовину – укоренился в не стеснённой ничем, наполненной светом, абсурдной, мессианской несомненности и онтологической неразберихе мира, в котором Деннис, как казалось, проживает день за днём. Два брата находились в одной реальности, «озарённой светом, и обезумевшей, и вознесённой чем-то столь великим, что словами этого не описать». (McKen­na in Sutin 1991) В этот же период времени голос Логоса проявился перед Теренсом, и началось затейливое истолковывание «Книги перемен» и процессов, о которых в ней пишется.

Понятие конкресценции, которое Теренс Маккенна позаимствовал у Уайтхеда, описывает срастание, сгущение представлений и событий. Конкресценция лежит в основе событий и процессов, разворачивавшихся на протяжении эксперимента в Ла Чоррера. Конкресценция также характерна для высококоррелятивных систем, в которых множество идей сводится воедино в одной системе, выстроенной из систем. Изменённые состояния сознания, включая вызванные употреблением психоделиков, могут способствовать коррелятивному мышлению и формированию коррелятивных систем, как мы убедились в процессе обсуждения работ Стива Фармера в главе 7. «Временная волна нуля» – это такая же коррелятивная система, которая сводит воедино математику и описание времени как эволюционного процесса, времени, в котором воплощены приливы и отливы на индивидуальном, социальном, биологическом и космическом уровнях. Время у Маккенны – нечто по своей форме фрактальное, на множестве уровней самоподобное и глубоко личное. «Временная волна нуля» становится несущей волной для принципа новизны.

Порядок действий при проведении самого психоделического эксперимента выработался благодаря нескольким предшествовавшим ему опытам приёма псилоцибина (Strophar­ia cuben­sis). Эти трипы проходили один за другим вскоре после приезда в Ла Чоррера, когда на коровьем навозе на окружавших поселение полях неожиданно обнаружились растущие в изобилии грибы. Во время четвёртого за четыре дня псилоцибинового трипа Деннис издал непродолжительный, внезапный звук – «очень похожее на издаваемое каким-то механизмом, громкое, сухое жужжание, и его тело в это время оцепенело». Он связал этот звук, который, по его словам, содержал в себе мощнейшую энергию, с услышанным им триптаминовым жужжанием и с рассказами Теренса о вызванных употреблением ДМТ звуках, подобных глоссолалии. Изданный им звук одновременно испугал его и натолкнул на целую совокупность идей относительно химии, физики, микробиологии, ДНК, алхимии и шаманизма – явил ему импровизированную коррелятивную систему, выстроенную из имевшихся парадигм знания, которая легла в основу процесса Эксперимента, или «делания». Он назвал этот звук «явлением психоакустической деформации» (psy­cho-audi­ble warp phe­nom­e­non).

Я подумал, что восхищение Денниса было абсолютно оправданно; меня на изучение галлюциногенов и их роли в природе сподвигла моя встреча с визионерским и лингвистическим потенциалом, заключённым в ДМТ.

(McKen­na 1993a)

В записях, которые Деннис вёл тогда, описаны подробности процесса, в котором они приняли участие. У него была идея проверить воздействие гармонического звукового колебания, которое он был способен воспроизводить, на химические и физические свойства затронутых колебанием молекул, включая ДНК и РНК его собственных нейронов. В тексте Теренс обращает внимание читателя на то, что представления о том, что с химической и физической точки зрения происходило в действительности, претерпели множество переработок с момента их первоначальной формулировки.

Эти записи, естественно, не представляют собой окончательный вариант нашего теоретического обоснования происходившего, и их совершенно не стоит принимать как есть. Но как совершенно было видение и как проработаны его подробности! Теория, проглядывающая в записях моего брата, остаётся отправной точкой в процессе осмысления того эффекта, который был вызван пятого марта, на заключительном этапе эксперимента. Его записи были нашим руководством к работе, и они были весьма полезны.

(McKen­na 1993b)

Деннис описывает этот процесс:

Грибы следует принять и услышать.

Айяхуаску следует принять и зарядить с помощью ЭПР-тона псилоцибина, передающегося посредством интенсивного звука голоса.

ЭПР псилоцибина в грибах будет погашен и перейдёт в состояние сверхпроводимости; небольшая часть материальной составляющей гриба разрушится.

На заряженный псилоцибин со сверхпроводимостью наложится гармонический обертон ЭПР состава айяхуаски; эта энергия будет моментально полностью поглощена более многомерной триптаминовой матрицей. Она будет передана в гриб как издаваемый голосом звук и сконцентрируется вокруг псилоцибина как единая комбинация гармина-псилоцибина-ДНК, обладающая сверхпроводимостью.

В результате мы получим молекулярный агрегат гиперпространственного, сверхпроводящего вещества, которое принимает и посылает сообщения, передаваемые при помощи мысли, которое хранит информацию в ДНК нейронов подобно голограмме и извлекает её оттуда, и которое в качестве источника энергии-преобразователя использует сверхпроводящий гармин, а в качестве темпоральной матрицы – сверхпроводящую РНК.

(Den­nis McKen­na in McKen­na 1993b)

Процесс был назван «гиперкарболяцией». С точки зрения алхимии, задачей делания было создание философского камня при помощи айяхуаски, псилоцибина и звука, который резонирует с другим звуком с возрастающей частотой, услышать который можно в триптаминовом трансе – путём подключения молекулы гармина к ДНК и налаживания связи, которая по сути будет удерживать открытым портал, через который информация будет передаваться между измерениями.

Философский камень, транслингвистическая материя и гиперпространственный объект в конце времён

Для описания цели была использована конкресценция символов всеобщности:

По-видимому, существует линия идеологической преемственности, златая цепь, общей задачей которой было сокрушить непрерывный ход истории, создав живой философский камень, человечество, прошедшее через гиперкарболяцию. Все мыслители-визионеры прошлого сыграли свою роль в проекте. Теперь, по мере того, как тайное делание всей человеческой истории, создание вселенского тела Адама, утраченного вместе с раем, близилось к завершению, их тени пробуждались и устремлялись в окрестности нашего лагеря на Амазонке. Наша судьба, по-видимому, заключалась в том, чтобы оказаться человеко-атомами, необходимыми для того, чтобы превратить Homo Sapi­ens в странствующих среди галактик боддисатв, для того, чтобы достигнуть кульминационного момента высочайших устремлений мечтающего о звёздах человечества.

(McKen­na 1993a)

Направленность эксперимента совместила в себе антропоса алхимиков, тело воскресения христиан, философский камень и средство передвижения в виде линзы. Загрузка, предпосылкой которой стал Эксперимент, произошедшая с обоими братьями Маккенна, была чисто умственной конкресценцией, приведшей к появлению теории «Временной волны нуля». Эта теория разрабатывалась в ходе диалога с Логосом и основывалась на «Книге перемен». А сама теория «Временной волны нуля» – это история о том, как время заканчивается конкресценцией, у которой есть разные названия: Эсхатон, сингулярность, философский камень, гиперпространственный объект в конце времён и прочие универсальные символы всеобщности, бесповоротности и завершённости. Философский камень, согласно Юнгу – полисемический символ всеобщности в полном смысле слова. Камень – это начало и конец, альфа и омега, камень и растворяющее вещество, «оно» и «процесс» (Jung 1953).

Транслингвистическая материя, во всём множестве её описаний у братьев Маккенна, играет роль магической субстанции, воспринимаемой в психоделических состояниях, которая может служить для создания объектов, любых объектов, как будто бы она была исходным сырьём для создания самого камня. Теренс Маккенна описывает подготовку Денниса Маккенны к Эксперименту как нечто опосредованное действием этой субстанции, которая должна быть обуздана для создания Камня.

Он обнаружил что-то очень странное; его слова-картины заставляли реальность мерцать, её края покрывались складками. Он действительно хорошо управлялся с этой пузырящейся обсидиановой четырёхмерной жидкостью, которую мы собирались превратить в полезный инструмент.

(McKen­na and McKen­na 1993a)

В «Истинных галлюцинациях» Теренс Маккенна посвящает главу своему «пиковому переживанию» после употребления ДМТ в Непале, приводя её в качестве предыстории эксперимента в Ла Чоррера. Переживание, помимо всего прочего, было сексуальным и влючало в себя явление транслингвистической материи.

Реальность разбилась на кусочки. Подобного рода ебля происходит у самых пределов возможного. Всё превратилось в оргазм и зримые, тараторящие океаны языка эльфов. И тут я увидел, что в том месте, где наши тела склеивались друг с другом, что-то вытекало – вытекало из неё, лилось по мне, по крыше, лилось повсюду, такая жидкость обсидианового цвета, что-то тёмное и поблёскивающее, скрывающее внутри цвета и свет. После ДМТ-вспышки, после судорог оргазма, после всего вот это новое нечто потрясло меня до глубины души. Что это была за жидкость и что происходило? Я поглядел на эту жидкость. Я поглядел на неё, и передо мной отразилось то, что было на поверхности моего собственного сознания. Была ли это транслингвистическая материя, живой переливающийся отросток алхимической бездны гиперпространства, нечто порождённое половым актом, произошедшим в настолько безумных обстоятельствах?

Братья Маккенна также обсуждали случаи появления и применения этого вещества у шаманов.

Люди пьют айяхуаску, и после этого все, кто её пил, становятся способны видеть субстанцию, цвет которой по описаниям фиолетовый или тёмно-синий, подобную пузырящейся жидкости. Когда после приёма айяхуаски вас тошнит, эта фиолетовая жидкость выходит из вашего тела; она также скапливается на поверхности кожи, как пот. Большая часть магии у индейцев племени хиваро связана с применением этой диковинной штуки. Эти вещи держатся в строжайшей тайне. Те, кто рассказывает о них, уверяют, что шаманы разливают эту штуку на земле перед собой, и что в неё можно заглянуть и увидеть другие времена и другие места. По их сообщениям, природа этой жидкости выходит за все пределы обычного восприятия: она состоит из пространства/времени или из сознания, или же этот объект – чистая галлюцинация, которая тем не менее неизменно остаётся в форме жидкости.

(McKen­na and McKen­na 1993a)

Стефан Байер (Stephan Bey­er) в своей книге, описывающей множество особенностей шаманизма метисов Амазонии, указывает «слизь» шамана в качестве источника его могущества. Это вещество можно превратить в смертоносные дротики и использовать для нападения; то же самое вещество используется для защиты, когда при исцелении такие дротики изолируются и выводятся из тела.

В верховьях Амазонки силу шамана представляют себе как материальную субстанцию (зачастую как липкую субстанцию наподобие слюны или слизи), которая хранится внутри тела шамана, обычно в груди или животе, а иногда – пронизывает всю плоть шамана. Это вещество применяется и в нападении, и для защиты. Распространённый практически везде в верховьях Амазонки метод нанесения ущерба с помощью магии состоит в том, чтобы направить эту субстанцию в тело жертвы – либо саму субстанцию, либо метательные снаряды, в которые шаман её помещает, вызывающие болезнь.

(Bey­er 2009)

В ходе эксперимента в Ла Чоррера алхимия встречается с шаманизмом. Благодаря представлению братьев Маккенна о транслингвистической материи эта концепция расширяется; инструменты магов и шаманов различных культур создаются в изменённом состоянии сознания из транслингвистической материи. Применений несметное множество. Магические зеркала позволяют заглянуть в прошлое и будущее, в особенности в такие места, куда просто так и не заглянешь; совершается проникновение в тайну, чужое потаённое знание; обнаруживаются утаиваемые причины болезни или невзгод; делаются предсказания будущего; или даже происходят путешествия во времени в далёкое прошлое. В этом смысле транслингвистическая материя применяется для предсказаний. «Тараторящие океаны языка эльфов» и хлещущие потоки заряженной сексом транслингвистической материи, лившиеся повсюду, «такая жидкость обсидианового цвета, что-то тёмное и поблёскивающее, скрывающее внутри цвета и свет» объединяют в рамках одного захватывающего полёта два языковых явления из разряда самых сложных в психоделическом мире.

Мы на тот момент не были химиками, и нам удалось превратить сгущение духа в идею транслингвистической материи. Слово, объект и познание слились в лучших традициях высших ступеней тантрической йоги.

(McKen­na 1993b)

По отношению к естественному языку, вещающему на обычной волне, это представляет собой большую степень новизны. Рекомбинантные ключевые слова: гиперпространственный, обсидианового цвета, фиолетовый, извергнутый из желудка, переливающийся, магический, жидкость, липкая-слизь, поблёскивающая-херня. Драгоценные телесные жидкости, это уж точно. Транслингвистическая материя как жидкое фазовое состояние камня? Неописуемое жидкое вещество, состоящее из языка, словами вытягивающее в бытие объекты – и вот мы и вернулись к механическим эльфам. Одно перетекает в другое; движение языковых механизмов проглядывает сквозь повседневную реальность.

они показывали мне механизмы реальности что-то что может создать что угодно машину всего с безграничной способностью к творчеству, кроме всего прочего (отчёт о сеансе 2 марта 2010 года, ДМТ, запись велась после сеанса)

Эта апокалиптическая конкресценция сочетающихся невероятным лоскутным образом свойств – отличительная черта ДМТ-опыта или опыта приёма мощной дозы псилоцибина, пронизанных новизной.

Это язык, но состоит он не из слов – язык, становящийся и являющийся тем, что он описывает.

(Den­nis McKen­na in McKen­na 1993a)

Как и ДНК, словами Джереми Нарби.

«Временная волна нуля» и «Книга Перемен»

«Временная волна нуля», символическая система, концепция которой была изначально передана в процессе загрузки, произошедшей во время эксперимента в Ла Чоррера, была выдающимся произведением Теренса Маккенны. Математическая часть и последующая компьютерная программа, иллюстрировавшие теорию новизны и фрактальности времени разрабатывались и дорабатывались в промежутке времени начиная с происшествия в Ла Чоррера в 1971, заканчивая 1998 годом.

(Mey­er 2006)

Математическую часть «Временной волны нуля» подробно критиковали Петер Майер и другие. Говоря максимально упрощённо, дата наступления Эсхатона определена: 21 декабря 2012 года. Почему была выбрана эта дата, объяснил Майер, программист, работавший вместе с Маккенной с 1985 до 1998 года над созданием компьютерной программы «Временная волна нуля». Явным образом сосредоточенная на фракталах математическая часть «Временной волны» была сформулирована и развита в этот период. Майер отмечает, что датировка конца 2012 годом полностью зависит от двух переменных факторов. Во-первых, вычисление конечной даты зависит от выбора находящейся на более раннем отрезке Временной волны даты, которая отражает высокий уровень новизны в истории человечества. Маккенна выбрал взрыв атомной бомбы в Хиросиме. Если соотнести эту дату с точкой высокой новизны на «Временной волне», датировка конца сдвигается на ноябрь 2012 года. Во-вторых, в зависимости от выбора таблицы, содержащей 384 значения (вычисленных на основе последовательности «Книги Перемен» и определяющих, от каких точек сможет быть выстроена Временная волна; было создано несколько таких таблиц), положение конечной точки изменяется, как и форма самой волны. Эти таблицы вариантов добавлены в самую свежую версию программы Майера. Определение даты таким образом зависит от некоторого количества выборов, сделанных и разработчиками, и пользователями программы на основе их личной оценки. Давать оценку событиям в истории человечества относительно степени их новизны – это явно глубоко личный и обусловленный процесс, который никогда не достигнет научной достоверности. Я подозреваю, что если бы Осама бен Ладен, мать Тереза или Мартин Лютер Кинг-младший выбирали бы, какие исторические события представляли бы собой высокую степень новизны, они выбрали бы разные события.

Символическая система «Временной волны нуля» в этом смысле похожа на «Книгу перемен»: с одной стороны, тут математика, напрямую происходящая от последовательности гексаграмм Вэнь-вана. Последовательность чжоуского Вэнь-вана – это более древняя, традиционная последовательность гексаграмм. В «Книге Перемен» каждая гексаграмма представляет шесть двоичных разрядов – это способ представления данных в двоичной системе кодирования. И у линий есть дополнительное свойство: они либо меняющиеся, либо фиксированные. Тут математическая структура поддерживает квалитативную, метафорическую и философскую составляющую «Книги Перемен». С одной стороны, «Книга Перемен» математична или квантитативна, но математическим конфигурациям даётся истолкование – квалитативное и текстуальное. По мере прочтения вербальных интерпретаций гексаграммы и её меняющихся линий в отдельной последовательности в человеческих жизнях и судьбах вселенной зарождаются различные процессы, они проходят сквозь жизненный цикл ситуации и находят того человека, который где-то в этой последовательности перемен обращается к «И Цзин». Эти два аспекта – то, что Варела назвал операциональным (действующим согласно правилам и не требующим человеческого истолкования) и символическим уровнями описания – сводятся воедино, чтобы постичь всю полноту ситуации и перемен, которые она несёт, в контексте гадания. В этом и заключается искусство толкования предсказаний. В таком контексте я прочитала и строение системы «Временной волны нуля» Маккенны, и её истолкования, связывающие математическое расположение точки на волне и избранные на основе субъективных воззрений моменты истории. Но чьей истории? Вопрос всегда в том, кто определяет, что является важным и по-настоящему новым. И каков масштаб? Строго события из личной жизни человека? События государственного масштаба? Если так, то с точки зрения какого государства? Или события на шкале эволюции человечества или космоса? И раз уж на то пошло, что такое «событие»? У событий есть нечто предваряющее их и есть последствия: какие точки в линейном или фрактальном времени соответствуют началу и концу Великой французской революции? Системы, предназначенные для прорицания, такие как «Книга Перемен» и астрология, увязывают математическую систему с толкованием предсказаний. Говоря короче, «Временная волна нуля» не может предсказать что-либо в операциональном, научном смысле. «Временная волна нуля» основана на интерпретациях (в терминах Варелы – символическом описании), а применяется она для гадания, при котором интерпретация даётся исходя из личного взгляда на мир.

«Книга Перемен» как коррелятивная система

«Книга Перемен» или «И Цзин» – часть «Пятикнижия» конфуцианского канона. Её происхождение объясняется как в традиционном (мифологическом), так и в историческом ключе, но в целом её признают сборником древних текстов для гадания и нумерологических систем. Триграммы и гексаграммы приведены перед текстами предсказаний, за которыми следуют многоуровневые толкования. В толкованиях проявляется философия как даосизма, так и конфуцианства. Два тысячелетия изучения книги китайцами и внушительное количество западных переводов и комментариев, накопившееся после выхода перевода Леджа в 1899 году и Рихарда Вильгельма в 1961 году, свидетельствуют о непреходящей притягательности этого высококоррелятивного досовременного текста.

На протяжении истории Китая возникло больше сотни различных школ со своими методами изучения «Книги Перемен» и приспосабливания её мудрости к повседневной жизни. Каждая школа пишет комментарии и присовокупляет к прочим достижениям свои. Комментариев к «Книге Перемен» невероятное множество. Китайцы говорят, что в этом они «похожи на морской простор».

(Huang 2000)

Я не касаюсь волнующих учёных проблем историчности, и в особенности проблемы последовательности частей книги, поскольку они были скомпилированы в систему «Книги Перемен», какой мы её знаем сейчас. Вместо этого я рассматриваю её как древнюю книгу мудростей в современном переводе, сильно повлиявшую на символическую систему «Временной волны нуля» братьев Маккенна и символическую систему Глайд (развивавшиеся независимо друг от друга). Обе эти ксенолингвистические системы коррелятивно соотносятся с «Книгой Перемен», и их можно считать коррелятивными экстраполяциями системы «Книги Перемен».

Гадание, древнейшая разновидность человеческого искусства предсказания, восходит к шаманизму доисторических времён. Практики с айяхуаской родом из Амазонии включают в себя употребление вспомогательных психоактивных веществ при гадании. Гадание всегда имело дело с такими видами знания, в которых наука оказалась неспособной к предсказаниям: со знанием о делах человеческих, о потаённых душевных стремлениях, и в особенности – о том, какое влияние на человеческую жизнь оказывают случай, судьба, стихии, силы природы и другие человеческие жизни, с тем знанием, что касается нашей вплетённости в сети взаимодействий и наших реакций на непредсказуемые стечения обстоятельств, на несчастные случаи и на везение и невезение, благодаря которому наши жизни могут сворачивать в другое русло, как реки после наводнений.

Стивен Карчер, исследователь «И Цзин», даёт содержащемуся в её названии «И» такое определение:

Хотя основополагающий термин «И» часто переводят как «перемена» или «перемены», это не просто обычные упорядоченные перемены – смена времён года, например, или превращение одного в другое, как вода превращается в лёд или гусеница в бабочку. «И», нечто непредсказуемое и, согласно традиции, непостижимое, начинается с «бед» и является способом управиться с ними. В нём выражаются возможные реакции на судьбу, нужду или бедствия – на то, что «встаёт у вас на пути».

(Karcher 2002)

Карчер, более того, полагает, что все переживаемое человеческим сознанием «от первого лица» – это остров осознанности в море «бессознательного» или «свободного разума», в котором вне зоны видимости (по определению) содержится «всё остальное» – память, сны, потребности, желания, комплексы, творческое воображение, виденческие состояния и архетипические фигуры.

Справедливо ли будет сказать, что при реакции на чрезвычайные ситуации, катастрофы и внезапные благоприятные стечения обстоятельств всегда не хватает сведений для принятия строго рациональных, обдуманных решений? Гадание ищет порядок, скрывающийся за хаотичным морем неизвестности, Дао, таящееся за несвязными подробностями, взгляд откуда-то со стороны глазами предков на течение событий (который всё же не исключает возможности связаться с нами). Гадание допускает существование реальностей и перспектив, включающих в себя высшее знание, эпистемологической границы, системы раннего оповещения о грядущих событиях, как благоприятных, так и вредоносных, некую подготовленность, дополнительное ощущение удачного момента, настройки, выравнивания, принимаемого в ответ положения. И снова Карчер:

В термине «И» подчёркиваются воображение, открытость и изменчивость. Он предполагает способность быстро менять направление движения и по-разному выстраивать воображение, чтобы подражать разнообразию бытия. Он, более того, предполагает, что в этой способности воображения таится истинная основа чувства уверенности в своей безопасности и духовного благополучия. Самым адекватным переводом этого слова, возможно, является «разносторонность» (ver­sa­til­i­ty), способность оставаться способным отозваться на непредвиденные требования времени, судьбы и души и позволять им вести себя. В этом термине переплетаются «И» вселенной, «И» книги, и ваше собственное «И», если вы прибегаете к его помощи.

(Karcher 2002)

Карчер описывает процесс обращения за советом к «Книге Перемен» как сложное взаимодействие с символической системой, которая соединяет человека с Другим – источником знаний. Согласно Карчеру, «текст начинает существовать посредством таинственной разновидности индукции воображения, наделяющей предметы символическим значением». И задачей этого символического процесса, называемого «сян», было «составить тексты и числа так, чтобы они служили звеном, связывающим с важными духами и энергиями». Наличие Другого подразумевается в этом процессе символизирования на каждом шагу. Идеальный обращающийся к книге человек, «цзюнь-цзы», воспринимает полученные в результате гадания конфигурацию и слова умом и сердцем.

Посредством этого цзюнь-цзы становится «сян» – олицетворяющим, напрямую объединяя с господствующим в личности влиянием инструменты для гадания и духов, связанных с «И». Это называется «шэнь», что означает что-либо сверхъестественное, сильно одухотворённое.

Как шаманы и мудрецы прошлого – по утверждению этой традиции – человек, который при помощи этих символов связывается с «И», получает доступ в сверхъестественный мир и получает духа-помощника «шэнь». «И Цзин» – это больше чем дух; книга связывает или соединяет вас с духом.

(Karcher 2002)

Часть процесса обращения за советом к «Книге Перемен», воспринимаемой как отдельный дух, занимает налаживание контакта «шэнь» с Другим посредством «сян», активного символизирования. Ситуация, в которой находится человек, описывается как точка, в которой сходятся влияния различных уровней реальности, связь с которой устанавливается с помощью символов, которые становятся местами перехода между этими уровнями. Ещё одно описание этого процесса предлагает историк Майкл Найлан (Michael Nylan):

«И Цзин» пытается именно определить, где находятся «врата перемен» – та переходная стадия, при которой объекты и события впервые из бесформенного состояния переходят в промежуточное состояние, когда они едва-едва виднеются (что часто отождествляют с образом или символом). После прохождения сквозь эти врата объекты в конце концов обретают устойчивую форму и совершенно отдельные признаки.

(Nylan 1994)

Среди символов (получаемых при помощи бросков монеты или стеблей тысячелистника), с которыми сталкиваются в процессе – китайский иероглиф, являющийся названием полученной гексаграммы, гексаграмма и расположение линий «инь» и «ян» в ней, триграммы, внутренняя и внешняя, из которых состоит гексаграмма, отдельные линии (яо), сильные или слабые, меняющиеся или фиксированные (с каждой из которых связаны несколько традиционных толкований), и различные описания гексаграмм в целом. Из-за дополнительных слоёв комментариев, таких как «Десять крыльев», и схем, показывающих символические связи между триграммами, книга в целом выглядит как место археологических раскопок, где шаманские, даосские и конфуцианские слои уложены в одну коррелятивную систему, внутри которой и сосуществуют. Многоуровневая символическая система «Книги Перемен» становится одной из частей более крупной коррелятивной системы, на мысли о которой наталкивает сходство затрагиваемых ксенолингвистами тем.

О «Книге Перемен» говорят, как о чём-то «ненаучном», подразумевая, что метод предсказывания будущего по ней обладает меньшей истинностной ценностью, чем метод науки. Но все виды гадания и науки движет одно и то же: желание узнать скрытые причины событий и точно предсказывать будущее. Изменились только методы, а подобная эволюция всегда включает в себя эволюцию лингвистических форм. Математики создают новые знания с помощью новых символов: к примеру, мнимых чисел или трансфинитных чисел. Я подозреваю, что гадательные системы обладают жизнью, и следовательно, сознанием, и развиваются так же, как жизнь и сознание: порождая расширенные версии существующих систем («Книга Перемен» и «Временная волна нуля»; «Книга Перемен» и Глайд) или притягивая к себе другие системы и встраиваясь благодаря связи с ними в коррелятивные системы, как это произошло в процессе эволюции самой «Книги Перемен» в сегодняшнюю её форму. Восприятие гадательной системы как Другого – явление, о котором сообщали многие из тех, кто плотно общался с «Книгой Перемен».

Эпоха Возрождения была временем, когда гадание и оккультизм с одной стороны и математика и рациональность с другой могли поселяться в одном разуме, что приносило великую пользу. Исаак Ньютон и Джон Ди были алхимиками, магами, а также математиками и учёными. Познания Ди в области математики и астрономии позволили ему преподавать английским путешественникам искусство навигации. А Маккенна обратил внимание на случившуюся с Ди загрузку ангельского, енохианского языка, из которого развивались системы магии. Монада Ди остаётся сложным символом, олицетворяющим луну, солнце, силы природы и огонь.

Как Ди описывал ангельскую загрузку.

Шестое Действие. Март 1582 года (точная дата неизвестна). Являются Михаил, Уриил и Семиил. Описан вид Печати. Появляются сорок ангелов и открывают 40 букв по границе печати.

Седьмое Действие. Позднее в тот же день. Михаил исправляет несколько ошибок. Даётся истолкование 40 букв.

(Dee, 1581–1583)

Теренс Маккенна в своём неизменно ярком стиле пытался в рассуждениях добиться синтеза науки и оккультизма, хотя явно склонялся в сторону магического. И так же явно, что он искал принятия этих своих идей со стороны учёных, и безуспешно. «Временная волна нуля» – это в каком-то смысле попытка придать оккультному знанию математическое обоснование, и наоборот. Но мы живём не в эпоху Просвещения, и наука стала обладать решающим голосом в вопросах знания с подачи большинства. Однако, есть основания рассматривать некоторые из сегодняшних подходов к психонавтической практике как продолжение древней западной оккультной и герметической традиции, особенно когда такие практики включают в себя контакт с Другим, как это выясняется из записей в дневниках Ди, скрупулёзно повествующих о проведённых им в исследовании годах.

2012 год и новизна

Для Теренса Маккенны знать, как выстроено время – значит знать, как выстроена человеческая история. Он называл историю «фрактальной горой». Подьёмы и падения линии «Временной волны» в её графическом отображении – это креоды, отражающие колебания между новизной и привычкой, выстраивающиеся во фракталы, придающие истории её неровный рисунок, в котором драматические события и нововведения переплетаются с долгими периодами повторения привычного. Навела его на мысль о математических величинах, порождающих Временную волну, последовательность гексаграмм «Книги перемен» Вэнь-вана, о которой напомнил псилоцибиновый голос, голос Логоса, как он впоследствии стал его называть. Временная волна задумывалась как карта – путь, придерживаясь которого, время движется в будущее, разновидность путешествия во времени, и гадательный инструмент. Время явным образом воспринимается по-другому, оно больше не нечто ровное, не бесконечное линейное удлинение на равные промежутки, столь же лишённое содержания, как ньютоновское пространство – такой же незаполненный объём, пустота. Время во «Временной волне нуля» напоминает эйнштейновское пространство – неравномерное из-за неравномерно распределённых масс, чьи гравитационные поля искривляют пространство. Но эта аналогия служит для того, чтобы предьявить мессианское, апокалиптическое видение конца времён, истории и бытия в известном нам виде. Временная волна после всех подъёмов и спадов наконец обрушивается насовсем в бесконечную новизну 21 декабря 2012 года. Решения, которые повлияли на выбор даты, были приняты не случайно, на них повлиял предопределённый факт наличия обусловленных знаний: здесь проявляется мнение Теренса Маккенны о том, что относится к категории повышенной новизны, а на что можно не обращать внимания. То, какое событие повышенной новизны он выбрал (Хиросима), определило последующую дату наступления Эсхатона – возможно, потребовалась небольшая подгонка, чтобы она точно соответствовала дате конца света из календаря индейцев майя.

2012 год, Эсхатон, впоследствии стал вирусным мемом не только в психоделическом сообществе, с готовностью принимающем идеи Маккенны, но и породил крупнобюджетный фильм-катастрофу и брэнд «индейцев майя», которые нашли благодарную аудиторию. Повышенное внимание к смене тысячелетий – вечно притягательный для человека образ мысли, будто конец для истории о сотворении мира необходим. По аналогии с эйнштейновским описанием воздействия гравитации на пространство, события, представляющие собой максимальное проникновение новизны и влияние на окружающее время, следственно, заставляют время искривляться в сторону новизны. Временная волна устремляется, ускоряясь, к Эсхатону; она готовит собственную погибель, точку максимальной новизны, конец истории. Время изображается как неравно распределённое, фрактальное, побуждаемое своим продвижением в сторону Эсхатона пожирать себя – или преобразовывать себя. По логике максимальной новизны ничто не останется неизменным. Новизну Маккенна описывает как процесс, который и имеет внутренний побудитель, и в конечном итоге притягивается гиперпространственным объектом в конце времён, Эсхатоном.

От транслингвистической текучести при эксперименте в Ла Чоррера временная волна сгущается до символической системы – фрактальной, самоописывающей структуры наподобие ДНК, биологики жизни, уходящей корнями в математику раскладов «Книги Перемен». Мы видим, как складывается коррелятивная система.

Временная волна – это своего рода математическая мандала, описывающая устройство времени и пространства. Это изображение узоров сил и намерений в ДНК. ДНК разворачивает эти тайны во времени как запись или песню. Эта песня – жизнь человека и жизнь в целом. Но без концептуального представления мелодию, когда она играет, не разберёшь.

(McKen­na 1993b)

То, при помощи чего новизна проникает во временную волну и человеческий опыт, Маккенна представляет себе по-разному: во-первых, как более продвинутую функцию коры головного мозга, активируемую психоделиками, возможности по-другому познавать мир благодаря новым конфигурациям деятельности нейротрансмиттеров – это рассматривается в исследовании Тома Рэя (Ray 2010), во-вторых, как процесс проникновения других пространственных измерений в трёхмерную реальность, в‑третьих, как сеть, в которую объединена ДНК различных биологических видов и как планетарный разум сверхдуши Геи.

Новизна приравнивается к разным вещам в системе Маккенны: к информации («небезразличное различие» в терминологии Грегори Бейтсона), к повышению сложности, к непредвиденным случаям – и к ощущению присутствия Другого. (McKen­na 1998) Ей противопоставляются привычка, повторение и сохранение структуры и свойств. В этом описании отражается двойная природа ДНК, самой консервативной из наших молекул, строение и функции которой оставались одними и теми же у огромного количества организмов на протяжении четырёх миллиардов лет с того момента, как она появилась на Земле. И в то же время ДНК – это механизм, запечатлевающий бесконечные инновации в биосфере, её разнообразие, различия внутри неё, эксперименты, и повышение сложности её строения, ведущее к текущему моменту, когда доселе невиданная способность Homo sapi­ens манипулировать символами, описывать самого себя самому себе, становится, как выражается Дэвид Поруш, «дискурсом, заключающим в себе собственный разум». В представлении Теренса Маккенны вся вселенная, не только биосфера, выглядит как процесс, порождающий новизну и сохраняющий новизну. Это представление отражается в неравномерности процессов роста и изменения в биосфере, где периоды значительного ускорения и диверсификации чередуются с долгими периодами стабильности, когда на протяжении бессчётных лет ничего особенно не изменяется. Эта неравномерность концептуально отвечает происходившему на раннем этапе существования вселенной, как его себе сейчас представляют физики – когда в результате существенного нарушения симметрии появляется больше материи, чем антиматерии, и соответственно, может появиться и появляется на материальном плане вселенная. Принцип новизны распостраняет похожую асимметрию на время – баланс сдвигается в сторону новизны.

Наличие цели, смысла и общей направленности в разворачивающемся во времени процессе реальности, который мы называем вселенной, заложено в человеческом восприятии времени. События для человека неповторимы ввиду структурной обособленности каждого мгновения относительно процесса изменения. Приливные волны творческой деятельности присущи всем этапам процесса реальности. Данные факторы отличают этот процесс от представления физиков о времени как одномерном, линейном и разделённом на равные отрезки. А ещё описание времени без направления движения, характерное для физических формул на уровне элементарных частиц, резко противоречит образу стрелы времени, на который мы ориентируемся, взаимодействуя с миром на макрофизическом уровне. Вчера, сегодня и завтра остаются расположены в надлежащем порядке, и возобладает представление о реальности как о процессе, включающем в себя принципы развития на уровне индивида, а также генетическую и эпигенетическую эволюцию – эволюцию вида и эволюцию культуры. Фрактальное время с лёгкостью интегрирует в себя герметическую формулу «что наверху, то и внизу», вводя в соотношение фактор масштаба. Фрактальное время позволяет нам делать общие выводы на основаниях от нашего индивидуального опыта до законов мироздания – и возвращаясь обратно к индивидуальному опыту, мы оказываемся вплетены в сеть соответствий, становящихся единой пронизанной взаимосвязями системой.

Как отмечает Марк Пеши, Эсхатон Маккенны напоминает сингулярность Рэя Курцвайля, гипотетический момент в обозримом будущем, когда развитие искусственного интеллекта превысит человеческий интеллект и господство человека прекратится. Пеши не разделяет веры в прогноз Курцвайля насчёт утери господства, но признает фактор ускорения, для него отражающийся в ускорении возрастания мощности запоминающих устройств и развития способности накапливать и передавать информацию, вызванном нашей эволюцией в области того, что касается языка. В его изложении ДНК предстаёт как память о жизни, как песня, очень медленно развивающаяся информационная структура, в которой сохраняется память о всех взаимодействиях живых существ с другими живыми существами и с окружающей средой.

Представление о ДНК как об универсальной памяти о жизни некоторые в психоделических состояниях переживают непосредственно.

В ходе переживания опыта я повстречала «драконоподобную» сущность, которая проглотила меня целиком, заставила меня пройти по туннелю смерти/воскресения, назад к зарождению жизни на Земле, и в процессе она рассказывала эту историю о происхождении и задаче ДНК, в конце концов по длинным и древним коридорам времени она привела меня в настоящее, а потом в будущее, объясняя, что наша планета приближается к моменту энергетического сдвига, благодаря которому она осознает своё предназначение – предназначение стать частью более крупного галактического разума.

(Elf­s­tone 2006)

Попытка установить соединение с ДНК как универсальным источником знания лежала в основе эксперимента в Ла Чоррера.

Таким образом предполагалось удерживать линзу или философский камень или что это там было. Затем кто-то должен был получить над ним власть – тот, чья ДНК это была. Это как будто кто-то родил бы на свет собственную душу, собственную ДНК, воплощённую в этакой живой жидкости, состоящей из языка. Это должен был быть разум, который можно было бы увидеть и подержать в руках. Неуничтожимый. Это должна была быть вселенная в миниатюре, монада, часть пространства и времени, в которой волшебным образом сосредоточилось всё пространство и время, включая разум самого человека, такая точная карта космоса, что она и есть космос – вот такого кролика он надеялся вытащить из шляпы в то утро.

(T. McKen­na 1993)

Маккенна отмечает, что Временная волна порождает интересный рисунок. Начинается всё с математического рисунка, основанного на анализе разностей первого порядка в последовательности гексаграмм Вэнь-вана, несимметричного рисунка. Этот синтаксический рисунок, выведенный из последовательности и структуры гексаграмм, подвергается ловкой манипуляции, в процессе которой волна полностью разворачивается в двух измерениях, что даёт составную волну, которая движется во времени одновременно назад и вперёд. При визуализации этого процесса появляется спиральная волна, поскольку двухмерная волна закручивается в измерение, в котором её не было, это полуповорот, порождающий спиральную волну, начало которой переходит в конец и наоборот, как мы видим на рисунке 17.

Рисунки волн в последовательности Вэнь-вана видел не один Маккенна. Эл Хуан (Al Huang), исследовавший «Книгу Перемен», представил последовательность гексаграмм Вэнь-вана как семантическую волну. (Huang 2000)

Следовательно, когда мы экстраполируем последовательность гексаграмм Вэнь-вана, появляются как семантические, так и синтаксические волновые рисунки. Временная волна, таким образом, превращается в пульс, в усиливающееся и ослабевающее давление этого невидимого мира на плёнку сознания. Пелена истончается. Виднеются проблески чего-то.

Измерения

Временная волна, повёрнутая в свою собственную сторону, движущаяся и вперёд, и назад, делает скачок в новое измерение, аутопойетически замыкаясь на себе – на автономной смысловой системе. Маккенна рисует картину продвижения этой временной волны в природе при помощи покорения новых измерений.

Один из весьма значительных креодов, который мы можем видеть в действии в природе и обществе – это то, что я называю покорением новых измерений. Биология – это стратегия продвижения в новые измерения и освоения их. А начинается биология с пятнышка химической воспроизводящей системы, прилипшего к древней глине в пресловутой тёплой луже когда-то на заре времён, и по мере того, как жизнь развивается, оно заворачивается, оно становится трёхмерным объектом, оно воспроизводит себя во времени и так обживает измерение времени.

(McKen­na 1994)

В основе технической части Эксперимента был скачок в другое измерение, преобразование звука, которое вызывало появление транслингвистической материи.

Под триптаминами возможно при особых обстоятельствах услышать и пропеть звук, который, пройдя сквозь множество следующих измерений, конденсируется в транслингвистическую материю, то есть материю, удваивающую саму себя во времени, во многом подобно тому, как удвоение в пространстве производит голограмму. То вещество, процесс возникновения которого запускают звуки – это триптамин, пропущенный мозгом через более многомерное измерение.

(McKen­na 1993b)

С точки зрения Маккенны, фаза ускорения к Эсхатону 2012 года, в частности, проявляющаяся в ускорении эволюции медиа и коммуникационных технологий, представляет собой «феномен покорения новых измерений, которому предназначено сжать земной шар до точки. Естественно, Интернет – это самое грандиозное покорение нового измерения. (McKen­na 1994) Теренс Маккенна представлял себе возможность выражения более многомерных разновидностей языка с помощью компьютерной анимации.

Естественно, от Эсхатона 2012 года Реальность вздрогнула только самую чуточку. Но проповедники конца тысячелетия и пророчествующие мессии погасят разочарование как всегда: передвинут дату. Несостоятельность предсказания, сделанного Маккенной, вызвала то, что часть его поклонников раздосадованно отреклась от него, отмахнувшись от «Временной волны» как от чего-то бесполезного. Когда я изучала представления Маккенны о языке, исследуя «Временную волну» как гадательную систему, дающую предсказания такого рода, мне показалось интересным, что я смогла вычислить собственный Эсхатон, выбрав собственную связанную с новизной дату, Эсхатон, значение которого мне придётся расшифровывать, глядя сквозь призму моей собственной жизни.

На данный момент я считаю, что представлять себе время как имеющее фрактальную структуру при обращении к человеческим судьбам и истории в любом масштабе полезно и продуктивно. А «Временная волна нуля» как ксенолингвистическая система особенно важна для понимания представлений Маккенны о языке, реальности и продвижению человеческого проекта к… как сказал бы кто-нибудь, апокалипсису, выраженному в экологических катастрофах, вызванных изменением климата и глобальным потеплением. Дата может быть не та (если вообще можно установить дату для бедствия, являющего собой ряд крупных и мелких катастроф), но, возможно, «Эсхатон» – не самое плохое название для события, связанного с вымиранием многих видов живых существ на планете Земля. Это случалось и раньше.

Язык и строение реальности

Для Теренса Маккенны язык – онтологическая категория. Функцию естественного языка в процессе развития ребёнка путём обучения языку определяют как введение слоя условностей и абстракций между «ощущением непосредственного восприятия» и воспринимаемым миром. Эта врождённая языковая способность создаёт мир, сделанный из слов, которые, как единицы культурного кондиционирования, служат кирпичами, из которых возводится убежище и тюрьма культурного кондиционирования. Разрушающий это культурное кондиционирование эффект стирания границ при приёме психоделиков может перейти в плоскость политики, как это показал крестовый поход детей, устроенный Тимоти Лири в шестидесятых и его архетипическая драма побега из самой настоящей тюрьмы. (Leary 1990) Если рассматривать это в связи с проблемой свободы познания, которая становится всё актуальнее в наш век нейронаук, свобода высказываний предполагает свободу мысли и сознания, и свободу выбора реальности. Поборники единственной реальности по определению не могут рассматривать возможность выбора.

Когда в те дни, что последовали за днём 4 марта 1971 года, размытие границ стало слишком реальным и братья Маккенна благодаря этому слиянию разумов смогли общаться телепатически и получить доступ к недоступной обычно информации, временно образовалась новая реальность. Эта реальность резко контрастировала с реальностью других членов группы, которые не испытывали того же самого и решили, что разум братьев погрузился в пучину бреда и шизофрении, что это folie à deux, и нужно как можно скорее принять меры для излечения. То абсолютно реальное (в силу самоочевидности для него самого) и в то же время самоопровергающее явление Теренсу Маккенне под конец эксперимента в Ла Чоррера линзоподобного средства передвижения увенчало всю невероятность культурной иконой-свидетельством помешательства, летающей тарелкой, заставляющей воспринимать всю историю как выдумки шизиков, к которым нельзя относиться серьёзно.

Быть уверенным в существовании явлений, не являющихся частью повседневной реальности – задача непростая. Ощущение телепатии – объединённости сознаний после того, как стёрлись границы «я», или подключению к состоянию «всеведения» – может быть трудно сохранить, когда реальность возвращается, как она обычно это делает, к «нормальному состоянию». Задача передать нечто настолько неописуемое словами делает более явным разрыв – разрыв между реальностями – между повседневностью и некоторыми видами психоделических виденческих состояний. Трудностей становится только больше, когда появляется мессианское видение Эсхатона – конца времён, к которому, ускоряясь, устремляются история, культура и сознание во всех их проявлениях, как части вселенского процесса, изначально присущего самому строению времени. Задача передачи видения требует немалого красноречия для правильной подачи экстравагантностей, и Теренс Маккенна, назначенный во время Эксперимента «Преподом» его братом Деннисом, проявил это красноречие в книгах, статьях и сотнях сохранившихся в записи публичных выступлений.

Он назвал меня «Преподом» (The Teach), не учителем и не учением – Преподом, своего рода вочеловечившимся послом пришельцев, обладающим полномочиями для обсуждения приёма человечества в советы высших разумов.

(McKen­na 1993b)

Я не встречалась с ним лично, только слушала этот голос, который невозможно ни с чем спутать, голос, в котором время от времени звучали интонации голоса ИИ пришельцев. Я всегда буду считать Теренса Маккенну (с учётом моих пристрастий, конечно) умелым ксенолингвистом, передающим Неизречимое таким образом, что и мы можем почувствовать, каково это. Этого чувства, этого красноречивого приглашения было достаточно, чтобы стать советником для целого поколения психонавтов, в настоящий момент движущихся сквозь открывающиеся при каждом психонавтическом путешествии врата перемен, чтобы исследовать те чудеса, которые он так соблазнительно описывает.

Заметки к главе 9

1. Такая система исчисления применяется в археологии, начальный год отсчёта – 1950.
2. Эко немного ошибается, говоря об ошибке, допущенной в последовательности гексаграмм. Хотя тексты, упорядочивающие «Книгу Перемен», вошли в традицию как последовательность Вэнь-вана, порядок гексаграмм, отправленный Лейбницу Буве, столь же хорошо известен: вариант Лейбница – это последовательность Фу Си (или последовательность Прежнего Неба), дополненная Шао Юном, нумерологом времён династии Сун. Последовательность Вэнь-вана гораздо древнее последовательности Фу Си.