VII. Нейро феноменологические представления о языке (перевод книги «Ксенолингвистика: Психоделика, язык и эволюция сознания»)

От редакции. После длительного перерыва публикуем новый фрагмент перевода книги «Ксенолингвистика: Психоделика, язык и эволюция сознания» Дайаны Рид Слэттери.

В этом разделе достаточно подробно разбираются работы нейрофеноменолога Чарльза Лафлина и его коллег, посвящённые символам и символическому процессу. Их работы полезны тем, что непосредственно упоминают факты существования изменённых состояний сознания, независимо от того, вызваны ли эти состояния медитативными практиками, вводящими в транс песнями и танцами или психоделическими веществами. Лафлин пишет о человеческих обществах как «монофазных» (признающих лишь одно состояние сознания «нормальным», как это принято в наших современных западных культурах) либо «мультифазных» — обществах, в качестве обычного опыта принимающих различные состояния сознания.

Далее рассказывается об исследованиях ИЗС и шаманизма, проведённых Майклом Винкельманом; особое значение уделяется понятию «психоинтеграции» – воздействию психоделиков, открывающему и связывающему части мозга, которые в обычных состояниях сознания, как правило, разобщены.

Анализируются работы Гарри Ханта, в которых он проводит различие между «презентационным» и «репрезентационным» – двумя аспектами символьной когнитивной деятельности. Его представление о возникновении символического при кроссмодальном синестетическом восприятии (отличительной черте различных типов изменённых состояний сознания) привносит полезную терминологию для выделения типов познания и символического выражения.

Также существенное внимание в этой главе уделено идеям «аутопоэзиса». Основополагающее представление о «аутопоэзисе» Франсиско Варела (то, что биологические формы составлены из автономных, самовоспроизводящихся и самоподдерживающихся систем, находящихся в структурной коммуникации с другими аутопоэтическими системами) полезно в качестве достаточно обширного концепта, чтобы разобраться в его рамках с большим спектром процессов общения, переживаемых в психоделических состояниях сознания. Этот принцип работает на мельчайшем уровне клеток и их составляющих, распостраняясь и на более крупные — вплоть до сложных формаций, состоящих из вложенных друг в друга аутопоэтических систем разной величины в человеческом теле, и их взаимодействия с другими живыми аутопоэтическими системами. Аутопоэзис требует весьма особых систем обмена сообщениями на всех уровнях в биологической форме; он находится в зависимости от языка.

[Читать Введение]

[Читать ГЛАВУ 1.]

[Читать ГЛАВУ 2.]

[Читать ГЛАВУ 3.]

[Читать ГЛАВУ 4.]

[Читать ГЛАВУ 5.]

[Читать ГЛАВУ 6.]

[Читать ГЛАВУ 7.]

[Читать ГЛАВУ 8.]

[Читать ГЛАВУ 9.]

[Читать ГЛАВУ 10.]

[Читать ГЛАВУ 11.]

[Читать ГЛАВУ 12.]

 

Дайана Слэттери

Ксенолингвистика: Психоделика, язык и эволюция сознания

ГЛАВА 7. Нейрофеноменологические представления о языке

«Любая модель мозга/разума, не совмещающая наблюдения нейробиологов с фактом психоделического состояния сознания, каким оно предстаёт в ощущениях, обречена оставаться неполной с научной точки зрения и неудовлетворительной с точки зрения философской. Психоделические наркотики всегда были и остаются самыми полезными молекулярными зондами из тех, к которым может прибегнуть наука для исследования взаимосвязей между субъективными умственными переживаниями и нейробиологическими процессами. Учитывая обоснованность этого заявления (и я полагаю, что ни один нейробиолог, лично знакомый с психоделическим состоянием сознания, не будет его оспаривать), можно только дивиться непонятному пренебрежению исследованиями психоделиков со стороны учёных в пару последних десятилетий».

– Деннис Маккенна (MCKENNA AND MCKENNA, 1993)

Представление о взаимной эволюции языка и сознания обосновывается с точки зрения нейрофизиологии в теории символического процесса (the­o­ry of the sym­bol­ic process) Чарльза Лафлина. Язык рассматривается как присущий живым существам на фундаментальном и операциональном уровне. Лафлин по большей части присваивает название «язык» символическим процессам людей. Когда я прибегаю к термину «лингвистическое», я отталкиваюсь от «символического» Лафлина как понятной основы и расширяю идею «лингвистического», включив в него совершенно новые явления из психоделического мира. Как ксенолингвист я изучаю сдвиги и трансформации языка в изменённых состояниях сознания, как изнутри (мой собственный опыт, связанный с Глайдом), так и снаружи (опыт других ксенолингвистов). В этой главе, в частности, рассматриваются представления Чарльза Лафлина и Франсиско Варелы, в трудах которых мы можем найти модели того, как у живых организмов возникла и развивалась способность к обработке символьной информации. Исследования режима воображения или представления в символьной когнитивной деятельности психолога Гарри Ханта приобщают нас к восприятию, свойственному изменённым состояниям сознания. В работах исследователя культуры эпохи Возрождения Стива Фармера, посвящённых коррелятивным системам (таким как «Книга Перемен» и «900 тезисов» Пико делла Мирандолы), устанавливается взаимосвязь между многоуровневой топологией нашего мозга и мышлением, породившим многоуровневые системы взглядов.

Я использую нейрофеноменологический подход, чтобы достигнуть области совершенно новых языковых явлений в психоделическом мире. Достигнуть её нам поможет общая основа, наше нейрофизиологическое строение. Оно включает в себя наши языковые способности, всегда являющиеся слиянием языкового потенциала, полученного нами при рождении, и тех умений, которые мы развили, обретая культуру. Нейрофеноменологическая модель довольно подробно рассматривается как случай подхода, принимающего во внимание изменённые состояния сознания и учитывающая как субъективные ощущения в сознании, так и нейробиологические процессы.

Лафлин, Макманус, Д’Аквили: Символ и символический процесс

В работе Лафлина, Макмануса и Д’Аквили «Мозг, символ и ощущение: навстречу нейрофеноменологии человеческого сознания» (Brain, Sym­bol, & Expe­ri­ence: Toward a Neu­rophe­nom­e­nol­o­gy of Human Con­scious­ness), посвящённой символическому процессу, приводится нейрофеноменологическая модель, в которой символ рассматривается как находящийся на градуированной шкале от основ распознавания образов, присущих нам от рождения (Лафлин называет эти основы нейрогностическими) до выработки среди людей естественного языка и, более того, создания формальных знаковых систем, к примеру, математики. Эти концепции, в особенности тогда, когда они обращаются к роли символов в изменённых состояниях сознания, пригодятся для того, чтобы понять более ограниченную область именно психоделического восприятия и реальности. Их модель предлагает способы включить «неземной» аспект языка из области психоделики в непрерывный процесс символической эволюции в природе (включающей в себя людей и наши виды символических процессов, по сей день активно развиваемых). В нижеследующих подразделах будет представлено развитие терминов, которые они используют в своих построениях, и эти термины будут увязаны с отчётами об опытах с веществами, в тех случаях, когда это возможно.

Сознающая сеть и сенсориум

Совокупность нейрологических систем, связанных с сознанием (включая всё начиная с того, что в данный момент «не осознаётся» и заканчивая содержимым сознания в данный момент), у Лафлина называется «сознающей сетью» (con­scious net­work).

Сознающая сеть – это система каналов, связывающая между собой всё сознание: сенсориум является подсистемой сознающей сети, передающей чувственный опыт. Действия сенсориума включают в себя вербализованное мышление, перцепты, воспринимаемые любыми из органов чувств, эмоциональные переживания, работу воображения и тому подобное.

(Laugh­lin 1990)

Кроме того, что воспринимается любыми органами чувств, Лафлин включает в сенсориум «вербализованное мышление», «эмоциональные переживания» и «работу воображения». Сенсориум у Лафлина соответствует тому, что происходит «на сцене» в любой момент в «театре сознания» Баарса. (Baars 1997)

Сенсориум – это действующее пространство внутри нервной системы, в котором образуются и отображаются как структурированный от момента к моменту опыт воспринимаемые чувствами составляющие познанной среды. Сенсориум, давно используемый в науке и медицине термин (Ньютон пользовался им в восемнадцатом столетии!), обычно означает «весь сенсорный аппарат тела»… Феноменальная реальность, таким образом, частично является подгонкой когнитивной и сенсорной систем, предназначенной для того, чтобы отображать раскрывающийся перед организмом опыт. Действующее пространство, внутри которого ассоциации и восприятие объединяются в единый феноменальный опыт – это сенсориум.

(Laugh­lin 1990)

В сенсориуме локализованы ощущения. Как описывалось в предыдущей главе, психоделические состояния сознания наполняют сенсориум объектами перцепции, недоступными в обычном состоянии сознания: в восприятии пространства появляются новые измерения; время сжимается или замедляется; между областями переживаний возникает гиперсвязность; мысль ускоряется и обретает «гиперпроводимость»; воспринимаются цвета, звуки, формы, исключительные для этих состояний расширенного восприятия; появляется доступ к нелокальному знанию – таковы лишь некоторые примеры. Как заявил лауреат Нобелевской премии по физике Брайан Джозефсон, «описание мира физиками в корне изменилось бы, если бы мы могли наблюдать больше всего». (Joseph­son 1973)

Мы начинаем понимать, что повседневный опыт – это лишь одна из фаз опыта, и что, выражаясь общими словами вслед за Брайаном Джозефсоном, психоделический опыт привносит в сенсориум «больше всего» и мы можем это наблюдать.

Базовые единицы переживаемого опыта: Точки

В представлении о «точках» как базовых единицах переживаемого опыта на самом деле достаточно много тонкостей, возникающих благодаря опыту серьёзных созерцателей (включая и практикуемые Лафлином годами тибетские буддийские ритуалы и медитации). Также в нём есть отсылки к индуистской философии и западной философии от Лейбница до Уайтхеда. Радикальные изменения восприятия в психоделическом окружении могут включать в себя множество разновидностей трансформации обычной области восприятия, при которых «нормальная» реальность начинает колебаться, смещаться и растворяться – иногда рассыпаясь на «точки». Следующий трип-репорт с Erowid описывает захватывающую гонку под несколькими веществами, в которой точки занимают значительное место:

Я увидел несколько неярких синих точек, рассыпанных там и сям вместе с обычными тёмно-красными пузырями, и по мере того, как моё зрение приспосабливалось, узор из синих точек перестал выглядеть случайным, стал светиться ярче и выстроился в круг. Потом в этом круге появился ещё один круг точек, и так далее, из них выстраивался туннель. Потом я почувствовал, как моё восприятие заскользило, ускоряясь, по «тоннелю», синий сменялся на жёлтый, и наконец, когда я подумал, что надо подышать, стал белым. Я открываю глаза и делаю выдох. Комната выглядит нормальной.

Я вдыхаю ещё раз, прикрываю глаза, успокаиваю ум и расфокусировываю зрение. Точки снова сгущаются и образуют такой же туннель. На мгновение я отвлекаюсь и в мои мысли влетает лицо, но тут я сосредотачиваюсь на трипе по тоннелю, и вижу лицо нарисованным подобно текстуре, натянутой на один из рядов точек. Ещё один вдох закиси, и мой разум открыт и сфокусирован на видении. На этот раз всё происходит быстрее, и я лечу по туннелю к белым точкам. [5-MeO—DALT, метилон и закись азота]

(Cup 2004)

Это была белая пустота, в которой роилось бесконечное количество чёрных точек.… [ЛСД]

(hiab—x 1992)

Я был у себя в квартире, мой взгляд был направлен в сторону гостиной, и тут я заметил маленькие чёрные точки. Точки были повсюду, где было пустое пространство (воздух). [Amani­ta mus­caria, Psilo­cybe cuben­sis, и Calea zacat­e­chichi] ПРИМ.2

(nor­man 2003)

Но представление о «точках» необязательно воспринимать буквально; это относится не только к состоянию визуального восприятия.

Есть ещё одна особенность сенсорной деятельности, неискушённому наблюдателю кажущаяся неясной и противоречивой. В том числе из-за этой особенности свидетельства, полученные тренированными, серьёзными созерцателями в ходе самонаблюдения исключительно важны для современных теорий сознания. Для серьёзного созерцателя совершенно очевидно, что ощущения, возникающие в сенсориуме, состоят из неисчислимого количества практически бесконечно малых, существующих очень недолгое время частиц. Это поле частиц проходит в сознании, разделённое интервалами (как «волны», «кадры», «скопления», «порции» и так далее) – этот его прерывистый характер может быть связан с альфа-ритмами головного мозга. Большинство людей упускают эти волны частиц, потому что им не интересны механизмы собственного восприятия и они не обучены сосредотачиваться на них – совершать как бы «феноменологическую редукцию». Но после тренировок становится легко осознавать, как действуют эти крохотные и мимолётные сенсорные явления, достигнув необходимого спокойствия и сосредоточенности.

(Laugh­lin 1990)

Ярко выраженным примером полей «точек» в сочетании с «волнами» могут служить изображения Радужного Змея, сделанные австралийскими аборигенами.

Эти фигуры из точек и волн Радужного Змея также появлялись в моих рисунках, сделанных в изменённых состояниях сознания. Радужный Змей упоминался как источник энергии, лежащий в основе системы символов Глайда, в главе 3. Точки и волны появляются во многих образах из числа тех, которые изучал Льюис-Уильямс (смотри главу 6) – как энтоптических, так и обязанных своим появлением внешней среде, и формы в наскальной живописи он связывает с постоянными формами Клювера. Ощущение «покадровости», упомянутое Лафлином, для некоторых связанных с психоделиками людей является перцептивным опытом, по-видимому, связанным с переживанием растяжения времени. Из каннабисного трип-репорта с Erowid:

Мы пробирались через парк, и время практически со скрипом остановилось. Я почти что видел, как сама ткань времени шла волной из-за того, что в неё врезалась какая-то сила, очень сильно замедляя время. Поднимаясь по берегу реки к поверхности земли без наклона, я будто боролся со временем… Я видел всё покадрово и мог смотреть в любом направлении даже несмотря на то, что не смотрел туда.  Покадровое зрение – это вроде того, что ты в комнате со стробоскопом, только кадры будто «гонятся» друг за другом. Моё зрение также приблизило участок обзора вдалеке передо мной примерно градусов в 30. Приближение произошло за один кадр. [каннабис]

(Skull­man 2005)

Ниже у Ренвика есть объяснение феномена «кадров» как замедления обработки визуальной информации мозгом.

Способность кетамина замедлять скорость обработки мозгом визуальной информации при более высоких дозах становится ещё интереснее. Если от небольших доз кажется, что видимое вами будто разбивается на кадры, от больших доз кажется, что видимые явления размываются, сливаясь вместе странным образом. [кетамин]

(Ren­wick 2002)

Лафлин провозглашает первенство ощущаемых точек как основных единиц, из которых складывается чувственный опыт. В своём анализе этих вещей он доходит вплоть до возвышеннейших мистических состояний сознания.

Сенсориум – это заполненное точками «поле восприятия», которое разделяется на сенсорные модальности, в свою очередь выделяющие определённые формы и процессы. Первичный акт восприятия – это выделение и закрепление неизменных черт в разворачивающемся перед человеком поле точек… Задача познанной среды – отразить интериоризированное множество явлений, собрав точки в узнаваемые построения. Есть, однако, при серьёзном созерцании фазы сознания, при которых весь сенсориум ощущается как единая монада (имеющий или не имеющий границы, конечный или бесконечный), в которой различие между разными полями точек, представляющих разные сенсорные модальности, стирается и возникает цельное, единое поле (совпадение противоположностей). Во время этого опыта сознание становится неотличимым от сенсориальной монады, сенсориальная монада – неотличимой от сознания.…В этот момент сознательный опыт граничит с полной совокупностью – познаваемой без разделения чувств, неподвластной времени, бесконечной монадой осознания, внутри которой энергетические процессы беспрепятственно идут своим чередом, ощущаемые как непрерывный поток.

(Laugh­lin 1990)

Вот это «выделение и закрепление неизменных черт в разворачивающемся перед человеком поле точек» (поле восприятия) и лежит в основе символического процесса. В этом смысле восприятие и символический процесс «доходит до наименьшей величины», точек, базовых единиц ощущения.

Моё зрение также меняется. Мое поле зрения очень «зернисто», как если бы всё состояло из крохотных гипер-колеблющихся частиц, движение которых я прямо-таки мог видеть, что было в чём-то похоже на наблюдение за роем мошек. [4‑ацетокси-MiPT после эфедрина и каннабиса]

(Rivers 2005)

В отрывке из следующего описания опыта в звуковой/биоэнергетической области опыта обнаруживаются частицы.

Силовые поля, тонкие ясные лучи вроде звуковых лазеров, плавные гребни волн, облака распылённых звуков, подобные роям электронов-пчёл, отголоски со сложной фрактальной структурой, резонирующие звуковые ландшафты, состоящие из собственных уменьшенных копий, складывающиеся в колоссальные соборы из неустойчивых звуковых конструкций в текучем состоянии. Это было что-то вроде сети Eth­er­net для передачи сообщений между разномастными формами жизни со всей галактики. [LSA]

(Justin 2006)

Лафлин ещё немного проясняет концепцию точки – «категории, описывающей эмпирический опыт, а не что-то гипотетическое вроде чёрной дыры или кварка». Он увязывает её с индуистским представлением о «бинду», это санскритское слово значит «точка» или «капля», бинду является элементарной частицей праны, энергии, лежащей в основе вселенной. Точка также отсылает к монадологиям Лейбница, Канта и Гуссерля. В случае с теорией Уайтхеда об «актуальных сущностях» (actu­al enti­ty), точка выступает в качестве определённой доли сознания. Проводя эти сравнения, Лафлин увязывает точки, базовые единицы ощущения, с сознанием. Восприятие, язык (как символический процесс), и сознание вместе доходят до наименьшей величины – точек.

Лафлин отводит символическому процессу главенствующую роль в ощущении и организации работы нервной системы. Таким образом его концепция включает в себя символ, как он понимается в контексте семиотики, но не останавливается на таком понимании. Когда у него идёт речь о символе (как «означающем»), он имеет в виду как минимум любой стимул, вызывающий процесс поиска схемы, достаточный для доступа к модели (как «означаемом»), содержащей больше информации, чем заключено в стимуле. Символ – это средство, при помощи которого мы соединяем «операциональный мир» (ноуменов) с «познанным миром».

Интенциональность символа можно рассматривать просто как действие моделей, которые активирует или привлекает данный символ или моделей, порождающих данный символ.

(Laugh­lin 1990)

Эволюция символического процесса

«На самом деле эволюция сознания не может опережать эволюцию языка. Скорость, с которой эволюционирует язык, определяет, с какой скоростью эволюционирует сознание; а иначе вы просто оказываетесь заблудившимися в том, что Витгенштейн называл неизречимым».

– Теренс Маккенна (BROWN 2010)

В принципе, описания эволюции символического процесса и символических форм Лафлина раскрывают всю суть вопроса взаимной эволюции языка и сознания.

Семиозис

Развитие познанной среды – накопление всё более сложных моделей и символов, обращающихся к ним – в системе Лафлина называется «семиозисом».

Для того, чтобы подгонка символа к модели была настолько действенной в окончательном формировании интенциональности, что делала бы её способствующей адаптационной реакции к миру, модель должна быть составлена в процессе активного диалога с миром. Мы называем этот диалог семиозисом: процессом ЦЭУ (ПРИМ.3), посредством которого символ развивает свою интенциональность. (ПРИМ.4)

(Laugh­lin 1990)

Семиозис это процесс, посредством которого ранее не встречавшийся символ ассимилируется в сознающую сеть – процесс, вносящий исправления в модели в ходе обучения. Лафлин подробно описывает отличительные признаки этого эволюционного развития в семиозисе. В их число входят:

(1) увеличение пространственно-временного расстояния между ноуменом и приёмом информации о ноумене, выявляющей интенциональность;

(2) увеличение сложности когнитивных ассоциаций (или моделей), включённых в интенциональность;

(3) увеличение пространственно-временного охвата, смоделированного в интенциональности;

(4) улучшение возможности кроссмодального переноса и интеграции интенциональности;

(5) развитие иерархичности в моделях, передающих интенциональность;

(6) увеличение независимости высших когнитивных функций от низших, аффективных;

(7) усложнение формального поведения как выражения интенциональности.

(Laugh­lin 1990)

Жизнь коммуницирует посредством символов во множестве сложных вариантов: внутри отдельного организма, где коммуникация происходит между уровнями от квантового и молекулярного до макроуровня, и между организмом и «операционной средой», которая включает в себя другие организмы. Жизнь, от мельчайшего микроорганизма до человека, находится в состоянии постоянной коммуникации, происходящей внутри отдельной системы и выходящей за её пределы. В ходе эволюции выстраиваются многоуровневые, вложенные иерархии от самого простого к самому сложному. Лафлин обрисовывает эволюцию нервной системы (и сознания) как символический процесс.

Короче говоря, символический процесс стал гораздо сложнее и разветвлённее вслед за именно теми изменениями, что отличали аллометрическое развитие префронтальной, теменной и ассоциативной коры головного мозга. К примеру, развитие кроссмодального переноса означало, что символический стимул, направленный на одну сенсорную модальность, обрёл потенциал активировать модели в более чем одной сенсорной модальности. Тут мы, очевидно, можем говорить о том, что эволюция символического процесса отражает эволюцию сознания, ибо символический процесс объединяет многие структуры, планомерно включавшиеся в сознающую сеть, служащие связующими звеньями в сознании.

(Laugh­lin 1990) [курсив мой]

Язык и сознание очень, очень, очень сильно перемешаны в паре.

Символические формы

Символический процесс в когнитивной деятельности происходит в основном на бессознательном уровне, если не обращать на него внимание, не рассматривать его в уме, как это происходит при восприятии точек. В процессе эволюции символических форм Лафлин в первую очередь проводит различие между символом с маленькой буквы (стимул-как-объект) как первоначальной формой, и СИМВОЛОМ с большой буквы как познанным символом, выделяя СИМВОЛ как шаг вперёд в эволюционном смысле.

СИМВОЛЫ с большой буквы для человека или социума – обычно те, что могут активировать модели, обладающие наиболее обширной и глубокой интенциональностью (например, флаги, тотемы, знаки отличия шаманов, религиозные иконы, логотипы компаний и так далее).

(Laugh­lin 1990)

СИМВОЛЫ – результаты окультуривания. Лафлин выдвигает концепцию семиотропизма, чтобы рассмотреть вопрос функционирования СИМВОЛОВ в культуре. Мы ориентируемся в нашем культурном пространстве при помощи символических вех. То, когда СИМВОЛЫ привлекают наше внимание, обращая нас к своему значению, Лафлин называет семиотропизмом. (ПРИМ.5)

Семиотропическая реакция в особенности ярка и наглядна, когда происходит в ответ на появление СИМВОЛОВ в контексте обряда. Участки префронтальной коры головного мозга играют важнейшую роль и в увеличении числа ассоциаций, увязанных с СИМВОЛОМ, и в предотвращении переноса внимания на другие объекты.

(Laugh­lin 1990)

Следующую ступень эволюции символических форм Лафлин называет знаком. Лафлин предполагает, что по мере того, как знаки рспостраняются и становятся частями более крупных символических систем, усиливается произвольность символа и его интенциональности.

На данный момент знак рассматривается как эволюционно продвинутый и специализированный СИМВОЛ. Знак предназначен для того, чтобы быть составной единицей большей СИМВОЛИЧЕСКОЙ системы. Эволюционная последовательность здесь начинается от примитивного символического процесса и заканчивается познанными символами. Вместе с развитием СИМВОЛОВ познанная среда становится в меньшей степени обусловлена стимулами, что означает, что когнитивные ассоциации и интенциональность моделей могут до некоторой степени быть выведены из-под воздействия непосредственного восприятия. По мере того, как познанная среда становилась в меньшей степени обусловлена стимулами, связь между СИМВОЛОМ и интенциональностью в выражении подвергалась похожим изменениям. Эти изменения стали причиной (или необходимым условием) для усиления семантической произвольности в интенциональности СИМВОЛОВ, не говоря уже о символах.

(Laugh­lin 1990)

За эволюцией символических форм следует развитие знаковых систем: человеческих «естественных» языков, устных и письменных. Лафлин критикует выдвинутое Хомским положение о «глубинных структурах» как источнике возникновения языка как ограничивающееся исключительно «языковыми» структурами, которые невозможно соотнести со строением нейрокогнитивного аппарата. Вместо этого он предполагает, что

[…] Основанная на нейрокогнитивистике теория языка признает, что глубиннейшие структуры лексической интенциональности находятся не в абстрактных языковых построениях, а в нейрокогнитивной системе и её участках, связанных с восприятием, выработкой понятий, представлением, эмоциями и вниманием… Нам нужно обратиться всего лишь к повседневному опыту, чтобы увидеть, что языковые изречения могут вызывать мысли, образы чувства, возбуждённые состояния, а также реакцию в системе обмена веществ и вегетативной нервной системе.

(Laugh­lin 1990)

Эта точка зрения созвучна тому, что пишет в своих работах антрополог Терренс Дикон:

Как только мы отбросим идеализированное представление о том, что язык загружается в мозг в подключаемых внешних модулях, и признаем, что он всего лишь использует имеющиеся структуры, не останется никакой причины ожидать, что функции языка должны напрямую соответствовать структурному и функциональному делению коры головного мозга.

(Dea­con 1997)

Определение «символа» у Дикона включает в себя меньше, чем у Лафлина. Он описывает символ как исключительно человеческое нововведение, проводя различие между ранними видами когнитивной деятельности и коммуникацией на уровне животных. Он также убеждённый сторонник трактовки символического процесса как «репрезентационного». В теориях Лафлина я выделяю как более важное то, что символический процесс уходит «к корням», а не разницу с точки зрения семиотики между «иконическим», «индексным» и «символическим». Лафлин, естественно, признаёт различие между символическим процессом у людей и у предшествовавших им животных. Естественный язык, как основная знаковая система для человеческого существа, «обретает существенную способность к адаптации, так как является проявлением нейрокогнитивной системы, в большой степени независимой от рамок, устанавливаемых восприятием».

Следующий этап эволюции символов, по классификации Лафлина, начался с появлением формальных знаковых систем. Хотя появление абстракций считается восходящим даже к среднему или позднему палеолиту, эти системы начали распостраняться и пользоваться известностью с изобретением письменности. Появление разговорного языка в целом почти невозможно отследить из-за недостатка данных, но время появления символических систем на письме можно определить более точно. Клинописные системы счёта шумеров восходят к четвёртому тысячелетию до нашей эры. Существуют надписи китайцев на черепашьих панцирях, связанные с предсказанием будущего, которые датируются примерно 6000 лет до нашей эры, но представляют ли они собой письменность, точно не определено.

Формальные знаковые системы, такие как математика, геометрия, формальная логика и языки программирования переживают бурный рост. Развитие таких видов средств передачи информации, как фотография, кинематограф и компьютерная графика – часть этого процесса распостранения символов. С этой точки зрения символический процесс (если принимать во внимание символические формы в человеческом существе) развивается со всё возрастающей скоростью. Превосходный пример символической эволюции мы видим в многофункциональной языковой машине – в компьютере. Компьютер, с его электронным языком на основе булевых логических элементов и наслаиваемыми уровнями языка, в которых представлены программы – появившаяся совсем недавно языковая машина, вероятно, изменившая структуру мировой цивилизации настолько же сильно, как введение электричества в обиход. Развитие коммуникационных технологий в целом, а в особенности цифровых технологий, того, чему мы даём общее название «медиа» – это история, которая легла в основу по меньшей мере двух особых примеров ксенолингвистических систем, рассматриваемых в данной книге, а именно «Временной волны нуля» братьев Маккенна и моего визуального языка Глайд.

[Если] вы взглянете на эволюцию медиа как вы рассмотрели бы эволюцию вида или группы родов в природной среде, вы увидите очень чётко выраженное предпочтение визуальной стороны. На смену яркой, насыщенной речи приходит фотография… затем цвет и движение… стерео… Мы ясно видим, что проект формирования языка пока ещё не завершён.

(McKen­na 1994)

Универсальный символ

Лафлин даёт определение универсальному символу, который соотносится с эволюцией символов, описанной выше, другим образом. Универсальный символ отождествляется с юнговским архетипом. В качестве примеров универсальных символов описываются те, что возникают в процессе медитативной практики,когда медитирующий в подробностях постепенно создаёт и удерживает в уме внутренний СИМВОЛ (к примеру, изобилующее деталями воплощение божества тибетских буддистов).

Когда внутренний СИМВОЛ стабилизируется, становясь эйдетическим образом, а сосредоточение на нём усиленно и ему ничего не мешает, создаются условия для возникновения одного или нескольких универсальных символов. Это воспринимаемые чувствами явления, появляющиеся независимо от сетей подсознания, как результат радикальной перестройки этих сетей, вызывающих искажения в сознании. Внутренний СИМВОЛ преобразуется или уничтожается, а вместо него возникает чувственный опыт, интуитивно, но не рационально связанный с внутренним СИМВОЛОМ.

(Laugh­lin 1990)

Эти универсальные символы рассматриваются как неизменные от культуры к культуре (отсюда и название «универсальный») в составе альтернативных фаз сознания. Природа универсальных символов нуминозна. Мы возвращаемся к блаженству.

блаженство пере-образования – сложно выразить человеческим – да – Глайд – но ты твои будущие я – как мы уже говорили – время просачивается сквозь хрустальную сетку хрустальную матрицу – мемы посыплются как пыльца из пыльников – хрустальная пыльца, хрустальные споры из раскрывающегося стручка твоего разума и хрустальных форм.…

(отчёт о сеансе 15 декабря 2001 года, МДМА)

И наконец, необходимо снова подчеркнуть, что появление универсального символа зачастую происходит вместе с чувством мощного экстаза или блаженства.…Оно приходит неожиданно, зачастую является совершенно новым и потрясает, и часто оказывается связано как с интуитивным прозрением, так и с блаженством экстаза.

(Laugh­lin 1990)

Чувственный экстаз – можно ли описать вознесение? Телесно – теперь очень быстро пробегает по телу – закрой глаза и исчезнет – запрошенная нить языка дана – теперь только начинается визуальная часть. Увеличение числа измерений – участвует всё тело – что-то течёт сквозь него – радужный змей быстро быстро занимает пространство тела

(отчёт о сеансе 18 марта 2003 года, 3 грамма Strophar­ia cuben­sis)

В следующем отрывке из отчёта о сеансе, состоявшемся в 2002 году, описано, как формируется сложный универсальный символ.

Преданный писец. Скрипторий. Глайд, усевшийся в середине синей кувшинки. Скрещенные ноги. Красноватая тёмная кожа, эльфийские уши. Размером с человека. Он показывает мне хрустальные кувшинки. Он даёт мне в руки хрустальный шар или пузырь. Шар – это портал. Шар – это сгустившееся пространство/место. Хрустальное синее, зелёное, фиолетовое пространство кувшинок. Кристаллы. Изобильный лепесток, мягкий, чёткий как кристалл и определённый. Это наставление не похоже на другие. Надо быть более «бодрствующим», чтобы записать это. Учусь смотреть в другие измерения/пространства. Не отвергать. Это важно: – ты хочешь увидеть нас – сине-фиолетовая кувшинка переполняет моё сердце – снова – ещё ярче – больше – скачком приблизилась распускается и распускается – сине-чёрная кувшинка – очень очень бархатистый лотос – драгоценный камень в лотосе хрустальный и мягкий и как лепесток (сердцевина кувшинки это крохотная точка) – сильно ужатая – лепестки распускаются распускаются распускаются – всё исходит из точки – бесконечной глубины в середине кувшинки – это место соединения очень очень внимательно следи за ним – в середине сердцевины на которой покоится кувшинка – это кристалл драгоценный камень проход – позволь мне пройти – это точка сквозь которую вселенная в середине «выворачивается наизнанку» – глубже любой глубины – глубоко глубоко синяя точка – портал-семя – нечто настолько махонькое, настолько точечное настолько настолько тайное нужно следить за ним бинду Драгоценный камень в лотосе сердцевина середина – это сокровище – в середине сердца – оно непредставимо но его можно почувствовать – это великая тайна – драгоценный камень в сердцевине лотоса кувшинки реален реален реален – это иллюзия сильнее любых других иллюзий это полуночный жемчуг

(отчёт о сеансе 16 ноября 2002 года, МДМА)

Символическое проникновение

У Лафлина символическое проникновение (sym­bol­ic pen­e­tra­tion) трактуется как пронизанная взаимосвязями система коммуникаций на различнейших уровнях:

То действие, которое одна клетка производит на другую, одна сеть на другую, одна система на другую мы назвали проникновением… Это взаимное проникновение происходит между вложенными системами одного уровня организации внутри большей системы.

(Laugh­lin 1990)

Символическое проникновение также можно стимулировать.

Меньшие автономные системы можно настраивать и перенастраивать напрямую посредством проникновения в них внешних стимулов… Эти стимулы называются драйверами и могут принимать форму повторной стимуляции, к примеру, барабанного боя, мерцания источников света, распевной декламации или полового акта. В ритуальной обстановке драйверы могут быть использованы для того, чтобы вызвать одновременную разрядку обеих систем (к примеру, оргазм), что создаёт условия для коренной перенастройки систем в зависимости от конкретного стимула.

(Laugh­lin 1990)

Значение символических драйверов как проводников в процессе встречи с айяхуаской и у шаманов, и в синкретических церквях подробно описано. Гимны или «икаро», танцы, барабанный бой и визуальные символы, такие как ритуальные костюмы и предметы в святилище или на шаманском холме – всё играет роль в направлении опыта в русло культурно обусловленного набора интенциональностей. Эти смыслы укрепляются созданием изменённого состояния сознания, разделяемого участниками группы, обусловленного ранее усвоенными моделями (мифами и космологией группы; установкой), которые активируются символическими драйверами.

Символические драйверы в виде универсальных символов – неотъемлемая часть многих из тех опытов, которые мы называем искусством. В моей собственной практике перформансов с LiveG­lide проекция движущихся, преображающихся символов на купол при изменённом состоянии сознания становится для изменённого состояния сознания драйвером. Эта проекция на материальный купол, в свою очередь отражающаяся в куполе сознания, направляет письмо и одновременно чтение, закольцованное в петлю обратной связи, усиливающую мощность, резонирующую в интегрированном внутреннем/внешнем пространстве письма. В изменённом состоянии сознания символы из символьной системы Глайда порождают свои значения, когда символы текут в трёхмерном пространстве, собираясь в форму (поток порождает форму). Фигуры LiveG­lide, порождённые Радужным Змеем, принимающим разные позы в теле-уме, порождают и зримую форму Радужного Змея. Энергия змея порождает символы в их первичной форме. Символы, движущиеся в трёхмерном пространстве, создают вьющиеся по спирали волны Радужного Змея. Змей – это универсальный, охватывающий разные культуры, многозначный символ.

Гарри Хант: Презентационная и репрезентационная символьная когнитивная деятельность

«Во всём блистало значение».

– ТЕРЕНС МАККЕННА

Психолог Гарри Хант сосредотачивает внимание на «презентационных» состояниях сознания в противоположность лингвистическим или «репрезентационным», которые он рассматривает как занимающие главное место в большинстве исследований в когнитивистике. Понятие «презентационного» помогает понять и ощущение глубинного смысла, присущее восприятию в изменённых или виденческих состояниях сознания, и встречу с разными аспектами того, что в изменённых состояних сознания я интерпретирую как «языковые явления». Хант постоянно обращается к словам «язык» и «лингвистический», имея в виду человеческий «естественный» язык, как это в общем принято в когнитивистике, и к выражению «символьная когнитивная деятельность», предполагая, что эта деятельность присуща исключительно человеческой, самоотносимой форме сознания. Но Хант, как и Лафлин с Винкельманом, указывает на изменённые состояния сознания как на важное поле для исследований сознания и символьной когнитивной деятельности.

И вот тут-то мы и можем обратиться к спонтанным преобразованиям сознания, представляющим собой «эксперименты природы» над разумом (изначально, по меньшей мере, в его проявлении «от первого лица») и определяемым как «изменённые состояния сознания», трансперсональные состояния сознания», или, как это происходит далее, «презентационные состояния сознания». Эти явления, похоже, предлагают лишь эмпирические ключи к пониманию и природы сознания в целом и его когнитивно-символических процессов, которые в прозрачности обычного состояния сознания проходят мимо. Несомненно, эти субъективные состояния сознания, и в их позитивной разновидности с усилением синтеза ощущений, и в их более расщёплённой и психотической разновидности, представляют собой уникальный, исключительный «микроскоп» для нужд зарождающейся психологии сознания – а возможно, даже для самой символьной когнитивной деятельности в её разнообразнейших формах.

(Hunt 1995)

Несомненно, природа, предоставив грибам и растениям вроде различных «волшебных» грибов, конопли, мухоморов и различных видов айяхуаски некие примеси и в то же время развив у животных (включая людей) нейротрансмиттерные рецепторы, которые могут распознавать эти молекулы, устроила полигон для испытаний, который психонавты заняли, словно экологическую нишу. Увязывая «символьную когнитивную деятельность» с «презентационными» (изменёнными) состояниями сознания, Хант создаёт схему, позволящую истолковывать галлюцинации (расширенное восприятие) и мистические видения как нечто языковое, коммуникативное, что-то, что можно прочитать, текст. Мы приближаемся к специфически психоделической идее: к концепции лингвистической структуры реальности.

Поэтому так важно обмениваться сообщениями, всем нам заходить с козырей, пользоваться лучшими из имеющихся у нас метафор. Потому что мы не можем двигаться быстрее, чем эволюционирует наш язык. И в этом, конечно, отчасти суть психоделиков: они подстёгивают эволюцию языка. И ни одна культура, насколько мне известно, ни разу намеренно не пыталась усовершенствовать свой язык с осознанием того, что совершенствование языка – это совершенствование реальности.

(McKen­na 1991)

Хант пользуется словами «символический» и «язык» несколько иначе, чем Лафлин. У Ханта «язык» значит естественный язык, а вот «символическое» охватывает весь спектр создания смыслов от презентационного до репрезентационного. Он не постулирует, что презентационная форма когнитивного процесса является более примитивной, из которой возникает именно лингвистическая. Скорее он рассматривает всю символьную когнитивную деятельность как кроссмодальную и основанную на синестезии, другими словами, при тщательном самосозерцании невероятно сложную, но необязательно вообще заметную «в прозрачности обычного состояния сознания». Такая кроссмодальность, с его точки зрения, лежит в основе составления любой метафоры. Такая точка зрения соотносится с идеями Джорджа Лакоффа о первичной «образной схеме», возникающей на основе наших телесных и кинестетических ощущений.

(Lakoff 1980, 1989)

Одна из тех черт, которые особенно интересны в этих состояниях сознания – это то, что они предстают спонтанными выражениями самоотносимой, абстрактной, символической природы, традиционно считающейся наследующей языку, но в данном случае воплощённой в невербальной форме.

(Hunt 1995)

Представление Ханта о «синестетическом сознании», однако, распостраняется лишь на людей.

Бессмысленно приписывать синестетическое сознание лишённым символов животным, поскольку они неспособны совершенствовать утончённость восприятия ради самой утончённости, из чувства прекрасного. Более того, таким существам совершенно не нужны опыты, при которых появляется невозможность понять, хоть и на непродолжительное время, какая модальность была стимулирована или каковы пространственно-временные источники этой стимуляции. Яркие с точки зрения эстетики свойства этих субъективных состояний сознания – подсказка, что мы имеем дело с природой, полностью раскрывающейся лишь на символическом уровне.

(Hunt 1995)

Это урезание синестетического сознания (да на самом деле сознания в более широком смысле, и это не говоря уже о разумности и языке) до чего-то присущего только человеку многие составляющие психоделического опыта ставят под большое сомнение. Во всех разнообразных культурах айяхуаски в Южной Америке, растения – это наставники, не только наделяющие знаниями о самих себе как симбионтах человека, но и вызывающие глубочайшие космологические видения. А эстетика? Язык соблазна розы, орхидеи, или незабудки сообщает находящиеся при них сложные синестезии запаха, вкуса, осязания, цвета и формы сенсориумам – не только человеческим сенсориумам, ведь есть и тщательно настроенный, немыслимо тонкий набор коммуникаций, которые они ведут с более подвижными товарищами: насекомыми, птицами и млекопитающими. И эти растения вышли на связь с нами, людьми, с нашими по-другому настроенными сенсориумами, пользуясь своими широкими возможностями химической коммуникации и непринуждённого порождения красоты, чтобы с помощью наших небогатых чувств, чувств детей цивилизации стали-стекла-пластмассы, получить адаптивное преимущество: мы культивируем эти прекрасные растения и способствуем их эволюции – Майкл Поллан отмечает это относительно тюльпанов и конопли. (Pol­lan 2001, ПРИМ.6) Межвидовые лингвистические способности растений так продвинуты и сложны, что для получавшего наставления от самих растений человека, обучавшегося как шамана, попросту очевидны.

(Bey­er 2009)

Свойства великого множества психоактивных растений высвобождать, обновлять и совершенствовать эстетическое чувство наших человеческих «я» заставляют задаться вопросом: Какой именно обладающий чувством прекрасного разум, способный дать нам возможность искупительного возврата в мир красоты, мы можем представить в мире растений?

Психоделики возвращают нас к внутренней ценности «я», к важности чувствовать непосредственный опыт. И никто не может тебе это продать и никто не может это у тебя купить, поэтому основанная на отношениях власти и подчинения культура не заинтересована в том, чтобы кто-то чувствовал возможность получения непосредственного опыта. Но он и скрепляет вместе сообщество. И когда мы выпутываемся из глупых мифов науки и инфантильных маний рынка, с помощью психоделического опыта мы обнаруживаем то, что в теле – в теле – есть Ниагарские водопады красоты, неземной красоты, нечеловеческие измерения, являющиеся частью «я», наиболее насыщенной частью жизни.

(McKen­na 1991)

В то же время Хант едко проходится по этой «потере реальности», описывая эффект декартовского сомнения:

Специалистам в области общественных наук, возможно, стоит обратить внимание на то, что Декарт – родоначальник дихотомии «субъект-объект» в её современном виде – действительно смог усомниться в собственном существовании и ему пришлось сооружать логические доказательства, чтобы рассудком убедить себя в этом. Доказательства существования Бога могут нести (а могут не нести) очаровательную печать сумасбродства, но нуждаться в доказательствах собственного существования или бытия – это попросту печально, если не прямо-таки шизоидно. Опасность здесь в том, что представления о сознании наших нынешних психологов и философов не только бестолковы на концептуальном уровне, как сказал бы Витгенштейн, но и безумны с клинической точки зрения. Размышляя о собственной природе и возможностях, мы невольно заставляем эти мысли вращаться вокруг врождённого самолюбования и индивидуальной обособленности.

(Hunt 1995)

Чего Хант не замечает, это того, что его собственный антропоцентризм в отношении символьного когнитивного процесса может быть ещё одним проявлением такого же самолюбования, но приложенного не только к человеческой природе, а ко всему вообще, Природе как таковой. Однако в другом контексте, обсуждая знаменитые описания сознания как потока авторства Уильяма Джеймса, Хант считает это восприятие сознания как потока существенно важной метафорой, глубокой по своему характеру.

Вода, воздух и огонь – главные метафоры качеств осознанности – объединены присущими им свойствами бурного потока, постоянно меняющего форму. Эти же самые свойства преобладают в этимологии слов, означающих «ум» во всех языках, в их мифологической и философской подоплёке, а в нынешнее время на них сосредоточено внимание в современной нелинейной динамике. Возможно, наше самоосознание и перестраиваемое благодаря ему восприятие организовываются в категориях свойств потока, «зеркально отражая» основополагающие признаки среды, окружающей живые, подвижные организмы. Если это так, поток Джеймса – одновременно и самоотносимая метафора, и отражение материальной реальности, наиболее близкой к жизненному миру человека.

(Hunt 1995)

Хант конкретизирует представление Лафлина о символе как основной единице восприятия. Он продолжает истолковывать поток с помощью образов из мира алхимии – «расширения, отвердевания, истечения в разнообразные формы как смелая духовная и медитативная попытка преобразить себя».

Можно сказать, что теория хаоса с сопутствующим ей интересом к самоорганизации форм напрямую наследует этим исследованиям первых алхимиков, в отличие от остальной нашей мейнстримовой научной традиции.…В этом смысле принадлежащие им описания и изображения привлекают внимание к стремлению к самоорганизации в одни и те же устойчивые формы на всех уровнях материальной реальности, к которому, опять же, в наши дни проявляют большое внимание. Это также наглядный пример потокового движения, присущего сложному кроссмодальному когнитивному процессу, поскольку алхимики кинестетически чувствовали то, на что смотрят. В основе всего этого – и здесь же секрет притягательности этого – будет гидроаэродинамика линий потока, являющаяся матрицей восприятия всех подвижных живых существ.

(Hunt 1995)

упоительные крутящиеся вертящиеся движения энергии по телу (фигуры LiveG­lide,рисуемые внутри тела) эта вертящаяся энергия в теле-уме вызывает происходящее тут преобразование сознания – сдвиг измерений действие создающее дополнительные измерения «сила, что посредством зелёного запала подстёгивает цветок» спиральные движения энергии Дао – скручивающиеся в кольца, вертящиеся, крутящиеся, движущиеся по спирали, сворачивающиеся, в то время как воспроизводящий себя поток порождает форму Ци/Дао вызывает перемены процесс развития текущий сквозь каждую гексаграмму – линии Глайд отображает Ци + поток энергии поток порождает форму цигун – энергетическая система тела и то как она связана со вселенной – как форма снова растворяется в потоке – как поток пересекает себя – создаёт формы – отрада форм микроуровень гетерархических связей необходимая матрица – затем вызревает форма

(отчёт о сеансе 2 ноября 2003, МДМА)

Хант прослеживает спиральные, змеящиеся формы на всех уровнях развития живых организмов, иллюстрируя это примерами из классической работы Д’Арси Томпсона «О росте и форме» и Теодора Швенка «Чувствующий хаос: образование движущихся форм в воде и воздухе». Он цитирует Швенка: «Орган высшего животного можно считать застывшим движением».

Каждую из пока что встречавшихся метаформ можно выразить с помощью Глайда волна – (колеблющаяся струна) вибрации света и звука – система многобразных сигналов – взаимосвязаны все уровни – подробные различия между ними.…

(отчёт о сеансе 2 ноября 2003, МДМА)

Франсиско Варела: биологика

Исследования Франсиско Варелы в области методологии от первого лица и исчисления самоотносимости (и то и другое рассматривается в главе 5) затрагивают многие вопросы моего исследования. Исчисление самоотносимости Варелы, основанное на эпохальной работе Джорджа Спенсера-Брауна «Законы формы», и разработанное при сотрудничестве с математиком Луисом Кауффманом, лежит в основе биологики. Биологика – логика живых форм, чьи идеи и построения недвусмысленным образом напоминает троичная логика символической системы Глайда (глава 3). Основной идеей, вокруг которой выстроены «Законы формы» Спенсера-Брауна было включение самоотносимости в его исчисление индикаций. Спенсер-Браун стремился разрешить логические парадоксы, подстегнувшие Бертрана Рассела к созданию его теории типов. Самоотносимость для Спенсера-Брауна отражает психоделический, алхимический и/или мистический опыт союза или сосуществования противоположностей без противоречий.

Мировоззрением, наилучшим образом истолковывающее этот опыт, было, несомненно, мировоззрение мистика. Ни субъективный, ни объективный полюса опыта не вмещали в себя его в целом. Стали ясно видны возможность преодоления границ между «я» и другим, иллюзорная природа эго, взаимозависимость противоположностей, относительная природа дуализма и разрешение парадоксов при помощи трансценденции.

(Fran­cis Vaugh­an, LSD; в Grin­spoon 1983)

Один из способов представить себе эволюцию языка – это взглянуть на нашу собственную историю как вида, с нашими сложными формами символической активности. Другой – взглянуть на то, как мы устроены с биологической точки зрения, учитывая эволюцию форм в биосфере как языковой в своей основе процесс. Варела расширяет область влияния естественного языка и на понимание того, как природа устроила меня с языковой точки зрения, или, по меньшей мере, как она произвела существо, которое описывает её (природы) действия таким образом.

Аутопойезис, главное понятие в книге Варелы, которое он перенял у своего учителя Умберто Матураны, это формирование самопорождающей, самоподдерживающейся автономной биологической системы. Клетка – это аутопойетическая система; сердце – тоже. Варела различает два уровня описания, которые он называет операциональным и символическим. Операциональное или каузальное описание аутопойетической биологической системы это, по сути, описание её в терминах научной практики, выводящее предсказуемые результаты её существования, в которое нет нужды включать смысл её существования, предназначение. Операциональное описание отслеживает причинно-следственные взаимосвязи между компонентами системы; это язык химических реакций, молекул и атомов. В «Принципах биологической автономности» расширение исчисления индикаций Спенсера-Брауна до исчисления самоотносимости является основой для операционального описания аутопойезиса. Как утверждает Варела, «биологические системы, как материальные аутопойетические механизмы, не преследуют определённой цели». (Varela 1979) И далее:

«Представления об информации и предназначении с точки зрения операционального толкования необязательны». По сути подобные представления принадлежат к другой области, не к области автономной организации системы. Варела, однако, даёт понять, что можно восстановить «не-примитивное, полезное значение представлений об информации», относящееся к другой категории объяснения, символической, и что «связь между операциональным описанием (таким как аутопойезис) и всеобъемлющим описанием – в наблюдателе, увязывающем всё воедино».

Другими словами, природа обеспечивает процессы. Люди придают им смысл, это всегда смысл, принадлежащий определённой точке зрения человека.

Возможность выбрать игнорирование проявляющихся номических связей лежит в основе всех символических описаний. Для символа характерно то, что между означающим и означаемым есть разрыв, их связь в чём-то произвольна… Таким образом, чтобы понять язык, мы не прослеживаем ряд причин и следствий от колебаний в воздухе до череды происходящих в мозгу действий, а просто принимаем как факт то, что мы можем его понять… Таким образом мы приходим к заключению, что предназначение и символическое понимание составляют взаимосвязанную пару, симметричную паре операционального толкования и предсказания. К символами мы здесь относим их разнообразные варианты, такие как код, послание, информация и так далее.

(Varela 1979)

Варела утвеждает, что операциональное и символическое описания не противоречат друг другу, будучи исходящими с двух разных описательных уровней в сообществе наблюдателей.

Аутопойетическая система поддерживает себя при помощи собственных закономерностей – предсказуемости операций – и эти закономерности дают возможность для символических толкований. Пример символа – выделение «гена» как структуры внутри системы устройства клетки, закрепление значения, описательная способность которого отличается от операциональных описаний ДНК в аутопойетическом устройстве отдельной клетки и превосходит их. Наличие «гена» подразумевается во взаимоотношениях между аутопойетическими системами, в контексте более крупном, чем одна аутопойетическая система – таких взаимоотношениях, как «развитие» и «эволюция».

На эмпирических основаниях, закономерности, способствующие развитию и сохранившиеся в ходе эволюции, таковы, что представляющие их символы можно рассматривать как пригодные для компоновки, подобно языку – другими словами, таковы, что отдельные символы, как самостоятельные лексемы, могут взаимодействовать друг с другом в рамках синтаксиса, способного порождать с помощью комбинаций новые фигуры. И снова типичный пример здесь – генетические символы, которые в одномерном массиве в высшей степени пригодны для компоновки. Это остаётся в некоторой степени возможным – но не очевидным – в случае с внешними сигналами и поверхностными рецепторами.

(Varela 1979)

Великолепные символические системы живых существ – генетическая и нервная системы, а также человеческий язык – все основываются на закономерностях, символы которых пригодны для компоновки на основании правил, порождающих громадную группу новых явлений из набора дискретных компонентов. Аутопойетическая система – закрытое построение; она автономна и обладает уникальной, ограниченной идентичностью. С такой точки зрения феноменология – это самоописание аутопойетической системы. Аутопойетическая система поддерживает баланс между своей структурным постоянством, поддерживающим целостность и индивидуальность, и структурной гибкостью, тем пределом, в границах которого могут происходить изменения в системе, не нарушая её постоянства. Эта игра противоположностей, решение дискурсивного парадокса внутри системы, описывается в исчислении самоотносимости Варелы.

Тела биологических форм состоят из сообщающихся, вложенных друг в друга иерархий и гетерархий (Варела называет их «деревьями» и «сетями») аутопойетических систем – систем внутри систем внутри систем, где каждая производит и поддерживает себя (как автономное целое), в то же время функционируя в качестве части более крупной системы: целое/часть.

Структурные связи – это взаимодействия структурно гибкой системы в окружающей среде, в которой возникают повторяющиеся изменения, вызывающие повторяющийся выбор строения системы. Область познания аутопойетической системы – это выделение области возможного без потери идентичности взаимодействия с окружающей средой. Ввиду совершенно новых ощущений в уме, когда в системах нейротрансмиттеров мозга происходят психоделические встряски, мы можем сказать, что система мозга/ума обладает исключительной структурной гибкостью. Можно пережить растворение эго – исчезновение того, что обычно является вездесущим – и дотянуть до того, чтобы увидеть, как оно снова собирается подобно разбитой чашке, на обратной перемотке склеивающейся заново. Разум, видимо, настолько гибок, что его основополагающие части, такие как чувство «я» или собственной идентичности, могут исчезать или растворяться, а потом собираться заново. Утраченная идентичность быстро обретается снова, но зачастую в ней появляются малозаметные (или не очень малозаметные) перемены. Следовательно, эго содержит знание о собственной «пористости» и возможности собственного растворения и последующего возрождения. Когда область познания индивида расширяется до таких масштабов, как это бывает при психоактивной стимуляции, а затем может быть интегрирована по возвращению в обычное состояние, пластичность позволяет произойти переменам в строении повседневного, обычного сознания. Большое «Я» вмешивается, чтобы изменить мышление малого «я» (эго). Позитивные изменения, которые может вызвать психоделическая экскурсия в дружелюбной обстановке, подробно описаны в медицинских исследованиях Чарльза Гроба (Charles Grob), Роланда Гриффитса и других учёных, занимавшихся изучением применения псилоцибина и ЛСД для снятия тревог, связанных с осознанием надвигающейся смерти (end-of-life anx­i­ety) у безнадёжно больных пациентов. Взгляды на жизнь и эмоции обычного «я» можно сдвинуть в положительную сторону.

Символ в схеме Варелы – это взаимодействие компонентов в структурной связи. Концепция допустимости структурной связи выявляет основанный на системе правил синтаксис таких взаимодействий.

Любые взаимодействия компонентов, соответственно получающие определение «символа», порождаются структурной связью и их определения обязательно должны учитывать отношение к ней.

(Varela 1979)

Более того, когда символические компоненты области познания предстают пригодными для компоновки (то есть синтаксическими), это означает значительное эволюционное преимущество для порождающих их единиц. Тогда становится возможным возникновение автономных систем второго порядка, исходящих из взаимозависимости внутри области символов.

(Varela 1979)

– синтаксис – в котором аспект звена цепи (link) предстаёт столь же важным, что и узел (node) – то, что оно соединяет и как соединяет – в движении метафорически и процессуально представляет поведение, которому свойственны поиск связей, порождение связей и разрушение связей, это также незавершённая метафора – по мере того, как связи составляются и разрушаются на колышущейся ткани или поверхности смыслов (Глайд в 2D) или более сложный вариант – где значение возникает как движущаяся грань, оставляющая за собой статичные формы – где поток порождает форму – где энергия поиска значения (или желания коммуницировать) достигает нас, демонстрирует поведение, которому свойственен поиск связей

(отчёт о сеансе 23–24 марта 2003 года, семинар SETI, посвящённый межзвёздному обмену сообщениями, в Париже, МДМА)

В рамках огромного живого разума, который мы называем природой или биосферой, появилась технология редактирования ДНК. Для нас испытание, и серьёзное испытание, использовать эту технологию не только ради сиюминутного переимущества человечества, но и использовать её с осознанием того, как мы вписываемся в природу в целом. То, какой эффект на всю природу, включая все прочие формы жизни, произведут изменения в её части, зависит в большой степени от нашей осведомлённости в отношении других форм жизни и нашего глубокого переплетения в паре с ними. Мы живём в мире, где всё взаимозависимо. В представлении Варелы о биологии особое внимание уделяется тесным (структурным) связям, присутствующим на каждом уровне строения организма, и связям с миром снаружи организма.

Далее Варела определяет область языка как «совокупность символических описаний, возникающих из структурной связи между двумя или более автономными системами». Общение – это деятельность в области языка.

тело живой язык – состоит из кода – метафора строения на основе нитей – на разных уровнях описания – множественная метафорическая структура – волновое строение вселенной теория суперструн озвучивает волновость глубокую волновость вселенной как паутины связанных друг с другом тончайших вибрирующих волокон – тайцзи – волны ци

(отчёт о сеансе 23–24 марта 2003 года, МДМА, семинар по вопросу SETI в Париже)

Этот набор терминов – аутопойезис, символ, структурная связь, область языка и область познания – очерчивает для биологических систем схемы, по своей сути являющуюся языковой: языковой на каждом из уровней, от самых мелких до самых больших, в биологической форме. Аутопойетические системы Варелы – это познающие системы, вовлечённые в общение, познание и языковую деятельность на всех уровнях. Знание появляется в процессе взаимодействия, общения между автономными системами или образования структурных связей между ними. В этом смысле они являются «единицами ума».

Разговор, с одной стороны, воплощает собой непосредственный прототип способа взаимодействия между автономными единицами. С другой стороны, он и сам является разновидностью автономного образования, и весьма важной, ибо мы погружены в продолжающуюся автономию нашей традиции, продолжающуюся автономию следующего, более высокого уровня взаимозависимости как участники разговора. Эта двусторонность разговоров на самом деле ставит нас прямо перед важнейшим следствием сказанного ранее, а именно необходимостью пересмотреть традиционное представление о субъекте.

(Varela 1979)

представление – в цигуне – движение может быть сделано исключительно в уме? тело/ум работают совместно – что-то ухватила – ум это тело всё тело – в каком-то смысле – распределённое осознание – может ли ум красться как ягуар? идти волной как хвост золотой рыбки?

(отчёт о сеансе 17 марта 2003 года, МДМА)

Можно зайти ещё дальше, заметить, что когда бы мы ни рассматривали автономную единицу, у неё будут две отличительных черты, делающие её подобной разуму: Во-первых, она проводит различие между «ей» и «не-ей», первичное дуальное разделение. Во-вторых, у неё есть способ обходиться с окружающей её средой в когнитивной (информативной) манере, зависящий от её пластичности. С такой точки зрения, следовательно, разум – это неотъемлемое свойство, присущее ряду построений, включающему в себя отдельные биологические системы, а ещё и экологические конгломераты, социальные единицы различных видов, мозги, разговоры и много чего ещё, независимо от пространственного распределения и срока существования. В любой единице, участвующей в разговороподобных взаимодействиях, есть разум.

(Varela 1979)

Я достаточно подробно рассмотрела умозаключения Варелы, приводя множество цитат из его работ, потому что мне кажется, что в них можно найти пронизанное взаимосвязями видение сознания, разума, когнитивной деятельности, языка и символов, исключительно полезное для феноменологического описания психоделического опыта. Это сама суть конструктивистского подхода, который он чётко отделяет от «объективистской программы». С точки зрения Варелы, опирающейся на исследовательскую работу биолога, продвинутую созерцательную буддийскую практику и глубокое понимание теории систем, включая системы второго порядка или саморефлексивные системы, сознание и язык восходят к самим первоначалам жизни. Это представление о распределённом, пронизанном множеством обоюдных связей «уме» напоминает о «Свободном Разуме» Хаксли.

Система нейротрансмиттеров – система, обладающая большой структурной гибкостью, как и нервная система в целом. Система восприятия – одна из главных систем организма, работа которой нарушается под действием психоделиков. Эти нарушения, на время их длительности, меняют ощущение «я», открывая эго навстречу Свободному Разуму, а соответственно, и опыту, который я назвала Другим (принимающим множество форм). Эти нарушения порождают, на время действия, совершенно новые символы символы и новые формы познания в ходе разговоров с Другим, а следовательно, возможность получить новые знания. Этот опыт, который Ричард Дойл назвал экоделическим прозрением, а Маккенна – сверхдушой Гайи или «экологией душ», можно понять, руководствуясь этими теориями. Наше «я» – способ обозначения внутренне ощущаемой нами уникальной, отдельной и легко отличимой от других идентичности или аутопойетического естества – также можно рассматривать как весьма структурно гибкое. По-видимому, оно может растворяться, переводя своё обычное самовосприятие в другие конфигурации, и участвовать в новых разговорах внутри Свободного Разума, затем заставляя себя принимать первоначальную форму, заново обретая свою различимую автономность в обычной реальности. Сознание, учитывая всё это, предстаёт одной из наиболее структурно гибких систем из тех, с которыми мы имеем дело. «Я» обнаруживает свою сущность как языковой конструкции, автономность которой может исчезать (смерть эго) или подвергаться коренным преобразованиям, когда попадает в другую область языка, с другими структурными связями (разговорами) между разными «я». Обычное «я» волшебным образом восстанавливается, когда источник нарушения работы прекращает действовать. То, что узнаётся в психоделическом состоянии сознания в этих различных эпистемологических условиях, и возникающие символы, можно рассматривать как начала того, к чему призывал Тарт под именем «учитывающих состояние сознания наук» (state-spe­cif­ic sci­ences).

Состояние «Будь Мной» (глава 2) с его «двумя личностями в одной» (или одновременно двумя и одной личностями) эмпирически определяет структурную связь, в пределах которой происходит обретение знания в области познания, обозначенной этой структурной связью. В психоделических состояниях сознания, связи могут формироваться и затем растворяться так же, как разговоры (структурные связи) между любыми аутопойетическими системами.

Психоделики, формируя новые структурные связи, новые формы взаимосвязанности, новые разговоры, открывают новые языковые области, в которых взаимодействие с Другим в виде разговора может порождать новые символы и системы символов и другой язык, на котором можно описывать эволюцию языка в психоделической сфере.

Стив Фармер: коррелятивные системы

В своих работах, посвящённых коррелятивным системам, исследователь эпохи Возрождения Стив Фармер связывает строение письменных и устных традиций от периода до нового времени до высокого Возрождения с строением мозга, в особенности – строением его коры. Важно отметить, что корреляция, на которой основана вся его гипотеза, это ни много ни мало корреляция между сознанием и материей, тем, что Варела назвал бы операциональным (скажем, строением мозга) и символическим. Фармер и его коллега, синолог Стив Хендерсон, искали объяснение возникновения похожих космологических систем в одни и те же исторические периоды у совершенно разных культур, между которыми не мог произойти значительный межкультурный обмен. В выстроенной ими модели заявлено, что, учитывая общее для всех людей строение мозга, а следовательно, общие основания когнитивной деятельности и формирования знаний, подобные похожие системы могут и будут возникать независимо друг от друга и будут развиваться по похожим эволюционным культурным шаблонам. На более поздних этапахэтой эволюции Фармер выделяет «высококоррелятивные» системы эпохи Возрождения, системы, устанавливающие сооотношение между несколькими коррелятивными системами и формирующие из них более крупную систему, сглаживая с помощью сложных экзегетических методов явные противоречия в разных системах. Главным предметом изучения у Фармера были «девятьсот тезисов» Джованни Пико делла Мирандола, «радикального синкретиста».

Пико создаёт единую огромную коррелятивную систему, увязывающую Ветхий и Новый Завет с воззрениями Платона, Аристотеля, Каббалы, Гермеса Трисмегиста, Аверроэса и Авиценны, призванную показать единство знания, лежащего в основе этих систем.

(Farmer 1998)

Фармер даёт религиозным, философским, и космологическим системам определение «коррелятивных», основанных на коррелятивном мышлении, начало которого заключено в нейробиологическом устройстве нашего организма. Термин «коррелятивное мышление» он заимствует у учёного, историка, синолога Джозефа Нидэма. (Need­ham 1991) Коррелятивное мышление «в свою очередь связано с началами магии и антропоморфизмом, лежащим в основе мифов и первобытных представлений о божестве». (Farmer 2006) Высококоррелятивные системы развивались во всех цивилизациях до нового времени, где была распостранена грамотность: в традициях Китая, Европы, Индии и Южной Америки.

Исследованные нами параллельные разработки этого периода включали в себя сложные «циклы внутри циклов», связанные с продвинутым моделированием хода времени в китайских, южноазиатских и южноамериканских традициях, чёткие масштабированные (или «топологические») линейные модели времени, появившиеся в досредневековых и средневековых иудейской, христианской и исламской традициях, и многоуровневые сложные иерархические структуры, в целом связываемые со схоластикой.

(Farmer 2006)

Фармер объясняет одновременное возникновение коррелятивных систем, обращаясь к нейробиологии нашего организма, а именно к вертикальной (и горизонтальной) симметричности в строении коры головного мозга, в которой различные области отведены под обработку различных типов информации, поступающей от органов восприятия (распознавание черт лица, разновидностей тактильной информации и так далее). Кора головного мозга смоделирована как «стопка топографических карт, в которой лицевая иерархия зеркально отображает тыльную». В модели Фармера «топографический» обозначает «коррелятивный». Многослойные структуры, занимающиеся обработкой информации от органов чувств, объединяются в центрах мультисенсорной интеграции.

То, что мы называем «коррелятивными системами», а нейробиологи «топографическими картами», математики в целом обозначают как «самоподобные» или «самоаффинные» структуры – более известные как «фракталы».

(Farmer 2006)

Универсальный символ фрактала соотносится с коррелятивными системами (разум) и топографическими системами (материя).

Фармер описывает людей с синестезией как «идеальные участники исследований коррелятивного мышления и тесно связанных с ним явлений, включающих подражательную магию; в настоящее время это свойство организма активно исследуется из-за тех вещей, которые оно в целом проясняет в отношении интеграции коры головного мозга».

Всё более распостраняется убеждение, что по меньшей мере один род синестезии является ничем иным, как всего лишь обострённым осознанием обычной сенсорной интеграции, которая постоянно проходит в нас… что опять же предполагает глубинную нейробиологическую основу коррелятивного мышления. В пользу этой точки зрения также говорит тот факт, что явления синестезии можно легко вызвать у обычного участника эксперимента при помощи галлюциногенов, которые широко использовались в древних религиозно-магических традициях.

(Farmer 2006) [курсив мой]

Фармер особо подчёркивает исключительно важную роль взаимодействий мозга и культуры в придании нашему гибкому мозгу форм. В рассуждениях Фармера можно найти отголоски нейрогностических структур Лафлина.

Стоит, наконец, отметить, что коррелятивные карты мозга – это не фиксированные примитивные карты, закладывающиеся на генетическом уровне и во время развития плода: итоговые реакции устанавливаются в зависимости от накопленного опыта, что в случае людей означает существенное воздействие культуры… Из этого вытекает в том числе то, что невозможно чётко разделить биологические и культурные факторы, влияющие на развитие мозга – что в свою очередь предполагает, что необходимо объединить, где это возможно, нейробиологические исследования с исследованиями культуры, не дожидаясь, пока одна из областей разовьётся полностью.

(Farmer 2006)

Фармер, приводя в соотношение два типа коррелятивных структур, многоуровневую структуру топологии мозга и праллельное возникновение в различных культурах текстов, содержащих многоуровневые коррелятивные системы, сам выстраивает коррелятивную структуру. Важно отметить, что Фармер действует строго в пределах научной эпистемы, считая, что ранние виды мышления «коррелятивных систем до наступления нового времени» являются «примитивными», «магическими» и «религиозными». Поэтому с его точки зрения они бесспорно уступают научному мышлению. Такая точка зрения в чём-то совпадает с убеждением в том, что наши ранние эволюционные стадии, и биологические, и культурные, «уступают» сегодняшним. Как в системе Жана Гебзера, со сдвигом эпистем мы переходим к более совершенным видам познания. По Фармеру этот «примитивный» уклон к религии и антропоморфизму (приравненному к анимизму), что несомненно включает в себя трактовку растений как наставников и все переживания встречи с духовными существами, столь распостранённые при психоделическом опыте – это проблема, которая преодолевается при помощи Рассудка.

Учитывая то, насколько глубоко связан этот уклон с развитием коры головного мозга, легче объяснить, почему люди создают антропоморфные модели вселенной, чем представить себе, как можно это преодолеть. Эту проблему можно связать с живучестью примитивных религиозных представлений даже в технологически продвинутом обществе, что остаётся мировой проблемой и сотни лет спустя после эпохи Просвещения.

(Farmer 2006)

Для Фармера анимизм – баг, а не фича. Этот конфликт эпистем – между Разумом эпохи Просветления с одной стороны и «примитивными религиозными представлениями» с другой – заставляет задаться некоторыми вопросами относительно его собственной корреляции между коррелятивными системами эпохи до нового времени и эпохи Возрождения и мозгом как коррелятивной системой. Противоречия возникают не на уровне результатов экспериментов, собранных данных или даже противоречия в толкованиях, но на уровне основополагающих суждений о природе знания. Начала коррелятивного мышления зачастую, по Фармеру, обнаруживаются в изменённых состояниях сознания, в которых условия обретения знаний, нормы оценки знаний, формы выстраиваемых систем знания и содержание самих полученных данных могут серьёзно расходиться с условиями, нормами, формами и содержанием научного знания. Фармер пишет, что Пико и сам прибегал к изменённым состояниям сознания, чтобы объединить все тексты в своих «900 тезисах».

В девятистах тезисах Пико упоминал, что его собственные методы нельзя применять механически, для этого нужно войти в состояние созерцательной чистоты, возможно, даже состояние транса, в которое входили Абулафия и его последователи.

(Farmer 1998)

Фармер рассматривает сложные экзегетические процессы, к которым прибегали учёные, составлявшие всё более сложные корелятивные структуры в попытках привести к одному знаменателю с первого взгляда несовместимые системы. Хотя его модель мозга (как коррелятивной системы) и строение рассматриваемых им космологических систем сходны, к одному знаменателю не приведена научная эпистема, руководствуясь которой он приводит свои наблюдения и толкования. В какой эпистеме проведены корреляции? До какой степени является проблемой фактор, названный Теренсом Маккенной «балканизацией эпистемологии», а Николеску – Большим Взрывом научных дисциплин? Или проблема возникает из-за того, что кто-то путает уровни описания, как в различии между операциональным (научным) описанием и символическим описанием у Варелы? Другими словами, какой синкретический приём примирит аристотелевскую логику и логику магии, причинно-следственные и метафорические связи – и, в конце концов, научный и психоделический взгляды на мир? Одна из возможностей – трансдисциплинарный подход Николеску, потенциально способный объединять знания с разных уровней реальности (с разными управляющими ими законами) в одну всеохватывающую мета-схему.

Коррелятивное мышление

Фармер увязывает психоделические состояния сознания (шаманские или мистические) с коррелятивным мышлением. В психоделическом состоянии сознания размышления о корреляции сами коррелируют, порождая собственные системы взглядов.

Коррелятивное мышление производительно, так как оно проводит связи, новые, иногда абсолютно – или лоскутные, или идеально подогнанные, ослепительный изоморфизм, союз двух умов, которому ничто не препятствует. Знание смешивается, перемешивается, притягивает подобные отрывки, все теории соответствий могут ответить поставленной задаче: сосредоточь хрустальное видение на всём нашем осознании того, как совершенно новое появляется знание притягивает к себе другие представления разной степени эпистемологической действенности в отношении системы систем, коррелятивно конструируемой им.

(отчёт о сеансе 1 апреля 2010 года, 2C‑B)

Мы обращаемся к концепции гипернойи из главы 6, рассматривая коррелятивные системы и их образование. Визионер в компьютерной области, давний экспериментатор с психоделиками Тед Нельсон даёт гипернойе такое определение: «убеждение, что всё связано, связано между собой, связано заново – или должно стать таковым. Собирание воедино заново того, что никогда и не должно было быть разделённым». (Nel­son 1993) Понять, что такое гипернойя Нельсона – значит понять основополагающие доктрины сегодняшнего мира (ничего не обещаю насчёт завтрашнего), с его сшитой безграничными ссылками Мировой Сетью и связанными нитями душами, рассредоточенными по социальным сетям. С врачебной точки зрения, гипернойя это «повышенная скорость мышления, чрезмерная психическая активность или работа воображения, наблюдаемая при маниакальной фазе биполярного расстройства». (словарь MediLex­i­con, 2012) И снова мы встречаем «ненормальное» состояние ума с увеличенной скоростью мышления (в психоделическом мире воспринимаемо как фича), описываемое как баг – то есть нечто аномальное и связываемое с биполярным аффективным расстройством, как голоса в голове связывают с шизофренией. В психоделическом мире я называю это явление гиперпроводимостью и гиперсвязностью, чистым потоком, обнаруживая в нём неотъемлемое свойство характерного психоделического ощущения взаимосвязанности.

И повышенная проводимость – этого труднее достичь и объяснить труднее – сверхпроводимость = небольшое сопротивление потоку или отсутствие сопротивления – и изменение структуры эго-идентичности от обнесённой стенами (средневековый город) к чему-то гораздо более пористому – при этом сохраняя, поддерживая – всю индивидуальность которая ускоряет производство форм и знания и художественных форм – но в корне изменяя её природу и применение – теперь с учётом сети более широкого осознания и намерения и служа ей

(отчёт о сеансе 2 марта 2003 года, МДМА)

Расслабленность позволяет произойти сверхпроводимости – больше входит и выходит – дальше дотягиваешься – чувствуешь себя гладким и лишённым трения и грациозным и красивым – удерживай это осознание и тело – жесты Глайда, цигун – найди эту сверхпроводимость в потоке ума над его содержимым – не застревая на пути, или перед табу, или оказываясь выносящим суждение – что приостанавливает поток для рассуждения – это правильно или нет – полностью самопроизвольный поток (должно быть, что-то дзэнское) порождается невероятным доверием к себе, к мирозданию, к тем вещам, на которые не знаешь ответа – вроде – в особенности вроде – больших происшествий в мире – неминуемой войны – и так далее

(отчёт о сеансе 9 февраля 2003 года, МДМА)

сверхпроводимость блока идентичности («я‑конструкта») отдельного компонента (участка цепи) происходит, когда энергия не блокируется и не хранится для «подогрева» цепи, сверкая, привлекая внимание, эго-волны

(отчёт о сеансе 25 декабря 2002 года, МДМА)

предельная сверхпроводимость это скорость света – которая является скоростью времени – которое «стоит на месте»

(отчёт о сеансе 17 марта 2003 года, МДМА)

Свойства и динамика сверхсвязности и сверхпроводимости в психоделических состояниях сознания в отчётах о сеансах являются ключевыми темами. Ощущённые мной свойства когнитивного процесса – легко движущиеся мысли, чистый самопроизвольный поток – были необходимы для коррелятивного мышления, разработавшего систему символов Глайда и нашедшего связь с другими коррелятивными системами.

Должно произойти просачивание, ослабление границ, которое позволит системам свободно перемешиваться, в обход дисциплинарных или методологических ограничений.

(отчёт о сеансе 1 апреля 2010 года, 2C‑B)

Краткий итог

Нейрофеноменология – это научный подход к изучению мозга/сознания, пытающийся свести воедино субъективное (феноменологическое) и объективное (научное) описания сознания. Нейрокогнитивный подход Чарльза Лафлина к символам и символическому процессу позволяет рассмотреть язык с такой позиции, которая основывается на эволюции тела и его функционировании как физиологической системы (но не сводится лишь к этому). В его моделях учитываются и изменённые состояния сознания.

В исследованиях ИЗС и шаманизма, проведённых Майклом Винкельманом, особое значение уделяется понятию «психоинтеграции» – воздействию психоделиков, открывающему и связывающему части мозга, которые в обычных состояниях сознания, как правило, разобщены. Он подробно описывает богатые возможности применения вызываемых при таком воздействии состояний для достижения социальной сплочённости, улучшения здоровья и проявления виденческих духовных озарений. Его исследования помогают понять некоторые аспекты опыта, отражённого в отчётах о сеансах, особенно гиперсвязность и то качество процесса познания, которое сопровождает освоение совершенно новых лингвистических феноменов в изменённых состояниях сознания.

Гарри Хант проводит различие между «презентационным» и «репрезентационным» – двумя аспектами символьной когнитивной деятельности. Его представление о возникновении символического при кроссмодальном синестетическом восприятии (отличительной черте различных типов изменённых состояний сознания) привносит полезную терминологию для выделения типов познания и символического выражения. Особенно значимо различие, проводимое Хантом между пропозициональной (естественный язык и его встроенная логика) и имагетической формами когнитивного процесса. Это различие помогло понять то, что пишут о шаманизме и синкретических церквях Центральной и Южной Америки, причащающихся айяхуаской. Синестезия визуальных и звуковых составляющих икаро, гимнов и танцев направляет и формирует разнообразные визионерские опыты, вызванные айяхуаской.

Представление Франсиско Варелы о разумности аутопойетических систем и коммуникации между ними на всех уровнях можно считать распостраняющимся на опыт в изменённых состояниях сознания, оно, конечно же, не исключает присутствия Другого во всех видах и разговоров с ним.

Но вопросы, возникающие относительно соответствия отчётов от первого лица о пребывании в изменённых состояниях сознания с нейробиологической наукой, даже в рамках нейрофеноменологической схемы, не разрешены и останутся неразрешёнными, так как они отталкиваются от выбора эпистемы, которая в свою очередь отражает радикально различные восприятия реальности и того знания о реальности, которое можно обрести. Слова Варелы, подытоживающие «Принципы биологической автономности», позволяют мне воздерживаться от преждевременного ответа на эти вопросы:

Наше «знание», какое бы рациональное значение мы ни придавали этому слову, должно начинаться с опыта, и с деления нашего опыта – такого, к примеру, как производимое нами деление нашего опыта на часть, которую мы затем называем «собой», и на весь оставшийся опыт, который мы называем нашим «миром». Следовательно, наш мир, неважно, как мы его упорядочиваем, неважно, насколько хорошо у нас получается сохранять его стабильным, с неизменными объектами и повторяющимися взаимодействиями, по опеределению является миром, созависимым с нашим опытом, а не онтологической реальностью, о которой мечтали и философы, и естествоиспытатели. Всё это на самом деле сводится к осознанию того, что несмотря на то, что мир выглядит незыблемым и постоянным, когда мы начинаем изучать его, оказывается невозможно привязать его ни к одной точке отсчёта: он никоим образом не устойчив и не незыблем. Опыт во всей его целостности выявляет присущее нашим знаниям свойство созависимости и относительности, то, что они поистине являются отражением наших индивидуальных и коллективных действий.

(Varela 1979) [курсив мой]

Вот на какой вопрос, не правда ли, нужно ответить науке: как нам трактовать внутреннюю жизнь, жизнь ума и духа? Точка зрения Варелы по сути буддийская: «я» и мир возникают созависимо – и исчезают. У реальности нет никаких устойчивых, постоянных или самосуществующих черт. Его точка зрения основана на опыте, полученном в ходе медитативной практики, а также на философских исследованиях и эмпирическом научном знании. Я заявила нечто подобное, сказав, что восприятие и реальность, «я» и мир, очень сильно перемешаны в паре. И всегда текущи.

Заметки к главе 7

1. Далее указывается как «Laugh­lin» для удобства чтения.
2. Следует отметить, во избежание вреда, что приведённые выше отрывки описывают трипы от нескольких веществ, которые воспринимались как «бэд-трипы», вызванные именно сочетанием веществ. Пережившие этот опыт подчёркивают, что не рекомендовали бы такие сочетания.
3. ЦЭУ: цикл эмпирического усовершенствования – то есть обучение.
4. У Лафлина «интенциональность» по сути означает «смысл».
5. Семиотропизм можно рассматривать как нейрофизиологический аспект риторики, если определять её, как Ланэм, как «науку о структурах внимания (atten­tion-struc­tures) человека». (Lan­ham 1991)
6. Представившийся мне случай понаблюдать за ростом женских растений конопли и столкнуться с их непомерной сексуальностью под грибами дал ясно понять, что источник свойств улучшения аппетита, возбуждения, настройки чувств и целительных свойств (все они без разбора перемешиваются) этого разностороннего растения – сверкающие, сферические, янтарные, липкие пиздяные соки (выделяемая смола) растения с неуёмной сексуальностью, нашедшего в человеке идеальную пару для симбиоза.