К Апокалипсису и далее: «Моя Великая Смерть» Масодова

В те времена, когда дымами
не подпирались небеса,
а на весу держались сами,
на тонких звездочках вися,
был весь простор доступен взору —
ни труб, ни башен, ни креста:
не так давно найдя опору,
двуногий строил дом как нору,
его пугала высота.
Был дом его и утл, и плосок,
весь состоял из пней и досок
с узором в виде странных рыл.

А Часовщик уж землю рыл.

В цилиндрах доменных печей
его рабов шуруют клещи.
Под сотней гаечных ключей
железо ржавое скрежещет.
Разъярена, раскалена,
стекает каша чугуна.
Тысячелетье стройка длится,
земля дрожащая дымится,
и вот, на тысячном году,
деталь последняя застыла.
Часы – бессмертия могила —
стоят, готовые к труду.

Туга, темна и тяжела,
внутри пружина ожила.

Рвалась плененная пружина!
Тряслась огромная машина!
Летели гири вверх и вниз!
Колеса за руки взялись…
Их мерный ход казался страшен.
Вращение зубчатых башен
во мраке выглядело сонным.
Качались на цепях мосты,
скрипя, и к пропастям бездонным
слетали искры с высоты.
Под каждой цифрой циферблата
стоит охранный каземат,
и сорок два ночных солдата
той цифры тайну в нем хранят.
На циферблате, в самом центре,
воздвигнут замок выше церкви,
во тьму вонзает шпиль стальной.
На этом шпиле стрелки кружат,
и ход их мерный сеет ужас
вокруг машины остальной.
Там Часовщик засел навечно,
воруя время человечье.

Дитя! вокруг лишь повторенье,
безликих дней круговорот.
Сменить паренье на старенье
заставит маятника ход.
Добавит сладенькой воды
в твои мерцающие яды,
твои заросшие сады
распашет в правильные гряды!
Беги!
В дымы лесных кострищ,
беги в заброшенные парки,
беги в пустыни старых крыш,
беги в придуманные карты!
И помни: не навек Часам
смертельно властвовать на свете.
Угрюмый смертоносец сам
себе приготовит сети.
Ведь дети сказочной красы
когда-нибудь Часы обрушат
тем, что возложат на Часы
охапку елочных игрушек.
И дрогнут солнце и луна!
И власть часов сокрушена!

 

К Апокалипсису и далее: «Моя Великая Смерть» Масодова

«Я — человек, — говорит он. — Я — человек, который похоронил Бога. Я — человек, который перешагнул бездну. Наступит время — и все люди пойдут за мной, нескончаемым потоком, мертвые и живые. Когда-то я умер, но теперь я — будущее. Будущее — это Моя Великая Смерть!»

«Ключ от Бездны»

Даже среди наиболее недооцененных и недопонятых писателей Масодов занимает особое место. Одни считают его автором зомби-хорроров пионерской тематики, другие – помешанным маньяком, сублимирующим садистские и некрофильские желания в тексте, а третьи просто не способны объяснить остальным, что же так задело и захватило в его произведениях.

Многим происходящие в реальности Масодова явления кажутся «немотивированными» – как, например, часто упоминаемое убийство репетитором своего ученика в «Небесной Соли». Мол, у учительницы не было горячей воды дома, вот она и перерезала горло ученику, руки помыть. Масодов же. Поехавший.

Утверждающие подобное просто не читают Масодова, не погружаются в материал. Им чего-то не хватает, чтобы понять: глаза мальчика Пети, «зеркало» его души, и были для Лидии Михайловны тем небом, которое в них «отражалось».

Бескрайнее небо, образ несформировавшейся, не загрязнившейся, не павшей детской души потребляется учительницей по законам, которые язык не поворачивается назвать законами симпатической магии (настолько этот жест до-магический или истинно магический, до-сознательный), чтобы поглотить эту чистоту, эту соль не земли, но самих небес. Моет же руки в крови она по совершенно бытовой нужде, что должно создавать ощущение непостижимости ужасного союза соли небес и земного людоедства. Однако для многих читателей разделения между бытовым и небесным даже не возникает, несмотря на то, что Масодов пишет далеко не в расчете на людей, читавших «Золотую ветвь».

Наоборот, в его прозе во весь рост и во всю ширь встает призрак иррационального, доязыкового, подкожного ощущения Мрака и Чуждости, призрак, в котором не отделить еще «сатану» от «иноплеменника», а «умопомешанного» от «иблиса».

Чего же не хватает тем, кто дальше, чем «зомби-хоррор с пионерками и Лениным» в понимании творчества Масодова не идет? Что скрывается за всеми этими непроницаемыми для обыденного взгляда некротическими вуалями из мертвых пионерок, сатанинских пророчиц и Гагариных-Люциферов? Не зря же самые чудовищные, устрашающие, повергающие в трепет монстры Масодова – это вовсе не маньячки, грязные чудеса или восставшие мертвецы, а сами Любовь и Будущее. Как они стали чудовищами? Зачем? И стали ли?..

«Мрак твоих глаз»: смерть мифологии, жизнь волшебства

   — Как так может быть? — тихо спрашивает она Соню. — Ведь жизни нигде больше нет.
— Ты не знаешь о жизни, — отвечает Соня. — На, пей, — она прикладывает запястье к Наташиному рту. — Возьми свою кровь обратно.
— Я не хочу, — шепчет Наташа. — Я устала ходить.
— Пей, — ласково говорит Соня. — Я люблю тебя.

«Мрак твоих глаз»

В очень небольшом по объему наследии Масодова основное место занимает трилогия «Мрак твоих глаз», названная по первому из романов. В нем советская действительность получает осмысление мифологическое, сказочное – только таких сказок на свете еще не было…

Главная героиня «Мрака…» не верит в будущее, путь ее «ведет в прошлое», она поражена бессонницей, которая «огромный звёздный вихрь, начинающийся из её груди и превращающий её из человека в космический элемент, которому отдых не нужен». Само ее детское, но уже мертвое существо можно толковать как космическую не-Смерть, победившую Жизнь в ее самую радостную и счастливую пору, превращенную в «ужас, встающий со дна». (В некоторых моментах Масодов явно перегибает палку, например, описывая ноги Сони, которые «плотно прижаты друг к другу, наверное, в целях равномерного распределения холода и энтропии» – или, может быть, это привет от писательской манеры Платонова?)

Весь ее мир – мир чудесный, магический… но только черномагический, «чудесный» в смысле «чудовищный». Здесь «магия мертвых» «ржавыми прутьями» «скрепляет вещество бетона», здесь очки Берии помогают ему уклоняться от пристального взгляда смерти и вполне реально столкновение ревущего чернокаменного голема-Ильича с восставшим из гроба богочеловеком Лениным.

В общем, действие «Мрака…» происходит во времени и пространстве мифа, в мире мифологическом, однако новой черной мифологической эпохе складывается новый мир, мало похожий на прошлые. Это не старый миф на новый лад – это его восставший труп.

Больше нет Гроба Господня или Небесного Иерусалима, Священного Грааля или Мекки. Хотя правила во многом остаются прежними, боги, герои, предметы силы и места могущества обретают новые формы. Новая расстановка сил превращает простой и ясный ранее мир «добра против зла» в нечто совершенно иное. В конце концов, какая живому разница, победит мертвый пионер или мертвый чекист? Какое ему дело до того, погаснет ли Пламя Революции? И продолжат ли дохлые (?) пионеры держать Вечный Салют? Тем более во времени, когда и без того искусственная идеология окончательно разрушена.
Возможно, это один из главных интересующих нас в Масодове вопросов: кто и почему понимает Масодова, а кто нет?

Вот один из утонченных камней преткновения в этом вопросе. В критический момент обреченного похода пионеров против Черной Москвы главная героиня «воскрешает» одну из своих убийц (девушку, которую та в начале повествования сделала нежитью), напоив ее собственной кровью, когда-то из тела воскрешаемой и полученной. Воскрешает практически против ее воли, воскрешает из Любви – не человеческой, не живой или мертвой, а страшной Звездной Любви, поднимающей мертвецов из могил.

Можно ли понять, как мертвая может полюбить мертвую и воскресить ее к не-жизни? Можно ли ощутить, почему победа пионеров, архангелов революции и Ленина лучше победы каменного Ильича, мертвых чекистов и Берии? Это ведь не старое сражение Ивана-Дурака с Кощеем, это Вечно Живые Кощеи против Вечно Мертвых – любой сказитель удавился бы от такого сюжета, да и просто современники наши стараются тут же расчитать прочитанное.
Однако ответ на этот вопрос – можно! Но это понимание доступно лишь тем, кто способен ощутить сопричастность победе одного над другим, способен на читательском опыте пережить «космическую не-Смерть», а, значит, уже и сам хоть немного, но «мертвый», сам «космический элемент», «часть звездного вихря».

Финальная сцена «Мрака…» зеркально повторяет все действие: каменный голем (земная Жизнь), явно действующий, могучий и страшный, но на самом деле неживой, противопоставлен мертвому, но вставшему человекобогу, живому и могущественному. Вся «вечная зима Черной Москвы, вызванная мертвыми коммунистами» черного голема противопоставлена восставшему из мертвых, а также пережившему смерть детству (оттаявшим из смерти пионерам, восставшим девочкам-упырицам) с его «вечным салютом», «дедушкой Лениным» и косами, которые не расплести, потому что «их скрепляет завет вождя».

Удивительно, насколько хорошо у Масодова получается превращать ложные мифологемы советской идеологии в страшные, архаичные образы, напоминающие скорее о хтонических временах язычества, чем о мифах политеизма. Рецепт, впрочем, очень простой: нужно просто оголить истинную природу происходившего. Напомнить, что огонь коммунизма и правда требовал горячей крови, причем крови самоотверженных Людей с большой буквы, а не свиней; что его яркое пламя обещало тепло, а наступили лишь вечные заморозки мертвых чекистов; что политтехнологии Октября для глубинных слоев бессознательного работали и до сих пор работают на полную катушку, как Комсомольский Значок Зои Космодемьянской – ведь на таком уровне разницы между мифом и миром нет.

Однако не-мертвая мифология в «Мраке твоих глаз» – лишь пробный камень, первая попытка отыскать потайную тропу к сокровенной глубине, на которой развертывается основное действие произведений. Слишком много лишнего, мельтешащего, но цепляющего квазимифологического материала поднимается вместе с по-настоящему важными вещами, хотя при этом нельзя даже утверждать, что на страницах романа проявляется пророчества «Апокалипсиса», цитаты из которого служат эпиграфами к каждой главе.

Хотя сам по себе прием превращения мертвой идеологии в работающую мифологию заслуживает внимания, но далее Масодов отказывается от него, оставляя лишь некоторые, наиболее полезные для его целей, приемы.

Соль небесная против земной грязи: «Тепло твоих рук»

«У Марии кружится голова, поток пространства обрушивается на неё, не сдерживаемый больше колдовством её маленького мозга, летучие мыши замирают в воздухе, сердце перестаёт биться, дыхание замирает, едва отпустив последний воздух, и Мария видит Звёздную Мельницу. Она движется над головой Марии, она движется медленнее времени, и звёзды движутся вместе с ней, уходят в неё, заплетаясь огромными распылёнными косами, и Мария сразу осознаёт, что сама движется, влекомая огромной неведомой силой, засасывающей её в свою глубину, и что там живёт смерть».

«Тепло твоих рук»

Уже следующая часть трилогии, «Тепло твоих рук», происходит в реальном мире, на улицах обычной, а не Черной, Москвы. Главная героиня Мария – обычная живая девочка, уязвимая и несчастная, а вовсе не непобедимое умертвие, получившееся в «Мраке…». Ее все считают тупой и постоянно избивают – дома и в школе. Это, забегая вперед, один из сквозных мотивов творчества: детей, вестников Неземного, земное всеми силами пытается подавить и изувечить, а раз главная сила земного грубая, физическая, то сводится это либо к домашнему насилию, превращающему небесную соль в грязь земли, либо к потустороннему людоедству (впрочем, такие ли «земные» те «людоеды»?).

Девочка бежит от насилия из дома, и вскоре встречает близкое существо, сверстницу Юлию. Юлия умерла от рук «земной грязи» – ее долго насиловали (по ее определению – «делали ей гадость»), а после убили – и Юлия умерла в страхе, но не перед насильниками, а перед «чудовищной неведомостью, неведомостью больше всего». Такая смерть делает ее не-мертвой, дарит удивительное нечеловеческое знание Неведомого и недоброе волшебство. Теперь она охотится на обнаглевший и поднявший на Соль Небес руку земной скот с помощью ловли на живца.

Впрочем, ее охота – скорее атрибут нечеловеческого знания, которое открылось ей и которое она передает Марии. Потусторонний, глубочайший, лежащий по ту сторону жизни и смерти Источник ее волшебства, ее неестественной не-жизни, вращающий всю Звездную Мельницу из ее центра, в котором – гибель. Даже короткий опыт Мельницы дорого обходится Марии, а вскоре она проходит через нее, как через инициацию, становясь умертвием, возвышаясь над жизнью и смертью.

«Её детство, ах, какой ужас встаёт теперь с его дна». Теперь она будет полна крови.

Теперь ее действительность – действительность строк «Апокалипсиса», который в «Мраке…» открывал главы, а в «Тепле…» читает вслух следователь, палач Марии, вызволивший ее тело из морга. Для Марии-умертвия «Мельница вращается в другую сторону», она узнает злые секреты нового бытия и собственноручно убивает своих собственных родителей, обретая связь с «тайной, произведшей ее на свет», обретая злое могущество.

В повествовании, таким образом, возникает пророк чужой и злой правды, правды ненависти чистого, иррационального, но павшего Неба к устойчивой, последовательно грязной Земле. Возвещая свое пророчество-проклятие, она как злой дух одерживает учеников своей школы, превращая их, еще живых, в бездумных служителей бесцельного иррационального бунта загнанной «небесной соли» – теперь уже не против родителей, а против вооруженных солдат.

А вот и правда униженного Неба, обернувшегося против Земли:

Знайте, что отвратительны мне те, кто нищ духом, это вонючие овцы, глупо ревущие от голода в своих стойлах.
Отвратительны мне также те, кто плачет и те, кто молит о пощаде, никому не будет пощады и некому спасти их.
Кротость ненавижу я, потому что где кроткий, там и тот, кто мучает его, как скотину.
Знаю я также, что никому нельзя прощать, потому что тебе никогда не будет прощено даже то, чего ты не делаешь.
Сердце своё уподобить надо комнате, где никогда не загорается свет, и скрывать его больше, чем тайные места тела, потому что истинный стыд в сердце, и стоит открыть его, как все станут смеяться над ним.
Если кто протягивает тебе руку, ударь её ножом, потому что хочет он тебя столкнуть в могилу или увлечь туда за собой.
Истинно говорю вам, отравлены ладони, протянутые вам, яд смерти на них.
Нет ничего слаще крови и слаще наслаждения разрушать созданное.
Так просто разрушить то, что создано, где же сила создавшего?
Истинно говорю вам, дети превзойдут родителей своих.
Ни к чему искать сложное, потому что смерть решает простым способом.
Восстаньте и убивайте их, чтобы все они умерли!

Бойня небесных детей против земных солдат страшна, единственный девиз повстанцев – «Рви до крови». Девочки ожидаемо проигрывают, но в конце успевают принести в пентаграмму кровавую жертву и обрести в очистительном пламени, поглощающем школу, свободу от жизни и смерти.

Чистый свет нечеловеческого: «Сладость губ твоих нежных»

«Молитву помнишь? Бога помнишь? Снимай с себя всё».

«Сладость губ твоих нежных»

Завершается трилогия наиболее жестоким романом «Сладость губ твоих нежных». Главная героиня – снова маленькая девочка, и снова «мертвая пионерка». Только на этот раз большая часть повествования будет посвящена тому, что открывает врата не-мертвому космическому чудовищу, которое способно окончить дни этого мира; что создает «Снегурочку» – как «свыше», так и «снизу».

Если «Мрак твоих глаз» происходил в мифологическом мире Коммунизма, а «Тепло твоих рук» – где-то на границе между миром обыденности и миром магическим, то «Сладость губ твоих нежных» протекает в максимально грубой, мясной действительности – и именно это помогает лучше всего описать те зазоры и трещины, через которые в нее просачивается сила и магия.

Большая часть повествования – описание сделавшегося обыденным кровавого абсурда, разворачивающегося сначала в детском доме, куда попадает девочка Катя, дочь врагов народа, а потом и в исправительном учреждении, куда ее, ребенка, упекают даже не за чужие преступления, а за чужое взрослое безумие.

Во время одного из изнасилований Катя видит «Бога, огромного мохнатого пегого слона с забрызганным кровью рылом, и из рыла выходят два укороченных, мохнатых хобота». Во время людоедской трапезы, к которой ее безуспешно пытаются склонить, выясняется одна из разновидностей «местной настоящей любви»: «настоящая любовь — человека съесть, и не нужно желать, чтобы человек лучше стал, не нужно, Котова, это утопия, его нужно кушать таким, как он есть…  во время коллективизации бедняки мясо кулацких детей ели, это было правильно, и кровь надо было пить», а также: «я могу сделать с тобой всё, что угодно. Вот где начинается любовь. Ты понимаешь, гадина? Я могу вот так взять и врезать тебе по морде».

Выясняется и настоящая «правда земли», сотворенной «Богом-слоном»: «для коммунизма уже понадобилось миллионы врагов убить, и ещё больше убивать надо, для коммунизма человек из одной души состоять должен, тело и душа должны быть у него одно, он должен землю есть уметь, не только Настю Хвощёву».

Это – «действие снизу», то кровавое безумие, ставшее нормой, которое приводит к рождению божественного умертвия. Однако необходимо и «действие сверху». Например, загадочные сны, которые снятся Кате всю жизнь, а также странные видения, которые приходят к ней незадолго до смерти: некая «девочка», которая пытается ею стать, показывает ей странные картины из ниток, якобы ее изображающие, и которая внушает ужас, скрываясь во мраке и вдруг затем показываясь. Черная дыра в небе, разверзающаяся вместо потолка барака, беззвездный провал. И, наконец, нечто бесформенное, ужасающее, настоящее чудовище, настоящая сила, настоящее зло – принимающее форму самой Кати в финальном сне.

Героиня винит в привязавшемся к ней призраке «колдунов зла».
Решающий момент, увязывающий «низ» и «верх» – самоубийство, совершив которое, девочка подводит под монастырь и своих мучительниц, которые сами попадают в мясорубку кровавого абсурда, частью которого были. Их теперь самих насилуют и убивают другие слуги «бога-слона», мочащиеся в рот катиного трупа.

То, что раньше было иллюзиями и снами, становится суровой, ужасающей действительностью. Так происходит в каждом романе: Соня сначала странствует по миру обыденности и лишь потом попадает в мир мифологический; Мария начинает туповатой школьницей, чтобы закончить жестокой пророчицей; ну а Катя, изначально жертва обстоятельств, сама становится таким «обстоятельством» для сотен малолетних узниц. Все эти истории – про огонь, павший с небес и опаливший землю…

Быт восставшей «снегурочки» Кати описан до мелочей: как в старых сказках, она просит сначала теплой одежды, а потом и теплой крови; с другими узницами учреждения обращается теперь как со снедью, кого-то употребляя сразу, а кого-то «оставляя на ужин». Но при встрече со слугами «бога-слона» она уже убивает не руками или топором, а ни много ни мало «космическим ветром».

Почему она вернулась, мы уже выяснили: подогретая адским огнем земли, вдохновленная «черными колдунами», слугами мрачной беззвездной бездны, зараженная собственным двойником. Но зачем? Не воскрешать Ленина, даже не нести пророчество небес земной грязи. В этот раз «мертвая пионерка», причастившаяся волшебства, несет людям «чистый свет нечеловеческого», показывает им «улыбку на губах огромной космической смерти».

«Посередине белой равнины лежит в снегу ослепительный неприродный диск диаметром до десяти метров… На прозрачной, пузырчато преломляющей солнечный свет глади раскрыты прозрачные цветы, сплетаются прозрачные листья, приклеены маленькие прозрачные бусины диких ягод, сидят молчащие птицы, будто отлитые из водяного стекла. Всё это сделано, отшлифовано, вытаяно изо льда множеством маленьких живых рук, терявших от холода, голода и равнодушия материи своё тепло, и в тех местах, где замороженные пальцы утрачивали осязание и им уже не хватало тепла, чтобы формировать ледяной контур, девочки согревали мёртвую воду собственным дыханием, только бы смерть, напившись их жизни, навсегда превратилась в чистую красоту».

Это – идеальная манифестация «отраженного небесного огня», несущего «гибель всего известного человеку мироздания»: потчевать жизнью смерть и тем превращать ее в чистую красоту. И это, пожалуй, прямая противоположность всему, что происходило с Катей, которая смерть жизнью потчевала, но превращалось это только в боль, уродство и гадость, это насильное исправление земного порядка – только уже безнадежно ожесточенное.

Поэтому Снегурочка несет людям конец света. Апокалипсис, пророчеством которого является весь «Мрак твоих глаз», свершается в последнем абзаце третьей части. Конечно, он происходит не на земле — он происходит в мире сновидений, в который одним глазком подглядывала маленькая Котова, накурившись марихуаны, и в который она способна полностью попасть теперь, будучи нежитью, чтобы дать ощутить сладость губ своих нежных самому товарищу Сталину. Ощутить до смерти. Совершенно условные фигуры каменного Ленина и вставшего из гроба Ильича, условная пентаграмма, в которую происходит жертвоприношение, условные видения несчастной дочки врагов народа превращаются из сказок, мифов и снов в пророчества, а дорогой товарищ Бог в белом кителе умирает, разрушая весь выстроенный вокруг него мир, получив поцелуй в видении маленькой девочки.

Этот подлинный Апокалипсис, венчающий трилогию – как подлинны сражения соли небес с грязью земли, как подлинны победы звездного огня над холодной материей, как подлинна тщательно маскируемая боль каждого живущего, как подлинны сны и видения детской души.

Не бояться Вонючего Бога: «Ключ от Бездны»

«Я – будущее, – говорит он. И голос его ужасен».

«Ключ от Бездны»

Апофеоза гностический настрой Масодова достигает в романе «Ключ от Бездны». Все начинается с того, что одна девочка узнает «страшную тайну»: мир создан мертвым существом, «Вонючим Богом», «Большим Мертвецом», но есть и истинная жизнь, которой Он не знает, до которой ему не добраться, над которой у Него власти нет. Чтобы добраться до нее, нужно преодолеть замшелый мир слуг отвратительного Демиурга, необходимо достать Ключ от Бездны – за ним и пускаются в путь Наташа и Люба.

Центральное место в «Ключе…» занимает созданный по лекалам, оставшимся от «Мрака твоих глаз» люциферианский образ Гагарина, человека, превзошедшего мир, павшего на землю настоящей звездой, несущей погибель и освобождение. Более всего «Ключ от Бездны» пересекается именно с «Мраком твоих глаз»: там первую главу открывала цитата «и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны» (фактическое описание заключительной сцены «Ключа…»), там в самом начале «Смертность Бога не подлежит сомнению, и в будущем он давно уже умер, но в прошлом, созданном им как ловушка для живых существ, от него не спастись».

Снова, как и в описанной выше трилогии, происходит бунт живого и свободного против мертвого и земного, устойчивого, но управляемого одним лишь страхом, подчиненного никчемному, гнилому, но Хозяину. Снова восстающие из могил мертвецы служат девочкам-умертвиям (одна умерла, но воскресла от чрезмерного гностического познания, другая и вовсе стала Хозяйкой Мертвецов), даже устраивают по их слову свой странный посмертный быт – а после и восстают против живых всей мертвой ордой со всех кладбищ и братских могил…

Во всем «Ключ от Бездны», способный, впрочем, доставить любому любителю Мамлеева немало удовольствия, вторичен — кроме откровенного и прекрасного описания Конца, который будет там, после того, как все люди умрут, все сражения отгремят, а все кровавые океаны высохнут; после того, как умрет Вонючий Бог, а узы страха, которыми он правил, спадут.

Можно сказать, что в «Ключе от Бездны» Масодов по сравнению с трилогией просто делает еще один шажок вперед, показывая, что станется после того, как Апокалипсис уже произошел.

Там совершится обретение себя. Как Снегурочка нашла свое собственное мрачно-чудовищное Я в своих снах, так Люба и Наташа узнают, что они и были Дверью Бездны и Ключом от Бездны, а их будущее — Смерть. Его Великая Смерть, павшая вечной звездой в родные хлеба.

Зашиваясь синими нитками: «Небесная соль»

«Дядя Костя не заставит её больше называть себя хозяином, потому что у неё есть уже настоящий хозяин, огромный, затмевающий свет бытия.
И вечный».

«Автобус»

Несмотря на относительно небольшой объем единственного у Масодова сборника рассказов (меньше 125 страниц), осветить их совершенно необходимо: многие мотивы творчества получают в сборнике продолжение, логическое завершение, а кое-где и вырождаются.

Ясна ценность открывающего сборник и уже упоминавшегося в самом начале рассказа «Небесная Соль» – в нем в самой сжатой форме дан образ «соли небес», чистой души, такой, которой обладают герои и героини каждого романа – и той жажды выдавить, выдоить, высосать ее из них, которая преследует по пятам любого ее носителя. Или ты, или тебя – таков закон мира Масодова. И, поскольку чтобы обладать «солью» необходимо быть чистым, незамутненным – скорее тебя. Исключение случается разве что для носителей «звездного вихря» – но им в любом случае придется умереть.

Соединение вампирического мотива и мотива «соли небес» проходит сквозь несколько рассказов: в «Ларингологе» прикосновение к маленькой девочке – прикосновение «к прекрасному, к вечному, к тайне мира», но и топливо для поддержания «сверхжизни», по сравнению с которой обычное существование – все равно что смерть.

В «Там», одном трехстраничном предложении, выражено настоящее признании в любви – к чистоте и нежной слабости; и ненависти – к огрублению и смерти.

Пожалуй, до максимума вампирический мотив в объединении с мотивом «соли небесной» доведен в рассказе «Крематорий», где желание не допустить «загрязняющего» взросления, оградить от падения в никчемный мир, сохранить волшебство детства и получить возможность разделить его посредством любви выражаются в убийстве и сделке с настоящими прислужниками зла. Герой «Крематория» отнимает у ребенка жизнь, а затем и возможность спасения в огне – превращает дитя в умертвие, но достигает с ним истинной близости душ, после которой ему «хочется жить».

Однако многие рассказы такой глубиной похвастаться не могут. Так «Золотой Таракан» – скорее обыгрывание детских страшилок, как и садистские «Синие Нитки», впрочем, по-настоящему наводящие ужас, использующие по полной механизмы до-мифологического трепета перед хаотическим и злым Неведомым, которые разработаны еще в «Мраке…». Рассказ «Дядя Нос» может продолжить ряд произведений такого рода, жутковатых, но не несущих ничего, кроме ужасного, но существующего абсурда, как и «Проститутка», в котором «вампирический» мотив, кажется, пародируется уже самим Масодовым.

Наконец, ничего кроме брезгливости не могут вызвать «Экзамен», повествование о преподавателе, шантажирующем студентку то ли в угоду извращенному вкусу, то ли просто во славу безумия, «Гниды», наполненные копрофагией и домашним насилием для никого, «Сука» с нереализованным обещанием зоофилии и детоубийством…

В общем, если кое-где в романах Масодов перегибал палку с садизмом, сумасшествием и извращенной чувственностью, то обычно это служило сюжету и усиливало впечатление, однако во многих рассказах выглядит попросту необоснованным. По сравнению с ними «Мороженщица» – пасторальная зарисовка про пустоголовое создание-продавщицу мороженого, которая «тоже, подобно Творцу Вселенной, попала головой в газонокосилку» – выглядит, по крайней мере, элегантным, но впечатляющим абсурдом. Жжжжжж.

Наконец, особняком стоят рассказы «Автобус» и «Дорога на запад», которые стоит прочитать даже в том случае, если никакие «вампирические» мотивы вас не интересуют вовсе. Именно в них видны отблески самой сути творческого послания Масодова.
«Автобус» позволяет испытать ужас потери себя, потери души и Вечности перед лицом нечеловеческого, потустороннего могущества абсурдной вселенной — там является образ, параллельный «Звездной Мельнице», пусть и гораздо более слабый, но впечатляющий (во многом рассказ и похож на роман «Тепло твоих рук», чуть видоизмененный и сжатый до невозможности).

Ну а «Дорога на запад» в такой же редуцированной, сокращенной до формулы форме отражает путешествие души, которое родом из романа «Сладость губ твоих нежных». Пустившейся в поход за мифом, удивительной сказкой, но наткнувшись на кровожадное чудо, маленькая девочка испытывает напор чужого насилия и Голода, которые выталкивают ищущую в совсем иную действительность — которая внезапно позволяет достигнуть цели, правда, уже совершенно иной, настоящей, странной и страшной.

К Апокалипсису и далее: «Моя Великая Смерть» Масодова

В своем небольшом творческом наследии (трилогия «Мрак твоих глаз», «Черти», Ключ от Бездны» да крошечный сборник рассказов «Соль Небес») Масодов умудрился найти в нашем мире зазоры и трещины, через которые сквозит Неведомое, изобрел орудия для их расширения и показал, что будет, если мы ими воспользуемся… И дал понять, что мы УЖЕ ими воспользовались.

Он описал Горизонт Чуждости, горизонт нашего собственного превращения из людей в нелюдей, сумев при этом остаться незамутненным оценками, открыв человеку будущее не благое и не дурное, но нечеловечески родное – и оттого еще более страшное.
«Стать нелюдем» можно и обретя истинно Божественное, и истинно Сатанинское начало, и пав до уровня бессмысленного мяса, пожирающего другое мясо и не видящего ничего кроме плоти, и возвысившись до уровня, когда человек становится Человеком, обретя Ключ от Бездны, став ее Хозяином.

Выйти за любые поставленные границы к Истинной Любви, Истинному Будущему, показать, чем может стать человек на этом пути и призвать – не рваться вперед, как строители коммунизма и мертвые чекисты, но хотя бы для начала научиться различать ближайшие варианты пути, не бояться понимать, что это мы – абсурдное ожившее мясо, мы – сияющая во мраке Звезда, мы – потерявшиеся в темноте, но полные изнутри звездным вихрем дети.

И никакой Большой Мертвец, никакой Ржавый Автобус, никакой товарищ Сталин нам больше не Хозяин – и не станет им.