Повествование, которое само себя направляет: сновидение в стиле Берроуза (интервью К. Никербокера)

От переводчика. Интервью Никербокера с Берроузом, которым открывается один из наиболее интересных для восприятия текстов Берроуза-Гайсина, Third Mind, посвящается тем скорее магическим, чем литературным находкам, на которых Берроуз основывает свое творчество и изучению которых посвятил немало лет. Роль сновидения в создании текста, направление человеческой эволюции и ее следующий этап, возможные пути и практические приемы по его достижению, использование разрезок для выведения повествования на новый уровень и роль внимания – обо всем этом Инспектор Ли говорит не в теории, а на собственной задокументированной практике.

fr. Chmn

Уильям Берроуз: Не знаю, когда конкретно повествование начинает само себя направлять, но я уверен, что корни этого явления нужно искать в том, что мы бы назвали «сновидением», точке соприкосновения слова и образа. Раньше я проводил большое количество экспериментов с записными книжками: я делал газетные вырезки, если читал в них о чем-то, что напоминало мне сюжеты моих собственных книг, и вклеивал их в записную книжку вместе с соответствующими цитатами, а также всегда фотографировал те уличные сцены, которые напоминали мне сцены из моих книг. В результате всех этих действий заметил, что почти всегда при оформлении того или иного коллажа мне вспоминались сновидения предыдущей ночи, которые кажутся мне точкой соприкосновения этих слов и образов.

Другими словами, я попытался разобраться в тех сложнейших комплексах связей, которыми соединяются слово и образ. Параллельно я также занимался тем, что называю «Путешествиями во времени», для которых необходимо было добывать временные координаты – ими служили данные о том, что я, например, фотографировал, пока ехал на поезде, о чем я тогда думал, что я читал и что писал. Благодаря всем этим данным мне удавалось проецировать себя в тот момент времени.

Конрад Никербокер: В «Нова Экспрессе» вы заявили, что для вас желанна тишина.

У.Б.: Это самое желанное состояние! Намеренное совмещение слова и образа может вести к тишине. Записные книжки и путешествия во времени это только упражнения для развития осознанности, упражнения для мышления в ассоциативных блоках, отличающихся от слов. Я потратил некоторое время на обучение иероглифическим системам, египетским и майянским. Каждый иероглиф это – бах! – целый массив ассоциаций! В наше время слова стоят на пути достижения того, что я называю «бестелесным опытом». Приходит время оставить тела позади!

К.Н.:  Маршал Маклюэн сообщил, что вы считаете героин необходимым средством для перехода из тела в состояние среды, включающей в себя всю вселенную. Но из того, что вы сказали, вовсе не следует, что вы заинтересованы в обмене тела на такую среду!

У.Б.: Нет, героин как раз сужает осознанность. Успех ко мне как к писателю пришел только после того, как я с него слез. Я заинтересован в том, чтобы узнать и понять побольше из того, что происходит вокруг, получить максимально доступный мне уровень осведомленности и внимательности к происходящему. Беккет захотел самоуглубиться. Я же наоборот устремлен наружу!

К.Н.: А у вас получалось достаточно долгое время думать образами в полной внутренней тишине?

У.Б.: Я становлюсь все более опытным в этом благодаря частично работе с записными книжками, а частично изучению связей между словом и образом. Попробуйте сами: тщательно запомните значение абзаца текста, а затем прочтите его. Вы увидите, что можете бессловесно читать его, не воображая у себя в голове слов или произносящего их голоса. Выдающийся опыт, переносящий нас к сновидениям. Стоит начать мыслить образами, бессловесно, и вы уже на пути к сновидению!

К.Н.: Почему для вас столь желанно отсутствие слова?

У.Б.: Я считаю это направлением нашей эволюции. Слова это уже очень устаревший инструмент мышления, они скоро будут отложены в сторону – может, даже раньше, чем мы думаем. Это случится в Космическую Эру. Многие серьезные писатели отказываются сотрудничать с технологиями, а я никогда не понимал этого страха. Многие из них боятся даже звукозаписывающих устройств и самой идеи использования механических приспособлений для достижения целей литературы, это для них осквернение святыни. И это – одна из целей нарезок. Слишком много сверхъестественного преклонения перед словом! Бог мой, говорят они, ты не можешь нарезать эти слова! Это еще почему?! Я вижу, что найти заинтересованных в нарезках людей легче не среди писателей, а среди докторов, юристов, инженеров, любых открытых новому, интеллигентных людях.

К.Н.: Как вы пришли к Нарезкам?

У.Б.: Мой друг, Брайон Гайсин, американский поэт и художник, тринадцать лет проживший в Европе, был, насколько я знаю, изобретателем Нарезок. Его поэма-нарезка «Minutesto­Go» была показана по BBC, а потом и выпущена в печати. Летом 1960 года, после публикации «Голого завтрака», я был в Париже и заинтересовался возможностями этой техники, так что начал сам экспериментировать. Конечно, когда теперь я размышляю об этом, «The Waste Land» был первым моим стоящим коллажом-нарезкой, да и Тристан Тцара много сделал в этом направлении. Дос Пассос руководствовался подобными идеями в одном из эпизодов «The­Cam­er­a­Eye» в США. Я чувствовал, что работаю с той же целью; так что нарезки стали серьезным открытием для меня, особенно когда я увидел их в деле.

К.Н.: А что такого предлагают читателю Нарезки, чего не может дать обычное повествование?

У.Б.: Любой прозаический или поэтический отрывок имеет определенное количество вариаций, каждая из которых может быть интересна и ценна сама по себе. Страница Рембо, которую вы нарежете, сможет породить несколько новых образов Рембо – и это будут образы, относящиеся к его творчеству, однако новые.

К.Н.: Вы порицаете образование образов, но при этом сами создаете их?

У.Б.: Да, это парадокс любого работающего со словом и образом человека, тем более что их производством все еще занимаются художники и писатели. А нарезка создает новые связи между старыми образами, благодаря чему они становятся объемнее и полнее.

 

К.Н.: Вместо того чтобы влезать во всю эту кутерьму с ножницами и бумажными обрезками не можете ли вы попросту добиться того же самостоятельно с помощью пишущей машинки?

У.Б.: Разум человека не может решать таких задач. Так что если мне захочется нарезать вот, например, это [берет копию The Nation], то я могу сделать это множеством способов. Я могу читать через строку. Получится следующее: «Сегодня нервная система человека окружает нас. Любое достижение техники обеспечивает еще большее вовлечение человека в создание среды всего коллектива. И эта внешняя нервная система-среда может быть полностью перепрограммирована, со всеми ее личными ценностями и социальными величинами, являющимися теперь просто ее содержанием. А программируется она очень легко, как радиосеть, мгновенная вовлеченная в эту среду. Порядок чувства».

Вы обнаружите, что в этом столько же посыла, сколько и в оригинале, вы научитесь выделять какие-то слова и налаживать в этом внутренние связи… Думаю, я должен вырезать вот это, а это переместить. Но мой разум этого бы просто не заметил, ведь это все равно что удерживать в уме целую шахматную партию со всеми ее возможными ходами и тактиками, чего просто невозможно сделать. Механизмы мышления, отвечающие за отбор и отсеивание, просто не допустят такой работы.

К.Н.: И вы верите, что аудитория может научиться воспринимать нарезки?

У.Б.: Конечно, ведь нарезки просто задействуют обычные психосенсорные механизмы, действующие постоянно! Кто-то читает газету, двигаясь по строчкам одной за другой в четкой аристотелевской манере – одна идея в одном предложении. А кто-то читает через строчку, да еще и косится на того, кто перед ним сидит. Вот тут уже возникнет нарезка. Я как-то завтракал Нью-Йорке пончиками с кофе, размышлял, что постоянная жизнь в этом городе напоминает, наверное, жизнь в целой куче коробок – и вдруг увидел за окном грузовик с этой самой кучей коробок. Это нарезка – точка соприкосновения того, о чем ты думаешь и того, что вокруг творится.

Я превратил такое сновидение в привычку при каждой прогулке по улице. Загадывал, что, когда я доберусь до определенной точки, то там увижу что-то, буду об этом размышлять, а вернувшись домой, все опишу и запишу. Какой-то материал я позже использовал, а какой-то нет. У меня скопилось в буквальном смысле несколько сотен необработанных страниц с такими описаниями, как и мой дневник. В некотором смысле это путешествие во времени.

Большинство людей не замечает ничего, что вокруг них происходит! Это мое принципиальное послание писателям: Бога ради, да держите же вы свои глаза открытыми! Замечайте, что вокруг вас происходит. Я гулял с друзьями по улице и спросил у них, видели ли они, кто только что прошел мимо. Нет, они его даже не заметили! С этим связана интересная история, произошедшая на поезде. Я давно не ездил на поездах, заметил, что в них теперь нет купе, а вместо него я ехал в целой спальне, так что мог печатать на машинке и смотреть в окно, да еще и фотографировать. И также я записывал все знаки, которые замечал, и все мысли на этот счет. И нашел несколько выдающихся точек пересечения! Например, у моего друга в Нью-Йорке есть лофт, и это друг сказал, что каждый раз, как они выходят из дома, оставляя дверь в ванную открытой, в дом пробирается крыса. Я выглянул за окно и увидел контору по борьбе с вредителями!

К.Н.: Одним из недостатков нарезок является лингвистическая база, на которую они опираются, прямое последовательное высказывание. Изменить ее – огромная работа.

У.Б.: Да, к сожалению, сам принцип построения высказывания, допускающий утверждение только одного из множества вариантов действительности и отрицающий остальные – это наибольшая ошибка западной мысли. Вы, должно быть, помните Коржибски и его идею не аристотелевской логики. А однозначное мышление это попросту неточное мышление. Происходящее так не происходит, так что аристотелевский конструкт – главные узы западной цивилизации. Нарезки же – это шаг вперед, отказ от этого бремени. Должен сказать, что в китайском языке нарезки прижились бы гораздо быстрее, ведь для чтения на китайском и без того приходится заново толковать каждый иероглиф. Это и так нарезка.

К.Н.: Что по-вашему произойдет с обычным строением сюжета в литературе?

У.Б.: У сюжета всегда оставалась его функция создания схемы, по которой персонаж перемещается из точки в точку, что не изменится с применением новых техник – таких, как нарезки. Однако благодаря их применению возрастут возможности наблюдателя, повествование станет объемнее и вместительнее, а эстетический эффект обогатится и расширится.

К.Н.: «Нова Экспресс» это нарезка многих писателей?

У.Б.: Среди них Джойс, Шекспир, Рембо, много писателей, о которых никто и не слышал, а также некто под именем Джек Стерн. И Керуак. Не знаю, стоит начать все это нарезать и смешивать, и отдельные имена тут же теряются… Жене, конечно, его я отмечу особо. Хотя то, что он писал, относится скорее к классической французской прозе, он не новатор в области языка. Кафка, Элиот, кое-что из моего любимого Джозефа Конрада. Мой рассказ «They Just Fade Away» это просто складка (как нарезка, только вместо нарезания вы складываете) «Лорда Джима». В действительности это почти его переложение. Мой Штейн это Штейн из «Лорда Джима». Другой мой фаворит для нарезок – Ричард Хьюз. И Грэхам Грин.

Я также упражняюсь, например, в каждом путешествии, разделяя записную книжку на три столбца. В первый записываю отчет о путешествии, что вообще случилось: я приехал в аэропорт, что мне там сказали клерки, что я подслушал в самолете, в каком отеле я зарегистрировался. Во второй я описываю свои воспоминания: о чем и когда я думал, какие мысли у меня пробуждали те или иные места и события. Ну а в третью колонку, «колонку для чтения» я заносил цитаты из всех книг, которые читал в путешествии.

Кроме Грэхама Грина были и другие книжки. Я использовал Won­der­ful Coun­try Тома Лиа во время одного из путешествий. Посмотрим-ка… И The Cock­tail Par­ty Элиота, In Haz­ard Ричарда Хьюза.

Например, я читал Won­der­ful Coun­try Тома Лиа, в котором главный герой пересекал мексиканскую границу. Ну а я как раз подъезжал к французской границе, так что тут же записал это на полях. Или же я на лодке или на поезде, читаю The Qui­et Amer­i­can; смотрю и тут же вижу qui­et Amer­i­can повсюду вокруг! Конечно же, тут сразу оказывается целая орава таковых американцев, каждый с бутылкой холодного пива. Вокруг столько необычайного, стоит лишь держать глаза открытыми! Я читал Рэймонда Чендлера, одним из его персонажей был стрелок-альбинос. Боже мой, и в комнате при этом со мной сидел альбинос! Правда, не стрелок.

Что еще? Подождите-ка, проверю сейчас по своим регистрационным книгам, никого ли я не забыл – Конрад, Ричард Хьюз, фантастика, достаточно много фантастики. Эрик Франк Рассел написал несколько очень, очень интересных книг. Вот, например, одна из них – «Звездный Вирус», уверен, вы о ней и не слышали. В ней он разрабатывает концепцию тех, кого он называет Дедлайнерами, способных сглазить всех вокруг своим злым взглядом. Я прочел об этом когда был на Гибралтаре, и конечно тут же нашел вокруг себя кучу Дедлайнеров! Там же была история о рыбном пруде и цветочном саду. Мой отец всегда очень интересовался садоводством.

К.Н.: Ввиду всего этого, как вы думаете, что произойдет с литературой в ближайшие двадцатьпять лет?

У.Б.: Ну, во-первых, наука и искусство будут все больше и больше сближаться. Ученые уже изучают творческий процесс, и думаю, что вскоре граница между искусством и наукой падет, ученые станут более творческими людьми, а писатели наоборот станут строже к тому, что они пишут. Я не вижу причин почему мир творческих людей не может смешаться с Мэдисон Авеню. Поп-арт – это шаг в этом направлении. Почему у нас не может быть рекламы с прекрасным словом и прекрасным образом? Я замечал, что прекрасные цветные фотографии уже возникают на рекламных объявлениях виски. И именно наука изучит для нас формирование ассоциативных блоков.

К.Н.: Думаете, это уничтожит магию?

У.Б.: Нисколько. Я бы сказал, это ее усилит.

К.Н.: Вы как-то используете компьютеры?

У.Б.: Не использую, но я читал компьютерную поэзию. Я могу взять компьютерную поэму и попробовать найти в ней корреляты, а также создать для нее иллюстрацию – уверен, это возможно.

К.Н.: Тот факт, что эта поэзия происходит из машины, нивелирует ее ценность для вас?

У.Б.: Думаю, любой продукт творчества должен оцениваться по содержанию, а не происхождению.

К.Н.: Поэтому вы не расстроились, когда узнали, что шимпанзе способны к абстрактной живописи?

У.Б.: Не расстроился, лишь бы рисовали хорошо. Люди иногда говорят мне «О, это так замечательно, но это всего лишь нарезка». А я говорю, что важно, что получилось, а не как или откуда. Что есть любое письмо как не нарезка? Кто-то должен программировать машину, кто-то должен нарезать. Помните, что я структурирую нарезки, выбираю лучшие из сотен вариантов предложений, которые можно было использовать.