На данный момент я вижу “Bat­man Apol­lo” как продолжение и завершение своеобразной трилогии, начатой книгами “Gen­er­a­tion П” и “Empire V”. При том, что (за редким исключением) практически все произведения Пелевина, начиная с “Омона Ра”, связаны друг с другом множеством милых перекрестных отсылок и описывают, так сказать, один «сеттинг», я бы сказал, что, например, “Чапаев”, “СКО” и “t” можно видеть как триптих об индивидуальном освобождении, а вот «трилогия ПVо» – это описание падения вниз, «обратного просветления» и порабощения ума.

Эти три книги описывают, на мой взгляд, «тело, душу и дух» вавилонской Машины Контроля. С человеческой основой этой пирамиды – халдеями – мы знакомимся в “Gen­er­a­tion П”, следующий уровень, представленный вампирами, открывается в “Empire V”, ну а вершина (или скорее дно) этого механизма – это великие undead и сам бэтман Аполло. На одном уровне – всемирный заговор медиаманипуляторов, создающих мир гламура и дискурса, включая и голографических политиков, нарисованных на компьютере (my sis­ter, do you still recall..?), и просчитанный на том же компьютере «протест», и поток литературы-кино-прессы, и комплекты моральных и материальных ценностей, и всё такое прочее. На другом уровне – битва вампиров за урожай человеческих страданий, превращаемых в «агрегат М5», причём, как выясняется, мир вампиров не очень-то отличается от мира людей (разве что, в худшую сторону). Ну и, наконец, тот уровень, где только богиня Иштар в её разных воплощениях в виде Великих Мышей (включая и самого чудовищного императора-бэтмана Аполло Тринадцатого), конкурирующих между собой за топливо в виде сгорающих человеческих душ.

Трилогия эта, и особенно последняя книга, достаточно сильно ассоциируется у меня с другими авторами из числа любимых – в первую очередь, это Филлип Дик, Уильям Берроуз и Р.А.Уилсон.

Берроуз говорил, что в цикле романов, начатых “Голым Завтраком” и законченном “Экспрессом Сверхновой” он разрабатывал «новую мифологию, для космической эры». Кажется, Виктор Пелевин делает нечто похожее, и при всех различиях авторов я вижу значительные и важные сходства. У Берроуза тоже постепенно открывается картина чудовищного космического заговора, причём в “Завтраке” мы видим только её внешнее «человеческое» измерение, основанное на «алгебре потребности», механизме зависимости и психофизиологического контроля – и вывод звучит примерно так: «наркоманы – все. Полицейские, продавцы, политики, учёные, обыватели, преступники – только у всех разный наркотик, а механизм один». А дальше, в следующих книгах, эта система выводится на космический и даже «метафизический» уровень. Человечество порабощено внеземной «бандой Сверхновой», некой группой космических существ, не имеющих физического воплощения сами по себе, и занимающих человеческие тела. Их пища и наркотик – эмоциональный кислород, энергия страха, ненависти, нужды и страдания людей. Ради этого они провоцируют человеческие конфликты, погружают людей в зависимость и контролируют каждое движение ума и тела. Одно из главных их орудий – Слово, вербальный ум, «Другая Половина», «вирус языка». «Главный» в этой банде Сверхновый – мистер Брэдли мистер Мартин, он же «мистер и миссис Д.», гермафродитный бог контроля, зависимости, разделения, двойственности и конфликта. Он – создатель и повелитель «предзаписанной вселенной», биологического фильма, знающий наперёд будущее человечества и заставляющий его двигаться к этому будущему. По его собственным словам, его существование зависит от страданий всех остальных существ. Чтобы он жил, другие должны умирать. Чтобы он был бессмертным, другие должны оставаться в плену времени, языка и зависимости.

Книги Филлипа Дика тоже неоднократно приходили мне на ум. Во-первых, сама структура романа, построенного как поток вложенных друг в друга галлюцинаций. Это, конечно, не редкость для Пелевина (“Чапаев” и “t”), но “БА” особенно напомнил мне книги вроде “Трёх стигмат” или “Убик”. Точно как персонажи Дика, герои Пелевина, раз оказавшись в лимбо, уже никогда не уверены, вернулись ли обратно в так называемую «реальность», давая поводы задуматься: а вот, например, Рама в финале – а вдруг он до сих пор висит на корабле Аполло, и весь его «одиночный пикет» – такой же сон, как и последнее свидание с «Софи»? Сплошь паранойя и шизофрения, верить никому нельзя, всё не то, чем кажется, везде заговоры, манипуляции сознанием и обман, обман, обман.

Но есть и более глубокое сходство с Диком – а именно, гностические образы, в особенности «вечная Империя». В том «измерении», где пребывает император Аполло, вилла Тиберия свеженькая и уютная, стены её выкрашены в бодрый красный цвет, император всё так же прогуливается по дорожке, Христа распинают, и весь мир – сплошная Чёрная Железная Тюрьма. После посещения корабля Рама вдруг понимает, что «апокалипсис уже был, на стыке античности и средних веков». Но это событие «затрагивало саму материальность видимого мира», и было скрыто поддельной историей. Это практически дословно то, о чём писал Дик. Я не знаю, имел ли в виду Виктор Олегович прямую отсылку к творчеству Дика, или это «одно из тех совпадений» – в общем-то, это не так уж и важно для меня лично.

Ну и “Иллюминатус!” Уилсона тоже где-то очень близко. И на уровне формы: вся эта конспирологическо-сатирическая оболочка, с изложением «вампоэкономики», всяких хитрых теорий, противоречивых взглядов, внутри которой множество персонажей делятся своим мировоззрением и мироощущением, и снова никому нельзя верить, и всё может ещё раз и ещё раз перевернуться с ног на голову. И на уровне содержания, как я его воспринимаю, и о котором чуть ниже.

Но сперва делюсь своим восприятием персонажей, начиная с великих undead: Дракулы, Аполло и Софи.

Бэтман Аполло – глава Империи, «Начальнег мира сего», олицетворяющий «естественный порядок вещей» или «естественное право» (привет, Айн Рэнд), то есть, как и подобает бэтману, такая «правда с кулаками». Аполлион\Аполлон, демоническая фигура, пытающаяся выглядеть, как позитивный «носитель света». Мне кажется, что многие его атрибуты, описанные в книге, поддерживают такой взгляд: Аполло=Антихрист.

На его чёрном судне Рама видит надпись OMEN (что можно воспринимать не только как латинское «знамение», но и как отсылку к известнейшему фильму о пришествии Антихриста), на шее его человеческого воплощения (весьма напоминающего мне Стива Джобса) – перевернутое сердце и перевернутую же звезду. А его настоящая шея, «проблему старения» которой решили американские вампиры – это часть хтонического древнего змея с головой льва, «считающего себя главным в космосе» (между прочим, именно так гностики изображали демиурга Иалдабаофа), и находящегося в постоянной наркотической коме. Голова Аполло – это голова римского императора, его любимые покои – вилла Тиберия (того самого кесаря, в чьё царствие распяли Христа). Его цель – увеличить выработку мирового страдания, чтобы длить своё бессмертное существование, но эта цель замаскирована под благовидными покровами «гуманности» и «политкорректности». В качестве платы за баблос, который необходим ему для поддержания своего бытия, он делится с прочими вампирами сомнительным знанием предзаписанного будущего, Ацтланским календарём. И кстати, помимо очевидного «привета» поклонникам майянских пророчеств, этот Календарь – прямая отсылка к роману “S.N.U.F.F.”, где говорилось, что наркогосударство будущего Ацтлан – это тот мир, куда явился в облике человека Маниту Антихрист.

Аполло – мастер манипуляции и использования технологий. Каждую новую технологию и идеологию он использует до тех пор, пока она, подобно его змеиной шее, не «уйдёт в тулово», а затем переходит на «новый курс». При этом цель его остаётся неизменной – власть-контроль-бессмертие. И у него всё получается, несмотря на массу проблем. Тем более что, помимо сменной шеи, у него есть Софи.

Софи – один из самых интересных и неоднозначных образов. В гностическом мифе София – «божественная мудрость», и по совместительству создательница того самого «змеельва» демиурга Иалдабаофа. В одной из трактовок мифа говорится, если я ничего не путаю, что она создала демиурга (а заодно и мир, похожий на концлагерь) потому, что в ней была дерзость, но не было любви. Что-то от этого можно увидеть и в романе Пелевина. Здесь о Софи говорят (хотя ещё вопрос, насколько можно верить словам Энлиля Маратовича), что она – «сон Аполло». Вспомним, кстати, что в анонсе книги говорилось о «гинекологии протеста» – вот Софи и есть воплощение протеста против системы. Она – это стремление переделать мир, улучшить его. Искреннее и благое намерение, становящееся дорогой в ад. Похоже, и Аполло, и Софи – оба считают, что правда – на их стороне. У них нет никаких сомнений в верности своего пути. Примерно как в мрачной фантасмагории “Убить Дракона”, где рыцарь Ланцелот, несомненно, искренний герой и борец за свободу людей, только вот его желание «освободить всех» быстро оборачивается новой Драконьей головой.

Или вот, более наглядный и очевидный пример – «левый-феминистский-социалистический протест» (вспомните оформление каюты Софи на корабле бэтмана!) против «правого-патриархального-капиталистического порядка». Протест, который, даже будучи искренним, превращается в точно такую же идеологию, догму, извечное желание найти «окончательный ответ» и «окончательное решение» (ну там, «чтобы быть свободной, женщина должна… и не должна…»). Но у Софи никак не выходит «стабилизировать эффект»: освобождение, ответ, решение может быть только индивидуальным, сиюминутным, динамическим, и никогда не окончательным. А любая «идеология свободы» – это всё тот же император. Типа, «анархизм – это когда у власти анархисты». Вот Софи и снится вампирскому царю, и одновременно каждый раз своей дерзостью его воссоздаёт. «Папа воюет на фронте, мама ебётся в тылу. Всё было видно, всё было слышно через большую дыру».

На другом уровне во взаимосвязи Софи и бэтмана можно видеть иллюстрацию вот такого «закона Гаутамы»: «всякое стремление ума‑Б к счастью есть источник страданий». Борьба с системой – это активное «недумание о белой обезьяне», она точно так же «изоморфна» системе, как негативное и позитивное изображение. «Быть не как все» – это просто «быть как все» со знаком инверсии. Попытки думать об отсутствии ума – это один из экстремальных режимов работы мысли. Попытка сыграть тишину на балалайке. Ну или,«сила ночи, сила дня – одинакова хуйня».

Однако же, в романе есть и такой момент, что на любой вопрос, помимо «да» и «нет», можно ответить «иди на хуй». Мне кажется, этот «ответ» в романе олицетворяют Дракула и прочие «лузеры», типа Озириса.

У Дракулы, как и у Аполло, тут крайне интересный ассоциативный ряд. Во-первых, он Dion­is­us, то есть Дионис, как «антитеза» Аполлона. Бог священного без-умия, любовного экстаза и Хаоса. Как и Аполло, он бессмертен, но его бессмертие совсем иного рода, это не бесконечное продление физического существования и сохранения «сущности» при смене масок – а отсутствие неизменной «сущности», постоянная изменчивость и сомнение. Аполло ассоциируется у меня с Антихристом, а Дракула, которого Софи назвала Дионисус – с Христом. Пропуск к нему – причастие в виде его крови (сохранившейся в комаре), а кровь эта становится доступна через экстаз любви. Он – The Undead, умерший и воскресший в виде бога, он, как и Христос, сопоставляется с Кришной, а его «позитивный вампиризм» – это, по сути, «возлюби ближнего своего». Ну а к тем, кому недоступна его кровь и прямое собеседование, его многочисленные учения приходят в виде отредактированных халдеями «мудростей» на все случаи жизни, и становятся, по сути, основой вампирической империи Антихриста-Аполло.

При этом – и Софи, и Аполло охотно и чётко отвечают на вопросы и излагают свою идеологию, показывают графики, анонсируют новые технологии: вот так мы можем сделать страдания человечества гуманными, а вот так мы можем сделать человечество счастливым. Дракула никакой внятной системы взглядов не излагает, а вместо этого попросту «ебёт мозги», уворачиваясь от какой-либо определённости. Наверно, его речи очень напоминают буддистские тексты (я тут некомпетентен, увы), но в любом случае там сплошные парадоксы, странноватый юмор и увиливание от прямого ответа. Как не надо – это он продемонстрирует. А как надо? А хрен его знает. Тем же самым занимается в диалогах с Рамой и Озирис. Озирис, кстати, тот ещё игрок и юморист – вот он, на пороге абсолютного побега, валяет дурака («хотел порубиться напоследок»), на всякие указания, мол, а как это совместить вот с этим, говорит – а хуй с ним, пусть Великий Вампир совмещает. Похоже, весь свой Абсолютный Побег (и предшествующую ему жизнь) он воспринимает как сложную и интересную игру. Чёрт его знает, куда он там, в итоге, свалил – может, просто на следующий уровень – однако, каков подход!

Сверхъестественные персонажи всей этой халдейско-вампирской вселенной больше, чем где-либо ещё у Пелевина (за исключением, пожалуй, “Шлема Ужаса”) кажутся аллегориями или персонифицированными архетипами – обратим внимание и на то, что чуть ли не большая половина действия “Bat­man Apol­lo” происходит в лимбо, который не просто загробный мир, а скорее, пелевинская версия коллективного бес-сознательного. Можно было бы даже провести интересные аналогии с системой Юнга, найти соответствия Софи и Геры, Аполло и Дракулы, Озириса и Энлиля среди классических архетипов (Анима, Трикстер, Отец и т.д.) – но меня сейчас занимает другое, а именно, каков же ответ на «главный вопрос о выходе»? Неужели всё так мрачно и безнадёжно?

Я вижу дело так. Всё, что прямо описано в книге, вроде бы указывает на то, что никакого выхода нет. И согласие с системой – рабство, и несогласие с системой – рабство. Где выход?

Мне вспоминается чудесный афоризм Станислава Ежи Леца, похожий на дзенский коан: «Ну, допустим, ты пробил головой стену. Что ты будешь делать в соседней камере?» К какому заключению тут надо прийти? Попробуйте ещё покрутить в голове дискордианский принцип: «Заключения рождают заключённых».

Вот и весь роман “Бэтман Аполло” похож на огромный дзенский коан – как занесённый посох с вопросом: «Назовите это палкой — и вы утверждаете, не называйте — и вы отрицаете. Итак, не утверждая и не отрицая, что это такое?». Ответ – за пределами «да и нет», он индивидуален, сиюминутен и невыразим средствами ума‑Б. Однако к его осознанию можно попробовать подвести.

И некоторые персонажи романа, кажется, указывают на что-то похожее. Вот, например, Григорий, удивительный и важнейший, на мой взгляд, герой книги. Может быть, его личный ответ – это как раз этика, невыразимые личные ценности. Если всё же пробовать их выразить, то можно это сделать, как сам Григорий, по-христиански (только у него это какое-то «мистическое» или «дзен»-христианство выходит), ну а лично мне вспоминается это вот из “Иллюминатуса”:

— Скажи-ка, Гарри, а что изменится, если все вокруг и вправду нереально?
Гарри на мгновение задумался, и его лицо помрачнело.
— Тогда нам не следует делать то, что, по нашему мнению, мы делать должны. Но и тогда ничего не изменится. Это значит, что надо продолжать.
— «Надо продолжать» — могущественная мантра, — обронил Хагбард.
— А если продолжения не последует, — сказал Джордж, — то тоже ничего не изменится. И это значит, что надо все равно продолжать.
— Ещё одна могущественная мантра, — сказал Хагбард. — «Надо все равно продолжать».

Пока ты воспринимаешь ситуацию как тюрьму, выхода нет, потому что любой выход ведёт в соседнюю камеру. Выход находится на другом уровне, и он гораздо ближе, чем кажется. Вспомните финал романа “t”. Или то, что ощутил Рама в предваряющей финал сцене просветления (это, пожалуй, единственный эпизод книги, где возникает некий проблеск, остальное – это сплошной «уморок»). И наконец, в качестве финального аккорда и последнего камня в стене нам предлагают набор «злобных» записей из вампотеки, среди которых особенно выделяются, на мой взгляд, “СРКН” и “Сознание”.

“СРКН” мне больше нравится воспринимать не как выкидыш внутрицеховых разборок любимых писателей, а как своего рода пересказ того самого «в темноту назад и вниз» в стиле Сорокина и его же образами. И как дополнительное выражение скепсиса в отношении идеи «борьбы с системой»: грубо говоря, если кто-то считает творчество Сорокина этаким бунтом против совка, так вот “День Опричника” уже вон, на улице и в телевизоре давно. Владимир Георгиевич и сам говорил, мол, моим друзьям казалось, будто я заговор написал против будущего, а оно вдруг сбылось.

Ну а “Сознание” – мне кажется, там очень откровенно уже, в особенности самая последняя фраза: «вампир не стремится объяснить всё до конца. Разве что попугать по укурке самых умных».

Похожим образом Людвиг Витгенштейн выстроил свой “Логико-философский трактат”, где долго водил читателя по логическим лабиринтам, в конце концов «неопровержимо доказывая», что никакого осмысленного ответа на вопросы, скажем, о смысле жизни, нет. Всякие позитивисты и прочие сделали из этого свои выводы, продолжив увлечённо и решительно спать, а вот сам автор говорил о своей книге так: «Моя книга состоит из двух частей. Одна – это то, что я написал, а другая – то, что я НЕ написал». Вся выразимая логика оказалась на страницах, а снаружи, если угодно – невыразимая в рассуждениях этика. Так и в романе Пелевина, на страницах подробно выписан гностический лабиринт, а за рамками остался агностический «разум Будды – дно, отваливающееся от ведра».

Вот как завершил сам Витгенштейн свой “Трактат” – и мне кажется, эти строки очень резонируют с тем ощущением, которым проникнут финал пелевинского романа:

Для ответа, который не может быть высказан, не может быть высказан вопрос.

Загадки не существует.

Если вопрос вообще может быть поставлен, то на него можно также и ответить.

Скептицизм не неопровержим, но, очевидно, бессмыслен, если он хочет сомневаться там, где нельзя спрашивать.

Потому что сомнение может существовать только там, где существует вопрос, вопрос ‑только там, где существует ответ, а ответ – только там, где что-нибудь может быть сказано.

Мы чувствуем, что, если бы и существовал ответ на все возможные научные вопросы, проблемы жизни не были бы при этом даже затронуты. Тогда, конечно, больше не остается никаких вопросов; это как раз и есть ответ.

Решение проблемы жизни состоит в исчезновении этой проблемы.
(Не это ли причина того, что люди, которым после долгих сомнений стал ясным смысл жизни, все же не могут сказать, в чем этот смысл состоит.)

Есть, конечно, нечто невыразимое. Оно показывает себя; это – мистическое.

Правильным методом философии был бы следующий: не говорить ничего, кроме того, что может быть сказано, – следовательно, кроме предложений естествознания, т. е. того, что не имеет ничего общего с философией, и затем всегда, когда кто-нибудь захочет сказать нечто метафизическое, показать ему, что он не дал никакого значения некоторым знакам в своих предложениях. Этот метод был бы неудовлетворителен для нашего собеседника – он не чувствовал бы, что мы учим его философии, но все же это был бы единственный строго правильный метод.

Мои предложения поясняются тем фактом, что тот, кто меня понял, в конце концов уясняет их бессмысленность, если он поднялся с их помощью – на них – выше их (он должен, так сказать, отбросить лестницу, после того как он взберется по ней наверх).

Он должен преодолеть эти предложения, лишь тогда он правильно увидит мир.

О чем невозможно говорить, о том следует молчать.