«23 разреза для Уильяма Берроуза»: девятнадцатая и двадцатая главы

От Редакции. Будучи одним из самых известных гомосексуалов в истории, Берроуз и к сексуальной ориентации относился специфически. В новой главе «23 разреза для Уильяма Берроуза» Рафала Ксенжика «Берроуз-квир» приводится достаточно циничное его рассуждение из малоизвестного эссе «Сексуальная обработка»: раз уж мы выяснили, что сексуальная ориентация контролируется активностью определенных участков мозга, то, наверное, можем манипулировать этой активностью, стимулируя иные участки, отвечающие буквально за что угодно. А в таком контексте можно разделять сексуальные предпочтения на гетеросексуальные и гомосексуальные, а можно — на желание, испытываемое к ботинку и на желание, испытываемое к старому ботинку.

Мысль простая и очень берроузианская: не тем лысые приматы в свою космическую эпоху заняты, совершенно не тем. Она же сквозит и в следующей главе «Вопросы ко сну», где Уильям презрительно оценивает космическую программу NASA как поиск нового времени для старых земных проблем. Космическое же путешествие он связывает скорее с выходом за границы времени, как и за границы животного тела (гетеросексуального ли, гомосексуального, башмакосексуального), ключом к которому служат сновидения. Причем разницу между космосом внутренним и внешним Берроуз не видит, а любой мистицизм отрицает!

В целом в этих главах Ксенжик касается не только вопросов сексуальности (и сексуальности самого Берроуза по словам Гинзберга, например), космоса и сновидения, но и любви, мизогинии, сверхнового Завета для сверхнового мифа, не-сна и проблемы отсутствия сновидений, а также такого травматичного аспекта жизни Билла, как отношения с сыном. Ксенжик дистиллирует из биографических подробностей особое отношение Берроуза к событиям и мотивациям, тот эликсир, ради которого для самого Уильяма это все было. Возможно, он подводит к какому-то яркому финалу, который ждет нас в следующих трех, последних главах книги.

fr.Chmn

UPD. Микал добавляет к упомянутой в материале веренице «названий городов Красной Ночи» (Тамагис, Ба’дан, Ясс-Уаддах, Вагдас, Науфана и Гадис), о которых Гайсин «не мог вспомнить, где именно он узнал эти имена» и которые приносят волшебные сны, ссылку на первую главу «Мукаддимы», первой части первой книги трехтомного труда Ибн Хальдуна «Китаб аль-ибар». Там фраза «tamaghis ba’dan yaswadda waghads nawfana ghadis» подается как «не арабские слова», с помощью которых можно вызывать сны о желанных явлениях. Но практикующий должен уже обладать раскрытыми способностями к сверхъестественному восприятию, а перед практикой несколько дней поститься и выполнять зикр.

Берроуз-квир

«Человек — артефакт для межзвёздных путешествий»: этот девиз Берроуз полюбил с семидесятых годов. Началось все с интервью журналу Gay Sunshine, рупору гей-освобождения. Берроуз появился на обложке номера с обнажённым торсом, а когда его спросили о будущем гей-движения — зачитал им эссе «Сексуальное кондиционирование», позже перепечатанное у них же.

Берроуз начинает с утверждения: учение святого Павла мертво [в эссе речь идет о «предписании единого стандарта сексуальных отношений и взаимодействий для каждого человека и навсегда», атрибутированных святому Павлу — прим. Редакции]. Он задаётся вопросом: что именно возбуждает разные человеческие существа? И отвечает: «старый фильм» — лента, запущенная на экран восприятия в раннем детстве. Если кому-то подходит этот фильм — хорошо. Но теперь, когда сексуальная революция выходит на электронную сцену, мы можем переподключиться к другой ленте с помощью стимуляции мозга. «Что произойдёт, если старые фильмы о запрете и возбуждении будут вырезаны из структуры личности? Чем станет сексуальность без них? Я не знаю. Давайте выясним».

В другой раз он, впрочем, ненароком обмолвился, будто всё-таки кое-что знает. Например, что фильмы Энди Уорхола станут ночным кино будущего. Деланый, манерный жест нарциссизма — да, это точное пророчество. Но еще выразительнее садомазохистские фантазии его собственного Мифа Сверхновой, в которых проступает тёмная сторона Билла. Секс — как ритуал, разворачивающийся между контролирующим и контролируемым.

По мнению Берроуза, связывать секс с удовольствием — всего лишь ещё одно унаследованное кондиционирование сродни идее романтической любви. Секс по Берроузу (вполне в духе Райха) — это разрядка, форма «электрического магнетизма». В такой связи совсем нетрудно представить, каким может быть будущее электронных стимуляций сексуального удовлетворения. Очередной поток мутаций на самом чувствительном фронте — во вселенной Страха, Смерти и Монополии.

В 1951–1953 годах Берроуз написал свой второй роман — сухую, отчуждённую хронику тревожного, несбывшегося гомосексуального романа времён его жизни в Мехико. Он дал ему название «Пидор» — слово, которое в английском языке одновременно несёт оскорбительный оттенок и инаковую двусмысленность (польский перевод как Pedał не передаёт богатства его смыслов). Берроуз был первым, кто ввёл это слово в культурный обиход, присвоив его и превратив в вызывающий жест. Издательский мир оказался к этому не готов: роман вышел в свет лишь в 1985 году.

Слово квир [традиционно в названии романа переводится как «пидор» — прим.Редакции] традиционно употреблялось в английском как бранное — в значении урода, выродка. Но уже в начале XX века в сумрачных кругах нью-йоркского андеграунда его начали использовать сами гомосексуалы — чтобы отмежеваться от faggot, значение которого скорее указывало на демонстративную женственность. В 1990-х квир получило новое значение, которое предвосхитил Берроуз. Земляк с маргинальной сцены техно и пионер квир-музыки Терри Темлиц отмечал, что, стремясь к признанию, гомосексуалы всё чаще принимали роли, навязанные им обществом. Так они получали легитимацию, но отказывались при этом от своей радикальной инаковости.

В этом контексте слово квир стало синонимом трансгрессивности, бунтом против политкорректного «гея». Позднее понятие квира полюбилось постмодернистской академической мысли как ниспровергающее жёсткие границы между «мужским» и «женским», «гетеро-» и «гомоэротическим», подрывающее бинарную логику этих категорий. Однако в жерновах гендерных исследований квир утратил первоначальную двусмысленность и, отполированный до академического блеска, стал политкорректным.

«Различие полов — скорее социологическое, чем биологическое», — утверждал Берроуз ещё в семидесятых. Почему же его имя не на знамёнах квир исследований и гендерной теории? Быть может, потому, что он не скрывал своей непримиримой мизогинии. Вспоминая любимую «Победу» Джозефа Конрада, Билл заявлял: женщины — это проклятие, фундаментальная ошибка. Он вписывал их в мифологический водоворот вирусов и вторжений. В какой-то момент он всерьёз утверждал, что если разрезать женщину пополам — из неё выскочит захватчик с Венеры. Женщина становилась у него буквально чужеродным организмом, цели которого противоречат интересам мужчины, в том числе и потому, что её материнская склонность требует стабильности.

«Любовь — это вирус. Мистификация, изобретённая женщинами», — писал он. Берроуз сетовал, что мы живём в матриархате, который, пользуясь поддержкой асексуального характера общества и экономического статус-кво, позволяет женщинам контролировать мужчин. «Америка не кормит мужчину, — писал он Гинзбергу, — мужчина толстеет, теряет жизненные силы и умирает от духовного голода». Можно ли всё это счесть неким способом самозащиты гомосексуала, измученного американской реальностью 30-х и 40-х годов?

Гинзберг же испытал шок во время интимной близости с Берроузом. Позже он писал биографу Теду Моргану: обычно холодный, язвительный Билл внезапно обернулся экзальтированной и пылкой женщиной, занявшей пассивную роль. На сеансах психоанализа Берроуз в полной мере осознал свою женскую сторону. Морган пишет, что сосуществование в нём двух личностей (мужской и женской) стало для него очередным опытом одержимости, подобным встрече с неведомым, что живёт внутри и над чем невозможно установить контроль. Поразительно, что Билл, с его имиджем сурового мужчины, сдержанного и увлечённого оружием, испытывал брезгливость по отношению к женоподобным гомосексуалам.

В середине шестидесятых Берроуз ненадолго переехал в Нью-Йорк и впервые встретился с Энди Уорхолом. Но, лицезрев его манерность и напускную изысканность, просто встал из-за стола и ушёл. Однако годы спустя, переехав на Манхэттен, он стал регулярно с ним встречаться за обедами, которые устраивал Виктор Бокрис. Уорхол тогда говорил, что Билл — самый элегантный человек из всех, кого он знал.

Контролируемый — как женщина, контролирующий — как мужчина. Контролирующий дозу наркотика, чтобы ему подчиниться. Мягкая Машина и Злой Дух. Навязчивые образы Берроуза сплетаются и разрастаются до космических размеров Мифа Сверхновой. Теперь их личные, травматические корни перестают иметь значение. И всё же: писал ли Берроуз Миф Сверхновой, чтобы укротить внутреннюю женщину? Стоило бы поискать в его книгах её бредящий голос.

Личная травма Берроуза уходит корнями в самый исток «старого фильма». В возрасте четырёх лет он подвергся сексуальному насилию со стороны любовника своей няньки. Чтобы вспомнить, что именно произошло, Берроуз даже проходил в тридцатые годы сеансы психоанализа — безрезультатно. В конце пятидесятых он окончательно разочаровался в психоанализе, заявив, что химия и магия куда эффективнее. Ведь акты психики — всего лишь следствие химических реакций! Так Берроуз отменяет психологию, потому что она не смогла отменить его травму. Он решает управлять психикой через бриколаж различных техник с целью не исцеления, а мутации.

Возможно, именно космическая перспектива Мифа Сверхновой объясняет мизогинию Берроуза. Разделение полов — результат основной штурмовой технологии банды Сверхновой: разжигания как можно большего числа конфликтов. Взаимоисключающие интересы мужчин и женщин — препятствие на пути космической эволюции человечества. Поэтому женщина представлялась ему биологической ошибкой.

«Матка стала анахронизмом», — утверждал он, требуя создания в лабораториях новых существ, свободных от двойной травмы рождения и смерти. Бывали и другие предложения. В наброске «Institute of Advanced Sexual Studies: Academy Bulletin No.18» он предлагает ликвидировать институт семьи через предоставление детям экономической свободы и упоминает идею Гайсина — платить школьникам за обучение.

Одно можно сказать наверняка: если нам предстоит выйти в космос, привычную жизнь необходимо отвергнуть. Как и тело. Возможно ли это? Это происходит во сне, — утверждает Берроуз, — и именно во снах существует проход к свободе, ведущий от скрытых во времени травм к беспредельным просторам космоса.

Вопросы ко сну

В Нью-Йорке Билл перестал запоминать свои сны. Остались только кошмары, в которых его пытали захватчики с Венеры. Он не мог писать, впал в депрессию — ведь сам говорил, что семьдесят процентов идей черпает именно из сновидений. Тогда он вспомнил заклятие, которому его когда-то научил Брайон Гайсин. Перед сном достаточно было повторить имена шести Городов Красной Ночи — и ответ на вопрос, заданный про себя, явится во сне. Берроуз, со своим привычным изяществом, комментировал: «Странно то, что Брайон не мог вспомнить, где именно он узнал эти имена — Тамагис, Ба’дан, Ясс-Уаддах, Вагдас, Науфана и Гадис». Говорят, эти мифические города существовали сотни тысяч лет назад где-то на территории пустыни Гоби.

Звучит как плохое фэнтези? Отголоски Лавкрафта? Фраза «Города Красной Ночи» вспыхивает магическим неоном в одноимённом романе. Его публикация в 1981 году прорвала самый затяжной писательский застой Берроуза, длившийся на протяжении всех семидесятых, и с него началась трилогия Красной Ночи — Сверхновый Завет для Сверхнового мифа. Он всё ещё говорит о войне и восхваляет её техники как инструменты обновления, но важнее указания об эвакуации. На смену разрезкам приходят сны… И приносят благую весть.

В 1974 году Берроуз вернулся в Штаты. Гинзберг нашел ему контракт в университете — Билл должен был вести курс по писательскому мастерству. Почти сразу он признал это занятие абсолютно бесплодным, но из-за денег продолжал принимать университетские предложения. Несмотря на то что ему уже перевалило за шестьдесят, и он стал культовым писателем, зарабатывать литературой было по-прежнему тяжело. Решение нашёл Джеймс Грауэрхольц — чуткий юноша из Канзаса, влюблённый в легенду битников и обладавший при этом опытом работы в рок-среде. Он пережил с Биллом неудачный роман, но до конца жизни оставался его секретарём, другом и опекуном. Это он в трудные моменты бродил по притонам в незнакомых городах в поисках дозы для Берроуза, но также редактировал кипы его машинописей, превращая их в книги, которых ждал издатель. Так и родилась трилогия Красной Ночи.

Сначала Грауэрхольц устроил Берроуза колумнистом в рок-журнал Crawdaddy!, а затем с азартом бывшего гитариста стал организовывать ему гастроли с авторскими чтениями. В период с 1974 по 1986 год Билл выступил перед публикой более ста пятидесяти раз. Он это обожал. Исполнял свои тексты с ожесточением саркастического комика. Берроуза нужно было слушать: он звучал, как аристократ из подполья с печатью смерти на лице. Это хорошо слышно на дюжине альбомов, где Билл читает свою прозу.

В Нью-Йорке, после нескольких переездов, его штаб-квартирой стал Бункер — так он называл заброшенную спортивную раздевалку в старом здании YMCA по адресу Bowery 222, где до недавнего времени находилась мастерская Марка Ротко. Окон там не было, зато аренда стоила сущие копейки. Так Билл оказался в самом сердце Нижнего Манхэттена, среди бурлящей богемы новой волны. На нее холодный стиль опиатного рецидивиста, наполненный чёрным юмором и саркастическими остротами, производил сильное впечатление. Берроуза провозгласили крёстным отцом панка. Хотя он и отправил Sex Pistols телеграмму с поздравлением по поводу «God Save the Queen», он уклонялся от этой роли. С присущей себе иронией заявлял, что поколение панка взрослеет в эпоху, когда американской молодёжи живётся лучше, чем когда бы то ни было. Дикие мальчики приносили ему героин, и Билл, который после лондонских курсов приехал в Штаты чистым, снова сорвался. Грауэрхольц наблюдал, как он часами неподвижно сидит в кресле.

Берроузу пришлось лечиться метадоном — он ездил на процедуры на метро. И пришёл к выводу: сны удерживают нас в живых и дают единственную надежду. «Не может существовать общество, которое не видит снов. Все его члены вымрут за две недели». Но сон, как спонтанное явление, опасен для системы контроля. Америка — это не столько кошмар, сколько отсутствие сна. Американский «не-сон» — это операция по вымарыванию сна из жизни. «Программа не-сна — антисексуальная и антимужская», — рассуждал он в «Интервью».

Берроуз обожал сны. В них его больше всего интересовали необъяснимые вещи, не имеющие отношения к реальности или жизни. Он рассказывал, что видит сны о местах с иными законами, о левитации, о встречах с умершими друзьями. Вёл дневник сновидений и всегда держал у кровати карандаш и блокнот. Сны и искусство удовлетворяют одну и ту же потребность человека — потребность в путешествии во времени и пространстве. Искусство — это способ продлить и усилить сон. Сны — это биологическая необходимость, техника односторонней эволюции. Именно сны — наш ключ к космосу, живое соединение с его простором.

Программу NASA он презрительно охарактеризовал так: астронавты не ищут новых пространств — они ищут время, чтобы заняться старыми земными проблемами. А ведь для Билла космическое путешествие было так важно именно потому, что вело за пределы времени. «Если бы летающие тарелки захотели забрать меня за пределы Солнечной системы, я бы не колебался ни секунды», — признавался он. Бегство аутсайдера от собственных корней и прошлого превращалось в мифологический план. Цель мутации человека — выйти в космос, освободиться от записей контроля, ограничений, даже от ограничений животного тела. Одним из важнейших препятствий он считал вес. Решение? Понять, что наше предназначение связано с астральным, сновидческим телом.

Ставка космического путешествия за пределы времени — бессмертие. Когда Берроуза спросили, не мистицизм ли это, он отрезал: «Мистицизм ничего для меня не значит. Я говорю о настоящем космическом путешествии, а не о мистике». Космический исход он сравнивал с выходом жизни из воды на сушу — эволюционным скачком. Но бессмертие в Мифе Сверхновой предназначено не для всех. Это не спасение, не дар небес, а вызов. Нужно быть его достойным. Изучать и практиковать конкретные, глубоко индивидуальные и трансгрессивные техники. Но что, чёрт возьми, значат космические путешествия для такого «фактуалиста», как Берроуз? «Внешний и внутренний космос — это одно и то же. Там нечего открывать. Всё, что там есть, ты должен создать, когда выходишь в космос».

Этот мотив великолепно переосмыслил Алехандро Ходоровски в подлинно берроузовском финале «Святой горы». Последний факт Мифа Сверхновой — это утверждение освобождающей силы творческого воображения, психических экспериментов и новых техник, направленных на расширение и испытание возможностей.

Но реальность продолжала требовать своего. Пока он переживал пиратские приключения с Одри и медитировал над Городами Красной Ночи, постепенно угасал его единственный сын. Берроуз так и не смог установить с Билли-младшим ни эмоциональной связи, ни даже элементарного родительского контакта. А тот с жизнью справлялся плохо. Воспитанный родителями Билла во Флориде, он всю жизнь пытался соперничать с отсутствующим отцом. Его дебютный роман назывался «Speed» — автобиографическая повесть с говорящим названием, как будто «Джанки» следующего поколения.

Билли писал отцу озлобленные письма, на страницах Esquire рассказывал, как подвергался домогательствам со стороны молодых любовников Берроуза во время визита в Танжер. В Лексингтоне отец водил его в United States Federal Narcotics Farm — то же самое учреждение, где сам проходил первый детокс в сороковых. Но Билли оказался слабее. Он бросил амфетамин, но стал алкоголиком. До тридцати лет ему уже пересадили печень. Он всё равно не перестал пить и умер в 1981 году. Ему было 33.