Две рецензии на «Living trilogy» Роя Андерссона

Трилогия Роя Андерссона. Инструкция, как не надо умирать при жизни

«Living trilogy» режиссёра Роя Андерссона, включающую фильмы «Песни со второго этажа», «Ты, живущий» и «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии», любят называть и арт-хаусом, и трагикомедией с элементами сюрреализма, и шведской социальной критикой. Но любое из этих определений неполно. Каждый из фильмов — калейдоскоп сцен, бытовых зарисовок и кусочков судеб, складывающихся в общий узор неких… Процессов. Деструктивных программ. Враждебных всякой жизни (свободе, любви…) состояний бытия. Голодной пустоты, имитирующей формы. Недостаточно хищной, чтобы активно охотиться; скорее проникающей как анаэробная инфекция. Парализующая, лишающая сил и жизни раньше, чем эта жизнь окончится, но не ведущая и к искомому мистиками и философами «умиранию при жизни».

Все три фильма заигрывают с апокалиптическими сюжетными линиями. Первый — наглядно и буквально, два других — не так явно, но читаемо. Все они в некотором роде показывают тупиковые линии поведения в Апокалипсис, внутренний или внешний. Можно любой ценой сохранять привычные формы бытия. Можно уйти в мир грёз и иллюзий. Можно упорно нести миру что-то хорошее, но в той форме, что ему не нужна, не ища других путей.

Написать рецензию без упоминания некоторых сцен представлялось невозможным, но в случае с Андерссоном значимыми спойлерами не стал бы даже подробный пересказ фильмов целиком: в них важны не конкретные сюжетные моменты, а общая картина запечатлённых им механизмов, не убивающих, но при этом лишающих жизни.

Фильмы объединены в «Living trilogy», при этом большинство персонажей Андерссона — это даже не живые мертвецы, но люди, живущие совершенно безжизненно.

Камера статична. Пространство залито холодным светом. Режиссёр смотрит с беспристрастностью и концентрацией внимания хирурга, оценивающего масштаб метастазов от злокачественной опухоли.

1. «Песни со второго этажа»

Фильм открывается сценой, где некий работник буквально ползает по полу, цепляясь за ноги уволившего его начальника, отчаянно и при этом механически повторяя, что он проработал в этом месте 30 лет. Больше никакой ценности своей должности он так и не озвучит. Следующие полтора часа мы будем наблюдать в гротескном и фантасмагоричном виде, какие формы принимает побег от смерти за счёт отказа от жизни; страх трансформации и перерождения, ведущий к вырождению в пустые оболочки, лишённые содержания.

Даже визуально персонажи как на подбор обескровленные, пепельные, уставшие более чем смертельно. Несмотря на обилие тучных героев, гедонизм им явно не знаком. Их мир — многочасовые заседания, где каждый имитирует деятельность, но по существу сказать не может совсем ничего, и все поддерживают такой формат, обсуждают, как важно избежать хаоса. Их мир — ежедневные многочасовые пробки на дорогах в никуда, парализующие и так обездвиженный город.

Казалось бы, такой мир вызывает желание бежать или обливать его бензином. Но ради поддержания этого мира люди, перепробовав все привычные методы, вполне буквально совершают жертвоприношение «цветущей юности», которое каждый из них давно уже прошёл внутри себя.

Чем-то это похоже на много-много букетов из другой сцены: тоже цветущая жизнь, срезанная и стоящая в вазах в холодном зале, оборвана бесцельно. Букеты несут к столетию человека, прикованного к больничной койке, не осознающего реальность и передающего приветик более чем полвека как покойному Герингу. Поздравляющие его люди волнуются, не спят ночами, продумывая торжественную речь, пьют для храбрости, ведь выступить перед генералом — такой ответственный момент, такая честь… Просто потому что так должно быть. Задачи быть понятыми генералом у них нет. Желания по-настоящему его порадовать тем, что ему нужно, у них нет. Никто не задаётся вопросом, зачем они делают то, что делают. Так положено. Это традиционный уклад.

Упомянутый генерал-долгожитель при этом подозрительно напоминает застрявшего в своём творении архонта. В середине фильма после своего сотого дня рождения он наконец-таки умирает, обретая свободу, в фильме появляется единственная чёрная перебивка, а вокруг начинает активнее проявляться Апокалипсис — единственная надежда на освобождающее перерождение для неживого законсервированного консерваторского мира.

В какой-то момент в безжизненность начинают проникать и буквально мёртвые. Паренёк с петлёй на шее, разыскивающий также повешенную немцами сестру. Знакомый, одолживший герою деньги, а потом покончивший с собой. Они выглядят классическими призраками, не содержащими искры духа — слепками, отпечатками момента, застывшими в ограниченном репертуаре фраз и действий сгустками психической энергии. В общем, от безжизненно живущих персонажей отличить их очень сложно.

Попытки диалога чаще всего приводят к игнорированию или ответным монологам.

Во всех трёх фильмах в этих диалогах-монологах присутствует некая ключевая фраза, повторяемая разными персонажами в разных обстоятельствах.

Для «Песен со второго этажа» это «Нелегко быть человеком» и «Всему свое время».

Можно было бы решить, что режиссёр мягко говоря не любит людей, показывая их пепельно-пыльными автоматами. Но кроме безжизненных персонажей на секунды мелькает и пара, ужинающая при свете свечи и играющая на флейте. Они осознанно разорвали круг механических действий (парень отказался от роли водителя такси, с утра до ночи ездящего кругами в пробках), в который изначально были втянуты. Пара живая — без оговорок, нюансов и уточнений. Изначально тоже не имевшая диалога и подлинного контакта, но к нему пришедшая.

2. «Ты, живущий»

Коммуникационные барьеры, невозможность упомянутого выше контакта с Другим и диалога переходят и во вторую ленту трилогии, но героев в ней делают обескровленными грёзы и иллюзии.

Многие персонажи рассказывают о своих снах. Живя в мире страхов и мечтаний, герои так и не становятся в своей жизни полноценными акторами.

Многие персонажи делятся своими переживаниями. Женщина, страдающая от непонимания и одиночества, захлопывает дверь перед мужчиной с букетом, желавшим с ней познакомиться… Чтобы на следующее утро сидеть на той же самой скамейке, сетуя, что её никто не понимает и не любит. Психотерапевт давно выгорел, и просто выписывает людям медикаменты посильнее, говоря вслух о бессмысленности попыток сделать злого человека счастливым.

Динамики будто бы становится больше, но это иллюзия. Если в первой части одно из зданий двигалось, то во второй есть момент, где оно как поезд бодро уезжает по рельсам вместе со своими жильцами. Увы, это тоже только сон. Жизнь города не меняется.

Фразой-рефреном второй части трилогии становится «Завтра будет новый день».

Правда, он будет не в этом фильме. Персонажи второй части также не могут сами выйти из цепочки механических повторений. И если в первой части помощь в виде Апокалипсиса приходит в каноничной мистической форме с восставшими из могил покойниками, то во второй картине нам показаны просто бесчисленные бомбардировщики, летящие на безымянный город, герои которого так и не смогли выйти из дурной бесконечности дней не в фантазиях, а наяву.

3. «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии»

Демонстрируя содержимое шкатулки Пандоры, в третьем фильме Андерссон не забыл и о надежде. И о самой возможности надежды не только на Апокалипсис. Вот появляется сцена в баре Хромой Лотты, где за выпивку расплачиваются поцелуями. Вот влюблённая пара лежит на песке.

Так же в фильм более активно вползает и смерть. Герои умирают по-разному, обыденно и без катарсиса, но это смерть, это выход из тусклой бесконечности и шанс на обновление.

Если брать событийную часть, то мы видим путь двух коммивояжёров, продающих мешочек со смехом, накладные вампирские клыки и маску дядюшки-Однозуба. Всегда — мешочек со смехом, накладные вампирские клыки и маску дядюшки-Однозуба. Никогда ничего кроме мешочка со смехом, накладных вампирских клыков и маски дядюшки-Однозуба… Всегда — провально. Никогда не улыбаясь. Никогда не меняя образ действий или товар, но перемещаясь по разным локациям и общаясь с разными людьми. Раз за разом проживая поражение, но пытаясь продолжать.

Они более открыты миру, хоть и не обладают живой фантазией или живыми эмоциями. Более того, их посыл дать людям радость — безусловно хорош и светел. Только формы были выбраны не те. Это отличает их от персонажей первого фильма, несмотря на то, что они ходят кругами по одним и тем же граблям.

Ключевая фраза третьей ленты — «Рад(а) слышать, что у тебя всё хорошо». Это говорит телефонному собеседнику персонаж перед суицидом. Эту фразу произносит сидящая на полу уборщица, уставшая и расстроенная, тоже с кем-то разговаривая. Научная сотрудница, отвечая на звонок, отойдя от обезьяны со вскрытой черепной коробкой и подключёнными к мозгу электродами. «Хорошо» даже как краткосрочное состояние всё ещё доступно явно не всем, оно присутствует только у невидимых абонентов на другом конце провода, и всё это выглядит как звонки из совсем другого мира, возможно — звонки живых мёртвым, но показана его, «всё хорошо», потенциальная возможность. И новый день, обещанный во втором фильме, действительно настаёт.

Кажется, мир не только ад.

А Рой Андерссон всё-таки любит людей, и по этой причине рисует детальную картографию некоторых форм ада и тупиковых линий поведения, с которыми любой зритель может столкнуться (и многократно сталкивается) в жизни.

Asphodel

Оплеуха богу

Радуйся, земля!
Радуйтесь, небеса Господни!
Великолепно душ движенье:
Через наше прекрасное царство
Построенное на земле
Мы устремимся с песней
В рай.

«Härlig är jorden»

Нет, наверное, режиссера, который бы подписал человечеству более суровый приговор, чем шведский режиссёр Рой Андерссон. Ему уже за 80, всю жизнь он посвятил кино, а с 1977 года, после громкого провала второго своего фильма, ещё и создал собственную продюсерскую компанию. Долгое время он снимал рекламные ролики (не по жанру талантливые), был чрезвычайно успешен — так что в определённый момент понял, что в своих-то павильонах и на собственные деньги может снимать любое кино.

И без промедления решил отвесить оплеуху богу.

В 1991 году Андерссон выпустил короткометражку под названием «Härlig är jorden» или «Мир прекрасен». На самом деле название непереводимо, поскольку «Härlig är jorden» это название местного рождественского гимна. Фильм открывается буквально газвагеном: группа людей в костюмах и при галстуках запирает в специальном бронегрузовичке толпу голых мужчин, женщин и детей, а потом проводит в вентиляцию шланг из выхлопной трубы. Грузовик уезжает (видимо, с песней в рай).

Эта сцена начинает целый мизантропический кинематограф: следующие 23 года Рой снимает «Living Trilogy». Кажется, в этой трилогии режиссер совершает своё предельное высказывание, и посвящено оно дисфункциональности человека, общества и человеческого мира.

Религиозный заголовок выбран не просто так: речь пойдёт не о практичной дисфункциональности — хотя и о ней, может, по касательной, тоже. Скорее, о метафизической: из-за которой человек оборачивается сломанной вещью, общество — кладбищем неупокоенных мертвецов, а мир — людоедским сумасшествием.

Главный герой «Härlig är jorden» — один из тех, кто провожал взглядом газваген. Об этом не говорится прямо, но это явно; всегда при галстуке, бледный, как мертвец, и очень успешный. У него отличная квартира, прекрасная машина, а на причастии он так готов вцепиться в потир, что священнику большого труда стоит отобрать у того остатки «крови». Только две проблемы есть у этого прекрасного человека: его преследует страх, будто он слеп и ничего не видит; а по ночам он постоянно слышит, как будто кто-то кричит.

Вся «Living Trilogy» разворачивает высказывание этой короткометражки. Почти все её герои – такие же безликие мертвенно-бледные люди-при-галстуках, недальновидные и слепые криворукие упыри. Их общество, чисто упыриное, построено вокруг идеи порядка, которую Андерссон озвучит в концовке последнего фильма трилогии: «Вчера был вторник, сегодня среда, а завтра будет четверг. Не будет последовательности — начнётся хаос». Озвучит, конечно, со смехом: в этом же фильме порядок и последовательность времен такие, что в местной пивной можно нечаянно наткнуться на шведский поход под Полтаву (и, если вы – смазливый юноша, то и попасть в палатку к молодому Карлу XII), а за поворотом наткнуться на колониальных солдат, загоняющих чернокожих невольников на верную смерть.

Впрочем, эти эпизоды фильма «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» не лишены уже какого-то висельного юмора. Кажется, с каждым следующим фильмом Рой как будто оттаивает, и его беспросветная мизантропия ко второму фильму сменяется гадливостью, а к третьему — уже и просто печалью. И самым мощным и мрачным из фильмов трилогии является первый, «Песни со второго этажа».

В нём Андерссон наиболее впечатляющим образом организует пространство, время и действие. Сюжет фильма разворачивается в городе, откуда все люди хотят бежать прочь, потому что здесь им просто невыносимо. Но сбежать не могут: слишком много нажито неподъёмных чемоданов, ради которых здесь и делалось невыносимым. В этом городе все машины всегда едут в одну сторону — и никогда никуда не приезжают, хотя постоянно стоят в жуткой пробке.

Это пространственное не-движение не-живущих отпущенное им время людей суммирует один из героев, военный, направляющийся на день рождения местного сверхчеловека, миллиардера и отставного офицера; по совместительству – одного из хозяев такого миропорядка. «Жизнь — это время, — говорит он. — Жизнь становится путешествием. Чтобы путешествовать нужны карты и компас. Наши карты и компас — это наши традиции». «Мы не слишком далеко уехали!» — ворчит ему в ответ таксист.

Когда его собеседник всё-таки доберется до своего именинника, обезумевшего старика, сидящего в железной колыбели, за стальные прутья которой ему уже никогда не выбраться, то тот в ответ на такое поздравление вскинет руку в нацистском приветствии и попросит передать привет Герингу.

Неужели же мир, в котором разворачивается весь этот ужас, такое уж дурное место? Неужели это пространство кошмаров, из которого не могло ничего получиться, кроме кладбища живых мертвецов?

Нет, это положение дел действительно ужасно и неестественно. А самое неудобное — оно ещё и не работает, как фактически, так и метафизически. Буквально «крокодил не ловится и не растёт кокос»: фокусник распиливает ящик с человеком — а тот кричит и истекает кровью. Бизнесмен вынужден сжигать свой офис, чтобы получить страховку и не обанкротиться. Офисный работник 30 лет работает на одной должности — и его оттуда без объяснения увольняют в никуда. Уволивший его босс, точно такой же бледный мертвец, в точно такой же позе сидит тем же вечером на постели тупо глядя вперед невидящим взором — никому из них не лучше и не хуже. Приказавший совершить увольнение вскоре будет бок о бок с этим «боссом» рваться улететь оттуда прочь — и точно так же не дорвётся.

Вот уж воистину мир не фокус впрочем да — и иногда магия этого фокуса перестаёт работать.

Чтобы такой миропорядок поддерживать нужно в буквальном смысле постоянно приносить в жертву цветущую юность — в смысле прямом и переносном. Герой «Härlig är jorden» тоже говорит, что молодёжь очень хотела бы жить в такой квартире, как есть у него, а он её заработал тем, что задорого продавал им маленькие квартирки. В «Песнях…», конечно, сказано всё будет доходчивее и жёстче — только детский крик очень быстро смолкнет, сменившись невесёлой пирушкой.

Религиозная тема в этом фильме играет особую роль. Тот самый «детский крик» благословлён будет целой ратью в разноцветных епископских одеждах, а главный герой, тот самый прогоревший делец, будет состоять с Христом в очень особенных отношениях.

Его кредо — современный девиз: «жизнь — это рынок, и надо просто найти что-то, что можно продать, прибавив нолик или два». Честный бизнес не зашёл, вот он и купил себе у христоторговца Христа. Завернул Его в упаковочную бумагу, повёз продавать — и почему-то стал встречаться с призраками самоубийц и неприкаянными мертвецами, теперь уже настоящими. Не то что бы он умер — он просто, как и все герои фильма, настолько отпал от божественного миропорядка, что уже проводит уродливый свой быт где-то на общем с такими встречными уровне; во Внешней Тьме. Торговцу этого не понять: он даже спрашивает у самоубийцы, пришёл ли тот по его душу. Но тот вовсе не винит героя (хотя именно он занял у него целое состояние и не вернул) — они не враги, они просто равны в своей не-жизни.

Когда этот же торгаш приходит в церковь, чтобы пожаловаться священнику, то тот отвечает, что не в меньшем отчаянии: уже четыре года он пытается продать свою виллу, и все никак не выходит.

Во многих сценах за окнами кафе и магазинов бредут огромные толпы таких же безликих мертвенно-бледных людей-при-галстуках. Как флагелланты в ожидании Суда, они бичуют себя и друг друга, стопоря в городе движение — но не получают ни облегчения, ни прощения, ни даже воздаяния.

Они — живые мертвецы, живущие в распаде времен, избежавшие наказания за преступления; ведь в мире, в котором все времена смешались, не может быть воздаяния. Концепция воздаяния подразумевает развёрнутый во времени процесс либо исправления, либо прекращения, а ещё подразумевает существование блага, к которому нужно стремиться, и зла, которого нужно избегать. Кто же бежит от жизни и смерти, тот избегает и воздаяния, и теряет различия между благом и злом… Навсегда становясь проклятым флагеллантом, у которого всё очень хорошо — но ему от этого не легче.

В этом распаде личности, которая не живёт, общества, в котором никто не хочет оставаться, и бытия, в котором уже даже не соблюдается связь времен, Рой Андерсон исподволь ставит много вопросов, на которые даёт только анти-ответы. Что такое быть человеком? Точно не быть вот таким мертвецом, замазывающим себе глаза, чтобы не видеть собственных злодеяний. Какое общество не станет адом на земле? Точно не то, что простит себе все свои преступления против собственных членов и против других обществ. Зачем нужен новый день, если не прожит вчерашний? Разве что чтобы убежать от вчерашнего…

Является ли Рой Андерссон мрачным сатанистом, нигилистом, человеко- и богоненавистником, раз уж изображает такие воистину жуткие бездны человеческого падения? Нет. Наоборот, он — хороший христианин, правда, не добрый, а очень мрачный, можно сказать, монастырский: из тех, кто верен не христианству, а Христу. Только такому человеку пришло бы в голову изобразить сверхчеловека, князя мира сего, бледного мертвеца, не помнящего себя, который сидит в колыбели с металлическими прутьями, не в силах освободиться, и зовёт на помощь. Но никто не приходит на зов.

Какому богу Рой Андерсон отвесил оплеуху?

богу мира сего.

fr.Chmn