Еретическая святая: Гульельма Богемская, Миланская и Брунатская

Около 1260 г. она приехала в Милан неведомо откуда, возможно будучи вдовой, и стала жить как pin­zochera – религиозная женщина, живущая обособленно, в собственном доме, так же, как это практиковали бегинки Северной Европы. Её простое, но харизматичное учение и репутация целительницы быстро привлекли к ней учеников, и женщин и мужчин, которые сплотились вокруг неё. Упорно ходили слухи, что она была дочерью короля Богемии, – которые действительно могли быть правдой и – не суть, так это или нет – только усиливали желание видеть в Гульельме святую. К моменту своей смерти 24 августа 1281 года она уже была ядром сердечно преданной ей религиозной Famiglia. (Похоже, в оригинальном тексте хватает опечаток: в иных источниках дата смерти Гульельмы – 24 октября. – Прим. ред.) А после погребения в цистерцианском аббатстве в Кьяравалле сразу стала культовой святой со всеми подобающими атрибутами. Но канонизация не была уделом Гульельмы, амбиции внутреннего круга распространились далеко за его пределы. Вдохновлённые ей мирянин Андреа Сарамита, которого она называла «первенцем», и монахиня ордена умилиатов, сестра Майфреда да Пировано, плюс более трёх десятков граждан из самых знатных семей Милана верили, что Гульельма была не больше и не меньше – Святым Духом, воплотившимся в теле женщины. Несмотря на её возражения, эти преданные учили, что Святой Дух явился, чтобы основать новую церковь вместо церкви, развращённой правлением Бонифация VIII, и через неё евреи, язычники и сарацины будут спасены. Что после воскресения и вознесения Гульельмы эту утопическую церковь будет возглавлять её «наместник на земле» – сестра Майфреда, Папесса грядущей эры Святого Духа.

Всё это бред и, разумеется, ересь. Через 20 лет после смерти Гульельмы деятельность её «апостолов» привлекла внимание доминиканского трибунала, и в Милане состоялся инквизиторский судебный процесс. В ходе длительного разбирательства, с июля по декабрь 1300 года, инквизиторами были допрошены тридцать три человека, в том числе Сарамита и Майфреда, оба заплатили за приверженность учению своими жизнями. Ещё одна монахиня, сестра Джакома дей Бассани да Нова, также была сожжена на костре, а остальные были приговорены носить на одежде жёлтые кресты как раскаявшиеся еретики и уплатить огромные штрафы. Сама Гульельма была посмертно осуждена на основании исповеди, почти наверняка данной под пытками Сарамитой.

Доминиканцы были заинтересованы не в восстановлении её подлинных убеждений, а в искоренении её культа, что они могли бы сделать только совершив эксгумацию её тела, что было бы незаконным осквернением, не будь доказано, что она была ересиархом. Создав требуемые доказательства, инквизиторы разрушили гробницу Гульельмы, уничтожили её изображения, сочинения учеников предали огню, останки тоже сожгли, а прах развеяли, предав при этом саму память о ней проклятию.

Тем не менее, через сто пятьдесят лет после этих трагических событий, кто-то в безвестной церкви в глухой деревне, куда инквизиторы никогда бы не додумались наведаться, взял на себя труд заказать изображение этой святой, или, точнее, осуждённой еретички. Как мы ещё увидим, дожившую до наших дней фреску сопровождал полный цикл сцен из легенд о святой Гульельме.

Сохранившаяся фреска была сохранена по некоей причине. Она в течение многих столетий была объектом почитания – в отличие от утраченного легендарного нарратива. И это относится непосредственно к верованиям еретических сект XIII века.

Я считаю, что мы можем идентифицировать персоны, стоящие на коленях перед святой Гульельмой, как злосчастных сестру Майфреду и Андреа Сарамиту. Это не случайные верующие, не сюжет XV века, в коем монахиня и буржуа преклоняют колени для получения святого благословения. Скорее всего, одежда этих двух фигур выделяет их как именно тех учеников, которые были наиболее глубоко вовлечены в распространение учения о божественности Гульельмы. Сама фигура святой, в пурпурно­-алом одеянии, подобающем её королевскому статусу, была до недавнего времени украшена золотой короной над апостольником (золото, прикреплённое к поверхности фрески, могло быть похищено после 1909 года). Ещё интересно то, что она носит три золотых кольца: два на правой руке, поднятой в жесте благословения, и одно на левой. Три кольца ­ вряд ли стандартный иконографический атрибут, вероятно, что они символизируют особое отношение Гульельмы к Троице: два на правой руке представляют Отца и Сына, одно на левой представляет Святой Дух, именно этой рукой она освящает своего «наместника на земле». (Эта иконопись напоминает запрестольный образ Троицы для алтаря, заказанный сектантами сестре Майфреде для женского монастыря в Бьяссоно, изображающий двух человек (Бог Отец и его Сын) справа и святую Гульельму как Святой Дух слева. Кроме того, приблизительно в 1294 году на обедне сестра Майфреда внезапно заявила, что Гульельма – Святой Дух, после чего Карабелла Тоскано обнаружила, что три узла вдруг появились на её поясе – знак Троицы, что она и другие поняли как «великое чудо» в подтверждение божественной природы Гульельмы.)

За сестрой Майфредой, которая стоит на коленях в молитве, Сарамита, смиренно сложив руки на груди, ждёт благословения. (Согласно Джуссани, при реставрационной очистке фрески в 1905 году были выявлены признаки перекраски с целью удалить «третью руку», когда-то принадлежавшую монахине. Эту деталь сложно интерпретировать, но она может означать, что сестра Майфреда первоначально делала некий жест, более красноречивый, нежели тот, который мы в настоящее время видим.) Хотя лица, вероятно, были не единожды ретушированы, они имеют некоторую портретную специфику: выражение лица Гульельмы сурово, почти яростно. Верхняя половина фрески за её фигурой занята флагом или гобеленом насыщенно-синей и золотой парчи, с краями, отороченными мехом горностая, – снова обозначение королевского достоинства. Свиток, развёрнутый над этим знаменем, имеет достаточно места для длинной надписи, что, увы, давно уже неразборчива. (Частично можно разобрать только три слова, последнее – requiret (лат. скучаю).)

Загадка, как еретичка из Милана стала святой в Брунате, разрешима, если осветить отношения между официальной религией и неофициальными религиозными движениями. Как и в более известной истории Жанны д’Арк, траектория судьбы Гульельмы та же: от пылкого почитания её при жизни до обвинения в ереси и сожжения в качестве объекта нечестивого культа.

Несмотря на то что история Гульельмы менее впечатляюща, чем история Жанны, она весьма нестандартна, так как в её случае не было формальных актов реабилитации, а канонизации и подавно. В том, что происходило между судом 1300 года и возрождением её культа в XV веке, мы находим невероятное сочетание народного благочестия, династической гордости, женской солидарности и театрализованного представления – маленький, но великолепный триумф над репрессивными механизмами. Поскольку ключевым фактором возвращения Гульельме имени и достоинства, как окажется, была драматургия, я представлю превратности её жизни, смерти и жизнь после смерти в трагикомедии в пяти действиях.

Действие первое: Чешская принцесса в Милане?

Сначала о декорациях: Милан в середине XIII века был очагом религиозного недовольства. 6 апреля 1252 года инквизитор-доминиканец Пётр Веронский возвращался в Милан после празднования Пасхи в Комо, попал в засаду и был убит – не катарами, на процессах по коим он специализировался, а представителями миланской знати, возмущёнными вмешательством инквизитора в миланские общественные дела. Годом позже он был причислен к лику святых как святой Пётр Мученик. Его огромный мраморный саркофаг – шедевр скульптуры XIV века – по-прежнему возвышается в капелле Портинари, древней церкви Сант-Эусторджо, где доминиканцы устраивали свои дознания. С этого момента по крайней мере один инквизитор всегда находился в Милане и ещё восемь контролировали всю Ломбардию.

Францисканцы, как правило не ладившие с конкурентами-доминиканцами, также были монахами и терциариями (монашествующие в миру) в Милане, и (преимущественно женский) орден умилиатов тоже имел несколько домов, наиболее важным из которых является монастырь Санта-Катерина ди Бьяссоно, в котором жила сестра Майфреда. (Умилиаты — средневековая монашеская католическая конгрегация, выросшая из движения мирян, выступавших за обновление церкви, и провозглашавшая бедность и смирение главными христианскими идеалами. Название происходит от латинского humil­iati (смиренные, покорные). Движение получило распространение главным образом в Ломбардии. По многим аспектам взгляды умилиатов были схожи со взглядами других движений, возникших в XII веке и также выступавших за обновление религиозной жизни, в первую очередь вальденсов, бегинок и бегардов. – Прим.пер.) Этот орден дистанцировался от радикального аскетизма и был привлекателен для представительниц знати – довольно обычное явление для истории женского монашества. Благочестивые женщины, которые не хотели принимать постриг как монахини или терциарии, могли вести апостольскую жизнь как pin­zochere, будучи более независимыми. Это не требовало отказа от мирской жизни. За городскими стенами, к юго-востоку от Милана, в 1135 году лично святым Бернардом Клервоским было основано большое аббатство Кьяравалле, названное так в честь аббатства Клерво. Кьяравалле и считалось «дочерним» аббатством по отношению к Клерво.

Несмотря на простую цистерцианскую мистику «пустыни», Кьяравалле был очень урбанистическим местом, центром для групп религиозно активных мирян, которые принимали участие в праздниках и проповедях. Многие из них, в том числе и Гульельма с некоторыми из её друзей, заключали контракт vital­izio ­- своеобразный страховой договор, согласно которому они завещали своё имущество монастырю, оказывавшему им духовную поддержку в течение жизни, включая участие совместно с монахинями в молитвах и таинствах и захоронение на монастырском кладбище после смерти.

Светское духовенство и миряне были под юрисдикцией их архиепископа, которым в 1262 году был Оттоне Висконти. Но Висконти, чей путь к власти только начался, были непримиримыми соперниками семьи Делла Торре, которые правили Миланом на тот момент и даже не позволили новому епископу войти в свой город, пока в 1277 году он не взял его мечом. Но в описываемое время Милан был отлучён от папского престола и лишён таинств церкви. В этом контексте гражданской и религиозной розни неудивительна привлекательность еретических движений, особенно когда они предлагали то, что не могла предложить коррумпированная институциональная церковь.

В частности, пророческими идеями экс­цистерцианца Иоахима Флорского (ум. 1202) были охвачены более радикальные ветви ордена францисканцев, так называемые «спиритуалы», а также некоторые миряне. Иоахим, чьё учение не было осуждено в течение его жизни, пророчествовал о наступлении Третьего Завета, или эры Святого Духа, сменяющей эры Бога Отца (эпоха Ветхого Завета) и Бога Сына (от Воплощения до нынешних дней). Исследовав систему библейской типологии, Иоахим предсказал, что новый век начнётся в 1260 году, ознаменованный проявлением eccle­sia spir­i­tu­alis – духовного единства верующих, Новой Церкви, в которой благодать, духовное познание и мистические дары будут доступны всем. Случайность это или нет, но Гульельма, в сопровождении взрослого сына, появилась в Милане именно в 1260 году.

Но откуда она приехала? Увы, мы не знаем, и, вероятно, не узнаем.Поскольку инквизиторы сожгли все оригиналы записей её последователей, то единственным сохранившимся основным источником сведений является неполная подборка протоколов судебного заседания, включающая в себя четыре тетради, заполненные допросами и показаниями. Лишь небольшое количество вопросов доминиканцев относилось к жизни и учению Гульельмы; большинство касается убеждений и практики её поклонников. Их первым вопросом Сарамите был: знал ли он Гульельму при её жизни? Когда он признал, что да, они спросили: знал ли он или слышал, откуда родом она была? Он ответил: да, она была дочерью покойного короля Богемии, как об этом и говорят. Отвечая на вопрос, искал ли он этому подтверждений, он ответил: да, он, Андреа, отправился к королю Богемии и нашёл короля мёртвым, и удостоверился, что всё это правда». Это загадочное свидетельство подтверждается приходским священником, Мирано да Гарбаньяте, который сопровождал Сарамиту в пути от Милана до Праги. В феврале 1302, уже после того как останки Гульельмы были преданы огню, послушник Маркизио Секко свидетельствовал в суде, подводящем итоги расследования, что она «была женщина благородного рождения, и говорили, что она была сестрой короля Богемии».

Королями Богемии на то время могли быть Пржемысл Отакар I (1198—1230), отец Гульельмы, и его сын и наследник Венцеслав, или Вацлав I (1230—1253). Вацлава сменил на троне его сын Пржемысл Отакар II, который был убит в бою в 1278 году, не оставив ребёнка в качестве наследника. За его гибелью последовал период междуцарствия, и престол оставался вакантным до 1283 года. Андреа Сарамита должен был посетить Прагу весной или летом 1282 года, так как мы знаем, что он был в Милане во время торжественного перевоза тела Гульельмы в октябре 1281 года. Во время своего пребывания в Богемии он действительно мог бы «найти короля мёртвым». Тогда вполне вероятно, что гражданин Милана, свидетельствуя в суде в 1300 году, мог знать, что восемнадцать лет назад в Богемии было междуцарствие, и вряд ли он совершил бы такое трудное и дорогое путешествие без уважительной причины. Этой причиной могло быть стремление уведомить царскую семью о смерти Гульельмы для того, чтобы получить поддержку королевской династии для её канонизации. Надежды Сарамиты не были необоснованными: королевские дома Богемии, Венгрии и Польши взрастили немало святых принцесс.

Если Гульельма была дочерью Отакара I и его второй жены, королевы Констанции Венгерской, то она была также двоюродной сестрой святой Елизаветы Венгерской (ум. 1231); сводной сестрой Маргариты (ум. 1212/13), вышедшей замуж за короля Вальдемара II Датского, почитаемого как святой у себя на родине; и родной сестрой святой Агнессы Пражской (ум. 1282), францисканской аббатисы, канонизация коей была впервые предложена в 1328 году, хотя и не была осуществлена до 1989 года. В конце концов, первый брак Отакара был тайным, а после второго он становился двоежёнцем, и когда папа отказался распустить его незаконный союз с Адельгейды Мейсенской, от которого он «устал», – он просто лишил наследства Адель и её детей и завёл себе новую королеву. Было бы неудивительно, если бы король, не следующий установленным правилам, породил несколько бастардов.

Независимо от её происхождения, Гульельма смогла бы выйти замуж, если только сама не имела незаконнорождённого ребёнка, что кажется маловероятным в свете строгой евангельской жизни, которую она вела в Милане. Если бы она вышла замуж за итальянского дворянина, она бы выучила язык и, возможно, переехала бы в Милан вдовой поближе к родственникам со стороны мужа.

Другие источники намекают на её английское происхождение. В Annales Col­mariens­es maiores ad 1301 говорится, что «в предыдущем году прибыла из Англии очень красивая дева, красноречивая и прекрасная, говоря, что она – Святой Дух, воплотившийся для искупления женщин; и она крестила женщин во имя Отца и Сына и себя. После смерти её привезли в Милан и сожгли там». Легенда XV века о святой Гульельме, как мы увидим, делает её дочерью английского короля и супругой короля Венгрии, хотя этот житийный роман мог быть списан с популярной легенды о святой Урсуле, мифической британской принцессе. Тем не менее мы знаем, что Пржемысл Отакар I вёл переговоры с английским королём Генрихом III о возможном брачном союзе между Генрихом и Агнес в 1227 году, и в этом случае мог найтись повод для вступления в брак Гульельмы с неким английским господином.

Также могло быть и такое, что после брака она изменила имя, а она говорила последователям, что сначала её звали Феликс (итальянский вариант — Феличе, чешский вариант – Блажена). Чешские историки, когда они признают Гульельму отпрыском Пржемысловичей, называют её либо Блажена, либо Вилемина, – чешская форма имени Гульельма. Но точно неизвестно, когда и зачем она изменила имя, данное при крещении.

Большинство историков предполагает, что родилась Гульельма около 1210 года. Насчёт даты же – со слов Сарамиты, она сама говорила, что родилась на Пятидесятницу, чем несомненно подогревала теологические фантазии. В любом случае она должна быть зрелой женщиной лет пятидесяти, когда прибыла в Милан, где жила лет двадцать. Её жизнь в этом городе не намного лучше документирована, чем её загадочная молодость. Сарамита позже поведал следователям, что Гульельма вела «простую жизнь», то есть она избегала излишеств и вычурности в пище и одежде, носила простое коричневое одеяние, чему они тоже старались следовать. В 1274 году, будучи прокуратором Кьяравалле, он купил для неё дом в окрестностях Порта-Нуова, и там она провела последние годы своей жизни.

Ничто из той малости, что мы вообще знаем о её учении, не объясняет той симпатии, которую она внушала всем, кто её окружал. Она наставляла торговцев, как избежать ростовщичества и обмана, утешала печальных; молилась за больных и прославилась как целительница; на смертном одре она завещала своим поклонникам и поклонницам оставаться вместе, как одна семья, в любви и уважении друг к другу. Многие из них принадлежали к небольшой группе тесно связанных семей. Мать Сарамиты, сестра и дочь были членами «внутреннего круга», который также включал врача Джакомо да Ферно и его сына Бельтрамо; вдову Сибиллу Мальконцато и её сына Францескино; Беллакару Карентано, её сына, трёх дочерей и горничную; братьев Отторино и Франческо да Гарбаньяте; замужнюю пару Стефано и Аделину Кримелла; и двух своячениц – Пьетру и Кателлу дель Ольдегарди. Большинство из этих людей были богаты, некоторые принадлежали к знати Милана; но в то же время бедная, не состоящая в браке швея имени Тария, один из самых преданных членов секты, была выбрана (несмотря на возражения элитного общества) на роль кардинала грядущей церкви. Что ещё поразительно – одни семьи, например Карентано, поддерживали фракцию Делла Toppe, в то время как Гарбаньяте были верными союзниками Висконти.

Здесь мы видим одну из сильных сторон харизматической личности Гульельмы: она была в состоянии убедить противников не только терпеть друг друга в течение своей жизни, но и поддерживать тайную дружбу длительное время во имя неё после её смерти. Эта способность вызывать глубочайшую преданность учеников и, более того, укреплять глубокие и долгие связи между ними, безусловно, была одной из черт, которые напоминали им Иисуса. За годы пылкой жизни по апостольским и евангельским идеалам Гульельма воплотила желание её последователей не только быть сопричастными святой жизни, но и ощутить себя свидетелями Божьего воплощения. Считалось, что, как и святой Франциск, она имела стигматы, хотя только одна ученица (Юлия Кримелла) сказала, что она на самом деле видела и трогала их. Как и Франциск, а также бесчисленное множество женщин-мистиков, она понимала свою миссию как сопереживание Страстей Христовых благодатью Святого Духа. Несколько десятилетий спустя Франческо да Гарбаньяте вспоминал её загадочное высказывание, что «от 1262 года последующие” – годы отлучения – “Тело Христово не будет приноситься в жертву или пресуществляться отдельно, но только вместе с телом Святого Духа, которое есть сама Гульельма». Что бы она ни имела в виду, произнося эти слова, некоторые из её учеников восприняли их в буквальном смысле.

Слухи о божественности окружали Гульельму уже во время её жизни. Её слова о «теле Духа Святого», как и тайна её знатного происхождения, рождение в день Пятидесятницы, вменяемые ей исцеления и стигматы, – всё это вкупе создало больше, чем простые мистические суеверия в умах её друзей, особенно Сарамиты, которые интерпретировали эти факты в свете ожиданий Иоахимом будущего века Духа. Уже в 1276 году, если верить Аллегранца Перузио, она (Аллегранца) впервые услышала от Сарамиты, что «Гульельма была Святым Духом и истинным Богом». После чего она пошла к Гульельме и спросила – так ли это? Но «Гульельма ответила свидетельнице, что она говорит неподобающие вещи». Когда спрашивали про то, как проходили исцеления, сестра Майфреда засвидетельствовала, что Гульельма могла сказать людям, ожидающим чудес: «Уходите! Я не Бог». Дворянин Данизио Котта сказал, что около 1278 года, или, возможно, раньше, он слышал от Кармео да Крема, умершего до суда, «что через Гульельму евреи и сарацины должны прийти к вере и спасению». Но он также слышал, как Гульельма давала резкую отповедь Сарамите: «Вы дураки! То, что вы говорите и думаете про меня, – всё не так. Я родилась мужчиной и женщиной». Ещё одна оказия случилась, когда Сарамита спорил с Маркизио Секко, послушником из Кьяравалле, о том, что Гульельма была воплощением Святого Духа. Они попросили её разрешить этот cпоp, и она «очень сердито, как им показалось, ответила, что она – плоть и кости, и даже привезла с собой сына в Милан; и она не то, во что они верили; и если они не раскаются в тех словах, что говорили о ней, то отправятся в ад». Но Сарамита к этому времени был настолько фанатично настроен, что предпочитал инквизиторский костёр, если не адское пламя, разочарованию в своих мечтах.

Действие второе: культ внутри культа

Когда Гульельма умерла в конце лета 1281 года, боевые манёвры в войне между Миланом и Лоди препятствовали её немедленному захоронению в Кьяравалле, на которое она имела право в силу контракта vital­izio с аббатством.

Следовательно, она была первоначально похоронена на приходском кладбище церкви Сан-Пьетро Аль’Орто и перевезена два месяца спустя, с почётным эскортом миланского кондотьера. Однако с самого начала, стычки из-за тела Гульельмы показали как сходство, так и потенциальную конкуренцию двух зарождающихся культов: культа народной святой, который был стремлением граждан гордиться своей святыней, и частного, эзотерического культа, который неминуемо привлёк бы гнев инквизиторов. Где-то между ними была неудачная попытка добиться канонизации, что привела Сарамиту и его компаньона в Богемию. Поклонники Гульельмы потратили огромные суммы своих собственных денег на фронтон алтаря, литургические сосуды и разработку облачений, связанных с её культом, но записи показывают интересные разногласия в целях этих приобретений. Одни считали, что они были предназначены для мессы в честь её канонизации или для перевоза её тела в Прагу, в то время как другие считали, что они должны были храниться до её воскресения из мёртвых или предназначались для торжественной мессы в честь возведения сестры Майфреды в сан папессы в Санта-Мария-Маджоре, папской базилике в Риме.

Даже саркофаг, в котором Гульельма была похоронена, стал оспариваемой реликвией в момент её перевоза. В Сан-Пьетро Аль’Орто хотели оставить его у себя, чтобы иметь свою долю в ожидаемом культе новой святой, а монахи Кьяравалле были настроены расположить его у себя. И второй вариант, несомненно, служил бы целям эзотерического культа.

Кьяравалле быстро стало центром народного почитания Гульельмы. Паломники посещали её могилу и зажигали свечи перед её изображением, аббат назначил Маркизио Секко ухаживать за лампадами и вести учёт чудес. Два раза в год – на годовщины её смерти (24 августа) и переноса тела (в канун Дня всех святых) – монахи проводили праздничные службы и проповеди для мирян в её честь. Запись упоминает одну такую проповедь Маркизио да Веддано, что привлекла аудиторию «более 129 человек, как мужчин, так и женщин». После службы аббат приглашал почитателей на евангельский праздник хлеба, вина и нута. Тем не менее (что довольно странно) ни один монах не был призван свидетельствовать перед инквизицией в 1300 году, по крайней мере – не в тех отрывках стенограмм, что сохранились до наших дней.

Более того, Маркизио да Веддано – монах, чьё имя чаще всего появляется в качестве рьяного сторонника культа Гульельмы, – стал настоятелем в 1303 году, всего лишь через три года после суда. Либо аббату Кьяравалле удавалось игнорировать разбирательства в течение всего процесса, либо ему удалось дёрнуть за нужные нити за кулисами, чтобы защитить свою общину; а монахи были искренне удивлены сведениями о еретических обрядах в их среде. Или, возможно, оба варианта имели место.

Если Кьяравалле стал центром народного культа, то монастырь умилиатов в Бьяссоно стал центром тайного культа Гульельмы. Там безраздельно владычествовала сестра Майфреда, выполняя дерзкие священнодействия, включающие помазание преданных святой водой, которой до этого омывали мощи Гульельмы; благословение и распространение гостий, освящённых на её могиле; чтение сёстрам и мирянам-гульельмитам проповедей; и, в конечном счёте, совершение месс, хотя это кульминационное событие не проводилось до Пасхи 1300 г., через три года после чего её попросили покинуть монастырь ради его безопасности.

Несколько приверженцев чтили сестру Майфреду как наместника Святого Духа, целуя её руки и ноги и обращаясь к ней «Лорд Викарий» или «Леди благодатью Божией». В отличие от монахов Кьяравалле, монахини Бьяссоно были полностью осведомлены о тайной роли св. Гульельмы: запрестольный образ в Бьяссоно изображал Троицу с Гульельмой в роли третьей божественной ипостаси, освобождающей узников из тюрьмы – намёк на избавление от адских мучений евреев и сарацин, которые будут спасены Святым Духом, как христиане Христом.

В день св. Екатерины мирянки и монахини Бьяссоно собирались вместе на обедню, и Сестра Майфреда иногда проповедовала о Гульельме, в данном случае под видом проповедей о св. Екатерине. Эта святая также служила иконографическим прикрытием для изображений Гульельмы. Сектант Мирано да Гарбаньяте, бывший живописцем до посвящения в сан, признался в том, что он изобразил Гульельму под именем св. Екатерины в церквях святой Евфимии, Санта-Мария-Миноре «и во многих других местах». Такие иконы были особо чтимы приверженцами Гульельмы; Данизио Котта установил икону с её изображением на могиле своего брата в базилике Санта-Марии в Порта-Нуова. Хоть инквизиторы и постарались уничтожить все публичные изображения св. Гульельмы после суда, другие, находившиеся во внутренних часовнях, могли уцелеть, но к этому моменту мы ещё вернёмся.

В дополнение к публичным ритуалам в этих двух монастырях участники секты часто встречались для трапез и совместных молитв на дому друг у друга.

К двум праздникам в честь св. Гульельмы, официально проводившимся в Кьяравалле, они тайно добавили третий – на Пятидесятницу. Себя они величали «детьми Духа Святого», были у них и персональные культовые роли: Сарамита был «единородным» или «первородным сыном Гульельмы», Майфреда – её наместница на земле, Мирано да Гарбаньяте – их «специальный секретарь», и Тария Понтарио – избранный кардинал. Как и апостолы после смерти Иисуса, верные получали духовные указания от Гульельмы через видения и на их основании формировали своё учение.

Богословский аспект был вдохновлён идеями Иоахима: так же, как Новый Завет заменил Ветхий, гульельмиты приступают к созданию их собственных посланий, Евангелий и пророчеств, которые должны были в конечном счёте заменить Новый Завет. Значительную часть их литературной продукции составляли также жития, гимны, литании и канцоны, адресованные Святому Духу. А сама Гульельма почиталась не столько преемницей Христа, сколько его женским аналогом: как и Христос, она должна была воскреснуть, вознестись на небеса и снизослать Дух на своих учеников и новосозданную церковь при посредстве папессы.

Сюда следует добавить, что духовного авторитета ни у коррумпированной католической церкви, ни у папы римского, коим во время суда был вызывавший широкую неприязнь Бонифаций VIII, не было.

Эти верования выражены в опрятной логичной форме в судебных протоколах, в коих приверженцы обычно отвечают «да» или «нет» на стандартный набор вопросов; но это ещё не значит, что они самостоятельно выбирали такие формы ответов. Г. Г. Мерло и Марина Бенедетти подмечали склонность допрашиваемых к «духовным мечтаниям», скомпилированным в формальную ересь этими протоколами. В своих частных разговорах и размышлениях друзья Гульельмы, вероятно, выражали представления о ней по крайней мере в таком же многообразии точек зрения, как и в христологии Нового Завета. Но определённые принципы и практики, видимо, были разделяемы всеми: почитание Гульельмы как уникально одухотворённой персоны, более того – телесного воплощения Духа; интерес к гендерной взаимодополняемости и независимости; убеждённость в священнических полномочиях женщин; экклесиология окончательного спасения евреев, сарацин и язычников; восхищение такими «харизматическими» явлениями, как видения и пророчества; и яркие надежды на утопическое будущее. Сарамита, богослов секты, явно играл самую большую роль в формировании их взглядов, в то время как сестра Майфреда воплотила их в конкретных литургических практиках.

В историческом контексте гульельмитов можно считать наиболее близкими преследуемым Frat­i­cel­li (францисканцам-спиритуалам) и возникшим под их влиянием народно-католическим формациям бегинок и бегардов Южной Франции, разделявших с ними интерес к пророчествам Иоахима.

Провансальский ересиарх На Пpyc Бонета, сожжённая в 1328 (1325, – прим. ред.) году, развивала концепцию, в которой ей была отведена роль источника Святого Духа в грядущей эпохе, мало чем отличавшаяся от той роли, которую Сарамита и сестра Майфреда приписали Гульельме. (На Пpyc Бонета в молодости имела видения, под влиянием которых стала одним из лидеров бегардов и бегинок. В одном из видений Иисус лично сказал ей, что она, подобно Иоанну Крестителю, должна провозвестить приход Святого Духа. После чего она объявила папу римского Люцифером. Отвергала церковные таинства и учила, что спасение достигается сердечным раскаянием верующего без посредничества церкви. – Прим. пер.)

В широкой теологической перспективе небольшая гpyппa миланских приверженцев Гульельмы предвосхитила такое известное движение середины XIX века, как шейкеры, утверждавшие истинность божественности как в мужских, так и в женских воплощениях для всеобщего спасения.

Шейкеры, однако, настаивали на безбрачии, удалении от мира и очень аскетическом образе жизни, тогда как «дети Святого Духа», насколько мы знаем, оставались довольно активными в социальной и литургической жизни Милана.

Действие третье: Инквизиция 1300 – 1322 гг

Суд в 1300 году не был первым прецедентом, когда последователи Гульельмы привлекали нежелательное внимание доминиканского трибунала. В 1284 году, спустя три года после её смерти, инквизиторы допросили Сарамиту, сестру Майфреду и сестру Джакому деи Бассани да Нову. Все они отделались символическим наказанием и предупреждением после указания на их заблуждения. Из-за этого предшествующего расследования именно эти трое как еретики-рецидивисты находились в смертельной опасности в 1300 году. В августе 1296 г., в то время как культ Гульельмы процветал, несмотря на неодобрение монахов, недавно избранный Бонифаций VIII издал антиеретическую буллу «Saepe sanc­tam Eccle­si­am», разрешающую действия против мирян «даже женского пола», кои узурпируют священнические полномочия на исповедь, проведение молитвенных собраний, проповедей и дарование Святого Духа посредством наложения рук.

В этот опасный момент инквизитор Томмазо да Комо и инициировал новые слушания против приверженцев культа Гульельмы. Первым и единственным человеком, который был подвергнут дознанию на сей раз, был брат Джерардо да Новаццано – далеко не главный активист в секте, который попробует (успешно) избежать смертной казни в 1300 году, согласившись стать информатором. Но предпринятые против него действия сошли на нет из-за процедурных затруднений: человек по имени Пагано да Пьетрасанта, ответчик в параллельном миланском дознании, неожиданно подал апелляцию папе римскому. Его апелляция была принята, суд удалился в курию, и брат Томмазо да Комо был временно отстранён от обязанностей и отправлен в Рим.

Во время последовавшей четырёхлетней паузы миланцев ничуть не расстроило отсутствие инквизиторов. К тому времени, когда они вернулись, летом 1300 года, местные францисканцы и аббат Кьяравалле постановили, что доминиканцы больше не имеют полномочий проводить расследования в Милане, а возобновление действий трибунала против последователей Гульельмы привело всех в негодование, потому как многие знатные семьи высшего сословия относились к ней очень хорошо, и даже те, кто не был посвящён во внутренний круг её последователей, не хотели видеть её репутацию запятнанной. Плюс к тому сестра Майфреда да Пировано, оказалось, была двоюродной сестрой Маттео Висконти, который с 1287 года был главнокомандующим, а к 1300 году стал лордом Милана. Висконти был гибеллином, приверженцем императора в борьбе за политическое влияние с папистами-гвельфами, представленными в Милане династией Делла Toppe.

Таким образом, суд над гульельмитами проходил в обстановке враждебности между инквизиторами и правящей семьёй. Безусловно, Маттео Висконти в 1300 г. был в апогее власти. Это был тот самый год, когда он устроил великолепную свадьбу старшему сыну Галеаццо, женившемуся на Беатриче д’Эсте, сестре маркиза Феррары. Маттео тогда назвал Галеаццо своим единственным акционером и предполагаемым наследником. И возможное осуждение их близкой родственницы Майфреды как еретички омрачало надежды на будущее всей семье Висконти. Тем более, как мы узнаем из более поздних документов, сам Галеаццо недавно был принят в гульельмитскую общину.

Зная всё это, мы всё равно не можем в полной мере понять события 1300 года или последующее возрождение культа Гульельмы без учёта того, чем был второй суд над ересью для самих Висконти. Политическим контекстом этого процесса была давняя борьба между гвельфами и гибеллинами за контроль над городами Ломбардии. После осуждения сестры Майфреды изгнанные Делла Toppe возвратились в Милан и вернулись к власти в 1302 году. Маттео Висконти счёл благоразумным удалиться в Верону, Галеаццо сбежал к семье жены в Феррару. Но этот период гегемонии Делла Торре закончился после фатального разделения членов семьи между двумя враждующими главами: капитаном народа и архиепископом. В разгар этой вражды новый император, Генрих VII, приехал в Милан для коронации и был тепло встречен Маттео Висконти. (Дипломатические основы для визита Генриха были заложены близким другом Маттео, Франческо да Гарбаньяте, которого мы уже упоминали в качестве одного из самых ярых приверженцев Гульельмы.) Во время пребывания императора в Милане Делла Toppe совершили ошибку, возглавив неудачный заговор против него, в результате которого накрепко покрыли себя позором и были изгнанны. Генрих VII вознаградил лояльность Маттео, сделав его имперским викарием Милана в 1311 году, и Маттео отпраздновал своё возвращение к власти изгнанием ненавистной папской инквизиции из города.

В бесконечном противостоянии гвельфов и гибеллинов, однако, никогда не было окончательных побед. Восстановленный во власти Маттео Висконти был столь активен в отстаивании своей и миланской независимости, что папа римский Иоанн XXII, воспользовавшись смертью Генриха в 1317 (24 августа (!) 1313, – прим. ред.) гoдy, лишил Маттео его имперского звания, повторно назначил на его место союзника-гвельфа и вызвал Маттео в курию в Авиньон, чтобы предъявить ему комплект обвинений. Маттео отказался, подвергся отлучению от Церкви, тем самым предоставив причину для военных действий Рима против Милана. Но армия Висконти разбила папские войска, и Иоанн XXII обратился к «духовному оружию».

В феврале 1321 г. он вызвал Маттео в Авиньон ещё раз – на допрос суда инквизиции по обвинению в колдовстве и ереси. Результат был, конечно, предрешён. 23 февраля 1322 года папа римский отлучил весь Милан и объявил «крестовый поход» против Маттео Висконти и его сыновей, обещая безоговорочные индульгенции всем, кто поднял бы на них руку, и месяц спустя Висконти был снова обвинён в непокорстве и ереси.

Впечатляющие обвинения в колдовстве, в конечном счёте отклонённые, строились на свидетельстве единственного свидетеля – изгнанного из Милана за долги сторонника Делла Toppe: Маттео и Галеаццо Висконти обвинялись в призывании демонов и колдовстве против папы римского при помощи некромантии. Это обвинение интересно также тем, что оно представляло Данте сообщником в колдовстве, потому что покровитель поэта, Кан Гранде делла Скала, был главой гибеллинской лиги. Но обвинения в ереси, с нашей точки зрения, более важны. Маттео обвинялся в отрицании Воскресения, Галеаццо – в отрицании греховности внебрачных связей, и оба обвинялись в совращениях монахинь.

Среди таких обвинений мы считаем возможными и вероятные обвинения в том, что и отец и сын были скомпрометированы связью с «еретичкой Майфредой» и её приверженцами. Их связь с гульельмитами являлась лишь частью большого перечня их антиклерикальных и антиинквизиторских действий. Среди прочего, Маттео обвинялся в насильном аресте и задержке клириков, цензурировании посланий папы римского, «препятствовании ходу расследования» во многих местах, заключении в тюрьму епископа Верчелли, обложении незаконными налогами церквей, внедрении недостойных людей в ряды церковнослужителей, препятствовании поддержке крестовых походов, и подкупе сарацинских королей для покушения на Иоанна XXII. Кроме того: бабушка Маттео была предположительно опорочена как еретичка, равно как и его дядя Оттоне, покойный архиепископ Милана. Другой свидетель утверждает, что ересиарх Дольчино был в таком близком общении с Маттео Висконти, что формировал свою армию из его солдат.

Что касается его отношений с сестрой Майфредой, информатор заявил, что «во время суда против Майфреды и её ереси было бы сказано и обнаружено куда больше преступлений против веры, но они были утаены из страха перед Маттео, который тогда управлял Миланом». Другой свидетель заявил, на основе слухов, что Маттео подал прошение относительно освобождения из-под стражи нескольких человек, обвинённых в ереси во время этого суда, включая некоего Гвидо Станфео. Согласно другому обвинению, он «подал прошение относительно освобождения еретички Майфреды, когда её уже арестовали и передали светскому судопроизводству».

Наконец, его светлость Маттео нанимал в качестве адвокатов тех, кто были известны как еретики. В их числе: «Франческо да Гарбаньяте, который состоял в секте Майфреды и был наказан ношением креста (нашивка в виде жёлтого креста как знак позора);… также Андреа [Сарамита], сожжённый еретик; Альбетроне да Новате, Отторино да Гарбаньяте, Феличино Карентано, Франческино Мальконцато, все приговорены к ношению креста». Послушник-августинец, брат Пеццоло утверждал, что Галеаццо, который был довольно молод на подъёме движения, «принадлежал к секте еретиков Майфреды» и служил её привратником. Согласно показаниям другого свидетеля, Галеаццо приговорили бы носить жёлтый крест в 1300 году – «если бы его отец Маттео не заставил его пасть в ноги инквизитору с кружевами вокруг шеи, чтобы он пощадил его».

Насколько верны эти обвинения? Учитывая политическую мотивированность суда и анонимность большинства свидетелей, многое могло быть сфабриковано. Мы никогда не узнаем, пытался ли Маттео Висконти убить папу римского Иоанна XXII, заклиная серебряную статую демона, или действительно ли Галеаццо «поместил Тело Христово в раскалённый котёл с горячей водой, чтобы дьявол наделил его властью». Обвинения, что синьоры насиловали монахинь, защищали внебрачные связи и отрицали основные христианские доктрины, могли быть сфабрикованы, чтобы дискредитировать их.

С другой стороны, антиклерикальные и антипапистские действия, упоминавшиеся свидетелями, вполне соответствовали политическим интересам клана Висконти, и вопросы инквизиторов могли быть основаны на реальных фактах. Обвинения, имеющие отношение к гульельмитам, лежат в «серой зоне», но в них нет ничего существенно неправдоподобного и некоторые интересные косвенные доказательства укрепляют их правдоподобность.

Во-первых, самое подозрительное в истории – сам факт сохранения записей. Архивы миланского суда были уничтожены в 1788 году, остались только протоколы, касающиеся гульельмитов, в качестве судебных свидетельств. Интересующая нас рукопись уцелела лишь потому, что странным образом исчезла из доминиканских архивов, и её нахождение довольно странно.

Согласно Мишелю Каффи, историку Кьяравалле, отчёты по суду над гульельмитами были обнаружены картезианским приором Маттео Валерио из Павии (ум. 1645) «в магазине бакалейщика». После изучения рукописи Валерио передал её историку Джованни Пуричелли, наследники которого завещали её вместе с прочими его рукописями в 1676 году Амброзианской библиотеке, где она и хранилась до наших дней. Похоже что она уже была пропавшей из архивов к тому времени, как миланский гуманист Бернардино Корио (ум. 1519) написал свою «Историю Милана», но его отчёты о движении гульельмитов основаны полностью на базе антиеретических клише и не содержат никаких объективных описаний их подлинных убеждений. Именно тогда, в 1420‑e культ святой Гульельмы начал возрождаться, что было бы маловероятным, если бы отчёты о её осуждении были бы в руках инквизиторов.Наиболее правдоподобное объяснение исчезновения рукописи, как я полагаю, то, что Маттео Висконти конфисковал её у доминиканцев приблизительно в l3l7 годy, когда он «сурово выслал из Милана четырёх инквизиторов над еретиками, облечённых папской властью». Если документ компрометировал не только его двоюродную сестру Майфреду, но также и сына Галеаццо, друга Франческо да Гарбаньяте и некоторых из его доверенных лиц, то у него имелись серьёзные основания на это. Для вящей уверенности укажем и альтернативную версию: агенты Иоанна XXII могли забрать рукопись в Авиньон, что помогло бы им построить обвинения против Висконти. Но это кажется маловероятным, потому что если бы так и было – рукопись осталась бы в официальном архиве в Авиньоне или Риме.

Кроме того, похоже что документ корректировался, из него были удалены наиболее опасные инкриминирующие фрагменты. Допустим, что все отчёты одного из двух основных нотариусов были утеряны, тогда уцелевший отчёт вполне мог быть изменённой копией, а не оригинальной расшифровкой стенограммы, потому что его содержание представлено не в хронологическом порядке. Многое просто отсутствует, включая непосредственно осуждение Гульельмы и смертные приговоры Сарамите и сестре Майфреде, но при этом приговор в отношении сестры Джакомы да Новы остался. Мы узнаём о смерти Сарамиты косвенно – из допроса его вдовы о его собственности, но о приговоре сестре Майфреде нам известно только из отчётов суда над Висконти в 1322 году. Любопытно, что нет также никаких сведений про таких партнёров Маттео Висконти, упоминающихся в отчётах 1322 года, как «запечатлённые крестом» Альбетроне да Новате, Франческо и Отторино да Гарбаньяте, Феличино Карентано и Франческино Мальконцато – хотя отчёты о том же наказании, применённом к семи другим, имеются.

Галеаццо Висконти не упомянут в существующей рукописи вовсе, в то время как Гвидо Станфео – тот человек, оправдания которого Маттео, как предполагается, требовал, – назван участником судебной группы, созванной архиепископом Милана, чтобы ратифицировать приговор сестре Джакоме да Нове. Наконец, Альбетроне да Новате, один из членов «внутреннего круга» секты, упомянут в показаниях всех свидетелей, но никаких его личных показаний (хотя при этом есть показания его матери) не обнаруживается. Хотя у нас есть доказательства, что он всё ещё жил в Милане во время суда, так как он сообщал друзьям о видении, в котором видел св. Гульельму и ангела, освобождающих Сарамиту и сестру Майфреду от инквизиторских уз.

Так как никаких доказательств не имеется, всё это остаётся на уровне предположений, но, похоже, объясняет всё лучше, чем какая-либо альтернативная версия. Например, это объяснило бы, почему рукопись была найдена именно в Павии, где находилась внушительная библиотека Висконти-Сфорца, прежде чем она была разграблена в XVI веке после падения династии. Моя теория, по сути, – вопрос, на который трудно дать достоверный ответ, однако: если Маттео Висконти счёл целесообразным конфисковать судебный отчёт, как только у него появилась такая возможность, то почему он просто не уничтожил его, вместо того чтобы сохранить выхолощенную версию?

Ответ, который я предлагаю, таков: несмотря на преследования, Висконти продолжали лелеять память о св. Гульельме и сестре Майфреде и были полны решимости сохранить свидетельства своего религиозного движения в надёжных руках, дабы они не причинили уже никому никакого вреда. Наверное, в той временной перспективе трудно увидеть сходство между жёсткими правителями Милана и «детьми Святого Духа», теми утопическими мечтателями, у которых не было никакого политического плана, кроме божественного вмешательства ради возведения Майфреды на трон святого Петра; мы знаем, что насилие и благочестие не противоречили друг другу в средневековом мире. В данном случае династическая гордость оказалась не менее сильна, нежели инквизиторское рвение, ничем иным нельзя объяснить удивительного восстановления культа Гульельмы в XV веке, кроме как упорным патронажем Висконти на протяжении столь долгого времени.

Действие четвёртое: Пересоздание святой Гульельмы

После века тишины св. Гульельма внезапно вновь появляется из тени приблизительно в 1425 году, с краткой биографией, имеющей весьма слабое сходство с фактической историей её жизни. Актуальная легенда была работой Антонио Бонфадини, монаха из Феррары (ум. 1428), о котором из реестра писателей-францисканцев мы не узнаём практически ничего, за исключением того, что он также создал подборку проповедей и житие другого народного святого.

Но само существование легенды показывает, что популярный культ св. Гульельмы не только пережил инквизиторские преследования 1300 года, но и распространился вне границ Милана. Нет никакой возможности узнать, насколько широко её почитали за пределами принявшего её города до 1300 года. Если её культ уже распространился в соседние города и деревни, которые посещали миланские путешественники, то возможно, что её приверженцы за пределами Милана остались не в курсе или же не были столь испуганы её посмертной «еретикацией». Но возрождение её культа в Ферраре неудивительно, поскольку именно в этот город подался Галеаццо Висконти – под покровительство семьи его жены во время правления Делла Toppe в 1302—1310 годах.

Возможно, что в качестве одновременно акта благочестия и вызова, чтобы досадить инквизиторам, он принёс в Феррару преданность св. Гульельме. В любом случае текст Бонфадини предполагает предшествующее существование культа без краткой биографии. Где-нибудь в Ферраре святой по имени Гульельма могли поклоняться даже в часовне, возведённой в её честь, но к 1425 году уже никто не помнил, кем она была. Что само по себе открывало неограниченные возможности для пересоздания её образа.

Работа Бонфадини может быть его вольным литературным сочинением или же компиляцией уже имевших хождение народных сказаний. Историю Гульельмы он подаёт в версии одного из самых популярных в Средневековье сюжетов – об «оклеветанной жене». Один из «Кентерберийских рассказов» Чосера – “Сказка о человече закона» – отдалённый аналог таковых. Никак не опираясь на реальные события, монах описывает св. Гульельму как дочь короля Англии, вступающую в брачный союз с новым королём Венгрии. Набожная девица предпочла бы остаться девственницей, но она искренне повинуется своим родителям. После замужества Гульельма «проповедует так усердно», что её новый муж начинает восхищаться житиями святых и страстями Христовыми. Тогда она предлагает ему совершить паломничество в Святую землю, но, к её разочарованию, король решает совершить его один, а её оставить в качестве регентши.

Едва король отбывает, как его брат, который, как предполагалось, должен защищать королеву, начинает делать ей недвусмысленные предложения. Когда она отклоняет их, он решает ей за это отомстить, что и делает, встречая короля, возвращающегося из Иерусалима. С притворным нежеланием он говорит королю, что королева изменяет ему со сквайром, о чём все во дворце знают. И клянётся, что не вернётся во дворец, пока королева-изменщица не умрёт. Не пытаясь узнать больше, король осуждает жену на сожжение, которое должно состояться под покровом ночи, дабы избежать народного волнения. К счастью, сердечные молитвы Гульельмы убеждают её палачей, что она невинна, – тогда они освобождают её и сжигают вместо неё животное, предоставляя его кости судьям, вместе с некоторыми опалёнными клочьями одеяния королевы.

Гульельма тем временем сбегает, одетая в крестьянские лохмотья. И скрывается в лесу, ожидая ночи для дальнейшего бегства, но её обнаруживают охотничьи собаки. Охотники, обнаружившие одинокую, но бедно одетую молодую женщину в лесу, конечно же хотят ей овладеть. Но Гульельма взывает о защите к предводителю охоты, который оказывается королём Франции. С присущими ей скромностью и красноречием она умоляет его защитить честную девушку от поругания. Впечатлённый её изысканными манерами, король подозревает, что она может и не быть крестьянкой, и решает привезти её в дом своей жены в качестве придворной дамы. Хотя королева Франции первоначально пугается её мерзкой одежды, она становится расположенной к Гульельме, как только её переодевают в придворное платье. А когда королева рожает первенца, то выбирает Гульельму на роль его гувернантки. Но в Гульельму влюбляется королевский сенешаль и умоляет быть его женой.

Король и королева в восхищении от такого варианта, но Гульельма тактично отказывает, не признаваясь, конечно, что у неё уже есть муж. История повторяется, и отвергнутый сенешаль, как и брат венгерского короля, жаждет мести.

Возможность предоставляется, когда сенешаль застигает инфанта, спящего в палатах Гульельмы, в то время как она молится в церкви. Он быстренько душит мальчика и подбрасывает улики, указывающие на Гульельму. Святая брошена в тюрьму, несмотря на то что король и королева не вполне уверены, что она виновна в настолько отвратительном преступлении. На «суде с пристрастием» Гульельма клянётся, что она невинна, но не может назвать настоящего убийцу. Сенешаль, однако, убеждает судей в необходимости казни, говоря, что она околдовала короля и королеву, именно поэтому они не могут поверить в её виновность.

И снова Бог спасает Гульельму от преследования. Дева Мария является ей в видении и дарует власть исцелять всех грешников, которые искренне раскаиваются в своих гpex­ax. В ночь перед сожжением два ангела наводят сон на палачей во время молитвы Гульельмы. Пока они спят, ангелы переносят её в порт, где оплачивают её проход на борт таинственного судна. В путешествии Гульельме предоставляется случай продемонстрировать полученный дар исцеления, когда всех матросов внезапно поражают жуткие головные боли. После чего они оказывают ей величайшее почтение. Когда судно достигает неназванных берегов, капитан сопровождает Гульельму в женский монастырь, в котором аббатисой служит его тётя. Святая говорит, что она «не расположена стать монахиней», но с радостью соглашается остаться с сёстрами как их прислуга.

На все расспросы о себе она отвечает только: «Я знаю о себе лишь то, что я великая грешница; мой народ – все те, кто хочет творить волю Божью». В течение трёх лет её жизни в женском монастыре в качестве стряпухи, привратницы и послушницы Гульельма всё время исцеляет тех, кто приезжает к ней, и слава о творимых ею чудесах возрастает. Наконец случилось так, что брат венгерского короля за свою клевету был наказан Богом проказой. То же самое случается и с французским королевским сенешалем. Оба мужчины раскаиваются в своих тайных грехах и одновременно решают совершить паломничество к известной целительнице, сопровождаемые своими королями.

Гульельма, получившая откровение об этой неизбежной встрече, маскируется под обычную монахиню. Она добивается от своих бывших врагов полного признания своей вины в присутствии французского и венгерского королей, коих предварительно связывает клятвой простить мужчин независимо от того, что они могли бы услышать. В присутствии большой толпы Гульельма заставляет кающихся преклонить колени и очищает их от проказы. Наконец она раскрывает себя и рассказывает свою историю, к их огромному удивлению. Возвратившись домой с законным мужем, она живёт счастливо, щедро одаряя милостынями бедняков и возводя множество церквей и монастырей, пока Бог не призывает её к вечному блаженству.

Этот агиографический роман, пёстрый коллаж из разнообразных эпизодов, на первый взгляд, имеет мало общего с жизнью Гульельмы Миланской, значительно больше напоминая жития св. Урсулы, Констанции, Гризельды и даже Гвиневеры. И тем не менее имеется несколько пунктов, пересекающихся с исторической Гульельмой. Святая, как сказано, – англичанка, как и в Летописях Кольмара от 1301 года, но её брак с венгерским королём напоминает про версию о её восточноевропейском происхождении. Она – жертва клеветы и несправедливого судебного преследования, дважды приговорённая к смерти. Хоть и известная целительница, но называющая себя грешницей. Проведшая большую часть жизни в изгнании, она сознательно утаивает сведения о подлинной своей родине.

Наконец, так же как и Гульельма Миланская была в тесных дружественных отношениях с женским монастырём в Бьяссоно, но никогда не принимала монашеского пострига, Гульельма легенды Бонфадини проводит несколько лет в женском монастыре, но остаётся послушницей. Бонфадини не упоминает названия или местоположения этого монастыря: хотя его героиня движется из Англии через Венгрию во Францию, её жизнь с монахинями остаётся не соотнесённой ни с какой географической локацией, и можно предположить всё что угодно — например, женский монастырь в Брунате. Житие авторства Бонфадини не имело широкого хождения. Фактически сохранилась единственная рукопись, которая оставалась у францисканцев Феррары до наполеоновского времени.

Но этот текст (или его копия) в конечном счёте попал в руки флорентийской гуманистки Антонии Пульчи (1452—1501), чья версия дала сюжету намного большую известность. Пульчи была драматургом, которая писала религиозные пьесы для женских монастырей; после смерти своего мужа в 1487 году она жила как pin­zochera во Флоренции, точно так же как и Гульельма жила двумя веками ранее в Милане. «Игра святой Гульельмы», одна из семи драм в сборнике произведений Пульчи, – стихотворная версия легенды Бонфадини с в меру упрощённым сюжетом. Опуская эпизод о французском суде, Пульчи начинает с первого бегства Гульельмы к мечте о девственной жизни, описывая далее морское путешествие и пребывание с монахинями.

Она также изменила конец легенды: король Венгрии, королева Гульельма и её шурин – все решают жить отшельнической жизнью и, так как король бездетен, его баронов оставляют управлять королевством так, как они посчитают целесообразным. Нашу, «не от мира сего», драматургиню не интересуют военные и политические перипетии, что следует из её пьесы. Но в остальном она верна жизнеописанию Бонфадини, и история дальнейших публикаций пьесы показывает, что она понимала: это может вызвать интерес публики.

Кроме постановок в женских монастырях, тринадцать изданий «Святой Гульельмы» были напечатаны во Флоренции между 1490 и 1597 годами, в дополнение к трём изданиям в Сиене (1579 г., 1617 г. и одно не датировано). Дальнейшие издания XVII века печатались в Венеции, Витербо, Мачерате, Перудже и Пистое, хотя довольно странно, что её пьесы ни разу не издавались в Милане. Было бы уместным сказать, что благодаря усилиям Антонии Пульчи о св. Гульельме узнавали по всей Северной Италии вплоть до конца эпохи раннего модерна. Но драма Пульчи представляет только экзотерическую оболочку возрождения культа Гульельмы. Для исследования эзотерической начинки мы должны снова вернуться к Висконти – и двум совсем другим женщинам.

Обвинение Гульельмы бросило тень на карьеру первого лорда Милана, Маттео Висконти, но взамен этого её святость могла скрасить жизнь последней из рода Висконти – герцогини Бьянки Марии (1424—1468). Последний герцог по мужской линии, Филиппо Мария, женился дважды, но не имел наследников; Бьянка Мария была его единственным ребёнком от любовницы Аньезе дель Майно. В возрасте восьми лет она была обручена с кондотьером Франческо Сфорца, за которого после вышла замуж в Кремоне в 1441 году, несмотря на то что Филиппо Мария за это время передумал и отказался присутствовать на свадьбе.

Тем не менее брак оказался хорошим. Бьянка Мария была и набожной и плодовитой, рождение восьмерых детей и основание множества церквей настраивали летописцев того времени на самые лестные о ней отзывы. Портреты семейной пары кисти любимого живописца невесты Бонифачо Бембо можно видеть в миланской Пинакотека Брера. Тот же художник получил и другой, менее публичный заказ в честь союза великого кондотьера с герцогским родом: где-то между 1441 и 1450 годами Бембо нарисовал колоду для игры в карты с геральдикой обеих семей, известную сегодня как Таро Висконти-Сфорца, – самую раннюю из существующих колод, с которой и брались сюжеты для более поздних. Один из Великих Арканов (или «триумфов») изображает монахиню в бледно-коричневом одеянии, подпоясанном верёвочным поясом, в белом платке, со скипетром в правой руке, закрытой книгой в левой и с тройной папской диадемой на голове. Хотя карты Таро Висконти-Сфорца не имеют названий, эта карта была бы идентифицирована в последующих колодах как «Папесса».