«Простая история»: элегия Дэвида Линча

Говоря о фильмографии Дэвида Линча — теперь уже завершённой, законченной — о фильме «Простая история» вспоминают как самом «не-линчевском» фильме, стоящем особняком даже на фоне «Дюны» и «Человека-слона». Откуда возникает такой взгляд понятно, но можно увидеть его и с иного ракурса, и тогда окажется, что фильм этот — не (только) то, чем кажется; он совершенно на своём месте в созвездии линчевских снов, и очень важен для понимания творческой деятельности великого режиссёра.

Почти все киноленты Линча, хоть полнометражные, хоть короткометражные, хоть экспериментальные зарисовки — кроме, пожалуй, упомянутых «Человека-слона» (прекрасного самого по себе) и «Дюны» (не удавшейся как фильм, пусть и яркой как подборка образов) — созданы им как своего рода визуальные поэмы, полные неожиданных образов, сильных рифм, с прекрасным чувством ритма, музыки, киноязыка. Да, большинство из них оказались поэмами сюрреалистическими и, как уже говорилось, неожиданно ближайшая аналогия из мира поэзии здесь — обэриуты и в первую очередь Александр Введенский. Всякий кто любит и знает «Твин Пикс» может открыть стихотворение «Значенье моря» и обнаружить там практически дословное выражение всей твинпиксовской мифопоэтики. А дальше всё окажется ещё интереснее.

«Чтобы было всё понятно, надо жить начать обратно…» — это подходит не только к причудливым извивам времени в сериале, но и к творческому пути Дэвида Линча. Полнометражный фильм «Твин Пикс: Огонь иди со мной» стал центром и поворотной точкой его художественных поисков, после которой он решил в каком-то смысле двигаться «в зеркальном времени», возвращаясь к каждому пройденному этапу на новом уровне.

Начало и конец этого путешествия — диссоциативные омуты «Головы-ластика» и «Внутренней империи», самые, пожалуй, радикальные работы. В тех мрачных блужданиях по камерам галлюцинаторной бездны не было даже прекрасной музыки Анджело Бадаламенти, но завершалось всё катарсическим выходом на свет. Зато музыкой полны были те фильмы, что Дэвид снял на ближайших этапах творческого пути, ставшие чувственным сердцем его наследия — чарующие, полные эротических тайн, неоновых ночей и опасных поворотов «Синий Бархат» и «Малхолланд Драйв». А непосредственно рядом с «Твин Пиксом» Линча, кажется, особенно занимал образ дороги и жанр road movie. С одной стороны — «Дикие сердцем», сюрреалистическое сказка для взрослых о страстной любви посреди сущего ада (который, между прочим, теми же страстями порой и разжигается). Зеркальную пару ему составили не один, а два фильма, сами друг другу полные противоположности. Сначала жуткое «Шоссе в никуда»  — тоже ведь в некотором смысле road-movie, — где мы увидели, во что превращается сказка, когда любви нет, а страсти перегнивают в обиды, фрустрации и обсессии.  Ну а затем как раз «Простая история», в центре которой не страстная юность а мудрая старость, но в фундаменте снова любовь, теперь уже вселенская большая, the only engine of survival и most natural painkiller that there is.

Это, действительно, единственный из фильмов, где Дэвид Линч не выступил автором или соавтором сценария — всю эту историю придумала его многолетняя партнерша в творчестве и личной жизни Мэри Суини, взяв за основу реальный случай. Но писала-то она сценарий «под Линча», мировосприятие которого и творческую манеру знала очень хорошо — правда, переживала, что мастер не заинтересуется, не примет. Принял, и более того, «авторизовал» в свойственном ему парадоксальном духе — дескать, в этот раз те самые идеи пришли вот таким необычным путём. Кроме того, кое-что в его фильме всё же отличается от исходного сценария, и очень интересным образом — вот и получилась ещё одна великая кинопоэма, и столь же «каноническая», как «Шоссе», «Твин Пикс» и «Малхолланд Драйв». Нужно просто присмотреться.

Поразительно, но у Введенского есть и стихотворный двойник «Простой истории» — это знаменитая «Элегия». Сам поэт говорил, что это самое необычное его стихотворение — совсем как Дэвид Линч называет «Простую историю» своим наиболее экспериментальным фильмом. Есть в этом какая-то, может, слегка напускная, парадоксальность — ну да, на фоне остального их творчества обе эти вещи выглядят слишком нормальными, аномально прямолинейными, и в этом, дескать, их необычность и состоит. Ждёшь дремотного потока образов со сбивающимся ритмом, разорванным нарративом и вывернутой семантикой — а получаешь выдержанное в классическом размере, лаконичное и прозрачное изложение.

С одной стороны это и правда так: «Элегии» проще найти путь к сердцу, условно говоря, «неподготовленного» читателя, и Яков Друскин замечал, что в ней как будто и нет привычной «звезды бессмыслицы»: тот, кто только её читал — тот ещё не знает Введенского. То же и «Простая история» — она придётся по душе многим из тех зрителей, кто в недоумении отпрянет от прочих линчевских шедевров. У кого-то есть и искушение сказать, будто это и есть самые зрелые работы поэта и режиссёра — ведь могут же, оказывается, без лишних выкрутасов… А всё-таки подлинную глубину этих вещей оценит скорее тот, кто знает и любит творчество авторов целиком. Тогда, читая «Элегию», замечаешь все эти знакомые иероглифы Введенского (конь, звезда, огонь, лес, рыба, вода…), обращаешь внимание на всё же прорывающиеся странные детали — и сомнения отпадают: да, это тот же автор, те же темы, тот же дух. Ну что, давайте посмотрим на «Простую историю» подобным взглядом?

Конечно, тут нет неоновых огней, вечеринок и бархатных портьер, зато на месте придорожные кафе «одноэтажной Америки»,  элеваторы и бензоколонки с полотен Эдварда Хоппера (тоже ведь, по сути, сюрреалистического художника — хотя казалось бы). Кирпичные стены пакгаузов и фабрик, тревожный телефонный звонок, поливалка на лужайке во дворе дома, механизмы и костыли, увиденные почти фетишистским взглядом текстуры и субстанции, дым и огонь, вспышки молний и звёздное небо, и жёлтая разметка дорожного шоссе, и покосившийся сарай на пустыре — всё сплошь иероглифы Линча, знакомые по каждому его фильму. И музыка Бадаламенти, в самом начале так вообще почти та самая твин-пиксовская; да и пресловутому «intense ominous woosing» найдётся где прозвучать. И целая вереница фактурных персонажей, почти фриковых — вот посетитель в ночном кафе, совершающий стереотипные движения, а вот мальчик идёт по ночной тропинке вслед за синим мячом (оба образа, кстати, в сценарии отсутствовали). Про «женщину с оленями», которая в сценарии таки была, вообще отдельный разговор.

А пресловутая «логика сна», абсурдные ситуации? Ну вообще-то у нас тут дед, будучи одной ногой в могиле, отправился в шестинедельную поездку на газонокосилке, и не будь в основе этого фильма реальная история, где именно это и произошло — мы бы, скорее всего, восприняли это как очередной линчевский гротеск, этакую рыбу в кофейнике. Но это скорее говорит о том, что реальная жизнь чаще оказывается похожа на сны или фильмы Дэвида Линча, чем это принято считать.

Да и с мифопоэтическим или, так сказать, «оккультным» подтекстом тут тоже полный порядок. Алвин Стрейт сперва отправляется на своей старой газонокосилке, путешествие срывается — он расстреливает её из ружья, она сгорает в огне, и он покупает новую (хоть и 66 года выпуска). Ему предлагают помощь, убеждают, что на машине это заняло бы несколько часов — он всё понимает, но ни в какую не соглашается. Что это — упрямство, самодурство? Иное… Сам он говорит, что должен именно по-своему этот путь проделать, именно так. Очевидно, это для него — некий ритуал, а путешествие к брату имеет мифологический, глубинный подтекст. Он и сам говорит, что ссора их — история старая как Библия. «Каин и Авель, добавьте выпивку — и вот…». Когда-то они засыпали летними ночами, вглядываясь в звезды, но что-то случилось, расцвели злость, тщеславие,обида… Не та ли сила, что в главном произведении Линча будет названа Jowday? «Цветок несчастья мы взрастили…»

Судя по всему, Алвин потерял сознание и упал на пол примерно тогда же, когда его брата Лайла хватил удар — узнаёт он об этом чуть позже, когда вечером разражается гроза, и они с дочерью сидят в доме. В совершенно классическом линчевском кадре лицо Алвина высвечено мельканием вспышек, на фоне звонит телефон… И вот в этот момент происходит трансформация, через минуту герой узнает весть и примет решение отправиться в путь — чтобы помириться, и посидеть рядом с братом, глядя в звёздное небо, как было целую эпоху назад. Shadow, take me down, for the last time…

Его путь — это не закольцованный кошмар «Шоссе», не змеящийся ночными огнями лабиринт иллюзий «Малхолланд Драйва» и не дорога из жёлтого кирпича, по которой бесшабашная юность бежит из ада на свободу. Это итоговое путешествие, и нужно проделать его самому. Вот это и есть та самая Элегия, то есть путешествие по дороге жизни, в котором каждый встреченный персонаж будет представлять разные этапы жизненного пути — беременная девушка, сбежавшая от родителей, молодые велосипедисты, полные стремительной энергии, женщина, не справляющаяся с абсурдностью взрослой жизни, жители встречного городка, старик-ветеран, с которым у Алвина состоится душераздирающий диалог в баре… Да, это путешествие меланхоличное, проникнутое образами смерти и потери. Америку, да и жизнь вообще, всё-таки пронизывают боль и печаль, даже если не в концентрированной форме как то самое creamed corn, то всё же бескрайней, как кукурузные поля, мимо которых едет Алвин.

 

Вот где-то тут и есть главное отличие от остального линчевского канона. В «Простой истории» всё как-бы замирает на грани, за которой сразу же развернулся бы в полный рост тот самый линчеанский морок. Камера характерным и таким знакомым приёмом подплывает к окну, заводит нас в дом — но там не сидит на диване какое-нибудь инфернальное страшилище, там просто пожилой человек упал, ему нужна помощь. Диалог о покупке «граббера» в магазине мог бы легко скатиться в тревожный абсурд — но тут же и исчерпывается, ну да, «хваталка» нужна старику, чтобы хватать вещи, чего тут непонятного.  А вот у дороги горящий амбар — но это не жилище каких-нибудь чумазых леших или бледнолицего Таинственного Человека, а просто тренировка пожарной команды. И всё же один раз Дэвид Линч не удерживается, отступая от сценария Мэри Суини, и меняя всего лишь одну деталь.

Алвин Стрейт встречает по пути ту самую «женщину с оленями», неудачливую даму, сбившую уже 13-го оленя за семь недель. «И откуда он только взялся… А я ведь люблю оленей!», кричит она в истерике, и это, конечно, классический линчевский персонаж-фрик, и типичная абсурдная сцена — оленю-то и правда неоткуда вот так неожиданно выскочить, ведь по обе стороны шоссе — бескрайние поля… Такое могло бы встретиться в путешествии и Сейлору с Лулой, и Дэйлу Куперу, и Питу Дейтону. Закончив экзальтированный монолог, дама уезжает, и Алвин в следующей же сцене уже жарит оленину на костре, приладив рога к своему прицепу. А вокруг него… собрались застывшие фигуры оленей, оленят — и нам даже не сразу понятно, что это статуи, а не живые звери. Ещё и рядом какая-то подозрительная покосившаяся хибара с зияющими провалами окон … Ну, вот оно.

В исходном сценарии статуи животных тоже были, только там Стрейт сперва проезжал свиноферму, потом коровник, потом хозяйство мастера, который изготавливает эти скульптуры, и делал где-то там привал. А эпизод с женщиной и сбитым оленем шёл потом, отдельно. Дэвид Линч изменил последовательность и убрал «объясняющую» подводку, и нам остаётся удивляться, что вообще это за такие застывшие фигуры зверей посреди поля, а может и задуматься, случайно ли где-то поблизости на дорогу невесть откуда выбрасываются олени…

В общем, если приглядеться, жизнь по-прежнему сном окружена, не лишена странных рифм, а coincidance или абсурдный поворот подстерегает едва ли не на каждом шагу. И последуй Алвин нашему любопытству, он мог бы заглянуть в этот покосившийся сарай, и вот там бы уж наверняка начался столь любимый нами таинственный линчевский кошмар. Но он этого, конечно, не сделает, и будет прав.

Дело в том, что, в отличие от большинства героев других фильмов Дэвида Линча, Алвин Стрейт вовсе не охвачен страстями или даже любопытством. И дело тут даже не в возрасте. «Что самое хреновое в старости? Вспоминать молодость…» — так он отвечает на вопрос одного из велогонщиков, но это ведь тоже можно по-разному понять, учитывая то, что нам становится понятно о его прошлом. Прошлое это, и молодость в том числе, были далеко не самыми безоблачными, так что уж опыта-то Алвину не занимать. «Он был потерян во тьме и смятении, — Так о его прошлом говорит Дэвид Линч, и добавляет: — Нежность может быть столь же абстрактной, как и безумие».

Вот почему этот сон отличается от всех прочих снов Дэвида Линча. Поездка Стрейта — это тоже сон, но сон осознанный, lucid dream, а заодно и осознанное путешествие в ту самую Страну мёртвых. Финал стихотворения Введенского, знаменитое равнение на смерть — он ведь тоже об этом, это не апология смерти и упадка, а совсем наоборот. Двадцать лет спустя агент Купер поедет так к своей цели в грандиозном финале «Возвращения Твин Пикс», произведения, которым Дэвид Линч замкнёт-обрамит свой творческий путь. Там соединятся мотивы всех его предыдущих произведений, и «алвинов стрейтов» там будет целая компания — это и Карл Родд, и шериф Фрэнк Труман, и, пожалуй, неожиданно изменившиеся Бен Хорн и доктор Джакоби, и Дама с поленом. И в немалой степени сам Гордон Коул, правда?

Невероятная сила «Возвращения» была ведь и в том, как Дэвид Линч соединял экранный мир с нашим реальным, прощаясь со своими друзьями, многие из которых едва успели принять участие в этом великом произведении, а кто-то, как Дэвид Боуи, и не успел. Предтечей этого как раз и была «Простая история» —   первый фильм Линча, в котором не принял участие его друг, актёр-талисман Джек Нэнс, исполнивший главную роль в «Голове-ластике». А Ричард Фарнсуорт снялся в роли Алвина Стрейта будучи больным раком в терминальной стадии, и через некоторое время после съёмок застрелился, чтобы не длить мучения; через два десятка лет точно так же на последнем вздохе вернётся к роли Дамы с поленом Кэтрин Колсон, и вместе со своей героиней удостоится удивительного двойного посвящения в титрах. Ну а «Простая история» будет посвящена памяти реального прототипа главного героя.

Интересно, что настоящий-то Стрейт был не совсем таким как в фильме — изрядно более капризным, упрямым и, видимо, менее приятным, чем даже сценарное его воплощение. К тому же Дэвид Линч не стал включать в фильм несколько эпизодов, как раз подчеркивающих сварливый характер Алвина, вроде сцен, где он учит хорошим манерам беспутную молодёжь. Ну так теперь, по прошествии лет, становится вдруг понятно, что фильм-то не столько о реальном Алвине Стрейте получился, сколько о реальном Дэвиде Линче, таком, каким он стал четверть века спустя и каким покинул этот мир.

Ну, в самом деле — эксцентричный дед, игнорирующий советы врачей (у вас признаки эмфиземы, пора перестать курить — ага, конечно), всё делающий по-своему, порой к крайнему изумлению окружающих, не дающий себя обмануть, ценящий взаимовыручку, но знающий, что некоторые дела может сделать только сам. Доброжелательный мудрец, повидавший много тьмы, боли и печали, но бесконечно любящий людей и жизнь — и прущий вперёд, в соответствии с волей, на своей газонокосилке мимо горящих сараев, сбитых оленей, бескрайних полей, велогонок, воспоминаний, закатов и гроз. Экранному Алвину помогает каждый встречный, а в самом конце, когда внезапно уже перед последним поворотом глохнет двигатель, происходит чудо, и он завершает свой путь так, как хотел — и разве это не портрет нашего любимого Дэвида Линча?

Выходит, он ещё тогда снял автобиографический фильм, сам того не подозревая, подхватив идею, заботливо выращенную его женой и соратницей. Рифма, красивая и удивительная, как и переклички между творчеством американского режиссёра и ленинградского поэта, писавшего стихи на десятки лет раньше — но мы ведь за такими чудесами к ним всегда и будем обращаться, не так ли?

Противостоять той самой «Джуди», extreme negative force, можно только через творчество, магию, миф, и любовь. Об этом были все произведения Дэвида Линча — и четвертьвековой всесокрущающий водоворот «Твин Пикс», и с виду простая, но глубокая история о путешествии Алвина к своему брату. Их финальный диалог проникает в самое сердце столь же точно, как и тот момент в клубе Silencio, когда Бетти открывает свою сумочку… А звезды, сияющие в финале над их головой, освещают им дорогу туда, куда в конце концов отправятся и Лора с Купером, и все эти великие актёры, поэты и просто добрые люди, и куда месяц назад шагнул и сам великий гуманист Дэвид Линч —  в белый вигвам.