«23 разреза для Уильяма Берроуза»: тринадцатая и четырнадцатая главы

Третий ум

«Зловещим и лихорадочным выдался 1959 год в Париже. Тогда, в Бит Отеле на улице Гит-ле-Кёр 9, мы считали себя космическими агентами, ведущими смертельный бой… сражения… шифровки… засады. Для нас всё так и было. А со стороны — кто знает? Нам обещали эвакуацию из времени в пространство», — вспоминал Берроуз в «Западных Землях» на склоне жизни. Что же на самом деле происходило в Бит Отеле?

Письма, которые Берроуз отправлял из Франции, были полны тревоги. «Существуют миллиарды других миров. Самое опасное — оставаться на месте», — рассказывал он Гинзбергу, который тогда был в США. Берроуз сомневался в своем писательском мастерстве, замыкался в одиночестве, посвящая себя работе, и наблюдал настоящий всплеск паранормальной активности. Однажды в зеркале он заметил, что его руки стали нечеловеческими — тонкими, волокнистыми, фиолетово-чёрными. В другой раз друг, находившийся в двух метрах от Билла, почувствовал на спине его прикосновение. Берроуз также писал о видениях, в которых он переживал новые измерения гравитации и «странные силы». И с гордостью сообщал, что не зря его называют «человеком-невидимкой».

Спустя пару лет они снова встретились. Гинзберг не узнал Билла, который сразу же спросил, чьим тот является агентом. По мнению Аллена, Берроуз потерял человечность, и виновником этого превращения был Брайон Гайсин, который привил практичному и здравомыслящему Биллу магическое и параноидальное восприятие мира. Будущий секретарь писателя, Джеймс Грауэрхольц, потом сожалел, что Гайсин заразил Билла мизогинией. И всё же Берроуз говорил, что Гайсин был единственным человеком, которого он когда-либо уважал. Именно Брайон ввёл его в магическую вселенную и научил технике нарезок.

Билл, живший в Бит Отеле в тёмной келье номер 15, часто бывал у Гайсина, который обитал в более комфортабельном номере 25. Когда Гайсин впервые появился там, комната уже была занята, и новый жилец потребовал плату за выселение. По слухам, Гайсин заставил его уступить с помощью магического ритуала: он визуализировал комнату и переставил в ней мебель в согласии со своей волей. Завоеванное таким образом помещение он обставил в марокканском стиле.

В то время Гайсин ходил в арабской джеллабе, курил гашиш и слушал трансовую музыку из деревни Жажука. Он разрабатывал конструкцию Машины Сновидений, оптического устройства, вводившего в транс с помощью стробоскопического света, и создавал свои важнейшие живописные работы. Сочетая знаки горизонтального арабского письма и вертикальную японскую каллиграфию, он писал узоры, напоминающие магические квадраты из заклинаний марокканских магов.

Берроуз утверждал, что Гайсин реализует в живописи то, что он сам пытается делать в литературе. В узорах его полотен он видел «дыры в текстуре так называемой реальности», проходы в мир видений и другие измерения. Гайсин же вспоминал, что, отрезанные от мира, окутанные облаком гашиша, они могли замедлять время.

Затворившись в комнатке на Гит-ле-Кёр 9, они возрождали традиции парижского авангарда. В экспериментах Берроуза и Гайсина чувствуется и атмосфера гашишного притона, и «расстройство всех чувств» Рембо, видны переворачивающая реальность машинерия Дюшана, игры дадаистов и сюрреалистов, а также особая синхронность с практикой détournement из «Мемуаров» (1959) Ги Дебора и Асгера Йорна, членов ситуационистского интернационала. «Любой элемент, независимо от его происхождения, может служить для создания новых комбинаций. Очевидно, что смысл заимствованных элементов можно менять любым образом», — объяснял Дебор эту процедуру в тексте «Mode d’emploi du détournement», написанном совместно с Гилом Дж. Вольманом тремя годами ранее. Нет никаких признаков того, что Гайсин и Берроуз читали работы леттристов и ситуационистов. Да и Билл говорил, что он верит не в причину и следствие, а в синхроничность.

Берроуз считал Гайсина медиумом. Возможно, именно в этой роли он завоевал доверие Билла. А точнее, когда, находясь в трансе, он упомянул травму, связанную с убийством Джоан Воллмер. Берроуз вспоминал об этом в предисловии к «Пидору», написанном в 1985 году: «Брайон Гайсин однажды сказал мне в Париже: «Злой дух убил Джоан, чтобы быть…» Это был фрагмент медиумического послания, который остался незавершенным. А может, и нет». Магический сговор Гайсина с Берроузом набрал силу, когда в их руки попал стальной шар, который однажды Билл в качестве украшения принес из оккультного магазина. На его блестящей поверхности оба, словно в зеркале, увидели одно и то же видение арабских похорон. Начался процесс, который привёл к созданию «Третьего ума». Так они назвали силу, возникшую на пересечении их объединённых в общей визии умов, новую сущность, превосходящую сумму их собственных знаний и опыта.

Гайсин с удовольствием использовал зеркала для магических экспериментов. Он мог неотрывно смотреть на своё отражение в течение тридцати шести часов. Он утверждал, что через некоторое время в зеркале появляются лица из далеких мест и времён, и хотя они иногда принадлежат неизвестным расам, он узнаёт в них своих предков. Он также рассказывал, что однажды его в комнате посетил дьявол — карлик, пахнущий серой, с внешностью шведского джентльмена XVIII века. Во время сеансов с зеркалом Берроуз замечал, что его отражение превращается в лучащееся злом существо в зеленом мундире, которое лишь походило на человека.

Жизнь их при этом не баловала. В то время Берроуз стал зависим от «Eubispasmes» — таблеток с кодеином, которые продавались во французских аптеках как лекарство от гриппа. Позже он вспоминал, что бросить кодеин было гораздо труднее, чем героин. При этом три года, которые он провел в убогом парижском отеле, называемом репортерами «Life» «ночлежкой», оказались самым творческим временем в его жизни. Он завершил революционную книгу, создал «Миф Сверхновой», вошёл в роль космического агента, начал эксперименты с новыми медиа — оружием революции. Публикация «Голого Завтрака» в 1959 году вызвала скандал, который привёл к серии судебных процессов в США — Берроуза обвинили в непристойности, и это его прославило.

Разрезы

«Что такое судьба? Предопределенность. Если хочешь бросить вызов и изменить судьбу разрежь слова, пусть они создадут новый мир», — так с магической серьёзностью Брайон Гайсин представлял технику cut-up в интервью для журнала «Rolling Stone». Нарезки он открыл случайно, пока жил в отеле Бит Отеле. Рассыпанные на столе газетные вырезки сложились в новый, удивительный текст. Тогда Гайсин решил, что коллаж, который уже полвека успешно используют художники, может быть полезен и писателям. Осенью 1959 года он продемонстрировал Берроузу технику разрезания и составления слов в новых конфигурациях. Он назвал её cut-up — нарезка, вырезка, разрез. Экспериментам с использованием случайного демонтажа и ремонтажа текстов, звуков и изображений Билл посвятил следующие несколько десятилетий, впадая при этом в подлинную параноидальную одержимость. «Режь улицы мира», — призывал он в эссе «Cut-Up Method of Brion Gysin».

Разрез, словом слово победивший, оказался для Берроуза чем-то гораздо более значимым, чем просто методом письма. Он стал основой Мифа Сверхновой. Разрезание разрывает и нарушает тиранию слова и времени. Воспринятая как магическая игра хаоса и воображения, нарезка была объявлена техникой освобождения от власти вируса. В письме, отправленном Гайсину в 1963 году, Билл размышляет о написании книги в форме фронтового устава, и даёт оттуда цитату: «Армия, действующая в партизанских условиях, должна иметь недоступный для врага оперативный тыл. Наша операционная зона — это поэзия, миф, творчество. Врагу туда пути нет, ведь он лишен творческого начала и может только копировать. Офицеры должны быть поэтами и помнить, что пространство поэзии должно постоянно воссоздаваться. Вот почему нарезка — это один из наших важнейших инструментов. Благодаря этому методу можно не только обновлять нашу операционную зону, но и разрезать линии снабжения врага». Гайсин ответил по-своему. Он взял нарезанный текст письма, объединил его с импровизированной каллиграфией и создал картину под названием «Guerrilla Conditions».

Тишина, вызванная апоморфином, регулирующим метаболизм. И далекие ассоциации, пробуждаемые гашишем… Благодаря веществам Берроуз мог писать, но оформить свои заметки в единое целое, придать им стройную форму — не мог. Встреча с методом нарезки стала откровением, вывела его из тупика.

Когда Морис Жиродиа из Olympia Press летом 1959 года, после долгой задержки, внезапно принял решение опубликовать книгу Берроуза, ему нужен был готовый материал в течение нескольких дней. В тот момент у Билла на руках были просто тысячи страниц хаотичных заметок. Гайсина подсказал выбрать из них фрагменты наугад, и потому текст лег на стол издателя вовремя. Несколько месяцев спустя Берроуз начал интенсивно работать с нарезками, превратив танжерский материал в сырье, которого, после вырезания из него «Голого завтрака», хватило ещё на всю «Трилогию Сверхновой».

Дадаизм? На первый взгляд да. Тристан Тцара тем же способом злил Бретона, составляя поэму из слов, вытащенных из шляпы. Однако нарезка отличается от дадаистских провокаций тем, что её жест ставит ритуал выше хэппенинга, погружается в магию и стремится не к поэме, а к мифу. Берроуз жил в магической вселенной, в которой нет случайностей и совпадений. Он вопрошал: «А насколько случайна сама случайность?» А как фактуалист добавлял, что во время войны американцы для безопасности случайным образом выбирали маршруты важных миссий для воздушных судов.

Битники не были в восторге от новой фазы его творчества. «Берроуз почти убил меня своими нарезками, — писал Керуак в письме к Гинзбергу. — Разрезы неплохо работают, если на куски резать голову, но он хочет разрезать и тело, и чувства, а это уже не весело». Критики, в свою очередь, спрашивали, оставляет ли такой метод вообще место для творческого письма. «Помните, что сначала я делаю отбор. Из сотен возможных фраз я выбираю одну», — отвечал Билл. Он также утверждал, что сама жизнь подчиняется принципу нарезки. Если после прогулки по улицам города мы захотим записать наши впечатления, получится коллаж обрывков впечатлений и образов.

Кипы листов машинописного или печатного текста разрезались ножом для бумаги крест-накрест, как в акте жертвенного ритуала. А затем их складывали в произвольных конфигурациях. Происходил анализ скрытых значений и посланий между строк. Билл не вырезал отдельные слова. С каждой новой страницы он выбирал одно или два предложения, которые использовал в своем тексте. Первые разрезанные тексты были созданы из статей о вирусах и лечении рака, найденных в «Saturday Evening Post» и «New York Herald Tribune».

Работая над «Трилогией Сверхновой», Берроуз тщательно исследовал возможности нарезок. Он объединял свои заметки с предложениями, вырезанными из газет, нуарных детективов, научной фантастики и классики. Его фаворитом был Конрад, но он также обращался к Шекспиру, Рембо, Элиоту, Кафке, Джойсу, Беккету, Жану Жене и Библии. Слова, вырезанные из линейного повествования, попадали в пространство воображения, где всё возможно. Смешивая фантазии, бред, уличный сленг, язык масс-медиа, дешевую прозу и художественные тексты, он тотально миксовал культурные коды. Так разрезы разрушили метафизические основы и запустили их необратимую мутацию.

В «Общественном Агенте», одном из случаев «Мягкой Машины», агент не знает, на кого работает: «Инструкции я читаю по дорожным знакам, газетам и обрывкам разговоров, выхватываю их из воздуха, как стервятники крадут падаль из клювов». Благодаря разрезам агент Ли мог расшифровывать инструкции, которые делали его инспектором. Но именно одержимость нарезками Гинзбергом была растолкована как признаки паранойи.

С другой стороны, опираясь на элемент случайности, Берроуз стимулировал свою изобретательность. Кроме того, в Магической Вселенной случайностей не существует. Отсюда и возникло убеждение, что использование случайности было не столько упованием на случай, сколько расширением спектра ассоциаций и способом достижения неосознанного знания. Этот элемент случайности выявлял вовсе не случайные тонкие соответствия, информацию, записанную в коллективном бессознательном, послания из других миров и измерений.

Легко впасть в паранойю, увлёкшись записью разговоров и их бесконечным прослушиванием в поисках скрытых значений. Особенно считая, что параноик — это тот, кто слишком многое понял.