Купидон и Психея. Сюжет мифа в изобразительном искусстве, психоанализе и алхимических аллегориях

(оригинал: http://cupidpsychealchemyart.blogspot.com/)

Купидон и Психея. Сюжет мифа в изобразительном искусстве, психоанализе и алхимических аллегориях

Глава 1: Введение

Ниже пойдёт речь о древней мифической истории о Купидоне и Психее, которая, как предполагается, была притчей о поисках единства Души и Духа посредством пурификации (очищения) и Души и Духа. Я [Michael S. Howard] буду излагать свою версию в рамках юнговского психоанализа, но, я полагаю, с иной точки зрения, нежели большинство его комментаторов.

Для создания визуального ряда я буду иллюстрировать своё изложение произведениями искусства, а также вставками из алхимических манускриптов XVI и XVII веков. С той же целью алхимики фиксировали свои изыскания на базе наблюдаемых ими химических процессов. История Купидона и Психеи становится вновь и вновь чрезвычайно популярной у людей Искусства, начиная с эпохи Ренессанса, и интерес к ней сохраняется до нашего времени.

Изложенное – результат лекции и слайд-шоу, представленного мной в Гностической Церкви Царицы Небесной (Queen of Heav­en Gnos­tic Church) в Портленде, штат Орегон, 30 апреля 2006 года. Для своей аудитории я делал отсылки к мифу о Софии из писаний гностических христиан II века н.э., созданных приблизительно в то же самое время, когда миф о Купидоне и Психее был записан в именно той форме, какую мы знаем.

До этой лекции я хранил многие пригодившиеся мне пассажи в своём блоге.

Гностические истории – визионерские мифы о творении в духе платоновского «Тимея», но в рамках иудео-христианского контекста.

София, по-гречески – Мудрость/Премудрость, является персонификацией женского аспекта Божьего в некоторых иудейских священных писаниях. В гностических текстах утрата ею Божественного Единства приводит к борьбе за восстановление этого Единства, преодоление отчуждающего разрыва. Она – тоска по божественному, которая может быть исцелена только посредством трудных испытаний и при помощи посредника-Спасителя, Искупителя самой причины разрыва и падения, который сам должен быть подготовлен для этой цели. Этот сюжет уже был хорошо известен в египетском культе Исиды и Осириса, и жрецы новых культов развивали его в различных формах.

О Психее и Купидоне было написано много книг и статей. Два заядлых юнгианца, Эрих Нойманн и Роберт Джонсон, написали популярные монографии, исследующие в контексте данного мифа «базовые» архетипы женской психологии. Мария-Луиза фон Франц, также юнгианка, адаптировала миф к «женским» аспектам бессознательного в мужчинах. Для всех трёх писателей, как очевидно, миф проецируется на «противо-пол». По прошествии более чем 35 лет все три книги кажутся нашпигованными устаревшими гендерными стереотипами.

Образы же многих произведений изобразительного искусства остаются столь же актуальными и применимыми к исследуемой теме, как и в момент их создания, учитывая даже то, что они выражают этот миф в совершенно разных перспективах.

Искусство фактически обеспечивает не только погружение в миф, но и позволяет сделать его инструментом личного опыта, оперируя тем же языком подсознания, что и, к примеру, сновидения. Я призывал аудиторию и призываю читателя рассматривать приведённые здесь произведения искусства не как простое дополнение к тексту, а как отправные пункты самостоятельного путешествия к собственной Ψυχή. Потому я постарался свести текстовые комментарии к минимуму.

Повествование о Купидоне и Психее первоначально было греческим устным преданием. Изображения и изваяния этой пары создавались задолго до того, как само предание было записано. Базовая архаичность этого мифа косвенно подтверждается его репликациями в известных сказках (“Золушка”, например).

В древние времена Купидона считали «психопомпом», проводником Психеи. Согласно учению Платона – проводником Души в её поисках Духа является Любовь.

Ψυχή – греческое слово, обозначающее как душу, так и вид средиземноморского мотылька:

Именно такую форму имеют крылья Психеи на римской статуе:

Далее – Купидон летит верхом на мотыльке, и у него тоже есть крылья:

Мотылёк хорошо известен своим стремлением к свету. Поиск душой Любви тождественен поиску душой Света из божественного источника.

Купидон, также называемый Aмуром или Эросом, был богом Любви, сыном Венеры, прекрасной богини любви, и Вулкана – кузнеца, владыки Огня, и вообще многостороннего божественного ремесленника.

После падения Римской империи история сохранилась только в одном варианте – в хорошо известных нам “Метаморфозах” за авторством Апулея – римлянина, что жил на территории современного Туниса во втором веке нашей эры – тех же времени и месте, что породили Гностиков. Главный герой – молодой человек, который в результате комичного недоразумения был превращён в осла и пребывал в таком состоянии до тех пор, пока не был освобождён от заклятия самой Богиней Исидой. Как и его современник Плутарх, Апулей опирается на культ Исиды и Осириса, излагая свои взгляды. Оба писателя создают очень положительное представление о женственной божественности.

Юнг видел алхимический и гностический символизм в сюжете наравне с психологическим, то есть душой, которую рассматривают Нойманн и фон Франц. Для Юнга этот миф был символической аллегорией трансформаций тела и духа – так же как и души. В алхимии Дух иногда обозначается как Сульфур, духовный принцип Серы, и имеет крылья, как и Купидон, но иконографически больше напоминает Меркурия:

Сера представляется довольно «демоничной» в своём необузданном состоянии силой, подобной дракону, вечно бешено грызущему свой хвост; однако, если сей дракон «приручен» или сознательно преобразован определёнными «операциями», он может принести ни с чем не сравнимую пользу. Такая характеристика как раз соответствует скорее Купидону, нежели Меркурию, поскольку именно сексуальная, чувственная любовь традиционно считается скорее проклятием, нежели благословением.

Душа же олицетворялась принципом, или душой Меркурия, изображаемым как женщина с сиянием, исходящим из лона:

Но, как мы увидим далее, иногда алхимики с успехом представляли душу в мужском, а дух в женском образах.

В средневековом исламе соответствием сюжету о Психее и Купидоне был рассказ о Лейли и Маджнуне: Маджнун после злоключений в пустыне маскируется в овечье руно, чтобы обмануть стражей Лейли. (прим. пер.: Характерно, что в более архаичной космогонии и мифологии племён, ставших восприемниками Ислама, именно Солнце имело «женский» пол, а Луна – «мужской», в то время как в «общих» традиционных представлениях обычно «гендерные принципы» небесных светил противоположны. Равно как и более древние культы индийского субконтинента связывают «мужской принцип» именно с Луной.)

Угадывается некое чередование «гендерных» ролей в сравнении с историей Психеи, стремящейся к союзу с Купидоном. Другой пример – Беатриче, наставляющая Данте в “Божественной комедии”.

Глава 2: Новая Венера

В V‑VI веках, когда христианство уже было титульной религией Римской империи, Психею ещё помнили как дочь Солнечного Бога, Аполлона. А поскольку Христос де-факто сменил Аполлона, то и душа-Психея, таким образом, символически переосмысливается в новой богословской перспективе. На свадебном ларце 1490‑х годов из Флоренции, возможно в соответствии с этой концепцией, солнечный свет, исходящий от фигуры земного отца, символически представляет «истечение» и рождение Психеи от Солнца:

Когда Психея взрослеет – она почитается уже не только как божественное чадо, но и как «иная Венера».

И почитание Психеи укрепляется, становится популярным, в то время как святынями Венеры пренебрегают.

В Гностическом мифе сущность и образ Софии также разделяются: сущность предвечно сияет в блаженной неге высших сфер, а образ, полный неутолимой чувственной страсти, страдает в Хаосе, там, внизу. Это раздвоение символически представлено двумя видами любви – божественной и человеческой, небесной и земной.

Божественная Ψυχή отделена от чувственной Венеры. Венера чувственно ревнует и приказывает сыну Купидону использовать свои стрелы для того, чтобы влюбить уже наконец Психею в какого-нибудь ничтожного дурака из тех, что вереницей приходили добиваться её сердца, и выставить её тем самым на посмешище:

Но Купидон сам влюбляется в Психею как дурак.

И такой интерпретации нет в повествовании Апулея.

Может быть и желания Купидона вполне «эротичны» в самом привычном смысле слова? Как это чувственно выражено в эскизе французского художника Мориса Дени начала XX века:

Купидон не выпускает стрел в земных соискателей Психеи. До Купидона никто даже и не думал о союзе с ней как с существом божественной природы. И теперь можно уверенно сказать: никакие пламенные стрелы не грозят ни ей, ни тем, кто её чувственно жаждет. Ведь сам Купидон полюбил её, а с Купидоном не забалуешь.

В фильме Вима Вендерса «Небо над Берлином» ангел смотрит с высоты на наш мир как на холодное унылое место, полное боли и страданий:

И вдруг среди людей внизу он замечает свою Психею – циркачку, гимнастку на трапеции, которая носит бумажные крылья как часть своего циркового костюма:

Но ангел может добиться её расположения, только если станет смертным, совершив отчаянный, самоубийственный шаг – расставшись с крыльями. В отличие от более традиционных в контексте рассматриваемого мифа сюжетов об искуплении, вознесении из «нижнего» мира, юдоли страстей и скорби, этот – о падении, нисхождении Купидона в смертный мир.

Искусство XX века вообще имеет пристрастие к выражению именно этой тенденции – нисхождение, падение, тлен…

А вот, к примеру, интерпретация мифа от 1988 года (сделанная иммигрантом-киприотом, который просто работал охранником в британских музеях и стал рисовать сам, называл себя “Per­i­fi­mou”, по-гречески – “известный”):

Здесь Психея представлена как проекция универсального архетипа в отдельно взятой голове, так сказать. Архетип, внутренний образ, о котором идёт речь в данном случае, – это Анима, или душа, – в сознании мужчины, и Анимус, или дух, – в сознании женщины. Поскольку наличие Анимы всегда подразумевает её дополненность Анимусом, и наоборот, то и в мужчине и в женщине живут оба этих внутренних образа. И образы Per­i­fi­mou выраженно андрогинны.

В чувственной любви каждый словно смотрит в зеркало, влюбляясь в собственное бессознательное отражение, как Нарцисс на картине художника Хеннинга фон Гирке, написанной для выставки 2005 года в Цюрихе, на «родине» юнговской школы психоанализа:

Также это изображение обычного, реального человека. Дополняющий пример – жена художника, вплетающая красную ленту в волосы. Портрет, который, как поясняет Хеннинг фон Гирке на собственном веб-сайте, и вдохновил его на этот цикл картин:

Если присмотреться, то очевидно, что образ и его отражение «не совпадают» по динамике и некая фигура, возможно, таится за занавеской…

Глава 3: Аполлон

Обезумевший из-за отсутствия женихов земной отец Психеи обращается к оракулу Аполлона:

Земной отец вопрошает небесного отца: за кого же должна выйти замуж Психея? Ответ оракула весьма остроумен и точно соответствует Купидону, но у земных родителей есть основания полагать, что это некое ужасное чудовище, Дракон:

«Царь, на высокий обрыв поставь обречённую деву
И в погребальный наряд к свадьбе её обряди;
Смертного зятя иметь не надейся, несчастный родитель:
Будет он дик и жесток, словно ужасный дракон.
Он на крылах облетает эфир и всех утомляет,
Раны наносит он всем, пламенем жгучим палит,
Даже Юпитер трепещет пред ним, и боги боятся,
Стиксу внушает он страх, мрачной подземной реке».

Земной отец понимает это так, что девственная, непорочная Психея должна быть принесена Дракону в жертву, чтобы успокоить этого Дракона, который прекрасно знаком и алхимикам (Ata­lan­ta Fugiens 1618):

Процессия, скорее траурная, нежели свадебная, движется к жертвенному месту:

Психея – добровольно приносимая жертва, ведь оракулу следует повиноваться…

Таким образом, Психея оставляет семью, которая опекала и защищала её… «Психологически» это – выход из инфантильной стадии развития, перерастание детской наивной доверчивости, переход в «зрелость».

В гностическом мифе эта стадия вполне соответствует образу Софии, отпавшей от божественной Плеромы, но ещё не сочетавшейся со своим небесным искупителем-женихом.

Психея в ужасе, душа трепещет…

Глава 4: Чертоги Купидона

Но не хтонический Дракон, а нежный вестник весны, Западный Ветер – Зефир, прилетает из Элизиума и уносит Психею ввысь. Она всё ещё пребывает в отчаянии, ужасе и недоумении.

Но когда она понимает, что это не падение в бездну, полную скорбных теней и мрака, а вознесение, – страдание сменяется блаженством.

Картина Пьера Поля Прюдона «Психея, уносимая зефирами», хорошо выражает ту негу, которую испытывает Психея в результате столь необычного первого «эротического опыта».

Зефир приносит её к окружённым благоухающими садами Чертогам Блаженства.

Таинственный голос ведёт Психею сквозь роскошные залы к купели. Незримые руки омывают её.

Одно из витражных окон «Галереи Психеи» в Экуанском Замке. «Незримые руки», согласно воображению художника, принадлежат прекрасным Девам, но надписи говорят о том, что персонажи этих витражей незримы.

Отметим, что в алхимическом символизме купель – один из образов «сосуда», в котором происходят операции Делания

Затем голоса утешают и умиряют изрядно взбудораженную всем с ней происходящим Психею, а волшебные руки подают ей изысканные яства.

Перед нами как бы выражение типичной фантазии о том, чтобы уйти полностью под чью-либо заботу. То есть вернуться в детство, переложить ответственность на «сильное плечо». Фантазии довольно характерной и распространённой, как и большинство инфантильных потребностей людей, живущих в автоматическом режиме. Как проще всего обольстить девушку? Прокатить её на своём голубом вертолёте, а затем накормить и напоить в помпезном месте, конечно… Не попалась ли и бабочка-Психея в сети коварного Обольстителя? Не разворачивается ли перед нами фарс «прелести бесовской», так сказать?

Вопреки образам витража и согласно поясняющим надписям – Психея одна. Руки и голоса будто принадлежат призракам опустевшего дома. Психея словно так глубоко погружена в собственные грёзы, что не замечает всей фантазматичности ситуации.

Зато такая, но адаптированная к нашему времени атмосфера присутствует в живописных полотнах Хеннинга фон Гирке. Давайте сперва рассмотрим картину под названием “Обещанная свадьба”:

Затем – «Натюрморт с пейзажем»:

Затем – диптих, «Интерьер со стулом»:

и “Интерьер с платьем”:

В последней – на чём покоятся её ноги? В этих картинах есть эта атмосфера, которую очень трудно выразить словами, – иллюзорное величие и реальная пустота. Работы фон Гирке – постмодернистская комбинация фактического присутствия и ускользающей, текучей неуловимости, пространственной и смысловой многомерности, многослойности, посю- и потусторонности…

Глава 5: Первая Ночь

Приходит ночь, и незримые слуги Купидона ведут Психею на ложе, где она быстро засыпает. Из сердца тьмы рождаются взмахи крыльев – так возникает Купидон (Макс Клингер представляет Купидона отнюдь не юношей, а «искушённым» мужем возраста зрелого).

В непроницаемой тьме свершается первый поцелуй. Художник Франсуа Жерар изволил перенести этот фрагмент в метафорические, сноподобные эмпиреи.

Фигура и мимика Купидона, не выражающего ни вожделения, ни робости, подчёркивают целомудренность и «воздушность» сюжета, происходящего где-то вне логики чувств и страстей земных. Психея безмятежна и отстранена, она словно прислушивается к зарождающейся, доселе незнакомой ей истинной Любви, не пытаясь даже разглядеть Возлюбленного, как будто и он – призрачен, как будто его и нет вовсе во «внешнем» измерении.

Чуть позже другой поцелуй Купидона воскресит Психею, отравленную хтоническими миазмами.

Но несмотря на очевидность образа, целомудрие, девственность Психеи (как это и подтверждают наутро призрачные голоса) никоим образом не страдает, поскольку в том «пространстве», где предвечно совершается эта Мистерия, условной «потере девственности» непременно предшествует неукоснительное соблюдение условностей, ритуала Свадебной Церемонии, а Свадьбы-то ещё и не было.

За первым поцелуем следует то, что на алхимическом языке известно как «первая конъюнкция».

Эта Любовь – первое соитие Души и Духа, страстное и невинное, – фрагментарна, мгновенна и неуловима, а потому сей союз очень нестабилен. Это проблеск во тьме. По аналогии – в жизни случаются мгновения спонтанного счастья, и не обязательно в союзе с человеком (а с футболом либо балетом, к примеру), – мгновения, повторения которых человек тщетно жаждет всю оставшуюся жизнь. Которые человек не прочь «остановить», зафиксировать, как Роден зафиксировал в камне “Объятия Купидона и Психеи”:

Купидон предупреждает Психею, что она ни в коем случае не должна видеть его лица. Если это случится, он оставит её навсегда. И, прежде чем рассвет рассеивает тьму, он исчезает.

На своей картине 1817 года Жак Луи Давид придаёт лицу Купидона выражение подлого самодовольства, как будто он просто добавил редкую бабочку к своей коллекции. Эта картина вызвала шквал протестов ценителей искусства во Франции начала XIX века не только из-за её «откровенности».

Версия же Франсуа Эдуара Пико, соответствующая всем канонам представлений о мифе, была принята благосклонно.

В 2005‑м художница Фрэнсис Люк страшно отомстила Давиду, создав феминистскую версию его картины, в которой уже Психея алертна и самодовольна, Купидон же пассивно лежит в изящной позе.

Шли дни, недели. Купидон всё любовался спящей Психеей (этого нет у Апулея).

Интересно, что Джон Уильям Уотерхаус видит Купидона и Психею как «виртуальных» божественных близнецов, что добавляет мифу корней, уходящих в очень «архаичные» глубины.

Ирландский художник-модернист Бейзил Ракоци тоже видел их как Близнецов:

Их сходство было очевидным ещё по первой иллюстрации – древнеримской статуе двух целующихся Близнецов.

И каждую ночь эта пара предавалась своей целомудренной Любовной Игре…

Глава 6: Советы глупых сестёр

Несмотря на ночи блаженств, Психее наскучило проводить дни с незримой прислугой, и она решает сообщить своей семье, что с ней всё в порядке, и даже пригласить сестёр в гости. Постепенно Купидон смягчается, но предупреждает, что они могут уговорить её взглянуть на него, увидеть его. Он увещевает её ничего им не говорить об отношениях с ним.

Сёстры вскоре навещают её, перенесённые с той же горы Зефиром, и сразу же вскипают жгучей завистью, столь характерной не только для викторианских дам.

Сёстры насмехаются над Психеей, никогда не видевшей своего возлюбленного. Они уверяют её, что он – дракон или змей, как и (по их мнению) говорил оракул, а никак не подходящий для принцессы муж. И ей бы лучше вообще прирезать его, пока он спит, а затем они, конечно же, найдут ей подходящего мужа.

И в самом-то деле, разве она не должна знать, с кем спит каждую ночь? А вдруг он – вообще не «он»?

А вдруг он – маньяк-садист или латентный гомосексуал?

А вдруг он – урод?

Как так – не знать возлюбленного?

И неужели вся эта неизвестность навсегда?

Хватит это терпеть.

Так звучат голоса сестёр Психеи, хорошо известные каждому человеку.

Перед нами – характерный типаж puer или puel­la aeter­nis, вечного ребёнка, инфантильной девочки, которая хочет избежать «неопределённости» и остаться “свободной”.

Но ведь и сам Купидон боится, что его мать, Венера, всё узнает. Паттернальная связь ребёнка с матерью не может ли быть тем, что побуждает его скрываться? А замысел сестёр угрожает его уютному комплексу внутренних противоречий…

Как бы там ни было – сёстры отбывают восвояси, выполнив свою миссию в контексте мифа. Триптих Бёрн-Джонса и Крейна хорошо выражает то состояние опустошённости и тревоги, которое принесли с собой гостьи из «нижнего мира» радостной и беззаботной Психее…

Очередная картина фон Гирке – «Самосозерцание Венеры». В названии фигурирует только Венера, но фактически – Психея отражает Венеру. По моему мнению, картина всё-таки про Психею:

Есть другая картина из этой же серии, имеющая такое же название, но с моделью, отвернувшейся от нас. Мы увидим её в следующей главе. Я разместил её там, поскольку отождествляю её с Венерой, оказавшейся в сходной ситуации (как и Психея с сёстрами) со своими взбалмошными тётками.

Сёстры Психеи – отражения, рябь на зеркальной глади Души, погружённой в состояние неведения, непонимания, помрачённости, показывающие исключительно образы, искажённые рябью отражения, но не проясняющие того, что собственно порождает отражения, не раскрывающие глубинной самотождественности, неподвижной, покоящейся где-то под рябью гримас-«состояний».

Но не надо негатива и предубеждений по отношению к образам: транслировать истинный смысл вещей и явлений – не их забота; у них есть своя собственная действительность и протяжённость, они живут своей жизнью, их жизнь и есть наша жизнь.

Фон Гирке на отдельном фрагменте выделяет таинственную шкатулку для девичьих сокровищ – жемчужных ожерелий да атласных лент. На поверхности шкатулки отражается некий предмет: помада или, возможно, свеча… но ассоциации на этот предмет куда менее предметны и более органичны:

Созерцание Купидона запрещено.

Христианские комментаторы сравнивали нарушение этого запрета Психеей с бунтарским неповиновением Евы.

В гностической истории пресмыканий Софии прямой аналог этого сюжета – Hybris, смелая гордыня, выразившаяся в стремлении познать Бога. Которая вновь запускает мистериальный механизм и, через падение, приводит к возвышению. Таким образом – падение оказывается более выгодной партией, чем пребывание в сладостной инфантильности…

Во фрейдистском прочтении это – табу на созерцание фаллоса. Наготы.

Стыд.

Срам.

Психея воплощает внушённый сёстрами замысел. С зажжённой масляной лампой в одной руке и ножом в другом. Но видит она не монстра, не урода, а юношу красоты небывалой, в котором сразу же узнаёт, постигает Купидона:

Она растеряна, поражена…

Она испытывает сожаление и раскаяние, понимая, что вот она – необратимость, сейчас случится страшное, сейчас случится одиночество; слёзы падают на тело Купидона вместе с каплями горящего масла из лампы. Он пробуждается от невыносимой боли.

Одной рукой он хватает её за руку, держащую нож, в то время как другой срывает свою горящую ночную рубашку. Масло горит на его спине, горят его крылья:

Он улетает. Она пытается удержать его за правую ногу:

В средневековом иконографическом символизме правое символизирует интеллект, рациональное сознание, левое – страсть и слои сознания, непроницаемые для лезвия ума, проходящего сквозь них как сквозь воду.

Купидон избегает взгляда Психеи, который угрожает «зафиксировать», уменьшить, обесценить его до «объекта», угрожает вырождением Эроса в профанную «привязанность»; и в конце концов это – пристальный взгляд Матери, собственницы, который убийственен и пронзителен как нож.

Юнг в “Алхимических исследованиях” видел аналогию этого эпизода и в гностической истории о Софии: Христос, Жених Небесный, приходит к Софии, а затем исчезает как и не было.

В трактовке Юнга – это мужчина, избегающий пылких, сжигающих крылья женских эмоций ради самососредоточенного, аскетичного обособления. Это – ещё один из вариантов ухода ребёнка от Матери, исторжения, рождения, индивидуации.

Психея выпускает из рук ногу и падает на землю. В некоторых версиях Психея просто понимает бесполезность усилий и, поражённая отчаянием, бессильно смотрит, как он исчезает.

В Алхимии это – экстракция: Дух покидает смертную, омертвевшую, «окуклившуюся» Душу, которая, скрыто, недоказуемо и неочевидно, уже несёт во чреве Свет.

В тексте, прилагающемся к этой эмблеме, говорится, что это – Душа, оставляющая тело, – таким образом, Душа представлена как мужская. Но поскольку мужская природа характерна именно для Духа, а для алхимических манускриптов характерна шарадизация контекста (и не только поэтому) – нет сомнений, что это Дух, покидающий Душу. Обратите внимание на то, что «тело Души» теперь гермафродит: Психея не является более Душой обособленной, отчуждённой. Тайная, сокрытая, бессмертная, световая природа Души днесь проявлена, хоть и в зачаточном, «потенциальном» состоянии.

У Апулея Психея тоже ухватывает ногу Купидона и взмывает ввысь на короткий миг дерзновенной иллюминации, но падает на землю. Купидон оборачивается к ней с суровым выражением лица:

Купидон высказывает ей, что зря она это вот всё – послушала своих тупых сёстер, не вняв его предупреждениям, и даже решилась убить его по их науськиванию. А потому – теперь Купидон должен исчезнуть. На-все-гда. Вот тебе, Психеюшка, и Тёмная Ночь, которую ты заслужила… Стыд и позор.

Но этот эскиз Рафаэля имеет отношение не только к Психее.

Кавиккьоли в своей книге о Купидоне и Психее пишет, что идентификация многих персонажей произведений искусства нередко утверждается коллегиально историками искусств. Данный же эскиз предназначался для фрески, так никогда и не написанной, хотя схожесть с другой фреской, изображающей именно Венеру, на Венеру и указывает.

Поза Психеи на эскизе известна как Venus Pudi­ca – «Стыдливая Венера».

Термин “Pudi­ca” как эпитет Венеры представляет интерес. У него тот же самый корень, что и в латинском puden­da – половые органы.

Известна и диада: Venus Cae­lestis (Небесная Венера) vs Aphrodite Porne (Шлюха Афродита). Примерно так же гностики именовали Софию падшую – София Пруникос, София-Шлюха.

Таким образом, Психея вполне тождественна падшей Софии гностиков, высланной из высших сфер из-за того, что, презрев табу, она дерзновенно пыталась увидеть и познать животворный исток – Отца Всего, омфал, лингам.

И, парадоксальным образом, полная отчуждённость её от «божественности» стала тоской по ней – точным азимутом благодаря краткому сошествию Христа в Хаос.

Христианские переводчики эпохи Возрождения сравнивали Психею с Евой, изгнанной из Эдема. Такое сравнение также может подразумеваться и в эскизе Рафаэля, в котором поза “Стыдливой Венеры”/Психеи сходна с известным изображением Евы, выполненным флорентийским мастером Мазаччо веком ранее:

Психея осталась в Чертогах Купидона, но они теперь совсем не таковы, какими были ранее. Теперь они – склеп…

На картине фон Гирке мы видим опустевшее место, субтильный домик, сотканный из иллюзий, где одна стена втекает в пейзаж снаружи, а само отражение Психеи – просто изображение, висящее на другой стене:

Глава 7: Разлука

Рассерженный и обиженный, Купидон прилетает обратно к своей Матери-Венере, но та встречает его обидой, ревностью, упрёками и насмешками. В чём её поддерживает вся свита божественных «кумушек».

Купидон закрывается, прячется в своей комнате, чтобы прийти в себя и никого не видеть.

Таким образом, теперь это история про глубокий страх ребёнка перед Матерью, страх, который заключает его в тюрьму одиночества.

Известна такая алхимическая аллегория: Сульфур, заключённый в тюрьму собственной матерью; Юнг в «Mys­teri­um Coni­unc­tio­n­is» идентифицировал их как Купидона и Венеру. Купидон тоскует по Психее.

Несложно предположить, что Купидон путём закулисных манипуляций спровоцировал события так, чтоб они привели к нему Психею.

Венера жалуется Церере и Юноне на причуды Купидона и мерзкую земную тварь, похотливую обезьянью самку, обольстившую его.

В версии фон Гирке эта сцена имеет название «Тройственная Венера». Церера и Юнона – отражённые проекции Венеры (как и сёстры Психеи), преломляющие и представляющие ей её собственные мысли и образы, которых она боится, старается «не видеть». Отражение на поверхности стола удваивает и Венеру, и её отражения: «то, что вверху», подобно «тому, что внизу», «любовь земная и любовь небесная»…

В отличие от подобной картины, размещённой в главе шесть, отражения смотрят друг на друга, а не заняты своими делами. В мифе же и богини, и сёстры действуют исходя из собственной выгоды, так же как и когда говорят, обращаясь к той, кому дают свои советы.

Психея покидает Чертоги.

На чём тут сидит Психея, пока застёгивает свои туфельки? Там что, крылатая фигура слева сверху в тенях на стене?

Она навещает своих сестёр и сообщает им, что была отвергнута Купидоном, который хотел взять её в жёны, разделить с ней все свои неисчислимые богатства… Завистливые сёстры бегут к скале и прыгают с неё, наивно полагая, что Зефир перенесёт их снова в Чертоги Купидона и кому-то из них повезёт. Но Зефир проигнорировал порыв сестёр Психеи – отражения разбиваются вдребезги, она подтолкнула их к смерти.

Христианские комментаторы иной раз зачем-то усматривали в этом эпизоде отказ от тела и свободной воли, с чем вряд ли были бы согласны живописцы. Так что они его проигнорировали.

Психея странствует по миру. Что напоминает о ещё одном мифе: Исида в поисках Осириса. Психея умоляет Юнону и Цереру сказать, известно ли им что-нибудь. Но они, конечно же, делают вид, что понятия не имеют, о чём речь – где искать Купидона и кто это вообще такой…

Даже Пан, преисполнившийся сострадания к Психее бог всего сущего, бессилен помочь ей.

И Психея догадывается, что, скорее всего, Купидон «залёг на дно» в покоях своей матери, чему та и рада. Она идёт в ближайшее святилище Венеры, дабы просить позволить ей увидеть его.

Глава 8: Мытарства Психеи

Обращаясь к Венере, Психея обращается к причине всех проблем Купидона.

Венера настроена враждебно, однако будучи вынуждена признать, что Психея беременна от Купидона, желает тихонько замять это дело и как-нибудь откупиться от этой наглой девки.

Но не знает, как это сделать, – щедрость не её конёк.

Тогда она даёт Психее задания, которые простой смертный никогда не сможет осилить, предварительно велев своим слугам хорошенько потрепать эту подлую шлюху, которая соблазнила её невинного мальчика…

4 испытания – 4 элемента, матерью которых и является Венера. Равно как и София – источник четырёх элементов в гностицизме; также четыре – число завершённости, согласно Юнгу. Испытания – это некие практические способы, операции mun­di­fi­ca­tio, в буквальном смысле – «одушевления», спасения, очищения, оживления «тела» Души «пажитью вечной», а не эфемерным «бытием».

Есть аналогии между очищением металлов в металлургии и алхимии. В Розарии все четыре операции обобщены как ablu­tio, или очищение pri­ma mate­ria, базовой материи Философского Камня.

Первое задание состоит в том, чтобы отделить 7 типов семян, которые слуги Венеры перемешали. И Психее нужно сделать это за одну ночь, до рассвета.

Психея в отчаянии, но добрый муравей приходит ей на помощь. И целый муравейник легко справляется с этой задачей.

Можно предположить, что Пан имеет некоторое отношение к этому муравью; и что Пан и Купидон – хорошие друзья.

Отделение семян – это обучение распознаванию, различению, проницательности, тому, чего она не имела, когда была искушаема сёстрами.

Интуитивному, сердечному распознаванию.

Это радикальная инверсия сознания – от внешнего к внутреннему, от макрокосма, с его универсальными мерами и пропорциями, представленными гармонией светил небесных, к микрокосму, не только созвучному вибрациям светил, но и порождающему их. К центру Самости.

Сепарация 7 типов зерна – сепарация 7 алхимических металлов.

Элемент операции – земля.

Венера удивлена и чует какой-то подвох.

Следующее задание: Психея должна начесать пуд шерсти со златорунных агнцев Солнца. Но агнцы оказываются слишком активными и агрессивными. Они резво скачут и носятся, бодаясь друг с другом, демонстрируя недюжинную силу, неприступность и страстное желание забодать и растоптать любого на своём пути.

Психея в таком отчаянии, что хочет утопиться.

Но камыш начинает отговаривать её от этого намерения.

«Дождись ночи, глупая девочка, – говорит ей он. – А затем, когда стадо уснёт, собери всю шерсть с кустов и деревьев, средь которых носились златорунные бараны».

Что Психея с успехом и делает.

Здесь уместно привести металлургическую аналогию: летучие металлы, такие как Ртуть, добывались из руды следующим способом. Руда нагревалась в печи, и металл выпаривался. Затем охлаждался в воздухе и оседал на древовидных конструкциях, установленных металлургом в печи (изображение из «De Re Metal­li­ca», первой книги, описывающей такой процесс, изданной Георгом Бауэром, немецким врачом, более известным под латинским именем Агрикола).

Действующий элемент этой операции – огонь.

Что это значит?

Я думаю, что это значит – дождаться надлежащего времени и затем действовать быстро, не делать наспех – популярный девиз и в эпоху Ренессанса, и в Древнем Риме.

Как минимум.

Одно из изображений этого девиза – дельфин на якоре, ожидающий когда матросы утомятся, бросят якорь и дельфин стремительно исчезнет в водной глубине.

Выждать именно то время, когда становится ясно, что делать, – в противоположность действию немедленному, необдуманному. Ожидание также даёт время на медитативные размышления и получение уверенности в том, что план действий верный. Золотое руно здесь может интерпретироваться как ссылка на Сульфур, т.е. Купидона – Психея спасает его, а он спасает её через неожиданных посредников.

Венера, конечно, расстроена успехом Психеи, но назначает третье испытание.

Психея должна взять воду из Стикса, из его истока, там, где он выходит из глубин земли на вершине неприступной скалы, превращаясь в водопад, а затем снова уходит под землю, в Аид.

Психея взбирается на скалу и молит небеса о помощи.

Воды Стикса водопадом низвергаются с неприступного отвеса, охраняемого трёхглавым драконом.

Но орёл Юпитера слышит её. А он знает, что Юпитер задолжал Купидону – ведь именно Купидон помог Юпитеру заполучить его возлюбленного виночерпия, Ганимеда. Орёл Юпитера берёт кувшин, непринуждённо наполняет его из водопада и возвращает Психее.

Значение?

Стикс – это одновременно и радужные брызги чистого истока в заоблачной выси, и гнилое болотистое дно, где разлагаются трупы неудачников и воняет серой. Всё двойственно: дракон и Купидон, сера земная и небесная. Коррозийная, «порченная», ядовитая сера – и животворная сера минерального источника.

В психологическом аспекте это – сфера самых тяжёлых депрессий и маний и одновременно – самых ясных прозрений, самых пронзительных экстазов. Эта история как бы говорит нам: бесстрашно испытывайте и взлёты и падения Духа, но держитесь среднего пути.

Элемент этой операции – вода.

Венера изумлена и даже немного восхищена, но как обычно, подозревает какое-то жульничество.

И на сей раз у Венеры есть задание, которое Психея не сможет попросить кого-либо выполнить за неё. Ей нужна красота Персефоны. Недавно пережитый (из-за Психеи, конечно же) стресс добавил ей морщин. Не будет ли Психея столь любезна вновь взять свой кувшинчик, пойти к Персефоне и наполнить его адской красотой?

Мы могли бы спросить:

И что это за такая красота – в аду?

Та красота, которой хочет Венера, – вечная, божественная красота, над которой не властны ни смерть, ни ад. Ну и вода из подземных источников часто весьма полезна для кожи, очищает её от прыщей и других кожных напастей – благодаря высокому содержанию в ней серы, конечно же.

Психея снова в отчаянии. Она находит высокую башню и готовится броситься вниз. Но, возможно, сам Купидон наконец-то соизволит помочь ей?

И тут, представьте, башня, с которой она собирается спрыгнуть, обращается к ней, объясняя, как найти дорогу к подземной реке и как безопасно добраться туда и обратно.

Она должна взять два куска хлеба, чтобы отвлечь Цербера, трёхглавого пса, охраняющего вход в Аид, и две монеты, чтобы заплатить перевозчику Харону, туда и обратно.

Она ничего не должна давать никаким нищим, никаким жалобно стонущим теням мертвецов, которых она встретит, потому что тогда она не вернётся в этот мир.

И она не должна открывать сосуд с того момента, как Персефона наполнит его. Это будет не просто досадной неудачей, это приведёт к тотальной и необратимой вечной смерти.

Чтобы добраться до Аида, Психея должна пересечь чёрные воды Стикса: страх перед смертью – перед скрытой непроницаемой тьмой, жуткой глубиной своей натуры, которую никто не видит и не хочет видеть.

Что соответствует стадии putre­fac­tio в алхимии – труп, гниющий в смрадной чёрной жиже.

Но, позвольте – если это её (или наша) собственная, внутренняя сфера, тогда получается, что и красота будет не чья-либо там… а наша собственная. Возвращаясь к фрагменту картины фон Гирке – абсолютно все предметы и образы, как содержащиеся в загадочной шкатулке, так и отражённые её поверхностью, принадлежат её хозяйке.

Жемчуг – хорошо известный гностический и мифический символ.

В гностическом “Гимне жемчужине” герой должен убить дракона и достать из его живота Жемчужину (возможны варианты), которой не хватает в Венце Царя Небесного.

В запрете оказывать милость нищим и мертвецам фон Франц видит рекомендацию не быть сентиментальным, доверчивым, не поддаваться обаянию собственной благостности. Но у Психеи с этим нет проблем, раз уж она отправила своих сестёр с обрыва.

Будьте сосредоточены на собственном Пути и собственной Цели: хлеб для Цербера, монеты для Харона, всё остальное – к чёрту, если Вы, конечно, вообще хотите пройти весь Путь, совершить Делание, а не залипнуть в аду.

Итак, она подкупает Цербера вкусняшками.

Затем платит Харону одной из монет, которые башня наказала ей прихватить с собой. Она игнорирует приставучих, болтливых мертвецов, выпрашивающих у неё монетку, чтобы наконец-то уплыть туда, в ад, навсегда. Пускай мертвецы сами себя хоронят.

С Персефоной всё проходит гладко, и Психея возвращается в мир живых.

Но любопытство и желание взять и себе чуточку вечной красоты оказываются очень сильным искушением.

Фон Франц видит в этом только типичное женское тщеславие, импульсивность Евы.

Но ведь Психея имеет все права на эту красоту, на собственную божественность, Получение красоты Психеей – это её реализация собственного божественного права, «грех», который по сути таковым не является, как я думаю. Шкатулка с жемчугом и атласной лентой принадлежит только ей. И конечно же, как мы все уже поняли, Психея и Венера в Сущности – одно и тоже.

Шкатулка фон Гирке, в которой мы ранее заметили фаллическое отражение, теперь имеет аутентичную символическую ценность: это Святой Грааль, наполненный «женской» божественностью.

Мы можем допустить, что и Купидон участвует в этом испытании. Божественно- женской является его собственная тень, его неосознаваемый и самый глубокий страх быть частью другого (точнее – другой), как он когда-то был своей Матерью (и в то же время это – его самая глубокая тоска, самое заветное желание).

Это его тень отражается на поверхности Грааля. Эта двуприродная тень превосходно передана в сложном алхимическом изображении (Philosophia Refor­ma­ta, 1622). Тень, создаваемая Солнцем, скрывает в себе маленькую Луну, которую Король не видит, и также тень, создаваемая Луной, имеет в себе маленькое Солнце, чего не видит Королева. Сфера «бытийности» закрывает им обзор. Внутри Анимы есть Анимус, и наоборот, каждый есть в другом, и всё содержится во всём.

Глава 9: Возвращение Купидона

Туман, который отравляет Психею, погружая её «эгостность» в коматозный сон, – это пары Серы, концентрация которой в элементе Воздуха становится слишком высока, как только шкатулка (в которой она содержалась) была открыта. Мы видим этот момент на акварелях Эдварда Бёрн-Джонса (1860‑е).

Купидон, чьи ожоги уже исцелены, покидает своё убежище и летит к Психее. Как персонификации Сульфура, ему не составляет труда зафиксировать серные испарения обратно в шкатулке. Акварель Бёрн-Джонса – художника, забросившего карьеру теолога ради прерафаэлитской живописи, – привносит христианские аллюзии в сюжет, добавляя Купидону нимб. Психея белая, пар тоже белый, а сам он в красном – сочетание, известное алхимикам. Белое – лунная, пассивная, «женская» стадия Делания, и алхимики воспевали “белый дым”, без которого не возникло бы “белое золото алхимии” (Fabri­cius 130). Красный («мужская» стадия) – цвет мужского, активного духовного импульса и финальной стадии процесса, восхода Солнца и Воскресения Христова. В живописи Бёрн-Джонса Купидон и Психея формируют круг или мандалу.

Алхимически возвращение Купидона соответствует «Ликованию Души», Iubi­la­tio, Эмблеме 9 из “Розария”:

Душа ликует в воскрешении своего «тела», а Дух ликует в воскрешении души. Насколько я понимаю, две птицы дублируют сюжет, изображённый выше: одна птица освобождает, воскрешает птицу, которая частично похоронена. Таким образом Дух, близнец души, трансформирует душу, чтобы освободить её от обусловленности сковывающими и омрачающими потребностями земного тела и земного сознания – и вознести её в свои сферы. Текст, сопровождающий эмблему, гласит: “Наша сублимация – не только исцеление тела, но и преобразование его в Духе” (Fabri­cius 124). Освобождение бессмертной красоты становится духовным преобразованием. Преобразование было подготовлено очисткой души, удалением “порчи”, инфантильности, искажённого и мутного восприятия. Теперь душа инициирована в мистерии Венеры.

На картине фон Гирке шкатулка открыта и опрокинута, как и судорожно выгнутое тело натурщицы под прямыми лучами света; картина называется “Psyche/Amor”.

Четыре испытания Психеи были и его, Купидона, испытаниями, они укрепили, зафиксировали его. Это единый процесс и для Серы, и для Меркурия, т.е. для Купидона и Психеи. В христианском гнозисе место Купидона занимает Христос, возвращающийся к Софии, спасающий человеческую душу.

Психея воскресает «смертию смерть поправ», как и Христос.

[Согласно Преданию, Христос, находясь в состоянии между смертью и воскресением, нисходит в ад, неся Свет спасения и искупления в самые кромешные слои психического универсума.]

На картине фламандского живописца эпохи барокко Антониса ван Дейка позади Психеи мы видим дерево с двумя стволами – мёртвым и живым:

Психея находится в пограничном, «лиминальном» состоянии между жизнью и смертью, и оно подходит к её нынешнему положению – едва-едва из Аида. Кома переворачивает жизнь с ног на голову, ситуацию можно рассматривать в рамках околосмертных переживаний (спасибо тут дискурсанту Гностической церкви). Ты хочешь уже отправиться на другую сторону, но голос или некое присутствие говорит тебе: “Ещё рано”, – и тогда надо сделать выбор. По возвращении твоя жизнь оказывается совершенно иной, такие переживания являются фундаментальными трансформациями, без них не обойтись. Психея проходит этап инициатической смерти.

Следующая картина фон Гирке (что может показаться странным) посвящена не воссоединению Купидона и Психеи, а имеет название“Психея/Венера”: к основной фигуре добавлено её зеркальное отражение. И непонятно – где смертная, а где бессмертная Натура.

Зеркальное отражение – только продолжение пространства. Шкатулка закрыта и стоит вертикально. На присутствие Купидона указывают крылья и умиротворённая поза натурщицы. Свет здесь мягкий и нежный, как поцелуй, картина буквально пропитана им.

Как и во множестве сказок поцелуй – то, что пробуждает, воскрешает, вдохновляет и одухотворяет. Это вторая Конъюнкция – высшая точка вознесения Психеи.

У фон Гирке вместо поцелуя мы видим картину в картине или, возможно, отражение на поверхности шкатулки (“Spiegelung/Mann” или “Размышление/Мужчина”). Его голова сливается с её, хотя и отвёрнута от её головы, они и разделены, и едины.

Итак, Психея отдаёт Венере дар Персефоны. Венера тоже ликует.

Апулей не упоминает о реакции Венеры. Возможно, она просто поняла, что теперь от неё уже ничего не зависит, никакого божественного превосходства над Психеей у неё больше нет.

Между тем у Купидона остались кое-какие заботы. В финале Делания он обращается к Юпитеру, чтобы узаконить свой союз с Психеей. Юпитер даёт согласие: да, Психея получит бессмертие и будет супругой Купидона, если Купидон обязуется не нарушать табу Юпитера на супружеские измены (с Юпитером – не считается).

По указанию Юпитера, Меркурий возносит Психею на Олимп.

Некоторые художники изображают Психею возносимой Купидоном, а не Меркурием, что, как можно понять, не так уж и принципиально.

В гностическо-христианской перспективе это – вознесение Христом Софии или, в более традиционном варианте, – любой из Maрий – Девы или Магдалины, – или, ещё более популярно, – Христос спасает душу верующего.

Сцена имеет отношение и к стадии Альбедо в алхимии: вознесение тела, ранее чёрного, а теперь белого, преобразованного в дух.

Десятая эмблема из Розария, с атрибутами испытаний Психеи – Меркурием на древе, драконом о трёх головах и птицей:

Термин “Альбедо” не используется в тексте Розария. Однако, подпись достаточно ясна: “Ртуть, которая извлечена из чёрного тела, влажная и белая, с чистой кожей, не подвержена порче”. (Fabri­cius 130)

Вот теперь Психея может причаститься амброзии бессмертия.

Бессмертная Психея может праздновать свадьбу с Купидоном.

В платонистском прочтении Апулея Душа и Дух достигают вечного союза в бессмертии, смертная в этой паре преодолевает смерть.

Вим Вендерс видит это иначе: Купидон может обрести Психею, только став смертным человеком. Бруно Ганц, утратив крылья, топает на двух ногах. А мир, который раньше представал ему в оттенках серого, теперь обрёл живые цвета. И даже Берлинская стена больше не серая.

Глава 10: Финал

Разные художники по-разному видят Брачный Пир. Для Клингера это именно свадебный пир с подобающими развлечениями:

Психея, Купидон и весь сонм олимпийских богов смотрят танец Венеры:

Танец Венеры – символическое выражение её одобрения этого союза, упоминается и Апулеем.

Другие художники, такие как Джулио Романо, акцентируют “пиршество богов”, а не Брачный Пир, а в сюжете появляется новая персона – ребёнок, дочь Купидона и Психеи. Зовут её, как свидетельствует Апулей, – Радость, Блаженство – Volup­tas на латыни. Нагота и фалличность, как мы можем видеть, не являются чем-то запретным для неё, чем-то наделяемым двойным и загадочно-зловещим смыслом.

В алхимической транскрипции эта сцена – обнажённые родители, лежащие вместе с ребёнком, – соответствует двум эмблемам Розария. Сначала (11) – стадия близости между парой, Ферментация. Обратите внимание: обе фигуры теперь воскрылены и их крылья вздымаются.

 

Затем – Иллюминация, изображаемая крылатым ликом Ребиса, проявленного в Хаосе, согласно прилагающейся надписи. Требующий долгих приготовлений момент Иллюминации, Просветления сам по себе – мгновенная вспышка.

 

Завершают серию эмблем Розария коронация Девы Марии, эмблема 19, и Христос, выходящий из склепа, – 20‑я, заключительная эмблема (поскольку это уже традиционные и хорошо известные религиозные сюжеты, изображённые много раз, – нет смысла приводить их здесь).

Блаженство, дитя Купидона и Психеи, обычно понимается как радость единства с божественным, хотя у этого слова в английском – а также латинском значении, Volup­tas, – есть и другие коннотации. Несомненно, что некоторая двусмысленность имеет место.

Алхимический термин Иллюминация предполагает и гностические аллюзии: то, что столь желаемо, является опытом переживания божественного откровения (божественность символизируется крыльями), однако очень кратковременно.

В «Небе над Берлином» (оригинальное название фильма – «Крылья желания» – намного уместнее в данном контексте), напротив, прежний ангел, теперь бескрылый, идёт в свой новый полноцветный мир, к его маленьким радостям, которые Питер Фальк показывает ему. Таким как картины, которые оживляют Берлинскую стену.

В заключительных картинах постмодернистского цикла фон Гирке, написанного спустя почти 20 лет после премьеры фильма Вендерса, смысл финала загадочен. На первой – человек сидит, погружённый то ли в сон, то ли в созерцание чего-то в собственной глубине у своей картины. Это Купидон и Психея? Мы могли бы скорее сказать, что это идея или образ, достигший своего бессмертия в живописном воплощении, работа воображения завершена.

Фон Гирке назвал эту картину “Harmonie/Weiss”. “Гармония” – это, конечно, просто Гармония. У слова “Weiss” есть несколько значений: белый, чистый, а также глагол “знать” от первого и третьего лица. Гармония может ли быть Volup­tas, Блаженством? Да, но для Блаженства живописец кажется немного грустным. “Знать” и “Белый”, однако, достаточно близки к “Illu­mi­na­tio”.

И, что примечательно, – работа ещё не закончена. Есть ещё две картины.

На первой кто-то трогает сосуд, как Психея, дотрагивающаяся до сосуда Персефоны или, что уместнее в данном случае, чаши с амброзией (“Spiegelung”, “Отражение”).

На финальной картине этого живописного цикла мало того, что отсутствуют персоны, как это уже бывало и раньше, но и картины/зеркала исчезли со стен. Остались только некоторые предметы, подобные магическим атрибутам, запоздало намекающим на смысл свершившегося таинства (“Interieur/Fleugel”: Интерьер, Крыло).

В произведении Апулея сюжет о Психее и Купидоне вставлен в линию объёмного повествования. Главный герой, некто Люциус (т.е. Свет), из-за легкомысленного отношения к магии превращён в осла. Он достаётся разбойникам, которые используют его, чтобы перевозить награбленное. В разбойничьем вертепе, в отсутствие разбойников, старуха-прислуга рассказывает миф о Психее и Купидоне другой пленнице, девушке по имени Char­ité (Милосердная, или Милосердие – одно из имён Софии в гностицизме). Грабители похитили Шарите в день свадьбы в надежде на выкуп. Возможно, вдохновлённый историей Психеи Люциус успешно использует подвернувшуюся возможность сбежать, и Шарите вскакивает на его спину.

После побега и Люциуса, и Шарите ждут собственные приключения.

Шарите возвращается домой, и призрак убитого разбойниками мужа является ей, как шекспировскому Гамлету, и заклинает отомстить.

Люциус, уже отчаявшийся быть ослом, удостаивается видения богини Исиды. Она советует ему съесть цветок шиповника, священного растения Исиды. Это срабатывает, и с тех пор Люциус посвящает себя культу Исиды и её мужа, Осириса.

А также становится успешным и справедливым судьёй, понимающим суть любых проблем.

Он больше не легкомысленный и инфантильный молодой человек, которым был прежде. Таким образом, читатель обращается к собственным Душе, Свету и Милосердию (Любви и Состраданию), дабы быть стойким в испытаниях и преданным Истине-Исиде. Учится распознавать в злоключениях героев причины своих собственных заблуждений и злоключений и пути освобождения от них отнюдь не хуже, нежели при посредничестве психоаналитиков.

В наши дни Истина, очевидно, куда более неуловима, скрыта покровами множащихся заблуждений и толкований, чем в старину. И всё же мораль остаётся прежней: устоять перед нашими страхами и их демоническими отражениями, следуя нашему истинному Духу, и, таким образом, работать над очисткой и воссоединением наших собственных, внутренних «мужских и женских» качеств.

Автор: Michael S. Howard

Перевод: Inva­Sion