Алхимический огонь искусства

От Редакции. Человек одержим пламенем с древнейших времен. Благодатный огонь и серное пламя, в котором является Сатана, огонь Ахуры Мазды и огненные яджны, освещающие Рим распятые христиане и кельтский плетеный человек, ядерный огонь и огонь изнутри – за свою историю человек создал огромное количество разных его сортов, тонких и грубых.

Кажется, интуитивно мы считаем его не процессом разложения и не агентом разрушения, а вратами, ведущими в царство вечности – вслед за зороастрийцами, иудеями, индусами; форточкой, через которую могут нашептать совет, окном, в которое можно просунуть дары Высшим Силам – или полноценной дверью, в которую можно уйти (или даже кого-то вытолкнуть).

Как и в делах веры, в Искусстве огонь играет одну из главных ролей, а особенно – в алхимии, Искусстве превращений, совершающихся именно с помощью пламени. Не меньше он значит и для искусства, где огонь вдохновения является двигателем процесса и дает подсказки, наделяет гениальным – пророческим! – даром.

Статья Anarch Zoon’а «Алхимический огонь искусства» – продолжение его первой опубликованной у нас работы, «Становление художника как Opus Mag­num: творчество и алхимия». И если в «Становлении…» проводились самые общие параллели, то «Алхимический огонь…» уже подробно разрабатывает одну общую для творчества и алхимии тему, каковых может оказаться множество.

Что ж, приятно видеть последовательное исследование столь нестандартной и близкой нашему проекту темы – надеемся, оно продолжится.

fr.Chmn

В первом приближении кажется, что с действием огня в алхимии напрямую связана одна операция среди прочих — кальцинация, обжиг.

В предыдущем материале мы уделили ей первое место и поэтому, при дальнейшей экспликации всех соответствий между инициатическим путём алхимии и становлением художника (то есть возможности искусства как Искусства), стоит начинать именно с неё. Однако требуются пояснения о самом порядке.

Как известно, в алхимической литературе, у разных авторов, он различен. Количество операций и их последовательность — то, что каждый герметический философ или Адепт устанавливает как будто заново. При этом, по их многочисленным признаниям, речь не может идти о произволе или противоречиях. Нужно признать: последовательность операций — это вопрос скорее изложения процесса, чем самой реальности Делания. Откладывает свой отпечаток и индивидуальный стиль автора.

Один из ключей к пониманию можно найти в тех высказываниях алхимиков, которые собрал Дом Антуан-Жозеф Пернети в «Мифо-герметическом словаре». В действительности речь идёт только об одной операции — варке. «Наш магистерий получают из одной-единственной вещи, единственным путем и одной и той же операцией». И также: «Вам нужна одна только вещь, а именно наша вода; и требуется вам одно-единственное отваривание, то есть варка; имеется только один сосуд для белого и для красного».

Огонь можно считать, таким образом, главным инструментом Opus Mag­num и его ключевым живым символом. Не стоит забывать и о том, что «наша вода» во многих случаях называется «огненной», равно как и огонь — «моющим», но этот парадокс мы пока оставим в стороне.

Символика пламени «открывает» и «завершает» Делание: с ним, как и с кровью, связывается красный цвет rube­do.

Поэтому, например, Камбриэль в «Курсе герметической философии» пишет: «Алхимическая работа совершается только посредством огня и сама есть огонь», а Раймонд Луллий: «Камень есть огонь, носимый во чреве ветра».

Огонь в Opus Mag­num

Мы не должны оставлять в стороне вопрос о смысле кальцинации, потому что именно в описаниях этой операции можем получить необходимые ответы. Но в «технических подробностях» мы наткнёмся лишь на внешние противоречия у авторов. Например, свидетельства расходятся в вопросе меры огня: одни советуют сильный, другие — умеренный, одни говорят о необходимости равномерного пламени, другие — о его регулировке и так далее. Только в одном заметно очевидное согласие: определение верной меры — одно из важнейших условий успеха.

Не меняется, как правило, и значение самой операции. Она очищает материю и готовит или приводит её к разложению — то есть стадии nigre­do.

Например, у Альберта Великого: «Тело прокаливают для того, чтобы удалить оскверняющую его серность». Сера выступает здесь в своём нечистом виде, не как мужской принцип конечной индивидуации, а как то Я, от которого нужно избавиться, чтобы войти в nigre­do — психологически ему соответствуют, как известно, меланхолия и деперсонализация.

Пернети даже признаётся, что «иногда используют термины кальцинация, порча и гниение для обозначения одного и того же».

Это можно назвать первым действием огня. Но необходимо понять значение его самого, и тут важно обратиться к наиболее общей символике, когда алхимики прямо указывают на его метафизическое значение.

Главное противоречие здесь, главная оппозиция, к которой стоит присмотреться — это его небесное и подземное происхождение, то есть, в терминах христианской алхимии, божественное и дьявольское.

В литературе нередко можно встретить указания на то, что огонь Делания и огонь как атрибут и проявление Бога — одно и то же. Например, у Килиани, которого цитирует Клод д’Иже: «Материя делания та же, что служила для создания тела первочеловека: она есть повсюду под разными видами; происхождение её и небесное, и земное, это точно так же огонь камня».

Алхимический огонь, называемый «тайным», — это след творения, «искра жизни, помещённая Творцом в инертную материю», как это определяет сам д’Иже.

У таких представлений, заметим мимоходом, история куда длиннее и богаче, чем история самого христианства. Неоплатоники говорили о божественном Едином как о свете, который имел огненную природу, об огненном же Логосе свидетельствовали Пифагор и Гераклит, и так далее — вплоть до зороастризма, наиболее явного и одновременно древнего примера.

Говоря об алхимии, нельзя не упомянуть и «Поймандра» Гермеса Трисмегиста: сущность человека называется огненной и воздушной, и именно посредством пламени создаётся материальный мир, доводит вещи «до зрелости».

Однако символика Божественного огня связана также с очищением и карой, о чём пространно писал Блез де Виженер в «Трактате об огне и соли». Бог очищает человеческий род так же, как алхимик материалы: всё греховное, страстное, нечистое подвергается уничтожению. «Ибо Господь, Бог твой, есть огнь поядающий, Бог ревнитель».

Здесь мы уже вплотную подходим к сведению двух оппозиций: адские костры, имеющие, казалось бы, иное происхождение, служат опять же карой за грехи.

Но свидетельства алхимиков сводят эти два типа огня в один безо всяких домыслов с нашей стороны. В «Лестнице Мудрых» XVII века встречается акростих от IGNIS (огонь): «In Gehen­na Nos­tre Ignis Sci­en­tie», то есть: «В Геенне Огонь Нашей Науки».

Клод д’Иже по этому поводу пишет, ссылаясь на другой известный акростих: «Все алхимики следуют знаменитому и значимому девизу: Visi­ta Inte­ri­o­ra Ter­rae, Rec­ti­fan­do Inve­nies Occul­tum Lapi­dem (Посети внутренние земли; очищая, обретёшь Тайный Камень) и, в поисках первоначального субъекта и раскрытия естества тайного огня мудрецов, сходят в Преисподнюю».

Сведение даже таких противоположностей, как божественное и дьявольское, не должно нас удивлять, если мы помним центральное герметическое сочинение — «Изумрудную Скрижаль», которая лаконичнее всех объединила «верх» и «низ».

Что это может значить практически, если откровенно говорить об алхимии внутренней, то есть по отношению к самому оператору?

Алхимия — страстной путь. Уединение алхимика, к которому призывают авторы (и которое символизирует плотно закупоренный сосуд-алембик), не зря так напоминает религиозное отшельничество, которое в христианской традиции прочно связано с искушениями. К слову говоря, та сера, которая очищается огнём при кальцинации, указывает опять же на дьявола.

Однако глупо было бы отождествлять алхимическую аскезу с христианской в том виде, в котором мы сейчас её представляем. Если при второй показано отречься от вожделений и искушений как внешнего по отношению к душе аскета, и дьявол здесь — персонаж, существующий вовне, Делание — это сочетание браком с собственной тенью. Средневековые гравюры, иллюстрирующие такое совокупление в нетрадиционно откровенном для духа своего времени виде, — тому доказательство.

Алхимическая аскеза, условно говоря, также призывает держать ум свой во аде, но при этом очевидно, что сам ум делается адом для себя.

Все образы жестокой борьбы двух сил, которые могут быть показаны через львов, волков, змей, драконов — это как раз война страстей и со страстями. Нельзя сказать, на какой «стороне» алхимик, потому что его микрокосм включает обе стороны. Нет смысла также спрашивать, «кто победит»: задача — выведение двух противоположностей на свет, где они будут сражаться до полного уничтожения и разложения.

Явленность страстей и их принятие, искушение самого себя — вот как можно описать действие огня в кальцинации или перед стадией nigre­do. Уступит ли алхимик тому или иному искушению — на деле оказывается вопросом неважным, потому что его цель — в обустройстве поля сражения и в том, чтобы сражение это шло до последнего павшего.

В этом смысле можно понимать и Юлиуса Эволу, который пишет о практике герметической аскезы как дисциплине и технике осознания страстей: «Мастер-герметик не станет утверждать, что испытывать как таковую похоть или ненависть «плохо»… [он] спрашивает только о том, чего желает и что это желание имплицитно предполагает».

С разложением уходит профанное Я, с которым вместе растворяются и страсти, и то, что им противостояло.

Однако даже nigre­do оставляет для оператора эту двойственность. Тем, кто отождествляет стадию исключительно с меланхолией как тотальной скорбью и упадком сил, стоит изучить свойства «чёрной желчи». Как учили греки, эта жидкость, переходя из холодного состояния в горячее, способствует колоссальному выплеску сил, которое приравнивается к божественному безумию. Тему подробно разобрала, например, Асенат Мейсон в книге «Sol Tene­brarum», переведённой проектом Invert­ed Tree. Чёрное солнце — хорошо известный сегодня символ той активности, которая сохраняется в nigre­do.

Стоит остерегаться, однако, смешения «чёрной желчи» с «жёлтой» — то есть одержимости, которую можно легко встретить у эзотерических практиков, разложивших своё Я и в результате успешно поступивших на службу к архонтам.

Решение может быть только одно — сохранение бодрствующего центра Я, который не является уже профанным, а через практику алхимической аскезы был обретён как действительный.

Огонь в искусстве

Когда мы нашли в символике огня тему страсти и алхимической аскезы, нам стало несложно заговорить и об искусстве как о пути, который позволяет совершать Делание.

Священническая традиция, как её поименовал бы, опять же, Эвола, издревле относилась к поэтам как минимум с подозрением. Тут нельзя не вспомнить Платона, «изгнавшего» их из своего идеального Государства за создание иллюзий, сомнительный источник («боговдохновенность»), избыточную страстность и недостаток рационального философского мышления.

Его ученик Аристотель, однако, сформулировал положительную концепцию искусства и его цель — катарсис. Как известно, это очищение от страстей через их предельное проживание.

Такое ясное понимание искусства, хотя и неполное, стало только ещё более крепким основанием для разногласий уже с христианской Церковью. Тертуллиан, например, говорил о его принадлежности языческому миру, Бахусу и Венере, то есть страсти и вожделению. Августин Блаженный в «Исповеди» клял искусство за приведение его к греховным желаниям и называл живопись «похотью очес».

Эта линия противостояния продолжилась и дальше, и существует до сих пор, хотя постоянно стоит вопрос о разграничении правильного искусства (в котором Бог — главный образец и источник любой красоты) и неправильного, которое находит этот источник в «земном».

Показательны крайности современности, при которых искусство называется орудием Сатаны: например, у грузинского православного публициста и архимандрита Рафаила Карелина, который всю историю литературы, живописи, театра, кинематографа объявляет скрытым демонизмом.

Огонь искусства — тот же, что и огонь земных страстей, в жизни художника или в изображаемой реальности, но также это и огонь вдохновения, то, чем он «горит». Даже обыденное словоупотребление и расхожие метафоры подсказывают здесь возможные параллели.

Показательно поэтому, что Эжен Канселье видит глубокое изложение герметической мудрости в стихах Артюра Рембо — одного из самых чувственных и пламенных поэтов. В этом союзе поэзии и философии Канселье увидел алхимический союз разума и интуиции, а «осуществить этот великий сплав может только огонь, всё и всяческая устрояющий, огонь тайный».

Отметим лишь, что мы не видим целью поэзии другой путь передачи герметической мудрости; озарения здесь — важное, но не всегда случающееся следствие. «Искусство» с маленькой буквы есть Opus Mag­num скорее в том смысле, как Глеб Бутузов сказал о любом деле: «Вы можете считать, что совершенствуетесь в искусстве фехтования, на самом деле занимаясь алхимией». Мы лишь считаем, что это один из наиболее благородных путей, идущих рука об руку с герметизмом, а не сообщающихся с ним по голубиной почте.

Сделаем, однако, соответствия ещё более прозрачными.

В алхимической литературе много говорится о тайном огне, который также называется естественным, божественным и описывается как внутренний огонь любой вещи. Кроме него есть ещё огонь противоестественный, то есть внешний, который можно назвать также дьявольским. Некоторые авторы упоминают также неестественный и как отдельный вид — стихийный.

Любопытную классификацию предложил автор анонимного трактата конца XVIII века. Он называет три рода огня:

«Первый — это внешний огонь, который разжигает Адепт или суфлёр… от его Режима зависит целостность или гибель всего Делания». Для художника это искушения и страсти, чувственное и эмоциональное напряжение его микрокосма.

«Второй огонь — гнездо, в котором обитает Феникс Философов… Это не что иное, как Философский Сосуд… Птица Феникс собирает ароматическое дерево, на котором она сожжёт себя». Это пламя самих творческих актов.

«Третий — истинный внутренний огонь подлинного Сульфура, который находится в основании предмета и является Ингредиентом, он успокаивает Меркурий и придает ему форму: это подлинный Мастер, да, истинная Печать Гермеса». Здесь вновь указание на тайный огонь, нахождение которого — труднейшая и важнейшая задача для всей Работы. Это «след Бога», творческий акт которого оператор обязан повторить; творец должен уподобиться Творцу.

Так, поэту нужно найти огонь самого языка, то, благодаря чему тот родился и способен жить. И мудрость может дать поэзии подсказку: язык имеет метафорическое происхождение, на что указывают и некоторые философы, и лингвисты, и даже обычное рассуждение. Вглядеться в то, как слова обозначают вещи, как предмет становится звуком и письменным знаком, — значит проследить за рождением метафоры. И это уже дело личной практики, а не теоретического указания: обретение тайного огня здесь — не его поименование, а живое прикосновение.

И так в союзе внутреннего и внешнего огня, через противоборство искушаемого и искушающего, через кровавое сражение и последующее воссоединение, оператор достигает nigre­do. Как это живописно описывает Фламель: «Тогда мир и согласие воцарятся между двумя драконами, каковые есть огонь и вода вместе взятые. Тогда ты увидишь в своем сосуде великую черноту, подобную расплавленной смоле; это знак смерти и разложения золота и ключ ко всему магистерию».

Возможность дальнейшего движения зависит от упорства в работе и стойкости по отношению к опасностям — например, полной деструкции, призрак которой маячит перед каждым художником. Или лучше: тени, чёрному есенинскому человеку.

Возможность дальнейшего движения зависит от упорства в работе и стойкости по отношению к опасностям — в том числе и опасности одержимости, которая встречается у художников не реже, чем у магов. Живой пример, подтверждённый самим автором, — сборник рассказов «Потребитель» Майкла Джиры, написанный под руководством «чужой» руки, прекрасное и ужасное свидетельство об искусстве из глубин nigre­do.

Если пройти все испытания с достоинством, дальше «твоя материя будет претерпевать изменения, проходя через многие цвета — черный, пепельный, зеленый, белый, оранжевый, и, наконец, красный как кровь или лепестки мака».

Anarch Zoon