История шишек, которые (краткий экскурс в философию сознания)

От редакции. Около полутора лет назад мы публиковали интервью, взятое у эстонского нейрофизиолога-экспериментатора и стихийного изобретателя, близкого по духу маргинальной романтике «Катабазии». Материал, отчасти в силу серьезности темы, (Sci­ence! Нет, даже так: NEUROSCIENCE!) отчасти в силу фан-фактора охуительных историй вошел в десятку самых популярных публикаций за всю историю проекта, и мы несколько раз пинали героя интервью, что бы он что-нибудь написал для нас. В результате около недели назад на почту нам пришел нижеследующий текст, представляющий собой краткий (на самом деле не особо) экскурс в проблему сознания с точки зрения основных философских подходов к ее осмыслению. Если вы интересуетесь этой темой, то, скорее всего, большая часть имен, теорий и парадоксов, фигурирующих в этом материале, вызовет у вас радость узнавания и, возможно, желание поспорить с расстановкой автором отдельных акцентов и приоритетов. Если же эта область познания является для вас ter­ra incog­ni­ta в плане истории «шишек, которые набил ум, пытаясь вырваться за пределы языка», то статья нашего эстонского товарища, написанная живым, местами даже слишком, языком, может помочь составить представление о тех направлениях, в которых велась и продолжает вестись работа по решению проблемы сознания.

— IB

От автора: вместо дисклеймера. Говоря о сознании всерьёз, трудно избежать тупика вечных проблем, оказавшихся то ли ярмом человечества, то ли венцом его чуда. Вернее, можно: сразу двинуться дальше… но это будет неэлегантно.

Чтобы окинуть позиции, занимаемые человеческим познанием, хорошо начать с фундамента, например бритвы Оккама. Всем известен этот принцип: для объяснения феномена не нужно плодить сущности, либо самое простое объяснение является наиболее правильным. Этот принцип блестяще выдерживает проверку временем и даже учитывает наш биологический контекст.

Важно задуматься, почему так происходит. С чего мы взяли, что там, где нечто объяснимо одной сущностью вместо трёх, их в реальности не две? В разговоре о сознании польза риторических вопросов кажется мне особо недооценённой. Потому что сознание – то самое место, где блестящие теории не работают.

Идея зыбкости должна быть понятна и учтена. Возьмите листок бумаги. Нарисуйте на нём стрелу, на одном конце напишите «наивный реализм», на другом – «Файрабенд» или «истина невозможна», а затем сожгите, и пепел обратите в десерт… шучу. Можно так же сделать из линии координатную плоскость, добавив метафизическую ось, если хотите. Определите, где в этом квадрате вы.

Если честно, я не знаю, где нахожусь на этой оси координат сам. Но понятно одно: формально справедлив второй край, ставящий нас между бездной и хаосом, химеры которых мы не в силах описать, а реальность играет с нами без надежды. Понятно и другое: с позиции опыта жизнь каждого из нас более-менее упорядочена, научные предсказания сбываются, открытые нами законы работают, машины едут.

То, как в итоге трактуется сознание, зависит от этих посылок. Предположим, что, феноменологически описав сознание, мы зафиксируем какую-то истину. Предположим, что возможности нашего мышления, за неимением иных, пригодны для такого описания. А так же связь сознания с физиологией. От этой шаткой точки мы и оттолкнёмся.

Нет ничего сложнее вопросов сознания и ничего важнее. Хотя нет никакого согласия в том, что это такое и как устроено, универсально стремление отыскать ясный и однозначный ответ. Для чего? А это, ни много, ни мало, все тайны жизни.

Если это требует пояснения: зная не только как, но и почему берётся сознание, для нас не останется запретных пятен. Как может функцировать космос и ЦНС более-менее ясно, а будет яснее. То же и про причины старения, про сотни других причин. Но сознание – совсем иной рубеж, никем никогда не пройденный, нечто отличное от всего, словно происходящее из иного мира.

Сегодня такой ответ, который мы хотим, скорее невозможен.

Сегодня ясно: иные вопросы могут висеть в воздухе бесконечно долго. В своё время такое положение вещей зафиксировал Кант, назвав принципиально неразрешимые для человеческого мышления казусы антиномиями. В основном они черпались из метафизики: Кант приводил доказательство существования Бога и следом опровержение, выглядевшее столь же достоверным. Другой пример: имеет ли время начало или нет? XX век внёс в эту концепцию правки, изменились парадоксы, осталась суть. Но, если задать вопрос по-другому – ответ, возможно, появится. Философия сознания так и поступает.

Сразу оговоримся: весь пласт её идей и исследований, несмотря на наши старания, не поместится в данный обзор, (впрочем, не факт, что он поместился бы и в многотомное издание). Поэтому здесь не будет философии нейронауки и нейрофилософии, которые отличаются тем, что первая занимается фундаментальными вопросами внутри дисциплины, вторая распространяет её идеи вовне, на традиционные философские области.

Оставлен за рамками обзора и искусственный интеллект. Теперь робот может написать симфонию и создать шедевр. Каждый его прорыв ведёт нас к океану переосмысливаний. А может, возвращает в океан. Когда робот написал полотно «Новый Рембрандт», казалось, что его эхо больно ударит по сакральности искусства, низведя художественный приём до алгоритма и выхолостив феномен творчества. С другой стороны, с сакральностью искусства ничего не случилось. И, хотя тема ИИ продолжает порождать множество вопросов, а хоть сколько-нибудь однозначного ответа до сих пор не предвидится даже на такой, казалось бы, простой из них, как «что такое робот?», про ИИ сейчас пишут и до определенного предела знают все.

Обзор затронет, преимущественно, традиционную психофизическую проблему. Так неожиданным открытием оказалась то, что довольно многие путают субъективное и объективное. Другие не совсем понимают, что такое квалиа. Существование квалиа отвергают и ряд философов, но по другим причинам. Вместе с тем, самые жаркие споры и фундаментальные парадоксы пролегают именно здесь. В направлении классической философии сознания и пойдёт речь.

В силу объёма, материал немного упростился и сгладил детали. Большинство концептов упомянуты на лету, но так правильнее и лучше. В двух соснах супервентности легко заблудиться.

Взгляд «снаружи»

Сознание можно рассмотреть как набор аспектов. Например, феноменальная сторона – то, как мы ощущаем. Кроме феноменальности можно выделить функциональность, уровень бодрствования и набор условий, без которых оно невозможно. Последние принято объединять под общим понятием «нейрокоррелят» – термином с дуалистическим смыслом. Кроме анатомического носителя для сознания критична его физиологическая картина: с какой частотой и мощностью активируются синапсы, каковы сигналы на входе, пропорции основных нейромедиаторов и другое. При этом, настройка очень тонкая (нужно соблюсти много условий) и избыточная (имеется огромный запас резервных схем на случай сбоя, многие из которых появляются «на ходу»). Вообще, мозг мало похож на компьютер: все его процессы параллельны, а выпадение отдельного «транзистора», то есть группы нейронов, ни на что не влияют – их задачу подхватывает другая группа. В отличие от компьютера, мозг приспособлен к выживанию.

Таким образом, нейрокоррелят это не столько зона мозга, сколько её состояние и связь с другими отделами. К основным нейрокоррелятам сознания принято относить ретикулярную формацию и таламо-кортикальную систему.

Ретикулярная формация это огромная сеть, выходящая из мозгового ствола, как бы «подсвечивающая» кору. То есть, передающая ей энергию постоянными нервными импульсами, обеспечивающими фоновую активность. По этой причине у анестезиологов до сих пор популярна ретикулярная теория наркоза.

Таламо-кортикальная система – другое анатомическое образование, которое выборочно связывает подушку таламуса с некоторыми участками коры, при этом она устойчивее к погашению, чем ретикулярная формация. Есть теории, считающие эту систему субстратом внимания, а между вниманием и сознанием стоит, если не знак равенства, то какой-то похожий знак. Ведь всё, что я ощущаю сейчас – и снаружи и внутри – покрыто вниманием, а что им не охвачено – не осознаётся. С другой стороны, сознание не сводится лишь к интенции, а включает как минимум содержание.

Со временем нейронауки распространили понятие, концепцию нейрокоррелята на отдельные ментальные состояния. Например, не так давно было произведено сравнение мотивов альтруизма у эгоистов и просоциально настроенных людей: моделировались ситуации, где человек мог проявить альтруизм из самопереживания или взаимопользы, затем мозговая активность регистрировалась в МРТ. Сопереживание усиливало альтруизм у эгоистичных, но не просоциальных и наоборот. Комментировать это можно пока лишь в том смысле, что на МРТ, оказывается, видно отпечаток эмпатии или альтруизма: такие-то зоны всегда активируются и т.д.

Отсюда разные подходы и предметная область: для физиолога это нейрокорреляты, для анестезиолога – уровень активации, для психолога и психиатра – содержание феноменальной части с модусом операнди. Для философа – онтологический статус, «как возможно сознание, что это такое в целом и общем, какова именно его природа».

Общий философский ландшафт

История современной философии сознания начинается с картезианской печи, современное же содержание этого термина зарождается в диапазоне от гомеровской до шекспировской эры. Более того, даже неолитические и более ранние культуры имеют отпечаток знания о некоторых его атрибутах. Однако именно Декарт первым определяет дуализм и предмет в современном нам смысле. Восточнее Декарта имеют место всевозможные формы идеалистического монизма и это совершенно другая история другой философии немного другого сознания.

Но и Восток в действительности полиморфен: целый ряд индуистских школ строго дуалистические, среди которых классическая йога и двайта-венданта, причём двайта переводится как «дуализм». Есть индуистский материализм, но уже в виде исключения. Таким образом, о монизме с идеалистическим уклоном можно думать лишь как о центральной тенденции.

Дуализм как взгляд придумывают до нашей эры – в Индии и Греции. Соответственно, это санкхья, йога и платонизм. Как догма он зарождается в Древнем Египте, не привлекая доказательной базы. Но тогда сознания как понятия, каким мы его знаем сейчас, ещё не существовало, речь шла о совокупной психике или душе. Проблемы души и тела и сознания и тела – не те же самые проблемы. Плюс понимание психической субстанции заметно отличалось и от души, и между доктринами и культурами, часто не имея аналогов в переводе, знача что-то вроде источника одушевления. Монизм возникает намного раньше.

Вслед за Декартом открытия в сознании совершают Локк и Лейбниц: первый замечает, что оно присутствует далеко не всё время – его нет во сне, стало быть, нет и мышления; второму принадлежит разграничение перцепции и апперцепции, или восприятия и самоосознавания. Впоследствии Кант в «Трансцендентальной эстетике» приходит к выводу, что феноменальное сознание возможно не просто так, а лишь с предустановленным до всякого опыта базисом – пространством, временем и 12‑ю априорными категориями рассудка. Чтобы познавать мир, мы уже рождаемся с этими «вшитыми» инструментами, через них мы видим реальность и соединяем её в эмпирическую ткань личного опыта. Эта грандиозная идея раздвинула горизонт, подарив особый взгляд на природу пространства-времени.

Современная философия сознания была создана поколением, на чей век пришлась одна или две мировых войны; в широком смысле – всех, кого мы чтим и переосмысливаем. Один на всех стал лингвистический поворот; разные методы и подходы переродились в несколько обособленных интеллектуальных проектов, таких как феноменология и аналитическая философия.

Революционерами мысли оказались Витгенштейн и Хомский, не нуждающиеся в представлении.

Людвиг Витгенштейн подметил, что и факт, и мысль, и высказывание имеют одну и ту же логику. Значит, мысль, переданная высказыванием, может отражать факт. Логически суждения могут быть истинны, ложны и бессмысленны и здесь Витгенштейн приходит к тому, что большинство вопросов философии в принципе некорректны вследствие размытости стоящих за ними терминов. Целью всей дисциплины становится уточнение картины реальности через прояснение значений. Призыв к логической чистоте отразился и на сфере сознания в работах таких авторах, как Райл и Дэннет; в немного иной аранжировке его можно услышать и у Гуссерля. А седьмой, заключительный тезис «Логико-философского Трактата» звучит так: о чём нельзя говорить – следует молчать.

Ноам Хомский начал с разгромной критики бихевиоризма. Значительность его идеи заключалась в следующем: человеческая речь ориентирована не на повторение, а на порождение и понимание бесконечного числа предложений языка. То есть, обучаясь говорить, ребёнок получает очень фрагментарную информацию извне, но схватывает на лету. Следовательно, каждый человек изначально наделён неким внутренним модулем чувствительности к языку (т.н. «врожденная грамматика»). Концепция перешла на сознание, породив волну последователей: Фодора, Линкера и когнитивную науку. Если язык – модуль, сознание может быть набором модулей для решения разных задач.

Джентельменский набор для зомби

Курс молодого бойца включает в себя осмысление некоторых основные понятий, среди которых можно назвать тест Тьюринга, Китайскую Комнату Сёрла, летучую мышь Нагеля, красную комнату Джексона, мнение Деннета и Чёрчланда, квалиа, Трудную Проблему Чалмерса и его (вместе с Крипке) философского зомби. Эти мысленные эксперименты позволяют оценить остроту проблемы, увидеть очертания вечных льдов и осознать безнадежность поисков легких путей через них, по крайней мере – в ближайшее время.

Про них написано больше всего, это фасад дисциплины, её неоклассика.

Тест Тьюринга – понятие, хотя и наиболее известное из списка, не устарело лишь в запаздывающей массовой культуре. Сходные с ним идеи были и ранее, сводясь к проверке, разумна ли машина, и как это определить. Фактически, то, что мы называем «тестом» – совокупность тезисов из статьи «Вычислительные машины и разум» опубликованной в 1950 году и пережившей несколько модификаций. Если человек, общаясь с машиной, думает, что перед ним человек, машина разумна.

Это очень глубокий и, вместе с тем, спорный тезис. Дальнейшее его развёртывание сильно зависит от формулировки разумности и её атрибутов. Во всяком случае, искусственный интеллект принято делить на сильный и слабый. Сильный – если он аналогичен человеческому, слабый – если имитирует какие-то функции человеческого разума, но не обладает ментальными состояниями, сознанием, таким, какое оно у нас.

На гипотезу Тьюринга опровержением отвечают Нед Блок и Джон Сёрл близкими по смыслу мыслительными экспериментами. Эксперимент Сёрла описывает комнату, в которой сидите вы: у вас два окошка, книжка-инструкция с китайскими иероглифами – «если покажут этот, верните тот», и карточки. В одно окошко вам дают иероглиф, вы, сверяясь с инструкцией, возвращаете другой. Понимаете ли вы китайский?

Снаружи, однако, считают, что понимаете – это и есть аргумент Сёрла против сильного ИИ и функционализма*, показывающий: понимание синтаксиса никогда не приведёт к пониманию семантики, машина никогда не осознает, что она делает. Всё терпит крах, если вы китаец : ) Тезис Сёрла можно сформулировать и так: сознание не может быть просто вычислительным процессом, хотя бы потому, что последний осуществляется и без него (современному компьютеру не нужно сознание для вычислений). Много общего можно увидеть в эксперименте Неда Блока.

Классическая статья Томаса Нагеля, направленная против материализма, в ряде моментов созвучна Сёрлу. Она напоминает, что сознание означает наличие субъекта, так называемого «вида от первого лица». Всегда есть что-то, что взаимодействует с миром и обладает сознанием. Например, летучая мышь. Недостаток материализма по Нагелю в том, что он не отвечает на вопрос каково быть летучей мышью. Мышь устроена в перцептивном плане совершенно иначе, в частности, она «видит ультразвук». Все факты о её физиологии ни приведут нас к пониманию, каково ей быть субъективно.

Эта красная дорожка к квалиа. Объяснить, что такое квалиа, кажется мне наиболее лёгким и трудным одновременно, как и про сознание. Квалиа – это субъективная часть опыта, это красность красного, чёрность чёрного, золотоватость золотоватого, звучность ноты. Больность боли. Когда вы чувствуете боль, совсем не физиология делает её ужасной. Если когда-то болел зуб, это квалиа.

Взять ноту до, которая могла бы звучать в принципе как угодно ещё, но, во-первых, звучит именно так, во-вторых, вообще звучит. Можно условно разложить это на условное содержание звука и условную форму, либо качество, делающее звук возможным для восприятия от первого лица – собственно таким, каким он и воспринимается.

Противник квалиа, Деннет, приводит удачное определение: оно невыразимо никак иначе, чем через прямое переживание; присуще объекту неизменно; несравнимо у двух субъектов и воспринимается сознанием прямо и непосредственно. По квалиа проходит граница невозврата: физикализм или материализм его отвергают, идеализм и дуализм признают. Существует квалиа или нет, зависит и полностью остаётся на совести читателя.

Джексон приводит мыслительный эксперимент в пользу квалиа, описывая девушку-учёного Мэри, всю жизнь прожившую в черно-белой комнате и знающую о красном цвете все физические факты, включая длину волны, воздействие на цнс и другие. Мэри выходит из комнаты и видит красный цветок, привносит ли она в свой опыт что-то новое? Красность красного. Джексон и сторонники считают, что да. Дэннет и противники, что нет.

Один из антагонистов, Пол Черчленд, указывает на нейрофизиологическую нелепость такого примера: по результатам экспериментов реальных, проведённых ещё во времена Дональда Хэбба, мозг просто не распознает красный, находясь в чб комнате всё детство, ибо не сможет ему научиться. У этого довода есть одна слабая сторона: смещение контекста с предмета диспута к ошибке в условии задачи, которой в данном случае можно пренебречь. Это – как и всё здесь – момент спорный.

Сильную критику квалиа проводит американский философ Дэниел Дэннет, придерживающийся физикалистских взглядов, суть которой сводится к невозможности признать квалиа частью опыта, исходя из его текущей трактовки. Джексоновский эксперимент он опровергает, подставляя на место Мэри робота, который настроен видеть только черный и белый. Робот, однако, изучает электронные мозги других роботов, которые видят красный, выстраивает внутри себя модель мозга в момент созерцания и переносит на себя, как если бы он сам видел. Таким образом, зная все физические факты, при фактическом созерцании красного не будет ничего нового. Робот используется Дэннетом для упрощения и наглядности, но тот же самый вывод он распространяет и на человека.

Этот момент требует пояснения. Неясно, обладают ли роботы квалиа, но скорее нет, если говорить о технологии схожей с сегодняшней. Поэтому пример с роботом недостаточен, но сам Дэннет придерживается противоположной точки зрения. С другой стороны, как и в случае с критикой Чёрчланда, можно перенести сценарий на человека. Если Мэри смоделирует в своём мозгу нейрофизиологическую ситуацию восприятия красного, она его увидит. Будет ли это квалиа? Дэннет говорит, что нет, приводя другой пример. Если другой учёный тайно проведёт операцию на мозге Мэри, и цвет вещи изменится, та не сможет понять, изменилась ли память о прошлых созерцаниях, либо восприятие. Раз нельзя определить, что изменилось: квалиа или что-то ещё, она не годится для свойства опыта, которое можно хоть как-нибудь объяснить.

В ходе размышлений важно помнить ещё одну деталь. Когда мы спим или если галлюцинируем – мы так же видим цвета и слышим звуки, но не контактируем с объектами посредством органов чувств. Этот факт, впрочем, не говорит ни за, ни против.

Ситуация почти не сдвигается с мёртвой точки. Крипке и Чалмерс предлагают представить философского зомби, наделённого всеми физическими качествами и внешне неотличимого от людей, за исключением отсутствия феноменальной части сознания, то есть квалиа; раз в физическом мире, где они возможны и должны быть вероятны, зомби нет, физикализм ложен. Дэннет возражает, что эти зомби – он сам и все остальные, потому что нет как раз феноменального сознания.

Трудная Проблема

1994 год стал новым Ренессансом философии сознания, когда молодой австралийский философ Дэвид Чалмерс на туссанском докладе сформулировал Трудную Проблему. Проблемы поиска нейрокоррелятов, исследование психических функций и так далее могут условно быть названы «лёгкими». Не сейчас так завтра их решат, их участь предрешена и лишь отложена. Трудная же заключается в вопросе: как именно сколь угодно сложное сочетание материи рождает субъективный опыт? Как из вещи «от третьего лица» получается нечто «от первого»? Как из материального возникаю «Я»? Как возможен субъективный опыт?

Есть как минимум две причины считать, что трудная проблема не имеет решения:

1. Фактическая неразрешимость. На сегодняшний день никто не смог дать даже крайне спекулятивный ответ.
2. Принципиальная неразрешимость. Средства, имеющиеся в нашем распоряжении, кажутся крайне неубедительными для ответа. Как утверждает Нагель, для ответа необходима объективность, которая в свою очередь уберёт субъективность объясняемого феномена. Мы даже не знаем, что будет подходить под данное объяснение.

Чалмерс указывает, что наука, справляющаяся с описанием всего на свете, беспомощна перед феноменальным сознанием, и что проблема не снимается никаким ухищрением и нагромождением физических фактов.

Трудная Проблема во многом напоминает «объяснительный барьер» – термин, выдвинутый Левином в 1984‑м. Его суть состоит в том, что невозможно объяснить ментальное в физиологических или каких-либо других естественных терминах.

Последние мистериане

Правильно говорить «новые мистерианцы». Это группа философов во главе с Колином Макгином, считающим Трудную Проблему неразрешимой, и, строго говоря, не проблемой, а тайной. Макгинн наследует Хомского по поводу модульности сознания, предполагая, что какой-нибудь модуль может лежать за пределами нашего познания. Таким образом, сознание оказывается «когнитивно закрытым» для нас, как например, вопросы эмпирической науки – когнитивно закрыты для животных. Так проблема превращается в тайну.

Занимательны две детали: Макгинн не является дуалистом, и его позиция очень похожа на кантовскую, где сознание – вещь-в-себе.

 

Квантовые теории

Существуют квантовые попытки решения Трудной Проблемы и их апологеты, сходящиеся во мнении, что фундаментальный квантовый уровень объединяет разъединённые в макромире материю и сознание. Или, по-другому, связывает. Этой точки зрения придерживаются такие исследователи как Пенроуз, Прибрам, Бом.

Аргументы противников отсылают к расчётам, согласно которым квантовые состояния не достигают энергетического и пространственного уровня, способного влиять на процессы в нейронах. Однако в последнее время находят всё больше т.н. макроскопических квантовых феноменов, что потенциально может доказать ещё не открытое взаимодействие с ЦНС в будущем.

Примером квантовой теории является холономическая идея Прибрама, согласно которой память кодируется не в аксоно-дендритных синапсах, а «ниже» – в волновых колебаниях дендритических сетей. Волны анализируются преобразованиями Фурье, что напоминает похожий процесс в голографии. Так же как и в ней, вся информация целиком хранится в каждом сегменте, что, например, может объяснить некоторые свойства памяти, такие как возможность почти мгновенного доступа к различным ассоциациям.

Впрочем, здесь можно согласиться с Чалмерсом: подобный квантовый подход скорее разъясняет и расширяет понятие нейрокоррелята, чем решает Трудную Проблему. Ведь даже если справедливо, что некое квантовое событие вызывает сознание, всё же как оно создаёт субъективный опыт?

Для философских систем, отрицающих Трудную Проблему, квантовые теории так же имеют ряд противоречий, начиная от неоправдавшихся предсказаний этих теорий до совершенного отсутствия предсказаний.

Философия сознания на Востоке

На Востоке, а именно в Индокитае вся философия – сознания, и нет никакой другой. С малыми оговорками её можно отнести к идеалистическому монизму с платоническим оттенком. Оговорки в том, что встречаются дуалистические и даже материалистические школы.

В китайской традиции Сознание или Разум – центральный и абсолютный субъект, управляющий, являющийся и пронизывающий всё во Вселенной. Абсолютное сознание или Дао не имеет общего с декартовской субстанцией, в некотором смысле противопоставленной природе (не являющейся природой). Его взаимодействие с природой не только когнитивно, но охватывает весь спектр вариантов – скрытое, чувственное, опосредованное, непосредственное. Человеческое сознание взаимосвязано с Дао и так же обладает им.

Согласно древнему философу Мен-Цзы, современнику Аристотеля, все вещи в мире приготовлены для меня. Неоконфуцианец Лу Сянь Шань полагал, что разум и есть вселенная, а вселенная – разум.

Сознание в китайской философии не есть рефлексивная субстанция, не есть отражающее зеркало, строго говоря, они не выделяли сознание так, а вопрос субъектности и разницы между субъектом и объектом не стоял из-за идеализма. Сознание представляется как деятельный организм, способный к развитию и подпитываемым чувствами, страстями, помыслами и убеждениями.

Абсолютное сознание всецелостно и интровертно. Всецелостность позволяет ему избегать анализа в том смысле, что интегрирует и содержит всё: интенцию, интеллект, эмоции, волю и др. Интровертность заключается в необходимости самоотражаться. Человеческое сознание, предмет этого текста, повторяло и взаимопроникало в абсолютное. Тем самым давало возможность и гарантию познания человеком действительной природы вещей. Для соответствия и сращения человеческого сознания с абсолютным, то есть гармонии, нужно следовать этическим законам, во многом вытекающим из психологии, и совершенствовать эстетические свойства.

Иную картину имеет сознание в индуизме и буддизме. Индуизм знает ряд дуалистических школ: классическая Йога, Двайта-Венданта, и даже материалистическую школу Локаята, постулирующую атомарность структуры сознания.

Буддизм имеет качественное отличие от индуизма в том, что согласно этой концепции субъекта не существует, а является фикцией, иллюзией без всякого основания, кроме искажённого взгляда на поток пяти взаимосвязанных сущностей, скандх. Следует отметить, что существует не менее четырех основных буддийских школ, каждая из которых имеет собственный взгляд на природу сознания. Однако, если смотреть с поверхности западного ума, «буддизм вообще» характеризуется тем, что отождествляет все виды сознания либо с непосредственным, либо с концептуальным восприятием. Основная разница между ними заключается в том, что в то время как непосредственное восприятие познаёт свой объект лишь благодаря троичному взаимодействию объекта, органа и сознания, концептуальное восприятие принимает концептуально созданный образ за реальный объект (что также называется их смешением), для чего не требуется непосредственного присутствия реального объекта. Можно сказать, что реальный объект в данном случае заменяется концептуальным образом.

Сознание в буддизме сродни восприятию. Более того, мысль тоже является сознанием, а не отдельным от него содержанием как в привычном для европейского мышления образе вещи в контейнере. Если для европейца мысль – как бы лежащее в сознании нечто, но им, строго говоря, не являющееся, буддист видит мышление и мысль, осознавание и ум как синонимы. Но делит сознания. Так, для буддистов сознаний несколько – своё на каждый орган чувств – как сенсорные потоки, а так же манас, похожий на трансцендентальное единство апперцепции у Канта, объединяющий все потоки в структуру личности. Различные концепции включают разный набор сознаний, добавляют множество дополнительных и сложную картину взаимодействий.

Есть и такое деление: сознание может быть непосредственным и образным или концептуальным, то есть либо воспринимать реальный объект, либо создавать образ, для которого объект не требуется. Здесь психофизический вопрос приобретает другую форму. При этом буддизм можно считать монистским направлением, поскольку сам Будда не делал различий между сознанием и материей, полагая и то и это лишь перетекающими формами.

Калейдоскоп теорий

Чтобы окинуть взглядом все пространство идей в области философии сознания, можно условно разделить концептуальное многообразие на разновидности дуализма и монизма. Из монизма уже вытекает идеализм или материализм. Согласно классическому дуализму, сознание и материя есть две разных субстанции, монисты же считают, что субстанция одна. Идеалисты настаивают, что сознание первично, материалисты наоборот. Абсолютно у каждой концепции есть тупик и нерешённый парадокс.

Дуализм принято делить на субстанциональный, проприетивный и предикатный. Первый – он же декартовский – утверждает о раздельности самих субстанций, то есть базовых сущностей, таких как материя и сознание. Проприетивный разделяет только их свойства, не сводящиеся друг к другу, но не отрицает единую общую сущность. Предикатный дуализм предполагает, что ментальные предикаты не сводятся к физическим, понимая под предикатом логически верное утверждение. Монизм в общем случае выделяет одну сущность причиной, а другую – её подчинённым следствием.

Можно альтернативно описать концепции как принадлежащие к натуралистским либо нет. Натурализм утверждает, что существуют законы естественные или природные и исключает законы сверхъестественные.

Теории:

Платонизм – дуалистский взгляд, согласно которому существует мир чистых идей. Вещи материального мира черпают в нём основание, например все чашки связаны с идеей чашки, а многообразие треугольников с идеей треугольника. Идея бессмертна и не лежит в пространстве-времени, а душа это идея. После смерти она отсоединяется от тела и возвращается обратно. Сознание и психика здесь равносильны душе.

Функционализм – позиция, не затрагивающая Трудную Проблему напрямую, но вышедшая из бихевиоризма и физикализма. Рассматривает состояния сознания как функциональные, считая также, что сознание можно создать где-то помимо мозга – на другом подходящем субстрате, будь то компьютер или иная система, способная выполнять данные функции.

Эмерджентизм – всякая система порождает новые, возникающие из неё свойства, не присущие её элементам. Например, молекулы кислорода и водорода порождают воду, которая не сводится ни к сумме этих молекул, ни к каждой по-отдельности. Вода со всеми её качествами есть нечто новое, вытекающее из этой связи. Сознание порождается мозгом таким же образом. Ранее подобных взглядов придерживался Аристотель, задолго до возникновения слова «эмерджентность».

Элиминативизм – сознание в привычном понимании этого слова попросту не существует. Таким образом, Трудная Проблема ни к чему не относится. Этой точки зрения придерживается Дэниел Деннет.

Философский редукционизм или дефляционизм – сперва апеллирует к здравому смыслу, соглашаясь, что сознание существует, но далее упраздняет этот тезис, обнаруживая его более надуманным и раздутым, чем на самом деле. Один из вариантов: концептуально-редукционистский подход, согласно которому сознание может быть концептуально описано в не-феноменальных терминах.

Феноменальный реализм или инфляционизм – оппонирует дефляционизму, настаивая, что в не-феноменальных терминах сознание описать нельзя. Так логические бихевиористы считают, что мы можем анализировать боль в терминах поведения и этим исчерпаем предмет, но инфляционисты отвергают все подобные попытки. Вместе с тем инфляционисты признают термины эмпирические пригодными для описания сознания. Так, жара была научно, но не философски, редуцирована к молекулярной энергии.

Здесь важно уточнение: утверждение, что тепло является молекулярной энергией не является истинным в концептуальном смысле, однако справедливо эмпирически. Таким образом, инфляционизм признаёт Трудную Проблему, но направлен на её эмпирическое решение.

Дуалистический натурализм – точка зрения Чалмерса, согласно которой стандартный материализм является ложным, при этом есть натуралистические альтернативы к картезианскому дуализму, такие, как панпсихизм. Согласно этому взгляду, любая материальная частица содержит и психическое свойство, неучтённое нынешней парадигмой.

Экзистенциальный натурализм – позиция Макгинна и новых мистериан. Не является дуалистической, а строго говоря, принадлежит к инфляционистской.

Нейтральный монизм – философская система, утверждающая, что ментальное и физическое есть ипостаси одной субстанции, её разные формы. Соответствует взглядам Спинозы, Юма, Авенариуса и других.

«Аномальный» монизм – позиция Дэвидсона, подтверждающая и физикализм и невозможность объяснить ментальные состояния физическими, основанная на супервентности. Супервентность означает функциональную зависимость: все психические факты супервентны на физических, что в свою очередь значит: без физических фактов психические были бы невозможны, однако внутри самих себя эти факты автономны и подчиняются своим закономерностям, не вытекающих из физических.

Идеализм – не нуждающийся в представлении термин, но всё же обладает довольно разнообразным наполнением. Так трансцендентальный идеализм Канта подразумевает, что сознание априори наделено инструментами для видения мира – среди которых пространство, время, через которые мы ощущаем вещи, категории, по которым относим и воспринимаем их, а так же трансцендентальное единство апперцепции, то есть изначальный синтез всех отдельных явлений восприятия в одну связную картину мира. Эти вещи из опыта не выводятся и даны нам до всякого опыта. И это – гениальный прорыв в истории мысли.

Различные идеализмы в индуистском, китайском и буддистском смысле предполагают разные картины взаимоотношения Высшей Субстанции, Абсолюта и чувственного мира вещей. К идеализму относится и солипсизм, согласно которому весь мир вообще-то плод моей фантазии. Подчёркиваю, моей, не вашей – ибо вы – тоже её плод. Ещё изощрённее звучит вариант солипсизма, где вы, как впрочем, и я, это сон Брахмана.

Нейронный хаос и гомункулус

Стоит задуматься о том, что будет, скажем, при пересадке сердца происходить на нерве. Или, если на каком-то участке ЦНС возникнет локальное воспаление, гематома, отёк, киста. Привычная структура пакетов информации исключена. Будет, скорее всего, хаос. Мозг защищён от хаоса в силу архитектоники – отдельный нейрон не важен. Система откалибруется, если поражения не столь масштабны, что перекрывают большую часть резерва.

Теперь про гомункулуса: это – старый парадокс, говорящий о том, что если вот этот канал проводит информацию к этому отделу, а этот передаёт сигнал вон туда, то куда же он в конце концов приходит и где сознание? Приходит сигнал в лобные доли, откуда осуществляется волевой контроль и планирование. Если сознание находится там, или в любом другом нейрокорреляте, то перед нами классическая проблема гомункулуса. По аналогии как будто в мозге сидит человек, или другой мозг, который управляет всем остальным. Если лобные доли занимаются управлением, то все остальные не занимаются, следовательно, управляет что-то внутри мозга, следовательно – это гомункулус. Но кто же управляет мозгом «второго мозга»?

Парадокс гомункулуса решается так, что нейрокоррелят очень большой. Сознание разлито везде или много где. Вернее, разлиты когнитивные процессы. Управление же осуществляется тоже в некотором роде целостно.

Гениальная концепция Анохина Петра Кузьмича о функциональных системах отчасти снимает парадокс. Функциональная система у Анохина очень похожа на нозологическую структуру в общей психопатологии тем, что включает ядро – обязательные элементы, дополнительные элементы и факультативные. Так, обязательная часть функциональной системы – это тот отдел ЦНС, без которого конкретная функция (сварить яйцо, запомнить номер) принципиально невозможна. Дополнительные – почти как обязательные, гарантирующие некую избыточность и успех, факультативные же могут присутствовать по обозримому множеству причин и сильно меняться.

На проблему гомункулуса можно ответить, что функциональная система управления и принятия решений довольно большая. В конце концов, нейрохирургия изобилует свидетельствами, когда и где она заканчивается.

Но хаос. Одно дело хаос на сенсоре, другое – в системе обработки и планирования. Если система – это почти весь мозг, она кишит хаосом. Как она себя калибрует, если хаос внутри? Если бы хаос царил в модуле, другие модули могли бы выровнять положение. Но тогда эти модули должны быть функционально автономны, стало быть, и функция управления в одном из них, что вернуло б гомункулуса.

Или может быть, каждый модуль и каждый нейрон имеет свою функцию управления, а общая вытекает результатом голосования. Хорошо, а если то же самое с сознанием?

Имея некий центр в мозге, созвучный сознанию, возникает проблема гомункулуса. Не имея центр – проблема хаоса.

Философия психики

Психике не уделяют внимание в философской среде, но, может быть, следует. Простые определения не всегда очевидны и исчерпывающи. Как минимум два вопроса я нахожу достойными уточнения:

1. Что такое психика – отдельная субстанция или просто вычислительный процесс?
2. Соответствует ли она мозговой архитектуре или является периферией сознания?

С одной стороны, все субъективное и квалитативное в психике доступно только через сознание. То есть, то, что не сознаётся – не содержит для нас ничего «психического». Радость за пределами сознания это не радость, ведь я её не испытываю. Как сигнал боли, не успевший дойти до мозга – это не боль, а всего лишь сигнал. Что говорит в пользу вычислительного процесса.

С другой стороны, психика обладает рядом странных, удивительных атрибутов. На мой взгляд, главное – сущностное – свойство психики: стремление захватить контроль. Имеется в виду следующее: по аналогии с газом, стремящимся занять всё пространство, психика стремится ко всем доступным каналам управления. Я обычно иллюстрирую это через НОС, феномен нейробратной связи. Например, есть энцефалограф, измеряющий биоэлектрику мозга – альфа‑, бета‑, тета- ритмы. И есть сенсор: скажем, зелёная лампочка, которая загорается когда мозг входит в альфа-ритм. Рано или поздно человек научится вызывать альфа-состояние даже без лампочки.

А ведь это, на секундочку, великое чудо. Как вы представляете себе «изменить активность мозга»? Это же не рука-нога, которой можно подвигать. Это ничего. Для нас это ничего, пустота, лежащее за пределом волевой доступности «не знаю». Мы и росли, не зная, но появилась лампочка, и вдруг умеем.

Исходный тезис заключается в том, что контроль появляется везде, где возникает сенсор или индикатор. История поведения человека изобилует стремлением к таким индикаторам. У меня болит голова – я знаю, что она болит – боль это индикатор. Я ем таблетку – и это новый контроль. Природа не наделила меня таблетками, я разработал их сам. Разработка таблеток – это стремление к контролю. Ко всем доступным каналам управления.

Раньше голова или живот сами справлялись с болью или терпели фиаско. Таблетка переносит управление с материи на меня. Как скульптор, формирующий изначально грубый обломок, который сам по себе недостаточно хорош, психика отвоёвывает у физиологии рычаги регуляции. Чем развитее организм, тем больше.

Второй атрибут, не позволяющий мне отмахнуться от вопросов в пользу вычислительного процесса, это зависимость психики от нефизиологического контекста. Отчасти связанный с приведёнными выше доводами, отчасти сам по себе, он, например, подразумевает, что кроме физиологических причин хорошего настроения есть и психологические. Ты можешь быть счастливым, хоть и голодным, невыспавшимся. И хотя это можно разъяснить нейроэкономическим подходом, есть не настолько простые примеры. Взять классические исследования психонейроиммунологии. Так, у побеждающей армии раны заживляются в три раза быстрее, чем у терпящей поражение – звучит дико, но вот, например, результаты экспериментальных исследований по нейроиммунным взаимодействиям при психоэмоциональном напряжении.

И тому подобное. И так далее.

Послесловие

Сознание может быть тайной или загадкой, субстанцией или эпифеноменом, но всегда: чудо. Вопросам о том, что это такое, следует волновать человека часто: так ли много у нас другого, что действительно интереснее и важнее? Все варианты ответов упираются в претензии или противоречия, правильный остаётся на совести. Выше был, так сказать, список из чего можно выбрать и список был дополняемый. Возможно, вашими идеями.

Очевидно, что ответ важен. Поскольку он фундаментален, от этого зависит мировоззрение, а значит, поступки и даже судьба. Я не буду предлагать свой вариант, хоть и очень хочется; скажу лишь, что он приведён в этом перечне. Добавьте ещё эпистемологическую неоднозначность всего и вся.