Творческий потенциал, эволюция интеллекта и «вертиго» свободы: диалог между Джейсоном Силвой и Ричардом Дойлом

От редакции. В рамках запущенной нами программы «психоделического просвещения» (по выражению коллег из паблика Dr. TIMOTHY LEARY) публикуем перевод развернутого (70 000 знаков) диалога между таким шоуменом и общественным деятелем, как Джейсон Силва, которого называют «Тимоти Лири эпохи вирусного видео» и «галюциногенным техно-экологом» Ричадом «Мёбиусом» Дойлом – «Cre­ativ­i­ty, evo­lu­tion of mind and the «ver­ti­go of free­dom»».

Перевод выполнен Марком Стрелецким – создателем дружественного нам мультимедийного контент-кластера World’s Eye, ориентированного на трансгуманистическое познание реальности.

Всячески рекомендуем материал к прочтению: несмотря на дискуссионность некоторых высказываний, широта эрудиции Силвы и Дойла, а так же изящество, с которым последний жонглирует идеями, теориями и именами создают поистине завораживающую паутину тэгов, часть из которых доставляют радость узнавания, а часть – заставляет с головой нырнуть сначала в «Википедию», а затем и глубже, намного глубже.

— IB

*  *  *

Ричард Дойл также известен под псевдонимом «Мёбиус», что указывает на его увлеченность разного рода взаимосвязями в мире (inter­con­nec­tions), а также трансформативность и гипнотичность его идей, которые легко могут вскружить голову. Он занимает должность профессора английского языка, проблем науки, технологий и  общества в Университете штата Пенсильвания и является автором многочисленных курсов по истории и влиянию на образ мысли человека развивающихся технологий и наук — наук об окружающей среде, колонизации космоса, био- и нанотехнологий, психоактивных веществ, информационных технологий, биометрии. Культурные предпосылки к становлению этих областей также являются предметом его интереса. Как исследователь захватывающей и поражающей воображение взаимосвязи между человечеством и информационной вселенной, он утверждает, что ко-эволюционируя с технологиями, мы обнаруживаем себя в сложной эволюционной среде, которая, несмотря на свою важность и насущность, остается практически неизведанной. 

В своей книге «Аптека Дарвина: секс, растения и эволюция ноосферы» философ-трансгуманист фокусирует свое внимание на особого рода технологиях: психоактивных веществах, которые он предпочитает называть «экоделическими» растениями и химическими соединениями, которые помогают нам обрабатывать большие объемы информации и понять то, какой эффект оказывает язык, музыка и природа на наше сознание, тем самым предоставляя возможность нам самим управлять своим сознанием через лингвистический и творческий выбор. А это, с эволюционной точки зрения, просто сексуально.

[Cre­ativ­i­ty, evo­lu­tion of mind and the «ver­ti­go of free­dom»]

Джейсон: В вашей новой книге «Аптека Дарвина» говорится о взаимоотношении психоактивных растений и ускоряющейся эволюции ноосферы, которую некоторые люди определяют как информационный субстрат реальности, невидимое информационное измерение коллективного разума и человеческих знаний. В полной мере ли я прав?

Ричард: Книга содержит множество взаимосвязанных утверждений об эволюции разума, психоактивных веществах (или, как я предпочитаю их называть и настаиваю на этом, экоделиках) и эволюции ноосферы. Но все эти утверждения могут быть выражены и поняты через следующие два:

(1) Экоделики были неотъемлемой частью человеческого инструментария на протяжении всей истории, так что запрет на их применение равносилен запрету музыки, юмора или другого аспекта нашей культуры. Здесь я ссылаюсь на Джорджио Саморини, Рональда Зигеля и других ученых.

(2) Как неотъемлемая часть человеческого инструментария, экоделики лучше всего представляются как элемент полового отбора — соревновательного процесса нахождения партнера и последующего оставления потомства. Осторожный взгляд на статьи Чарльза Дарвина о половом отборе показывает, что половой отбор осуществляется через умение привлекать внимание — то, что мы сейчас бы назвали «информационными технологиями». Например, пение птиц, биолюминесценция (самая распространенная коммуникативная технология на нашей планете), поэзия. Павлин привлекает внимание павы с помощью своего оперения, так что то, что мы зовем «разумом» уже давно вовлечено в эволюцию. К примеру, мандрилы употребляют ибогу перед началом соперничества за партнеров.

Я работаю с понятием ноосферы Владимира Вернадского и представляю ее как коллективный экосистемный эффект этой «игры вниманий». Психоактивные вещества, как представляется, обращают наше внимание к целому. Экоделики растапливают привычный поток информации Эго, с которым мы не можем воспринять целое, также, как не можем мы чувствовать вкус своими ногами, как делают это бабочки. С измененным Эго мы можем осознавать ноосферу как выражение нашего единства. Это имеет определенную значимость, когда мы пытаемся понять эффекты человеческого сознания и то, как его следствия в виде технологий влияют на биосферу.

Джейсон: Священник-иезуит и ученый Пьер Тейяр де Шарден говорил о ноосфере уже на ранних стадиях ее становления. В профиле WIRED сказано:

«Тейяр представлял себе этап эволюции, когда сложная информационная оболочка, питаемая человеческим разумом, охватит земной шар».

Тейяр увидел приближение Сети за более чем полвека до ее появления. Он верил, что эта необъятная мыслящая оболочка в конечном итоге сплотится в «живое целое из однородной ткани», содержащее весь наш коллективный опыт и мысли. Тейяр писал:

«Живой мир конституирован сознанием, вшитым в плоть и кости».

Он утверждал, что главным двигателем увеличивающейся сложности сознания среди живых организмов является нервная система. Информационная сеть существа, говорил он — составленная из нейронов или электронов — рождает сознание. По мере того как разнообразие нервных соединений увеличивается, эволюция устремляется к более сложным формам сознания. Что думаете?

Ричард: Да, он также называл этот процесс эволюции сознания «Точкой Омега». Ноосфера предстает в этом случае изменением нашего отношения к сознанию и технологиям, а также результатом грандиозного эволюционного поиска путей, ведущих к самосознанию. Здесь идеи Тейяра перекликаются с таковыми Джулиана Хаксли (брат Олдоса, биолог) и Карла Сагана, когда они говорят, что «мы — это способ, которым Космос познает себя». Шри Ауробиндо в своей работе «Жизнь Божественная» прослеживает эту эволюцию сознания как через греческую и санскритскую традицию, так и через дарвинизм и современную (относительно) философию. Все они описывали эволюцию как медленный и динамический процесс обретения способности к самопознанию.

Джейсон: Жак Моно, Парижский биолог, лауреат Нобелевской премии 1965 года, говорил:

«в том же отношении, в котором биосфера находится над миром неживой материи, «королевство абстрактного» находится над биосферой».

Кто обитатели этого королевства? Идеи? Что вы можете сказать о таком представлении? 

Ричард: Ирония здесь в том, что в своей замечательной книге «Случайность и Необходимость» Моно занял достаточно агрессивную позицию по отношению к Тейяру. Тейяр был атакован как Церковью, так и официальной наукой. Но открыл ли он действительно что-нибудь важное? Никто в то время не был так популярен, как Карл Поппер, философ науки, который также говорил о «Трех мирах»: мире вещей, мире ментальных состояний и мире объективного содержания мышления. Последний из них, «Третий мир», имеет некоторые пересечения с концепцией ноосферы. Одно значительно отличие между моим использованием этой схемы и тем, как ее понимает Поппер и другие в том, что я не редуцирую вышеописанную игру вниманий только до человека. Цветущие растения, к примеру, функционируют на том уровне биосферы, в котором задействованы механизмы внимания и восприятия насекомых.

Джейсон: «Мир идей» звучит как определение ноосферы. Но говорят ли эти люди об одном и том же?

Ричард: Как я говорил выше, я полагаю, что имеются значительные отличия в использовании нами этой схемы, но все эти авторы указывают на то, что имеется необходимость в сформированном понимании (mod­el) экосистемного аспекта, включающего то, что ботаники называют «сообщающим поведением» наряду с его коллективными эффектами. Я нахожу ноосферу удачной метафорой и мнемоническим средством для осуществления этого замысла, которая позволяет нам мыслить в планетарном информационном масштабе.

Как раз по причине того, что ноосфера говорит о дифференциации вниманий, важен способ ее понимания (mod­el) нами.

Джейсон: Джеймс Глик, автор книги «Информация: история, теория, каскад» говорит о влиянии идей на эволюцию:

«Идеи переняли некоторые свойства организмов […] Они тоже, в некотором смысле, приобретают устойчивую структуру и размножаются; они интегрируют, рекомбинируют и организуют свое содержимое; более того, они тоже могут развиваться, участвовать в эволюционном процессе, важную роль в котором, несомненно, должен играть отбор».

Американский нейрофизиолог Роджер Сперри также утверждал, что:

Идеи «реальны», как и нейроны, в которых они возникают: идеи порождают идеи и помогают развиваться новым идеям. Они взаимодействуют друг с другом и окружающими умами и, благодаря средствам глобальной связи, даже с теми, что находятся на других континентах. И в итоге они продуцируют эволюционный интеллектуальный импульс, который выходит далеко за пределы привычной эволюционной сцены.

Что вы думаете по этому поводу?

Ричард: Во-первых, мне симпатична мысль о меметическом «сексе идей», но я все же считаю, что в некотором роде она избыточна. Я работаю с гипотезой Джеффри Миллера (которая также была имплицитно свойственна идеям Чарльза Дарвина), утверждающей, что человеческий разум развился как инструмент ухаживания. Мышление и наррация сравнимы с пением птиц — они играют роль в нашем выборе партнера. Дарвин (наряду с современными исследователями, такими как Фернандо Ноттебом) фокусировал внимание на роли пения в процессах ухаживания и нейрогенеза. Ноттебом же стал свидетелем того, что пение молодых вьюрков вызывает рост их мозга!

Ракурс рассмотрения эволюции идей Гликом удивительно резонирует с платоновской драматизацией феномена попадания информации не в те руки и ее распространения (диалог «Федр»). Я искренне считаю, что мы все еще силимся разобраться (grap­pling) с фактом распределения наших разумов по технологической сети, и что мы были участниками информационной петли с обратной связью между сознанием и технологиями как минимум с момента изобретения письменности. С каждой новой «мутацией» в процессе эволюции информационных технологий, сам характер нашего мышления менялся. Показательна здесь книга Маршалла Маклюэна «Понимание медиа», в которой он описывал этот феномен термином Глобальная деревня. Маклюэн также оказал значительное влияние на Тимоти Лири и Теренса Маккенну.

Главное различие между настоящим и эпохой, в которую жил Платон это то, что сейчас мы живем в условиях информационной лавины. Этот радикальный количественный скачок без сомнений имеет и качественные следствия — меняется само понимание мышления и памяти. Платон работал через конъюнктуру одной новой для того времени информационной технологии — письменности, тогда как сегодня мы переживаем очередной «апгрейд» каждые шесть месяцев или около того. Тейяр прослеживает коррелят этого инфо-эволюционного скачка и границ, им преодолеваемых, в эволюционном усложнении организации нервных систем. Ноосфера выражается в преодолении «фазового перехода» сознания, условно похожего на фазовый переход от состояния жидкой воды к водяному пару— количественное изменение в температуре, которое вызывает изменение в качестве.

В «Аптеке Дарвина» я делаю предположение о том, что экоделики были как раз одной из таких мутаций в информационных технологиях, которая усилила значимость полового отбора через способность обрабатывать более крупные объемы информации. В ней также говорится о том, что экоделики «чрезвычайно восприимчивы к исходным символическим традициям». Это значит, что вследствие чувствительности экоделических опытов к контексту их переживания, они помогают нам осознать эффекты, оказываемые языком, музыкой и так далее, на наше сознание, и тем самым предоставляют нам осознание нашей собственной способности влиять на свое сознание через лингвистический и творческий выбор. Это может быть целесообразно, когда мы пытаемся справиться (browse) с информационной лавиной. Некоторые другие практики могут быть также уместны здесь. Так, медитация является устойчивой практикой замечания тех эффектов, которые мы сами можем оказывать на свое сознание. Суфийские дервиши выражают тот же эффект через танец. Тем же занимаюсь и я, когда спускаюсь на машине с холма, напевая.

Моя претензия к «меметическому» дискурсу заключается в том, что он зачастую носит крайне редукционистский характер — он забывает о наличии экологии у идей, которая должна быть «культивирована». Здесь я обращаюсь к теоретическому заделу Cre­ative Com­mons Лоуренса Лессига, который утверждает, что «мозг» есть необходимый, но недостаточный «субстрат» для идей, которые становятся актуальными текущему моменту. Cre­ative Com­mons представляет собой идейный субстрат, в котором мозг, очевидно, столь же социален, как и индивид. Гарвардский биолог Ричард Левонтин замечает, что такой вещи как «самореплицирующиеся» молекулы не существует в силу того, что им всегда необходим контекст, в котором осуществляется их репликация. Данная проблема берет свое начало как минимум в работе Джона фон Неймана, посвященной самовоспроизводящимся автоматам в 1947 году.

Я полагаю, что обстоятельство, о котором писал Теренс Маккена как о «свободном (loose) языке третьей планеты», наряду с его современными вариантами, возможно, впервые прослеживается в работах писателя Уильяма Берроуза, чье понятие «слова-вируса» опередило «мем» как минимум на десятилетие. Представление о том, что «идеи реальны» уходит своими корнями к учениям о природе, настаивающим на первичности сознания перед материей, как например: «В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог». Так что Берроуз тем более может надеяться на рецепцию своей идеи.

Джейсон: Определение мема, которое дал Ричард Докинз, весьма впечатляет:

«Я думаю, что это новый вид репликатора, который не так давно появился на этой планете, […] и который уже вызывает эволюционные изменения с такой скоростью (rate), что заставляет устаревший ген плестись далеко позади, тяжело дыша. Репликатор — человеческая культура; инструмент передачи — язык; субстрат — мозг».

Это представление о языке, как «инструменте передачи» крайне любопытно. Оно предполагает, что точно также как в биологической эволюции инструментом передачи является молекула ДНК, так и в ноосфере, следующем уровне, именно язык становится главным игроком в передаче информации для последующих эволюционных изменений. Это заставляет переосмыслить фразу о том, что «слова имеют силу». Эти интуиции напоминают мне о цитате, которая словесно выражает субъективный экстаз, испытываемый разумом во время трансцендентного осознания своего влияния на эволюцию:

«Вселенная возможностей,

Серость вспыхнула цветами,

Незримое обнажено,

Повседневность растворяется

В благоговении»

Это то, что вы понимаете под «экстатичностью языка»?

Ричард: Выше я заметил, что экоделики позволяют нам осознать петли с обратной связью между нашим творческим выбором и сознанием. Другими словами, они позволяют осознавать колоссальную степень свободы, которую мы имеем при построении своего опыта. Тимоти Лири называл это «внутренней свободой». Осознание практически бесконечного числа выборов, из которых состоит наша жизнь, включая слова для их обозначения (map), поразительно — в такие моменты мы переживаем «вертиго свободы». Что же делать? Через экоделический опыт мы можем улицезреть силу наших обозначений (map). Под «экстатичностью языка» я понимаю момент, в который мы учимся осознавать колоссальный творческий выбор, лежащий перед нами, и принимать ответственность за него.

Но мне бы хотелось заметить, что для того, чтобы процитированные вами выше слова возымели должный эффект, они должны быть прочитаны. Язык не работает «сам по себе», а требует крайне сфокусированного внимания читателей. Это может звучать тривиально, но очень часто об этом забывают с некоторыми серьезными последствиями. И «прочтение» может означать «слежение за интерпретацией». Я сильно удивился, когда ввел вышенаписанную цитату в Google и обнаружил ее в коллективном блоге, посвященном TED, к примеру. Кто знал, что нео-романтистская поэзия окажется перспективным средством описания единой глобальной ноосферы?

Джейсон: Имеет ли это пересечения с концепцией Генри Манна «язык как выражение экстатичной деятельности»? Указывает ли ситуация экстатичных высказываний на вселенную, говорящую саму с собой через декодирование и передачу информации? Представляем ли мы собой канал для песен вселенной?

Ричард: Понятие «экстатичного выражения» исходит из совместных опытов Манна с масатекскими курандеро в Оахако (Мексика), такими как Мария Сабина, которая сейчас считается великой поэтессой. Этимологически, «экстаз» означает «бытие вне нас». Математик и философ Брайан Ротман в своих работах обширно развивал схожую идею переживания реальности как «параллельной», нежели «сериальной». Если мы не каналы для песен вселенной, тогда кто? Я бы добавил, разумеется, что ими являются и голубые киты с кардиналами и кузнечиками. Грызуны тоже исполняют песни ухаживания, и Рональд Зигель наблюдал то, как скорбящая ондатра съедала семена гавайской древовидной розы в качестве элемента ее пения. Эти семена содержат в себе сильнодействующий экоделик — психоактивное соединение LSA. И я знаю, зачем поет горюющая ондатра.

Джейсон: Каким образом психоделики и марихуана или другие естественные экстатические состояния расширяют сферу нашего участия в измерении (dimen­sion) ноосферы? Являются ли эти вещества «модемами», что подключают нас?

Ричард: Нам необходимы дополнительные исследования для ответа на этот вопрос, но я считаю, что более подходящей метафорой будет не «модемы, подключающие нас», а «рычаги, позволяющие выключить «Я» и настроиться на частоту «Я»». Великие химики, такие как Александр Шульгин и Дэвид Николс изучали структурно-функциональные взаимоотношения в психоактивных соединениях и обнаружили, что невозможно достоверно предсказать эффект от соединения, основываясь лишь на его форме. Необходимо попробовать его. Таким образом, в моей книге я исхожу из перспективы «науки от первого лица» и ищу ответы в своем субъективном опыте и описаниях опытов других людей. Исследование псилоцибина 2006 года, проведенное Джоном Хопкинсом достаточно ясно показывает, что эксперимент 1962 года (известный как Эксперимент великой пятницы) оказался верным в соотнесении психоактивных эффектов с «мистическим опытом». В богатой истории мистических опытов прослеживается следующая черта: воспринимая и переживая колоссальную силу процессов, внешних по отношению к нам, мы можем ощутить то, что исследователь Уолтер Панке (наряду с другими) описывал как «смерть Эго». Он писал:

«Во время мистического опыта, когда человек утрачивает индивидуальность и становится частью Реальности Большей-чем‑Я, парадоксальным образом нечто от «Я» сохраняется для записи опыта в памяти. Одним из величайших страхов перед человеческой смертью является то, что личностная индивидуальная экзистенция и память исчезает навсегда. Тем не менее, проходя через психологическую смерть Эго в мистическом опыте, личность сохраняет достаточную степень самосознания и, таким образом, хотя бы некоторая часть индивидуальной памяти не становится утерянной».

Если наш опыт испытывает сильное влияние языка, которым мы его описываем, мы можем переосмыслить фразу «смерть Эго» на том основании, что ее легко можно неправильно понять. Я считаю, что это может возыметь положительный эффект. То, что я называю «экоделическим опытом» больше говорит не об «утрате Я», а о «включении в экосистему». Это именно то, о чем писал Дарвин в конце «Происхождения видов», где он «созерцал» взаимосвязанность всех живых существ:

«Любопытно созерцать густо заросший берег, покрытый многочисленными, разнообразными растениями с поющими в кустах птицами, порхающими вокруг насекомыми, ползающими в сырой земле червями, и думать, что все эти прекрасно построенные формы, столь отличающиеся одна от другой и так сложно одна от другой зависящие, были созданы благодаря законам, еще и теперь действующим вокруг нас».

Как же Дарвин распознал эту взаимосвязанность? Это осознание не результат интеллектуальных калькуляций, а восприятия. И для того, чтобы воспринять это, он должен был пережить нечто вроде экологической контекстуализации своей собственной жизни. Он осознал не только то, что он был взаимосвязан со своей экосистемой (которая сама поистине «соткана» из этих взаимосвязанностей), но также масштаб его существа в сравнении с масштабами экосистемы. Большинство из нас ощущает это в те моменты, когда мы смотрим на чистое ночное небо с россыпью звезд, если нам повезло оказаться за пределами городской зоны со световым загрязнением.

Лучшей известной мне моделью для схематизации этих различий в масштабах между людьми и экосистемами является модель «континуума галлюцинации / перцепции» психолога Роланда Фишера. Фишер, изучавший эффекты псилоцибина (соединение, найденное в «галлюциногенных грибах», которое было использовано в вышеупомянутом Эксперименте великой пятницы), описывал континуум между галлюцинаторным и ординарным восприятием, который определяется сенсорно-моторным коэффициентом — коэффициентом между объемами сенсорной информации, которую мы получаем, и нашей способностью физически на нее отвечать или проверять ее. Когда сенсорный поток увеличивается, а соответствующего увеличения в моторике не наблюдается, то в результате возникает галлюцинация. Следует заметить, что в понимании Фишера галлюцинация является «реальным» восприятием наших нарушений в ординарных моделирующих тактиках. Это интересным образом резонирует с теорией возвышенного у Иммануила Канта. В «смерти Эго» мы можем наблюдать переживание этого несовпадения между сенсорным потоком и нашей способностью организовывать его. Возможно, именно поэтому реальность асимптотически приближается к психоделической картине мира— сознание меняется в ответ на значительное увеличение информации. И это изменение в качестве приводит к тому же осознанию масштабов, что и при психоделическом «включении».

Разумеется, требуются дополнительные исследования.

Джейсон: Бакминстер Фуллер говорил о людях, как о «структурах, образующих единство», Рэй Курцвейл говорит, что мы суть «информационные структуры». Новая книга Джеймса Глика «Информация» утверждает, что «информация, возможно, первична по отношению к материи».

Как вы можете это прокомментировать? И если мы на самом деле комплексные структуры, то как мы можем преодолеть ограничения биологии и энтропии в целях нашего продолжительного существования?

Ричард: Прежде всего, важно помнить, что концептуальная и инструментальная история «информации» полна пробелов — мы постоянно недооцениваем сложность любой данной системы, способной к продуцированию осмысленных или полезных единиц информации. Андрей Колмогоров, Стивен Вольфрам и Джон фон Нейман независимо друг от друга пришли к заключению об осмысленности информации только в том случае, когда она «обрабатывается» (run). Невозможно предсказать результат многих даже простых программ, минуя их запуск. Таким образом, заявляя, что «информация, возможно, первична по отношению к материи», мы должны помнить, что «информация» не означает «свободу от материальных ограничений». Термодинамика, включая энтропию, остается.

Молекулярный и информатический редукционизм, который выражается в убеждении в том, что наилучшим образом понять природу биологических систем мы можем путем их дробления на мельчайшие значимые части (например, ДНК) — является эффективной моделью, которая позволяет нам работать с биологическими системами таким образом, который был недоступен ранее. Эдуардо Кац в сотрудничестве с французским ученым создал биолюминисцентного кролика. Это что-то новое. Но иногда это настолько нас захватывает, что мы забываем об ограничениях. История проекта по расшифровке генома человека хорошо это иллюстрирует. Он оказался не просто возможным ключом к бессмертию, как о нем многие думали.

В этом смысле биология не есть ограничение, которое должно быть «преодолено» (как говорит Курцвейл), а посредник для изысканий, чьи ограничения потрясающе интересны. На этом масштабе экосистем, «смерть» является не «ограничением», но атрибутом чрезвычайно динамической интерактивной системы. Смерть есть атрибут жизни. Рассмотрение биологии как «ограничения» может стать препятствием к бытию здоровых и благоденствующих существ.

Учитывая сказанное, рассмотрение наших характеристик через призму «информационных структур» может возыметь колоссальный эффект, и я работаю с этим как на уровне сознания, так и на уровне жизни. Определение людей как «динамических структур многоуровневой, взаимосвязанной и самоизменяющейся информации» имеет ровно такую же точность, как и определение нас как «ничтожных галдящих обезьян, которые думают, что видят бога». Но, полагаю, эффект от первого будет куда более положительным. Важный акцент на самих «структурах», а не на их составных частях может быть найден в цитате Карла Сагана:

«Великолепие живого существа заключается не в атомах, из которых оно состоит, а в том, каким образом они объединяются».

Джейсон: Ричард Докинз в 1986 году написал следующее:

«То, что содержит нутро каждого живого существа — это не огонь, теплое дыхание или «искра жизни», а информация, слова, инструкции, […] если вы хотите понять жизнь», пишет Докинз, «то думайте не о перетекающих и пульсирующих веществах и жидкостях, а об информационных технологиях».

Как вы можете объяснить взаимоотношения между информационными технологиями и реальностью физического мира?

Ричард: Повторюсь, информация материальна. Мы можем рассматривать информационную последовательность как абстракцию и извлекать ее из привычного контекста. К примеру, когда мы цитируем кого-то или вживляем ген медузы кролику, заставляя последнего светиться. Мы можем сжимать информацию, сокращая объем ресурсов, необходимый для ее хранения или обработки. Но «информации, словам и инструкциям» необходим материальный субстрат для того, чтобы быть этими самыми «информацией, словами и инструкциями». Физик Рольф Ландауэр еще в 1960-ых годах показал, что даже процесс стирания информации материален. Собственно говоря, я полагаю, что о пульсирующих веществах и жидкостях, слизевиках и бактериях, питающихся отходами, важно помнить в процессе «понимания» того, что такое жизнь. Я считаю, что этот тезис Докинза ошибочен — он говорит не о «понимании», а о «моделировании» жизни. Эрвин Шредингер, автор идеи о генетическом коде и зачинатель «информатической» традиции в биологии, которого упоминает Докинз, хорошо это понимал и настаивал на важности опыта от первого лица в процессе понимания.

Я нахожу эти метафоры полезными, осознавая, что они только ими и являются. Прослеживается длинная история в попытках отождествления слов и действий. Опять же, несмотря на возможное несогласие Докинза, слова Иоанна Богослова имеют общие моменты с его позицией: «В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог». Это способ работы с возможностями языка в деле осуществления некоторого феномена. Думается обратное только потому, что мы привыкли воспринимать язык как «всего лишь набор слов», постоянно забывая о том, что слова суть воплощение материальной системы, и что они могут вызывать эффекты, выходящие за пределы физических условий их артикуляции. Слова «я тебя люблю» в состоянии вызвать колоссальные последствия, несопоставимые с количеством энергии, необходимой для их произнесения. Наш опыт чрезвычайно зависим от языка, которым мы его описываем.

Джейсон: Давайте обратимся к мицелиальному архетипу. Миколог Пол Стаметс сравнивает грибной мицелий с глобальными системами обмена информацией, такими как интернет, с нейронами в мозге, имеющими сетевую структуру, и с компьютерной моделью распределения темной материи во вселенной. Все эти примеры имеют схожую взаимосвязанную комплексную архитектуру. Какова природа этой связи? Что за общий паттерн здесь прослеживается?

Ричард: Прежде всего, я бы хотел отметить, что Пол Стаметс — гений, и мы должны внимательно прислушиваться к его миропониманию и учиться ему. Наряду с Линн Маргулис и Дорионом Саганом, чьи наработки я широко использую в своей книге (и не только в ней), Стаметс говорит о важности миропонимания и действия в контексте единой взаимосвязанной системы всех форм жизни. Эта перемена во взгляде на мир сравнима с коперниканским переворотом, когда была доказана ошибочность геоцентрической модели космоса. Это изменение навстречу взаимосвязанности мира и соответствующему сетевому мышлению. Мне нравится, как ваши слова резонируют с понятием «соединительной структуры» Грегори Бейтсона, потому что Бейтсон (чей отец Уильям Бейтсон был одним из основателей современной генетики) постоянно указывал на необходимость развития путей к восприятию целого. «Мицелиальный архетип», как вы его называете, это надежный и вдохновляющий способ обращения к целому. То, что мы зовем грибами, на самом деле является плодоносными образованиями, имеющими обширную сеть перекрестных соединений.

«Мох», что может быть обнаружен в открытой банке томатной пасты в вашем холодильнике — мицелий. Таким образом, даже открывание холодильника может напомнить нам о том, что воспринимаемая нами реальность на самом деле неполна и поверхностна — нам предоставлена лишь часть целого, хоть и важная для нашего мировосприятия. Этот «мох» может напомнить нам о том, что:

(1) или наружность и реальность не являются одной и той же вещью;

(2) или же, что за наружностью скрывается обширная сеть взаимосвязей, образующих целое.

Так, мы напоминаем себе о том, кто и что мы есть на самом деле.

Говоря «архетип», вы, конечно, цитируете психолога Карла Юнга, который рассматривал архетипы как психические шаблоны и способы формирования мировой истории. Существует множество архетипов — Герой, Мать, Трикстер, Мудрец. Они обладают большой силой, потому что помогают упорядочить хаотичность мира — это и их достоинство и недостаток одновременно. Недостаток это потому, что осуществляя свою деятельность внутри архетипа большую часть времени мы не осознаем этого, а, следовательно, не знаем, что мы можем его изменять. Мы можем экспериментировать с иным архетипом — представляя, к примеру, себе мир глазами организма возрастом 2400 лет, который практически незаметен для видов с короткой продолжительностью жизни, и который начинает осознавать свою ответственность за изменения планеты. Этот архетип невероятно эффективен, и в «Аптеке Дарвина» я стараюсь предложить способ работы, как с идеей растительной планеты, так и с мицелиальным архетипом. Важный момент в рассмотрении мицелиального архетипа как свойственного человечеству заключен в его «распределенности» — он функционирует не за счет централизованного контроля, а перекрестных соединений, «распределенных» в пространстве. В одно и то же время мы оказываемся индивидуализированы и взаимосвязаны — мы переживаем мир как индивидуумы, и наша задача состоит в раскрытии нашей природы на более крупном масштабе реальности тесной (dense) экологической взаимосвязанности. В своей книге я ссылаюсь на «тат твам аси» из упанишад как пример понимания способа бытия одновременно и как индивидуума, и как части целого.

Джейсон: Вы говорили об экстатичности языка и той роли в построении реальности, которую имеют символические установки. Этот взгляд резонирует с некоторыми идеями Теренса Маккены касательно языка, который называл его «экстатичной сигнификацией» и добавлял, что «вдохновленному кажется, будто само существование говорит через него».

Можете развить эту мысль? Каким образом язык строит реальность?

Ричард: Теренс Маккена являлся представителем шаманской традиции поэтов, которая берет свое начало как минимум с Эмпедокла и которая широко распространена по всей планете. Он имеет точки пересечения с Уолтом Уитменом, когда тот утверждает эротический аспект как часть просвещения. Он был словно Ральф Эмерсон, также выступающий перед внемлющей аудиторией с лекцией, но переосмысленный рейв культурой. Лири и Маккена были схожи с ирландскими поэтами. Творчество Маккены резонирует с творчеством Генри Манна, который в свою очередь имеет много общего с Марией Сабиной, чье пение и поэтика указывает на ее самовыражение как мифологической рассказчицы и поэтессы, что сдерживает Геру, дабы Зевс мог общаться с нимфами. Где бы мы ни посмотрели, мы обнаруживаем аллегории на роль полового отбора в эволюции поэтического языка!

Теренс Маккена выражает суть элоквенции, что помогает нам понять наши новые грани технологической реальности (такие как виртуальная реальность, фрактальный взгляд на природу, глубинная экология) и состояния сознания, которые могут сопутствовать им. Мерлин Дональд пишет об эффектах, оказываемых «внешними символическими хранилищами» на человеческую культуру. Будучи бывшим студентом Маршалла Маклюэна, Дональд развивал мысль Платона о том, как письмо меняет наш способ мысли и, следовательно, то, кем мы являемся. Человеческая культура переживает фантастический «кризис реальности», который заключается в осознании той созидательной роли, которую мы играем в природе. Наша роль в глобальном изменении климата, не говоря уже про сокращение нами биоразнообразия, является «теневой» стороной процесса все возрастающей степени осознания фундаментальной творческой ответственности за наше индивидуальное и коллективное бытие.  И это бытие неотделимо от экосистем, в которые мы вовлечены. Это и есть реальность. При принятии того факта, что мы можем консолидироваться и фокусировать наше внимание на экосистемных кризисах, язык действительно может строить реальность. Мы получим то будущее, которое себе представим и не обязательно то, которое заслуживаем.

Джейсон: Роберт Антон Уилсон говорил о «туннелях реальности». Эти «конструкты» могут ограничивать наш взгляд на реальность и ее восприятие, они могут загнать нас в ловушку, подавить нас, поработить нас, сделать несчастными или освободить нас.

Как мы можем изменить наш туннель реальности? Возможно ли посредством языка и / или психоактивных веществ «перепрограммировать» его?

Ричард: Мы только и занимаемся тем, что программируем и репрограммируем наши туннели реальности! В самом деле, авария на АЭС Фукусима‑1 и ранее случившийся взрыв нефтяной платформы Deep­wa­ter Hori­zon послужили нам напоминанием о нашей глубокой взаимосвязанности на инфраструктурном уровне — технологии сейчас приобрели планетарный масштаб и то, что случается в одном месте, оказывает эффект на весь земной шар. Эти инфраструктуры — наши пищевые склады, энергосистемы, масс-медиа — функционируют благодаря сетям, протоколам, мировым стандартам, соглашениям, которые суть язык, программное обеспечение, изображения, базы данных и их мицелиальные сети. Историк Мишель Фуко говорил о них как о «дискурсах», но наша задача состоит в присоединении этих дискурсов к созданным нами сетям, с которыми они переплетены, и глобализация сыграла важную роль в этом синтезе дискурсов по всей планете. Мы обнаруживаем вирус Эбола в штате Виргиния, а Star­bucks открывают в Гонконге.

Безусловно, эта взаимосвязь существует уже продолжительное время — доктрина Взаимного гарантированного уничтожения имела планетарный масштаб и нуждалась в объединении коммуникационных и регулирующих структур. К примеру, подводные лодки, оснащенные баллистическими ракетами Трайдент, которые находились под арктическими льдами, привели в итоге к созданию гражданской политической структуры, о которой нас предупреждал Дуайт Эйзенхауэр: военно-промышленного комплекса. Лунные миссии также наглядно демонстрируют этот принцип — мы помним, что говорилось и что делалось в те времена, и то, что говорилось, на некоторое время, как мне кажется, инспирировало чувство поистине фундаментальной планетарной перспективы.

Таким образом, если мы воспринимаем слова лишь как средства описания реальности, а не как часть ее инфраструктуры, то мы упускаем из виду то, что многообразные лингвистические структуры играют роль катализаторов для различных реальностей. Я называю их «языковыми программами» (rhetor­i­cal soft­wares). Я использовал это понятие уже в своих первых двух книгах, когда еще не был должным образом знаком с работами Роберта Антона Уилсона и Альфреда Коржибски.

Первичным уровнем нашего туннеля реальности является имплицитное ощущение  собственного «Я» — единственной эмпирической реальности, переживаемой каждым из нас — то, что можно назвать субъективным опытом. Роберт Антон Уилсон был выдающимся аналитиком того, как опыт оформляется языком, используемым для его описания. Одним из моих любимых примеров из его работ является наблюдение того, что в английском языке  слово «реальность» это существительное, и, как следствие, мы начинаем воспринимать ее как «вещь», в то время как в действительности реальность и космос также отлично представляются как действие — динамическое развертывание, продолжающееся 13.7 миллиардов лет. Это достаточно серьезное несоответствие между языком и реальностью, которое может дать нам представление о ней, как о чем-то инертном, мертвом, безжизненном, «окаменелом» и, таким образом, неизменном. Экспериментируя с тем, что Уилсон называл, вслед за ученым Джоном Каннингемом Лилли, «метапрограммами», мы можем изменять карты, строящие реальность, которую мы населяем. Как представляется, экоделики помогают выстраивать нам собственное «Я» с учетом, а не игнорированием, масштаба нашей экосистемной взаимосвязанности (того, что Уолтер Панке называл Реальностью Большей-чем‑Я). Я должен добавить, что я пишу об этом также потому, что это было нечто наблюдаемым в моем собственном опыте. Когда книга пошла в печать, я узнал, что Арне Нэсс, основатель глубинной экологии, имел опыты с ЛСД, глубоко на него повлиявшие. Говард Одум, еще один эколог, пытался метапрограммировать нас в динамическом и взаимосвязанном экологическом контексте при помощи разработанным им «языка энергетических цепей».

Джейсон: Фильм «Начало» (В оригинале «Incep­tion». Данное слово не имеет прямого эквивалента в русском языке, посему далее в переводе будет употребляться неологизм «инцепция», смысл которого можно описать как «изменение во внутреннем плане существования, которое оказывает влияние на внешний мир» — прим. пер.) исследовал представление о том, что наш внутренний мир может быть ярким опытным измерением и то, что получив над ним контроль, мы можем изменить нашу реальность. Что вы можете сказать об этом?

Ричард: Вся умозрительная традиция цивилизации утверждает динамическую природу сознания. «Внутреннее» и «внешнее» суть модели аспектов реальности — слова, рисующие несовершенную карту мира. Наш «внутренний мир», субъективный опыт, есть все, что мы когда-либо испытаем, так что изменив его, мы, очевидно, увидим изменения в том, что мы зовем «внешней» реальностью, которая является частью «внутренней» и неотделима от нее. Одной из тех символических карт, с которыми нам стоит экспериментировать, по моему мнению, является карта «внутреннего» и «внешнего» — именно поэтому один из моих псевдонимов носит имя «Мебиус». Лента Мебиуса ясно дает понять, что «внутреннее»  и «внешнее» суть ярлыки. По мере движения вашего пальца по ленте Мёбиуса, «внутреннее» становится «внешним», а «внешнее» «внутренним».

Джейсон: Можем ли мы наши инцепции распространить в окружающий мир?

Ричард: Только этим мы и занимаемся. И, важно добавить, что таким же образом поступает вся остальная экосистема. Бактерия, имеющая чувство кворума, начинает светиться и это побуждает другие бактерии делать то же самое — таким образом, их внутренние изменения распространяются на окружающий мир. Благодаря работам таких ученых как Энтони Тревавас, мы знаем, что растения, имеющие механизм сообщающего поведения, посылают сообщения другим видам и даже таксономическим царствам: некоторые орхидеи имитируют внешний вид и запах самок ос, привлекая самцов, а клетки корней прокладывают наиболее удачный для корней путь через почву.  Всеобъемлющий цветущий паноптикум жизни распространяет себя в мир, сообщаясь, информируясь, нанося карты на реальность. Этимология слова «incep­tion» — «зачинать, приниматься за что-либо». Наши модели и схемы суть представляемые (imag­ined) схватывания динамической реальности.

Джейсон: Какого рода связь прослеживается между психоделиками и информационными технологиями? Как мобильные устройства, компьютеры и интернет соотносятся с ЛСД?

Ричард: Моя книга является частью трилогии, посвященной истории информации в науках о жизни. Итак: психоделики и биология. Оказывается, что молекулярная биология и психоделики являются важными контекстами друг для друга. Впервые я начал замечать это, когда обнаружил, что многие из тех людей, что принимали ЛСД, описывали этот опыт языком молекулярной биологии. Когда же я узнал, что психоделический опыт крайне чувствителен к «сету и сеттингу», умственному настрою и контексту их использования, мне захотелось выяснить каким образом этот язык молекулярной биологии выражался (effect­ing) в опытах людей. Другими словами, как язык оказывал влияние на нечто, по идее обусловленное химией?

Исследуя язык на тысячах страниц, я обнаружил, что дискурс и психоделиков, и молекулярной биологии является частью «информатического видения», которое изменило науки о жизни и мир в целом, и я выявил схожие языковые паттерны в работах Тимоти Лири, Гарвардского психолога, и Фрэнсиса Крика, который в 1954 году вместе с Джеймсом Уотсоном и Морисом Уилкинсом заработал Нобелевскую премию за открытие структуры ДНК. Таким образом, в 2002 году я опубликовал статью, описывающую общий «язык информации», на котором изъяснялись Лири и Крик. Я не имел ни малейшего понятия о том, что Крик употреблял ЛСД по всей видимости в тот момент, когда он работал над исследованием структуры ДНК. Этот факт ошеломил меня, когда я узнал о нем в 2004 году. Словно я увидел нечто между строк в работах Крика, что дало мне уверенность в написании остальной части книги об обратной связи между психоделиками и миром, который мы населяем.

В моей работе также много говорится о роли ЛСД в изобретении ПЦР (полимеразной цепной реакции). Кэри Муллис, который был награжден Нобелевской премией за изобретение этого метода копирования последовательностей ДНК, открыто заявлял о важности той роли, которую ЛСД сыграло в процессе изобретения. Четвертая глава книги рассматривает использование ЛСД в исследованиях 1960-ых годов по «творческому решению проблем». Эти исследования сейчас сложно представить, так как уже 39 лет ведется Война с наркотиками, которую мы все же в силах прекратить. В них говорилось о том, что при ответственном использовании психоделиков, они могут быть частью эффективного обучения того, как распознавать различия между словами и вещами, картами и территориями. В краткой форме, данные исследования говорили о том, что психоделики полезны для осознания как ограниченности слов, так и их силы, что может быть вызвано лингвистическими петлями с обратной связью между языком и психоделическими опытами, которые никогда не могут быть удовлетворительно описаны вербально. У Кэри Муллиса была иная концепция информации, отличная от господствующей в молекулярной биологии — прагматический подход, нацеленный на то, что вы можете делать со словами, а не на то, что они означают. Муллис представлял информацию как «алгоритмы» — рецептуры кода, в то время как основной взгляд имплицитно воспринимал ее семантически, то есть как «слова со значениями».

Теперь о мобильных устройствах, интернете и прочем. В некоторых случаях имеются прямые взаимосвязи. Возможно, Билл Джой невероятно точно выразился, когда сказал, что имеется причина, почему ЛСД и Unix оба родом из Беркли. Книга Джона Маркоффа «Что сказал сонливый человек», вышедшая после моей публикации о Кэри Муллисе и во время моей работы над книгой, стала настоящим подтверждением многого из моей концептуальной мировоззренческой модели того, что происходит в мире, которая заключается в следующем: половой отбор это удачный способ моделирования эволюции информационных технологий. Которые суть биолюминесценция — самая распространенная коммуникативная стратегия на планете — стрекотание насекомых, пение птиц, перья павлинов, китовые песни, людская речь, интернет. Все это приемы создания, изменения и анализа информации. Я разделяю уточнение Джеффри Миллера касательно Дарвиновского аргумента, заключающееся в том, что язык и разум суть признаки, появившиеся в результате полового отбора, которые появились не просто в целях выживания или биологической реакции на естественный отбор, а из-за своей привлекательности. Лири говорил: «Интеллект это величайший афродизиак». Я предлагаю гипотезу о том, что психоделики вошли в человеческий инструментарий в качестве «усилителей элоквенции» — как средства и техники увеличения эффективности языка для построения реальности — как языковые паттерны (и другие атрибуты сета и сеттинга), в буквальном смысле вызывающие различные виды опыта. Информатическая революция заключается в применении этой способности создания реальности при помощи различных «кодов» к машинному интерфейсу. Вероятно именно поэтому такие люди как Митч Капор (первопроходец  в области электронных таблиц), Стюарт Бранд (основатель сетевого сообщества пред-интернетовской эпохи под названием The Well) и Боб Уоллес (один из создателей Microsoft и ранний сторонник компьютерного программного обеспечения, доступного для использования, копирования и распространения всем желающим) были или являются психонавтами.

Джейсон: Антрополог Эмбер Кейс писала о техно-социальных кротовых норах, мгновенной компрессии времени и пространства, имеющей место всякий раз, когда мы совершаем телефонный звонок. Как вы можете прокомментировать данное явление, являющееся возможным благодаря инженерной «магии» технологий?

Ричард: Любопытно то, какую роль играет телефонный звонок в качестве примера из истории наших попыток осознания следствий информационных технологий. Уильям Гибсон дал знаменитое определение киберпространству, описав его как то место, где совершается телефонный звонок. Термин «киберпространство» является неологизмом, введенным Гибсоном, что также служит хорошим примером инцепции. Авиталь Ронелл предприняла попытку интерпретации истории философии сообразно «телефонной логике». Когда я был ребенком, мой отец однажды бросил свой телефон в атлантический океан — в этом выразилось его отношение к магии технологий, по крайней мере, в этот момент злости. Магия компрессии имеет не только положительные следствия — мой отец постоянно принимал звонки во время рабочего дня и по приходу домой он просто хотел заставить телефон молчать. Единственным известным ему способом выключить его было вырвать его из стены и выбросить в океан, так как тогда не было модульных штекеров, и провод просто тянулся из стены.

Таким образом, здесь наблюдается нечто большее, чем компрессия: Жиль Делез и Феликс Гваттари, наряду с Пьером Леви, который разделял их воззрение, называли это «детерриториализацией». Различия между «здесь» и «там» постоянно переосмысливаются по мере развития наших технологий интеракции. Глобализация предстает коллективным результатом детерриториализаций и ретерриториализаций.

Пример с кротовыми норами поучителен: те силы, что позволяют подобному коллапсу пространства и времени происходить, вполне вероятно могут разбить нас на осколки. Давление, деформации и компрессия времени и пространства, вызываемые детерриториализацией в том смысле, в котором они имели место быть в революциях Wik­ileaks предоставляют перспективу как для развития децентрализованной распределенной власти, так и невыносимого хаоса событий (tur­bu­lence). Гипотеза путешествий во времени через кротовые норы, к слову, также является примером инцепции — Карл Саган был в поисках адекватного способа перемещения его вымышленной цивилизации пришельцев в своем романе «Контакт». Для решения этой проблемы он связался с физиком Кипом Стивеном Торном и тот предложил эту идею.

Джейсон: Фильм «Ванильное небо» развивал идею о научно-разработанных «осознанных сновидениях», в которых мы можем жить вечно и где видимый мир расширяется при помощи наших воспоминаний и

«создается в каждый новый момент, который может быть наполнен романтическим забвением летнего дня или чувством, испытываемым после просмотра великолепного фильма или прослушивания любимой песни».

Можем ли мы скульптурировать «реальную» реальность также, как если бы она являлась «осознанным сновидением»?

Ричард: Некоторые традиции расценивают реальность как осознанное сновидение. Алмазная сутра говорит нам, что если мы хотим быть просветленными, то мы должны рассматривать реальность как «фантом, каплю росы и пузырь». Это, разумеется, не означает, что реальности не существует. Утверждается лишь то, что видимый мир не более устойчив, чем сон, и то, что мы зовем «реальностью» является нашей картой реальности. Когда мы пробуждаемся, сон, который казался нам столь убедительным, предстает именно тем, чем он является: сном, и ничем большим. Сны не являются иллюзиями — они суть реальные информационные структуры. Просто они не являются тем, чем мы привыкли их представлять. То же самое справедливо и для «обычной» реальности. Осознанные сновидение практиковались различными традициями на протяжении длительного времени — мы, без сомнений, можем изобрести новые пути для реализации такого рода практик. В то же время, следуя практике осознания и действия по преодолению наших несовершенных карт реальности, мы, возможно, обретем дополнительную творческую свободу в манифестации наших намерений по отношению к реальности.

Джейсон: Паола Антонелли, куратор отдела дизайна и архитектуры Нью-Йоркского музея современно искусства, писала о концепте Exis­tenz Max­i­mum, о способности портативных музыкальных плееров создавать «индивидуализированные реальности», саундтрек собственной жизни. Эта возможность выступить в роли творца звучит воодушевляюще. Как вы можете это прокомментировать? Каким образом технологии помогают нам проектировать каждый аспект как внешней, так и внутренней, субъективной реальности?  

Ричард: В Упанишадах и Евангелии от Луки говорится о «включении внутренного Творца». В первом случае это встречается в «тат твам аси», где говорится о взаимосвязи человека со всем сущим, во втором — говорится о важности поиска Царства Божия не вокруг себя, а «внутри». Таким образом, если это звучит как «выступить в роли творца», то это не более чем результат многовековой и устойчивой традиции. Лично я нахожу понятие «индивидуализированной реальности» излишним, так как мы постоянно действуем внутри неповторимых программ и метапрограмм.

Нам необходимо сосредоточиться на следующем: в каком аспекте нашего существования мы желаем реализовать эту творческую способность? Индивидуализированные реальности могут быть полезными для корпораций, владеющих сырьем, или же для осознания планетарного единства, или для чего-то, располагающегося между этими двумя вариантами. Это всегда является творческой дилеммой для человека, желающего преобразовывать реальность, как только он узнает, как это делать.

Джейсон: В Imag­i­nary Foun­da­tion утверждают, что «понимать — значит  осознавать взаимосвязи». Некоторые сторонники психоделической терапии говорят о том, что определенные вещества усиливают нашу способность этого осознания. Они помогают нам «видеть больше». Пониманию чего именно они способствуют?

Ричард: Понимания! Одной из самых интересных вещей, обнаруженных мной во время моего исследования было доказательство того, что психонавты лучше справляются с тестом замаскированных фигур Уиткина, который является предполагаемым средством измерения способности индивида «различать простую геометрическую фигуру, замаскированную в сложной цветной фигуре». Когда мы видим часть внутри некоторого целого, мы тут же получаем контекст и понимание.

Джейсон: Работа, в которой говорится о психоделиках как о катализаторах прорывных изобретений в кремниевой долине утверждается следующее:

«Люди задействуют эти когнитивные катализаторы, реконфигурируют свое мышление и выносят из этого опыта поистине глубокие идеи о взаимосвязанности, которые выбиваются из линейного порядка рассуждений. Эти прозрения в восприятии целостных образов и фактуальных созвездий соединяют воедино раздробленности и рождают новую прототипичную идею о всеединстве».

Это перекликается с тем, что многие интеллектуалы твердят уже целую вечность. Вы пишете, что

«каннабис это ассассин референции, производящий эффект бабочки в наших мыслях. Марихуана индуцирует паратаксис, при котором предложения резонируют с друг другом».

Шарль Бодлер также писал о каннабисе как о веществе, рождающем искусственный рай мысли:

«Иногда люди, совершенно неспособные к игре слов, импровизируют бесконечные вереницы каламбуров, сочетаний идей, совершенно невероятных, способных поставить в тупик самых искушенных знатоков этого искусства. …  Все философские проблемы решены. Всякое противоречие разрешилось. Человек сделался богом».

Антрополог Генри Манн писал следующее:

«Одурманенный грибами испытывает экспрессивную беглость, непринужденность и сообразительность, и в изумлении взрывается речами. Временами слова захватывают разум одно за другим без утомительного поиска: этот феномен похож на автоматическое проговаривание сюрреалистов, за исключением того, что здесь поток сознания вместо разъединенности обретает когерентность и предстает в рассудительной цепочке смыслов. Спонтанность, которую высвобождают грибы, является не толькоперцептивной, но также лингвистической. Непринужденность речи, пламенность и прозрачность дискурса поражает. […] Вдохновленному кажется, будто само существование говорит через него».

Можете ли вы объяснить, как определенные экоделики (включая марихуану) могут содействовать нам в реконфигурировании нашего мышления, приводя к творческим прорывам и интеллектуальному катарсису? Как получается, что это «одурманивание» может в определенных условиях действительно улучшить познавательные и творческие способности и тем самым внести вклад в коллективное сознание нашего вида? 

Ричард: Я бы вновь тут указал на понятие «смерти Эго» Уолтера Панке. Это, в сущности, опыт, при котором наши карты реальности дестабилизируются. Переживая это разрушение ординарной картины мира — когда, например, такой нерелигиозный в прошлом человек как я, испытывает сильное ощущение священности происходящего— мы начинаем смотреть на мир без наших привычных фильтров. Становится просто невозможно придерживаться старых карт во время опыта, так что мы непроизвольно видим реальность в ином свете. Это очень похоже на изнуряющую буддистскую практику лингвистической референции через ритуальное пение или коаны — во время которой мы вдруг начинаем видеть те аспекты бытия, которые не поддаются вербализации. Рамана Махарши говорил, что «в безмолвии Эго мы обнаруживаем реальность — реальность это разрушение Эго». Олдос Хаксли, будучи невероятно искусным и выразительным писателем с удивительной широтой и глубиной взглядов, ссылался на цитату Уильяма Блейка, когда пытался характеризовать свой опыт: «Двери восприятия теперь очищены». Это поразительный акт, если подумать: Хаксли, оказавшийся перед лицом невыразимого великолепия своего мескалинового опыта, находит эквивалент своим собственным словам! Хаксли также отмечал, что психоделики временно избавляют от «удушающих объятий Эго», подразумевая, что во время такого опыта мы воспринимаем мир вне устоявшихся фильтров индивидуального Я.

Разумеется, разрушение нашей картины мира может быть как болезненным, так и освобождающим, и именно поэтому крайне важно обратить внимание на то, в каких условиях людям следует употреблять экоделики (в число которых входит каннабис). Прежде всего, контекст употребления не должен быть криминализован — представьте какой эффект окажет эта смена «программы». Сегодня, когда медицинская марихуана к счастью легально распространяется в США и многих других странах, мы должны помнить о важности контекста ее употребления: пациентам стоит думать о самых благотворных контекстах во время приема этого лекарства. И если вы с осторожностью взгляните на исследования таких первопроходцев как Мирон Столяров и Уиллис Харман, о которых я говорю в своей книге, вы увидите, сколь предельная осторожность имела место быть при создании лучших контекстов для их исследований.

Испытуемым, к примеру, говорили не думать о личных проблемах, а всецело сконцентрироваться на непосредственном опыте и окружении, и, удивительным образом, это сработало. Это невероятно чувствительные технологии и нам действительно нужно проводить дополнительные исследования для нахождения наилучших условий их применения. Это включает в себя не только изучение химического принципа действия, но также комплексных опытов, переживаемых людьми во время их приема. Первым шагом навстречу этому будет согласие с тем, что экоделики являются и всегда являлись неотъемлемым элементом культуры для некоторой части популяции нашего вида.

Джейсон: Что вы можете сказать о гипотезе, выдвинутой Теренсом Маккеной, которая заключается в том, что саморефлексивное сознание было порождено психоактивными веществами?

Ричард: Я рассматриваю ее как хороший катализатор для дискуссий о ко-эволюции разума. Некоторых людей выводит из себя концепция того, что нечто в нашей диете, а не, скажем, в ДНК, послужило толчком к рождению сознания. Таким образом, данная тема указывает на наше разлучение с экосистемой, в колыбели которой мы лишь недавно и развились. Разумеется, эта гипотеза созвучна с миропониманием любого человека, который имел психоделический опыт, именно из-за чувствительности к языковым условиям, о которых я говорил выше: мы можем осознавать ту творческую роль, которую язык играет в нашем опыте, испытывая восхищение силой языка. И в этот момент времени мы воспринимаем себя словно одним из тех приматов, что употребляли вещества и имели неожиданные прозрения. Эта гипотеза, наряду с моей (экоделическая гипотеза) может быть подтверждена (отчасти) через опыт от первого лица. Одной из тех вещей, что я планирую заняться, является накопление примеров людей, которые приходят к этой теории независимо друг от друга. К примеру, поэт-битник Грегори Корсо в 1970-ых рассматривал семена утреннего сияния, как точку отправления для человеческого сознания, что, хотя, могло быть его переосмыслением идей Маккены.

Было проведено также очень тщательное исследование практик приема психоделиков в животном мире такими учеными как  Джорджио Саморини и Рональд Зигель, так что вопрос об экоделиках как о части культуры животных даже не является спорным. Мой аргумент в пользу того, что лучшей моделью для описания экоделических практик в человеческой культуре является представление их как «усилителей элоквенции» заключается в следующем — они могут оказывать любопытный непосредственный эффект на использование нашего языка, который схож с эффектом, оказываемым луком и стрелами на нашу способность запускать различные тела, который позволяет делать это с невиданной ранее точностью и быстротой. Подумайте о том, сколько людей пьет кофе во время процесса написания для его стимуляции. Таким образом, «Аптека Дарвина» говорит об экоделиках, как об отправной точке элоквенции — способности словесного выражения и фокусирования внимания на символических паттернах, создавая новые. Для «символических существ», которые привлекают партнера не за счет бодания (то, что Чарльз Дарвин называл «законом борьбы»), но через то, что он называл «особой прелестью» — будь то пение птиц, речь или поэзия — использование экоделиков может быть решающим фактором в оставлении потомства. Разум, осознание осознания, может быть эмерджентным феноменом, который появился за счет этого интенсивного соревнования в элоквенции. Разумеется, это лишь схематичное описание явления, которое гораздо более подробно освещается в книге. И нам необходимы дополнительные исследования.

Джейсон: Кевин Келли говорит о технологической эволюции как о результате динамического эволюционного развертывания Вселенной с момента Большого Взрыва. Он утверждает:

«Этот континуум, эта связь, уходящая к Большому Взрыву исамоорганизующимся системам, которые произвели на свет галактики, звезды и жизнь, на данный момент продуцирует технологию тем же самым образом. Потоки энергии в этих вещах удивительным образом становятся все более и более интенсивными (dense). Если вы возьмете количество энергии, проходящей через 1 грамм вещества за одну секунду в галактике, то увидите, что оно увеличивается при переходе к звезде и, затем, к жизни. Мы не осознаем этого. Мы думаем о Солнце, как о вместилище колоссального объема энергии. Хотя количество энергии, проходящее через 1 грамм за одну секунду жизнедеятельности подсолнечника, на самом деле гораздо больше, чем таковое в Солнце.  […] Животные, в свою очередь, потребляют гораздо больше энергии, чем растения, а реактивный двигатель — больше, чем животные. Из всех вещей, что нам известны по Вселенной, предметом с наибольшей концентрацией энергии является микропроцессор в вашем компьютере. Он пропускает через 1 грамм материи за одну секунду больше энергии, чем что-либо другое известное нам. По сути дела, если бы он работал чуть быстрее и пропускал через себя еще больше энергии, то расплавился бы или взорвался. Энергия в нем настолько огромна, что он постоянно функционирует на грани взрыва».

Как вы можете прокомментировать эти слова?

Ричард: Я полагаю, что мы чрезвычайно нуждаемся в схемах «континуальности». Мы можем представлять себе мир или “дискретно”, как нечто, составленное из частей, или «континуально», как единое целое. Обе этих модели оказывают сильнейшее влияние на нас и в некотором смысле являются истинными. Это не «релятивизм», а естественное следствие творческой свободы в выборе наших карт, которая, судя по всему, является характерным атрибутом сознания. Механистический взгляд на мир извлекает, разделяет и пересоединяет исходные материалы, работу и энергию таким образом, что они производят как поразительный порядок, так и беспорядок (энтропию). Посредством восприятия мира как дискретного (как то, отделяя одну секунду от другой) или однородного (когда отсутствует разделение между двумя секундами), мы видоизменили планету. Сознание, ведомое дискретными картами реальности, оказало конкретное геологическое влияние за ничтожный отрезок времени. Тем самым, мы трансформировали биосферу. Так что здесь вы можете убедиться, насколько действительна эта связь между сознанием, его картами и земным существованием. Именно поэтому Владимир Вернадский, геофизик, считал, что нам необходим новый термин для выражения сознания, действующего как геологическая сила. Он назвал это ноосферой.

Эти дискретные карты реальности настолько могущественны, что мы перестаем их воспринимать как карты. Если мир может быть разбит на части, что это только потому, что они образуют единство. Один из суфийских авторов говорил, что единство мира это и самый очевидный, и самый неявный факт. Он очевиден потому, что наши собственные жизни и мир, который мы населяем, существуют без наблюдаемых прерываний — ни мир, ни наши жизни не имеют четко определенных точек конца и начала. Это единство может быть неявным, потому что, в буквальном смысле слова, мы не воспринимаем его нашими органами чувств — это единство может быть «воспринято» лишь нашим разумом. Мы настолько самодостаточны как отдельные существа, что забываем в каком отношении находится часть по отношению к целому и наоборот. Мир это нечто большее, чем набор частей, и здесь можно процитировать Карла Сагана: «Великолепие живого существа заключается не в атомах, из которых оно состоит, а в том, каким образом они объединяются». Столь же прекрасна его следующая цитата: «Космос внутри нас. Мы сделаны из звездного вещества».

Вероятно именно поэтому модели, схожие с предложенной Кевином Келли, столь впечатляющи: они напоминают нам, что наличествует преемственность между Большим Взрывом и нами, что указывает на то, что мы являемся частью чего-то неизмеримо большего, прекрасного, сложного и непрерывного. Возможно, это то, что Чарльз Дарвин называл «величием». И когда мы открываем для себя это величие, то оно помогает нам мыслить и действовать в качестве геологической силы.

Я не уверен насчет того, что говорит Келли об энергии, так как мне нужно узнать контекст и источник его информации, но в рамках термодинамики его слова звучат правдоподобно. Мы представляем собой диссипативные структуры далекие от состояния равновесия, что означает наше соответствие законам термодинамики. Несмотря на то, что такие биологические системы как люди имеют высокую степень упорядоченности, и мы переносим этот порядок через наши карты на и в мир, мы производим больше энтропии, нежели мы бы не существовали вовсе. Живые системы, согласно парадигме эмерджентности, в рамках которой работают или работали Стэнли Салт, Род Свенсон, вышеупомянутые Линн Маргулис и Дорион Саган, Эрик Шнайдер, Джеймс Кей и другие, максимизируют энтропию, и вселенная находит все новые пути для диссипации все возрастающих объемов энергии. Упорядоченность — это средство диссипации энергии. Мы термодинамические существа, так что мы постоянно пребываем в поисках новых путей диссипации энергии в форме тепла и создании неопределенности (энтропии), и сознание помогает нам находить все новые подходы к этому. Сознание это высокоорганизованная попытка моделирования реальности, которая обнаруживает все большую неопределенность при ухождении в глубь веков, что нашло свое выражение в концепции Глубокого времени. Возможно, в этом смысле это перекликается вновь со словами Карла Сагана: «Мы — это способ, которым Космос познает себя». Это представление рисует потрясающую карту континуальности.

Мне нужно взглянуть на это внимательнее, но я не понимаю в работах Кевина Келли его постулирование разрыва между биологией и технологией. На мой взгляд, используемые нами карты заставили нас думать о технологии, как о нечто фундаментально отличном от биологии, но глобальная мицелиальная грибная сеть говорит об обратном. И наш текущий взгляд на технологию все интенсифицирует это чувство отделенности, несмотря на то, что мы становимся все более взаимосвязаны друг с другом через нее. Я предпочитаю концепцию ноосферы тому, что Келли называет Техниумом, потому что она учитывает способы взаимосвязи биологических существ друг с другом при помощи техносоциальных реальностей. Ноосфера рождается из биосферы.

Джейсон: Поговорим о концепции все возрастающей сложности. Несмотря на то, что во вселенной, где энтропия уничтожает все, находимся мы, авангард эволюции, берущий бразды правления в свои руки и увеличивающий эту эмерджентную сложность. Рэй Курцвейл говорит, что это делает нас «очень важными». Он пишет:

«В конце концов, оказывается, что центральной фигурой являемся мы сами. Наша способность создания моделей, виртуальных реальностей, в нашем мозге оказалась достаточной для того, чтобы положить начало иной форме эволюции: технологии. Это событие раскрыло нам наше упорство в ускорении темпа развития нашей цивилизации, которое началось с биологической эволюции. И которое продолжится, пока вся вселенная не окажется у нас на ладони».

Что вы думаете?

Ричард: Думаю, из моих ранее сказанных слов понятно, что я соглашаюсь здесь с Курцвейлом, и я предполагаю, что как раз таки по этой причине мы должны относиться к нашим моделям творчески, осторожно и изобретательно. Воспринимаем ли мы разрабатываемые нами технологии в контексте их влияния на планету как единое целое? Крайне редко, но именно это мы и пытаемся делать в Центре штата Пенсильвания по наноразработкам будущего, на который работают люди из научной, технологической, общественной сферы наряду с людьми с инженерным образованием. Когда мы разрабатываем технологии, к числу которых также можно отнести психоделики, потому что в современной культуре они воспринимаются именно как технологии, то мы должны осознавать их эффекты не только на индивидуальный план существования, но также на социально-экосистемный и планетарный. Если наше восприятие технологий основывается на точке зрения о том, что мы живем на мертвой планете, а многие ее именно такой и воспринимают (и если вы им возразите, то вас наделят целым спектром забавных ярлыков, будь то анимист, виталист, апологет разумной Земли и так далее), то в таком случае мы постепенно придем к этому состоянию. Однажды мы, конечно, осознаем свою ошибку, но хотелось бы надеяться, что до этого момента сознание научится оптимально взаимодействовать со своими моделями и картами и относиться к реальности с большей ответственностью. Касательно этого я являюсь оптимистом и полагаю, что понимание данных аспектов имеет место быть везде, где происходит коллективное осознание петлей с обратной связью, которые составляют нашу технологическую и биологическую эволюцию.

И вновь, я не знаю почему Курцвейл считает, что между технологической и биологической эволюцией есть разрыв — технология зависима от системы «влажных сетей», которая позволяет ей работать, в то время как наши влажные сети становятся все более взаимосвязанными с технологической инфраструктурой, что хорошо иллюстрирует авария на АЭС в Японии наряду с индивидуальной зависимостью каждого из нас от фармацевтики и электроэнергии, которые необходимы для продолжения нашей жизни. Мы сами по большей части состоим из микроорганизмов, и вспышка кишечной палочки в Европе является еще одним случаем, относящимся к рассматриваемому вопросу — наша биологическая реальность связана с технологической реальностью управления производственно-сбытовой цепью. Биологическая эволюция продолжается в технологической, которая появилась за счет моделей реальности, выкованных в кузнице сознания.

Джейсон: Эндрю Леонард дал этому прекрасное описание:

«Компьютеры, подобно психоделикам, суть инструменты для расширения сознания, открытий и личностных прозрений. И для всякого человека, испытавшего озарение во время приема веществ, может на самом деле открыться нечто вроде космической взаимосвязи: пустите ток по компьютеру, по беспроводной связи войдите в Интернет и ищите информацию о ваших мечтах через Google. Могущество и великолепие компьютерной вселенной, что сейчас существует, удивительным образом резонирует с дестабилизирующей, прозренческой силой психики».

Можете это прокомментировать?

Ричард: Альберт Хофманн волей случая открыл эффекты ЛСД-25 в 1943 году во время синтезирования ряда соединений для San­doz Phar­ma­ceu­ti­cals, что в городе Базель, Швейцария. Его описание опыта отлично вписывается в умозрительную мистическую традицию, даже несмотря на то, что Хоффман работал в современном технологическом контексте. Часть того сильного влияния, что оказало ЛСД на наши культуры, была без сомнений обязана тому факту, что ЛСД вышло из под пера современной химии с ее технологическими методами и контекстами. Эрик Дэвис говорит о «техногнозисе» — непрерывном кипении «магических» традиций в котле технологии. В то время как для многих технология означала «расколдовывание» мира, его рационализацию и превращение его умозрительного характера и всего сущего в Машину, здесь имел место быть мистический умозрительный опыт, проявляющий себя в окружении того, что социолог Макс Вебер называл «железной клеткой современности». Словно голос Геи раздался из технологизированного «Вавилона».

Ныне многие умозрители ищут пути выражения своего опыта через письмо — написаны тысячи страниц. По мере нашей возрастающей взаимосвязанности через информационные технологии, мы, вероятно, имеем возможность возродить этот завораживающий умозрительный опыт фундаментальной взаимосвязанности в ином масштабе и при помощи иных средств. Просто скажите «да» ноосфере!

Автор перевода — Марк Стрелецкий, руководитель мультимедийного контент-кластера World’s Eye

В