Копать-не перекопать («Крот» Ходоровски)

Алехандро Ходоровски, восьмидесяти­летний мексиканец-потомок еврейских эмигрантов из Одессы, – режиссер культо­вый во всех смыслах. Культовый, но, мягко говоря, не самый плодовитый в творческом плане, хотя бес­численные сыновья Ходоровски свидетель­ствуют, что с обычной плодовитостью у него все в порядке.

Шесть фильмов за сорок лет, все снятые еще до 1990 года – это было бы даже как-то возмутительно, если бы речь шла, ска­жем, о Кубрике или Дэвиде Линче.

Тем не менее, Ходоровски есть Ходоровски – один из немногих людей на планете, наряду со, скажем, Алистером Кроули и Мэйнардом Джеймсом Кинаном, он сумел успешно ре­ализовать программу «человека эпохи Воз­рождения». Ходоровски до сих пор пишет книги, создает комиксы, занимается мар­сельским Таро и проводит странного рода постъюнгианские психотренинги для всех желающих. В лучшие времена он еще играл в театре, занимался ЛСД-медитацией и сам писал музыку к своим лентам. Сосредото­чимся, впрочем, на фильмах, отборнейшем золоте живого классика наших дней.

Итак, шесть фильмов за сорок лет. Ме­нее чем мало.

Более того, даже в таком небогатом уло­ве наблюдается причудливый разнобой. Честно говоря, как-то неловко подыски­вать слова для описания мегаломанского проекта «Dune» (который издох еще до на­чала съемок), детского кино «Бивень» (ко­торое до того плохо, что, кажется, его кро­ме эстетов никто и не видел) или откровен­но коммерческой мелодрамы средней руки «Радужный Воришка» (с которой впослед­ствии скалькировал свои лучшие фильмы Эмир Кустурица – сравнить, к примеру, об­разы Димы из «РВ» и Чорного из «Андер­граунда»).

Всерьез можно рассматривать толь­ко трилогию индивидуации, «Крот»-«Священная гора»-«Святая кровь», за кото­рую, собственно, Ходоровски получил аб­солютно заслуженный статус гения, эмис­сара бога на земле etc. Пер­вый в цепочке фильм, «Крот»(«El Topo») и станет предметом нашего анализа.

«Крот» – кинодебют Ходо­ровски на большом экране. Вышедшая в 1968 году картина «Фандо и Лиз», творче­ская переработка сюрреалистической пье­сы Фернандо Арабаля, по сути, была все той же театральной постановкой, перене­сенной со сцены на скалистый пейзаж.

Но если следующая картина режиссера, «Священная гора»(1973), демонстрирует зрителю процесс Великого Делания прак­тически as it is (впрочем, учитывая проти­воречивую концовку, «Гору» можно запо­дозрить в надуманности и даже в разработ­ке «контринициатического» new age под­хода, что, однако, не является темой насто­ящего материала), то повествование «Кро­та» ведется в ключе символическом, нужда­ющемся в комментариях для среднего – и даже не очень зрителя.

Первая часть фильма, выдержанная в стилистике вестерна, открывается кадром Крота и его сына, которые едут на лошади. Вот оно – начало инициатического пути, когда тело и душа начинают смутно ощу­щать извечную раздельность друг друга, и в то же время неразрывную связь, когда бурные шумы непроработанной психики мешают и забивают канал, мешая расслы­шать единственно верный зов изнутри.

Крот наигрывает этот зов на флейте и сообщает сыну (телу), что он должен зако­пать свою первую игрушку и фотографию матери в песок. Для человека, хотя бы по­верхностно знакомого с психологией, не составит труда расшифровать, что скры­вается за эвфемизмом «первой игрушки», а также смысл самого ритуального отре­чения. Эдипов комплекс пройден, инфан­тильные фантазии позади, все еще ноют грустью, но уже безопасно, безвозвратно. Взросление человека начинается.

Путешествуя, всадники встречают без­жизненный город, все жители которого были убиты, как и их ручные животные. По­сле этапа разрыва с материнством неизбеж­но следует другой, более жестокий внешне, но, как ни странно, и более легкий – ниц­шеанский разрыв с фигурой отца, где про­сто нужно продемонстрировать достаточ­ную силу, заявить право. Убивая «злодеев», Крот обнаруживает, что все они подчиня­ются одному человеку –

Полковнику, ар­хетипу отца, который захватил маленький городок с монастырем по соседству и дер­жит его обитателей как заложников. Гру­бо говоря, это представление об устройстве мира незрелого, но чрезвычайно уже куда-то стремящегося юного сознания – отсю­да идея Иалдабаофа, которого надо повер­гнуть. Пройдя испытание с непременной кастрацией противника, Крот получает в награду женщину – обретение самостоя­тельности и начало интеграции Анимы, используя термины К.Г.Юнга. Здесь начи­нается первый этап серьезной духовной работы, который заключается в покорении четырех стихий («мастеров стрельбы») под управлением воли.

Тело временно предо­ставляется само себе – в фильме это переда­ча ребенка монахам, потом они встретятся вновь. Крот-дух же теперь поглощен своей задачей и взаимодействием с женщиной – Марой, которая подсказывает ему дальней­шие действия. При желании Мару можно истолковать как Шехину, первый проблеск Святого Ангела-Хранителя, или некой бо­жественной интуиции, не суть важно.

Первая дуэль – с человеком-воздухом, слепцом с женским голосом, которого охраняет безногий, несомый безруким. Он утверждает, что «не имеет защиты», и это определенно правда. Чудесный момент, как эту, так и все последующие дуэли Крот выигрывает сомнительным (с его точки зрения) способом, не будучи уверенным в результате, пока все уже не осталось поза­ди, что сходно с ощущениями от оккульт­ного продвижения.

Как только Крот убивает человека-Огня, возникает загадочная безымянная женщи­на, она дает Маре зеркало, к которому не­медленно оказывается прикованным ее внимание. Стрелок определенно злится от такого расклада и разбивает стекло. По­сле безуспешных попыток собрать зеркало, Мара повинуется, собирает осколки и отда­ет Кроту, тот кладет их в карман. Весь эпи­зод целиком более всего походит на успеш­ное покорение Йесод, сфиры иллюзий и отражений. Загадочная женщина – очевид­но Тень, опять же, в юнгианском смысле, необходимая и опасная.

Второй стрелок – человек-Земля (почему порядок прохождения стихий именно та­ков? Неизвестно, но ведь и сам опыт инди­видуации Крота уникален), черпающий, как один персонаж греческой мифологии, силу в своей Матери-Земле. Крот сразу же проигрывает ему в битве, после чего враг расслабляется и решает раскрыть ему тай­ну своей мощи – рассказывая, как он тре­нировал свои пальцы, ежедневно работая с углем и изготовляя объекты тонкой рабо­ты – странные пирамиды, похожие на кри­сталлические решетки. Затем звучит глав­ная его тайна – собственно, о любви и за­боте о Матери, в то время как Крот «нико­го не любит и живет, чтобы убивать дру­гих». Что ж – тем не менее, как раз по этой причине у человека-Земли никогда не бу­дет шанса стать Кротом и завершить свою инициацию.

Враг решает дать Кроту еще один шанс и, пока они расходятся, Крот незаметно по­мещает осколки того самого зеркала на зем­лю, Мать вручает ему револьвер, отступает назад, и кричит от боли. Позабыв обо всем, человек-Земля бросается на защиту своей кормилицы – и получает пулю в затылок.

Третий противник – человек-Огонь, жи­вущий на кроличьей ферме. Кролики на­чинают умирать, когда нога Крота ступает на эту землю. Враг необычен, он скорее со­ответствует толтекскому «пути-с-сердцем», чем традиционному пониманию сокруша­ющего огня-воина. В нем присутствует ин­тересная, почти самурайская обреченность вкупе с тонкой чувствительностью – так, например, они с Кротом некоторое время не говорят, а просто играют друг другу му­зыку, ведь «music can tell a per­son­’s char­ac­ter more than word». Стрелки соревнуются, по­ражая ворон – и человек-Огонь демонстри­рует Кроту, в чем его преимущество – пуля Крота разносит голову птицы, Огня – про­бивает сердце.

Однако оказывается, что сейчас комично обратная ситуация, если бы человек-Огонь выстрелил Кроту в голову, то, несомненно, прикончил бы его. Он стреляет по привыч­ке в сердце – а Крот поднимается, смеясь, ведь у него есть защита Земли, урок, полу­ченный от предыдущего дуэлянта. Воин Огня бьет лишь один раз, обычно убивая наверняка, и так как второй пули у него по­просту нет, Крот побеждает вновь.

На стадии Огня самоинициирую­щегося Крота вполне закономерно начи­нает «ломать», он сомневается в том, что и как делает, и стоит ли делать это вообще. В дань уважения мастеру он делает для него специфическую усыпальницу.

Последний противник Крота на этом этапе пути – человек-Вода, текучее незем­ное существо, носящее обноски, променяв­ший пистолет на сачок для бабочек. Крот пытается драться с ним на кулаках, но даже не может коснуться, он стреляет, но Вода ловит пули сачком и бросает обратно. Крот впадает в отчаяние от осознания того, что он проиграл, тогда мастер плачет и спра­шивает в сострадании у своего повержен­ного врага, неужели он действительно вос­принимает все это так серьезно? Он заби­ рает пистолет у Крота и убивает себя, де­монстрируя бессмысленность жизни. Его последнее слово «Ты проиграл!» – разно­сится в голове Крота эхом. Сознание того, что есть еще что-то, кроме его солярного, побеждающего метода действия.

Стремительно, ретроспективно Крот «пробегает» по всем уже посещенным ло­кациям, на самом деле, конечно, проно­сящимся перед его внутренним взором. Все изменилось. Могила человека-Огня превратилась в пламя, человека-Земли и его Матери – в пирамиду, могила слепца-Воздуха покрыта медом, в то время как мо­гила его двух слуг стала кустом. Крот ло­мает свой пистолет, отказываясь делать что бы то ни было, и это приближает его к по­следней конфронтации перед бездной.

Безымянная женщина-Тень стреляет в Крота НА МОСТУ, по его рукам и ногам, словно распиная его пулями. Разочарован­ная неудачей спутника, Мара предает его и также стреляет – затем обе женщины исче­зают вдвоем.

А Крот остается.

Символическое распятие на мосту после трансмутации результата покорения четы­рех стихий – ведь это же не что иное, как формула I.N.R.I. и переход в Тиферет, или начало Собеседования. Малая бездна – Па­рокет – преодолена. Все что было ранее – и хорошее и плохое, уносится прочь, мир ка­жется необычным и уродливым, банда су­етливых уродливых карликов подбирает бездыханное тело героя и переносит его – в Нижний мир, отдыхать. А может быть – так видит «просветленный» своих забав­ных последователей, несовершенных чело­вечков, изо всех сил стремящихся выбрать­ся за пределы платоновской почти «пеще­ры с тенями» и, конечно, к этому не гото­выми. Тем не менее, Крот решает из состра­дания к ним помочь выйти на свет, побыть боддхисаттвой – и здесь начинается вторая часть фильма, выдержанная в кардинально ином ключе.

Пробуждающийся в подземелье Крот – «перерожденный» в буквальном смыс­ле, подтверждая это, он сбривает всю рас­тительность на голове и носит простое ру­бище, весьма схожее с одеждой буддийских монахов. Вместе с карлицей (обычной жен­щиной, которая вот так вот забавно выгля­дит для «пробужденного»), приглядывав­шей за ним в состоянии комы, Крот вы­бирается на поверхность, в поисках путей освобождения подземного народца.

Город, куда они попадают, сущий Вави­лон со всеми полагающимися атрибутами – охотой на людей, рабством, сектантством и сексуальной распущенностью, словом, не хуже Москвы или Лос-Анджелеса. Крот ре­шает заработать денег на динамит и взор­вать гору, отделяющую его последователей от мира («подрывной силой знания» попы­таться интегрировать подземных людей в надземный мир?).

Вскоре в город пребывает таинственный монах, становящийся новым священником местной христианской церквушки, что дав­но уже в упадке на фоне местной silent hill-like городской неорелигии. Монах носит с собой пистолет, хотя никогда его не ис­пользует и вообще смахивает на пацифи­ста, судя по некоторым эпизодам. Он очень похож на самого Крота в начале, но только без какой-то боевой искры.

Пытаясь зарабатывать как придется, Крот и его соратница под дулом пистолета совокупляются на радость пьяным культи­стам. Даже такое уродливое сношение, ре­презентующее суть соития в материальном мире вообще, все равно пробуждает в них что-то новое и необходимое – и, что глав­ное, заставляет Крота отвести свою избран­ницу в церковь.

Там происходит встреча с необыч­ным монахом, который оказывается покинутым в начале сыном Крота. Но это уже не встреча тела и души – а скорее Ангела и соискателя.

Сын боится Крота и заявляет о наме­рении его убить – чего не совершает, а по сути, конечно, не может. Троица живет странной жизнью, разыгрывая комические представления и попадая в разные пере­делки – как сюрреалистичная цирковая се­мья. Понимание того, что все это – только фасад для грандиозной идеи освобожде­ния подземного народа создает весьма не­обычное ощущение картины магической мира, которую зритель с легкостью может вынести из зрительного зала, растянуть на себя, на людей, на солнце – и потерять до­рогу назад, а потом и того, кто идет по ней.

Заключительные минуты фильма – по сути триумф концепции личного спасения над боддхисаттвическим состраданием (либо, что не так интересно, демонстрация необходимости дорасти до второго). Когда Крот в итоге все-таки добывает динамит и освобождает подземных людей, происхо­дит вполне предсказуемое – они выбегают из-под горы и штабелями ложатся под ру­жьями местных культистов, точно как пси­хика советских людей под радостным. Зву­чит фраза «они еще не готовы для тебя». So sad.

Пуля попадает в Крота и возвращает ему понимание, что война никогда не прекра­щалась и не прекратится. Одержимый свя­щенной яростью Крот убивает всех до еди­ного и сжигает себя навсегда, почти в акте внутреннего огня, тем самым подтверждая старую архатскую истину «оставь люди­шек в покое, Карлос».

(Нечто подобное, кстати, во время съе­мок фильма практиковалось во время ан­тивьетнамских демонстраций – к вопросу о чисто визуальном источнике вдохнове­ния).

Чем кончается эта история одной ин­дивидуации?

Сын Крота и карлица хоро­нят его останки, превращающиеся в улей, полный меда, точно могила мастера Возду­ха. Поскольку подруга Крота разрешилась от бремени одновременно с актом самосо­жжения, скорее всего, тут прозрачный на­мек на реинкарнацию и циклическую пре­емственность. Но не совсем.

Сын Крота, одетый в точности как его отец, карлица и ребенок проезжают в ка­дре на лошади – отсылка к началу, однако с новым присутствующим элементом, кото­рый дает надежду на то, что спираль все же вышла на новый виток и следующая исто­рия будет иной.

Неизвестно, чего сам Ходоровски на­меревался достичь созданием подобного фильма, однако на выходе мы имеем одну из ярчайших картин за всю историю кине­матографа.

В разное время «Крота» называли сво­им любимым фильмом такие люди, как Джон Леннон (на деньги которого впослед­ствии была снята «Священная гора»), Дэ­вид Линч, Питер Гэбриэл и Мэрилин Мэн­сон. Без «Крота» не было бы «Мертвеца» (и, соответственно, «Блуберри»). Не появился бы целый культурный пласт, включающий игру «No More Heroes» и комиксы «High Moon».

А также, разумеется, мы не имели бы крышесносного интервью Ходоровски и пресловутого Мэнсона, приуроченного к съемкам сиквела «Сыновья Крота», кото­рый, впрочем, сначала выродился в стран­новатый проект «Abel­cain», а потом и во­все развалился из-за недостатка финанси­рования, после чего Мэнсон был оператив­но переброшен в другой проект Ходоров­ски «King Shot» (выходит в 2009).

Кажется, оно только к лучшему.

p.s. По состоянию на январь 2011 года, разумеется, Ходоровски ничего нового так и не снял. Однако выяснился любопытный факт – на бракосочетании все того же Мэнсона и небезызвестной Диты фон Тиз чилиец выступил в роли священника (одетого в костюм Мага из “Священной горы”) и обвенчал пару при помощи четырех элементов: «Ветер – интеллектуальный центр, призывающий влюбленных верить в то, что они захотят; вода – эмоциональный центр, призывающий не быть самовлюбленными и уважать индивидуальность других;  огонь – сексуальный центр, чтобы Дита и Мэрилин испытывали глубокое, беспредельное наслаждение. И, наконец, земля – материальный центр».

Адам Тарот